Она

Она зашла в жалобно дребезжащий троллейбус, в критическую духоту пыльного пространства как на сцену. Прошла, села почти не глядя.
С полувзгляда в ней угадывалась порода. Но не из тех, что впитывается с молоком матери или передается по наследству, а четко выверенное, слепленное благородство «make yourself». Она возвышалась над окружающими и физически и ментально. Казалось взгляд ее чуть блуждающий, (но, несомненно, замечающий любую заинтересованность) открывает хозяйке прекрасные виды, возможно колонных залов или рыцарских турниров. Окружающая обстановка тяготила ее, как временная неизбежность, условия не преодолимые, но проходящие, не трогающие гордости и снисходительности, с которой она смотрела на нас со своего белоснежного трона. Люди, ее окружавшие, под давлением харизмы казались более приземистыми, рассыпающимися от зноя, усталыми и беспомощными, поломанными, глухо ворчащими куклами на забытой барахолке.
Она страдала от жары. Это было заметно, по легкому повороту обнаженных плеч за потоком ускользающего ветерка, за поджиманием губ, и улыбкой, которую приходилось удерживать усилием воли. Темно синий сарафан, с россыпями Пейсли, струился до пола, скрывая ступни в изящных босоножках, и я искренне порадовался, что ей не приходится терпеть еще и каблуки.
Нельзя было сказать, что н была сногсшибательно красива. Скорее являлась примером гармоничности и простоты, той королевской стати, которую встречаешь порой лишь в романах.
Она видела, что я наблюдаю за ней. Чуть улыбалась, довольная, что все ее усилия не напрасны, и постепенно раскрывалась передо мной благозвучной мелодией  ощущений. Я чувствовал ее идею, ее сущность, ее мысли, ее жизнь вопреки жаре, хаосу, суете и мельтешению дней. Это была не гениальная, патриотичная, мужественная или самовлюбленная женщина, но Женщина с большой буквы. Отвоевывающая себе молчаливое право БЫТЬ и околдовывать, как и подобает особе королевских кровей.