Записки Иннокентия Шалвовича Кука. Запись восьмая

Савелий Серафимович Сукавчера был довольно забавной личностью. Если бы сегодня был жив Антон Павлович, он бы сочинил про Савелия Серафимовича Сукавчера триллер «Хамелеон-2». Триллер, но с точностью наоборот: не в волнение ожидания и непреодолимого страха постоянно пребывал бы читатель, а в ожидание волнения и неуёмного смеха. Мог Антон Павлович проделывать с нами такие штучки-дрючки: переворачивать всё с ног на голову, как впрочем, и сегодня некоторые личности не лишены такого таланта. Я не про себя, чур, меня, чур, я о тех, кто в программе «Время»…. Нет, вы не про тех подумали, я о создающих фон, на котором появляются ведущие. Обращали внимание? Бегают там, на заднике, с бумажками, суетятся, изображая активность. Так вот, я про них. Это они виноваты в том, что вы подумали о совершенно других людях, обладающих талантами на проделки, которых вы видите в программе «Время», я-то имел в виду других.… Так. Стоп. Сам запутался. Далась мне эта программа «Время»!
Итак, Савелий Серафимович Сукавчера. Умён. В меру воспитан. Учтив. Не в меру улыбчив. В отличие от своего предшественника, героя рассказа «Хамелеон», хаотично менявшего свой цвет, зависимо от ситуации, Сукавчера точно знал, где и когда он поменяет свой окрас. Савелий вполне продуманно изобрёл таблицу смены цвета лица. Эту таблицу он вычертил на ватмане, вызубрил назубок и до автоматизма её отработал. Помните радугу: «Каждый охотник…»? Именно так и выглядела таблица. Вот она:
Красный – гнев и ярость.
Оранжевый – гнев без ярости.
Жёлтый – некоторое негодование.
Зелёный – полное спокойствие.
Голубой – добродушие, расположение.
Синий – обожание, преклонение.
Фиолетовый – всё понятно: фиолетово.
Казалось бы, всё примитивно и просто. Но не торопись, читатель, обобщать. Таблица – это верхушка сами знаете чего. Важна не таблица, а способы её применения. И здесь Савелию потребовались годы упорных тренировок. Вначале, для упрощения вхождения в образы, он даже накупил себе множество разнообразной одежды и аксессуаров.
На работу Савелий всегда приезжал в красном пиджаке, жёлтом батнике и оранжевом галстуке, имея в боковом кармане пиджака дорогую синюю ручку, в левом кармане брюк ключи от машины с брелоком, в виде круглого зелёного шарика, а в правом кармане пиджака – фиолетовый мобильник. И всегда, проходя по коридорам своего ведомства, он держал четыре фаланги правой ладони в кармане, поглаживая ими телефон. Всё было фиолетово для Савелия Серафимовича и это было его нормальное состояние. Лицо его становилось лиловато-лоснящимся, в глазах появлялась сиреневатая поволока, придавая им задумчивость барина, губы твердели в аметистовом отливе. И похож был в это время Савелий Сукавчера на сонного льва, готового проснуться. Его очень уважали и боялись подчинённые. Зная об этом, его высоко ценило начальство, потому что к нему Савелий Серафимович входил в кабинет, держа в руке дорогую ручку, которой приятно было ставить резолюции на бумагах, принесённых Сукавчерой на подпись. И был в этот момент Савелий, словно небо, высокое и ясное. А на ясное небо всегда приятно просто смотреть.
Перед тем как приступить к работе, господин Сукавчера заходил к своим подчинённым. «Всем желаю сегодня плодотворно провести рабочий день», – говорил Савелий Серафимович вместо приветствия, засовывая указательный палец за ворот рубахи. Солнцем заполнялся офис, но было это солнце не то, от которого тепло, а то, от которого дышать нечем. И все его сотрудники знали, что это удачное начало рабочего дня, ибо, если, не дай Бог, Савелий Серафимович оттягивал узел галстука или, о, ужас, расстёгивал пиджак, а потом его вновь медленно застёгивал, неизбежны были: нервное курение, истерики, слёзы, а порой и обмороки. Нет, Сукавчера никогда не повышал голос. Он действовал иначе. Как? Не скажу, дабы не давать инструкций к подобным действиям начальникам, читающих сейчас эти мои заметки.
Приезжая домой, Савелий облачался в махровый голубой халат и плюшевые тапочки. Душа его становилась воздушной, и голубая, как ему казалось, кровь нежно омывала белую, как ему казалось, кость. И общение с женой и детьми становилось аристократичным, как ему казалось, изысканным и любовно-уважительным.
С друзьями и приятелями Серафимыч был спокойным и рассудительным, доброжелательным и уверенным. Общаясь с ними, он всегда накручивал левой рукой брелок с ключами от машины. Неожиданно встретив приятеля на улице ли, кафе или, даже, на работе, Савелий лихорадочно лез в брючный карман, доставал ключи и раскручивал их, словно Карлсон пропеллер, держась за зелёный булыжник, приводя себя в состояние спокойствия и рассудительности.
Не забывайте, что всегда, во всех ситуациях, даже дома в туалете, в правой руке Савелия Серафимовича находился его мобильный телефон, потому как, всё было фиолетово для Савелия Серафимовича. Абсолютно всё!
— Стоп, стоп! – закричите вы, – а как же машина, брюки, ботинки? Они-то какого цвета были? Фиолетовые, чё ли?
Машина у Савелия была цвета «metallic». Серый он и в Африке серый, что о нём говорить? Брюки и туфли – чёрные, словно под «лампой Вуда», интереса у меня, как у рассказчика, не вызывающие никакого…
Но всё это было вначале. А затем, привыкнув к своему поведению, Савелий Серафимович отказался от внешних эффектов, оставив при себе только: синюю ручку и зелёный свой бульник. Отказаться-то он отказался, но привычки: поправлять ворот рубахи, оттягивать галстук, манипулировать пуговицами пиджака, облачаться в махровый халатик и плюшевые тапочки, обязательно что-то держать в правой руке, всё это въелось в него и стало им самим, как сущность.
Собственно, подошёл я к самому главному!
Умер Савелий Серафимович. Умер тихо, во сне. Вечером снял халатик, скинул тапочки, а утром не надел. Положили Савелия в белый гроб, как он того хотел: по его схеме – это было логично, и отвезли на кладбище.
На поминках все стали поминать Савелия Серафимовича:
- подчинённые сказали о его требовательности;
- начальники, хмыкнув про себя, – о его высоком профессионализме;
- жена и детки – о душевности и ранимости усопшего;
- друзья и приятели – об отзывчивости и добродушие Серафимыча, о его бескорыстие и добропорядочности.
А Савелию Серафимовичу Сукавчере было всё фиолетово.
Когда вышли в курилку, почему-то всем захотелось покурить: и жене, и деткам, выяснилось что:
- наконец-то работа пойдёт спокойная, потому как, эта сука всем проходу не давала;
- знали, что лижет нам задний проход, посмеивались, но, если собачке нравиться лизать хозяйскую длань, то пусть извращается: нам ничего – ему приятно;
- этот сучёнок считал себя аристократом, а в доме от его чопорности воняло, словно от суки в течку.
И наконец, легко быть щедрым, если, кроме советов, ничего не предлагаешь