Тусовка 14

     Ну вот, оказывается, не так уж права та дама бальзаковского возраста – я как-то нечаянно вспомнил сожаления театрального кассира – оказывается, есть еще такие, кому нужен лишний билетик. Я отошел от центрального входа и с интересом рассматривал людей – на какой-то момент у меня сложилось ощущение театральной столицы. В иные времена, среди моих знакомых, было очень много любителей театра. А разговаривать о театре, актерах и премьерах было, чуть ли не признаком воспитанности и хорошего тона. Иной раз и я сам, поддавшись на уговоры приятелей посещал столичные… Уже в который раз, здесь, я почувствовал, как возвращаюсь в свое замечательное прошлое… И не только в тот его период, который я провел в этом городе, а даже еще раньше… Нет, и спорить не стоит – сегодня все складывалось самым замечательным образом, чему я, естественно, был бесконечно рад…

     Я почувствовал, как к горлу подкатил комок, а сам я, буквально, уже готов пролить слезу. Что ж, в конце концов, ничего зазорного, или немужского в этом не было. Конечно, являть внутренние бури и страсти перед почтенной публикой я не собирался. Что ни говори, мое место было в зрительном зале, а не на сцене, но и сдерживать себя я не собирался. Поэтому взглянув на часы, повторяя, таким образом, жест, который свойственен любому ожидающему, я медленно сместился чуть в сторону и оказался за углом здания театра… Здесь я мог спокойно закурить, а может даже, достать носовой платок и промокнуть…

- Что с ними со всеми случилось?
     Говорили где-то совсем, рядом. Я не большой любитель узнавать чужие секреты и тайны, да еще стоя вот так, за углом. Да и не интересно мне было, но вот голос. Да, голос показался мне знакомым, а когда я услышал голос собеседника, то был практически уверен, что знаю этих людей…
- Ничего особенного. Просто лето кончилось…
- Ерунда, еще тепло. Я, между прочим, ночью здесь ночевала, прямо на площади, на ступеньках. Свитер достала…
- Я тебе не о погоде говорю.
- Ты, Ящер, как был учителем, так им и остался, все тебе надо с какой-нибудь подковыркой, с каким-нибудь дополнительным вопросом…
- Зато ты, Крыса, меня удивляешь. Ты ведь всегда была такой сообразительной…
- Я тебя умоляю…

     Я даже замер. Крыса! Ящер назвал девочку Крысой! Черт возьми, так это ей, оказывается, принадлежали все эти вещи, а заодно и тетрадь, которую я периодически читал… Вот это поворот, куда там театральной пьесе! Впрочем, спокойно, я в этом повороте, ни при чем. Это не мои дела…, они меня не касаются. А, кроме того, во мне вдруг начало просыпаться раздражение – я злился на эту ненормальную пару. Своим нелепым присутствием и своим, еще более нелепым разговором, они словно спугнули мое настроение. Оборвали что-то такое тонкое и хрупкое, что невозможно было восстановить, по крайней мере, одним простым желанием или простым принуждением воли… Мне было не до них, а им, слава Богу, не до меня.

- Ты этого просто не хочешь видеть.
- Да чего, Боже ж ты мой?! - воскликнула Крыса.
- Календаря, бестолочь ты этакая! Обыкновенного календаря!
- О, Господи, а с календарем-то, что не так?!
- С календарем все в порядке, - голос Ящера прозвучал устало, и как-то совсем безнадежно, - ты дура, Крыса. Сегодня же…

     Оказывается, я умудрился пропустить первый звонок. Мне стало совсем не до этого зоопарка, я быстро докурил сигарету, бросил окурок под ногу и быстрым шагом направился к входу в театр.

     А народа-то, на премьеру, собралось, действительно, очень много. Мне пришлось еще постоять перед тем, как билетерша взяла мой билет, посмотрела на него через невозможно толстые линзы очков, потом перевела взгляд на меня, словно рассматривала не билет, а удостоверение личности, и только удовлетворившись этим осмотром, вернула мне билет.
- Прошу Вас, - улыбнулась старушенция, наконец-то, позволяя пройти в фойе.
- Благодарю Вас, - ответил я с улыбку, взял билет сделал несколько шагов в сторону гардероба.

     Я не намеревался сдавать верхнюю одежду, не собирался брать на прокат театральный бинокль – меня вполне устраивало собственное зрение, просто, как известно, любой театр начинается именно с вешалки… Собственно говоря, вот именно сейчас я не испытывал необходимости, абсолютно, ни в чем. Разве что… Да, стакан минеральной воды мне бы не помешал. Буфет был открыт, молоденька буфетчица в накрахмаленном, кружевном передничке и не менее накрахмаленном, а главное, не менее кружевном головном уборе, споро обслуживала посетителей… очередь просто текла, не бежала, конечно, но двигалась весьма и весьма…

     А вот на это, невозможно было не обратить внимания. В буфете…, впрочем, нет, не только в буфете, но и в фойе, и в той части зрительного зала, которую я мог рассмотреть со своего места, было довольно-таки много молодых людей обоего пола. И это было не только приятно, но и поучительно, особенно для тех, кто норовит огулом употреблять выражения типа – вырождение, равнодушие, массовая безграмотность и так далее. Нет, бывает порой, и я сам грешу эти – что же, тогда пусть и мне это будет уроком… А молодежь радовала. Молодые люди, небольшими группками стояли возле афиш, портретов актеров, и я, вдруг, с немалым удовлетворением, увидел знакомые лица…

     Буфетчица налила мне стакан холодной минеральной воды, мило улыбнулась, и дождавшись, когда я заберу стакан с чистого, почти сияющего подноса, обратилась к следующему за мной в очереди.

     Второй звонок звонко, но как-то, по театральному, доброжелательно, предупредил, что до начала осталось всего пять минут. И снова я мог видеть, как юноши сопровождают своих юниц, пропускают вперед, спрашивают что-то друг у друга, но при этом не шумят, не создают толкучки, да и вообще выглядят в высшей степени цивилизованно…
- Чудеса, да и только, - пробормотал я совсем тихо, вспоминая, что мое поколение как раз дисциплинированностью не отличалось, - да уж, и правда, чудеса.

     Зал был полон, но не шумен. Я отыскал свое место, улыбнулся уже знакомому юноше и занял свое место. Занавес был еще опущен, из оркестровой ямы слышались известные звуки настройки инструментов, и тут, на память мне пришла фраза, слышанная мной от Ящера, я чуть наклонился к соседу и тихо спросил:
- Молодой человек, прошу прощения, но я, понимаете ли, в отпуске…, какой сегодня день?
- Ну, в отпуске – это простительно, - мило улыбнулся молодой человек, - первое сентября…
- Уже, - удивился я.
- Еще как уже. Начало учебного года…

     И свет померк, и зазвучала музыка, а занавес разделился на два полотнища, которые поплыли в разные стороны, а потом, на сцене…

21.

     Финал был выше всяких похвал. Не шокирующий, но неожиданный. И когда герой, Олег, кажется, все-таки, решился рассказать обо всем подруге – зал буквально взорвался аплодисментами. Ну и конечно, сцена расставания… И музыка, и свет, - великолепно. Просто великолепно… Зрители несли цветы, зал аплодировал стоя, актеров дважды вызывали на поклоны…

     Вновь обретая душевное спокойствие, я покидал зрительный зал… Спокойно, без спешки, все еще под впечатлением истории, которую узнал, и мне было грустно. Во-первых, история чем-то была похожа на историю моей собственной жизни, а с другой стороны, я все-таки так и не смог понять, была на сцена Эсмеральда или нет. В программке, которую я изучил еще раз, стоял, все тот же, загадочный инициал – Э. Я вышел из театра, закурил, повернул налево и пошел через пустую площадь перед театром… Я размышлял…

     Может быть, именно может быть, все правильно… В прошлое нельзя вернуться, как невозможно дважды войти в одну реку. Может быть, так и должно быть – больше не суждено мне было встретить мою Эсмеральду. Жизнь течением своим сильно изменила все вокруг. Может быть, только память – то, единственное место, где и следует проживать моей Эсмеральде, появляясь иногда, изредка, чтобы просто напомнить…
- Кол, это ты что ли?

     Я чуть не выругался, уже дважды за сегодняшний день визгливый голос этой девчонки вторгался в пространство, которое я считал исключительно моим. Вторгался, чтобы оборвать очередную нить, очередную связь, восстановление которых стоило мне и времени, и нервов. Она словно задалась уничтожить какую-то часть моего внутреннего мира…
- Во, блин, Крыса?! А что ты здесь делаешь?

     Вынужденный быть свидетелем, я не мог не заметить, что молодой человек, общаясь с этой девахой, был, как бы, не в своей тарелке. И я, между прочим, отлично его понимал. Невозможно использовать сленг, когда ты стоишь в костюме, а перед этим, буквально, только что, вышел из театра. Да и вообще, они просто не могли быть вместе, по определению не могли – они были из совершенно разных миров.
- Нет уж, ответь сначала ты – что ты здесь делаешь?
- Ну, как же? Сегодня же премьера. Кстати, очень хорошая…
- Я что-то не понимаю… Ты что, любишь театр?
- Так ведь прикольно же…
- Театр – прикольно?! А что это на тебе?
- Я же говорю – я был в театре, не мог же я идти в театр в косухе?
- Почему это. Разве косуха мешает смотреть прикольный спектакль…
- Крыса, подожди…

     Я прошел мимо них и теперь слушал, так сказать, спиной. Однако, совершенно неожиданно, то есть для самого себя неожиданно, я заинтересовался. Черт возьми, мне просто хотелось знать, что хочет эта мартышка от молодого человека. Я даже шаг замедлил, а потом и вовсе остановился. Просто зашел за дерево, возле которого стояла та самая лавка…

- Чего? Еще вчера, ты хотел знать, как можно попасть в ММП, а сегодня, смотришь какую-то лажу в театре. Разодет как…, да я даже не знаю, кто может так одеваться.
- Наши все…
- Ваши – может быть, но наши – так не одеваются. Это же…
- Господи, Крыса, ты что, сумасшедшая – это всего лишь одежда… Сегодня я ее надел, завтра ты…
- Нет, я такую надеть не могу – она меня душит. Моему телу в ней тесно, моей душе. Понимаешь?!
- Послушай…
- Нет, Кол, это ты послушай – если ты еще не понял, есть вещи, которые нельзя смешивать. Нельзя одновременно жить в двух мирах. Только либо в одном, либо в другом. И знаешь почему?
- Ну…
- Неправильный ответ. Нельзя, потому что эти миры сражаются. Один пытается уничтожить другой. И знаешь, что из этого следует?
- Ну…
- Опять неправильно, а следует то, что у тебя очень небогатый выбор, но ты обязан его сделать. Либо один мир – либо другой. Выбирай…
- Да из чего выбирать-то?! Я не понимаю…
- Что ж – это тоже выбор, самый подлый, самый глупый вариант выбора – не понимать. Прощай!

     Кол хотел что-то сказать, или мне так показалось, по крайней мере, он сделал какое-то движение, но Крыса уже развернулась к нему спиной и быстрым шагом отправилась в одной ей известном направлении…
- Однако, эта Крыса боевая девица…, - нет, это не восхищение.
 
     Ни о каком восхищении не может быть речи, но некоторая симпатия, пожалуй, да. Да что говорить – смелость, принципиальность или, какая-то там, жизненная позиция – это, между прочим, всегда вызывает симпатию. Я еще раз выглянул из-за дерева, но площадь уже опустела. Тишина, неверное освещение, ночь… Сам того не ожидая, я зевнул.
- Вот ведь…, - пробормотал я.

     А с другой стороны, чему удивляться-то? Последняя пара дней, была на редкость насыщена, пожалуй, даже слишком. А вот отдыха было мало, не хватало обыкновенного сна, ничегонеделания, того самого, что особенно цениться в отпускной период… А с другой стороны, меня ведь никто не останавливал и не подгонял – я, по-прежнему, был в отпуске.

     Двадцать минут прогулки по позднему городу превратились для меня в настоящее испытание. Подходя к гостинице, я еле-еле двигал ногами, и больше всего на свете хотел оказаться в своем номере, на своей кровати и уже, как двадцать минут, спать спокойным, здоровым сном… Что ж, я был буквально в нескольких шагах от исполнения мечты, всего в нескольких шагах…

     Но и так тоже случается. Я зашел в номер, разулся, разделся, и вдруг понял, что спать не хочу. Сон пропал! Остались усталость и раздражение. Периодически я зевал, но вот уснуть не мог. Что я только не предпринимал. Считал, дышал, открыл окно, в надежде, что уличная прохлада вернет ушедшее желание, но все было без толку…

     «…говорил со мной о памяти. Говорил:
- Это нечестно, одно стараться удерживать в памяти, а другое стараться забыть. Нечестно, да и бессмысленно. Все равно, все, что с нами произошло находиться внутри нас…
- А как же тогда так получается – что-то я могу вспомнить, а что-то нет?
- Ты говоришь о какой-то непонятной, неправильной памяти, я же говорю о другом.
- Тогда я не поняла…
- Ты такая, какая есть, только потому, что с тобой произошло все, что произошло. И память здесь – это не какой-то там участок мозга – кто так говорит – просто дурак. Память – ты вся. И твоя душа, и твое тело, все это вместе и есть память. Понятно?
- Странно…
- Ничего странного, ты помнишь все собой. Стараться же забыть – это все равно, что желать, чтобы у тебя оторвало ногу – это же глупо. Желать же что-то запомнить лучше, чем все остальное – желать, что бы, уши, например, у тебя, были как у слона…
- Смешно… Я с ушами, как у слона… Но что же тогда делать с тем, что не хочешь вспоминать?
- Смириться, вспомнить все и успокоиться. Знаешь, есть такая книга – «Вспомнить все».
- А потом?
- Все что вспомнила принять, как должное. Уравновесить в себе все добро и все зло, стать целой.
- А Вы…, Вам удалось все уравновесить?

     Значит, надо вспоминать… Как он это сказал – вспоминать – не памятью, а вспоминать собой. Даже интересно, как это…

     Вот, например…, нога. Да, моя левая нога. Что же может помнить моя левая нога? Моя левая…, черт возьми! Может, действительно, может. Я была совсем маленькой, даже и не могу представить, какой маленькой, так вот, я умудрялась так изгибать эту свою левую ногу, что мне ничего не стоило облизывать пальцы ноги. Такая гадость, если подумать, но тогда мне очень нравилось, потому что когда языком щекотать себя между пальчиками ноги, получается совершенно невероятное ощущение. Себя даже можно было попробовать укусить за палец. Тоже было забавно, и я смеялась, и мама, когда я проделывала все это у нее на кровати. Обычно она стояла за гладильной доской, на доске всякие разные мои распашонки, колготы, штанишки разноцветные. Мама их гладит, от утюга такой запах замечательный, а я кувыркаюсь по кровати, кусаю себя за большой палец левой ноги и смеюсь… А распашонки из-под утюга теплые, так хорошо. Когда капризничала, когда у меня болел живот, мама специально гладила распашонку и сразу же надевала ее на меня. И я засыпала, словно выздоравливала… Господи, как хорошо! В те дни к нам приходила моя крестная, тетя Аня. Приходила и обязательно приносила что-нибудь вкусное конфету или яблоко, или мандарин, и тогда в комнате пахло Новым годом…
     Моя левая нога. Забавно…»

     Какая глупость – память тела, память именно в голове, именно в том самом участке мозга, который собеседник Крысы не пожелал признать. Все остальное – это лишь иллюзия памяти. Почти все дети сосут пальцы ног, почти всем нравиться надевать на себя только что выглаженные вещи, и почти для всех, Новый год пахнет мандаринами…

     Однако, за это я скажу тебе – спасибо, Крыса, кем бы ты ни была. Чтение всей этой твоей белиберды, вернуло ко мне желание сна. Точнее, не только желание, а его возможность. Я сладко зевнул, выключил ночник и закутался в одеяло…

22.

     Всего лишь сон, обыкновенная вытяжка из бессознательного, восстановить которую, практически невозможно. Остается только неприятный привкус во рту и память о каком-нибудь, здесь, совершенно безобидном предмете, который, однако, там, во сне, имеет ключевое значение. В этот раз, таким случайным предметом, оказались часы. Зачем-то, там, во сне, мне просто жизненно необходимо было знать время. И я, как дурак, бегал, спрашивал, делал что-то еще… Проснувшись, я все забыл, ну, кроме того, разуется, что так и не узнал сколько времени… Впрочем, это и не важно. Здесь-то у меня часы под рукой. Вот, пожалуйста, поднял руку и посмотрел. Нет проблем…

     А вот другая мысль, совершенно не связанная с дурацким сном, произвела на меня впечатление – и прежде чем признать ее, если не бесспорной, но, по крайней мере, правильной, мне потребовалось окончательно проснуться и даже вступить в некий внутренний диалог…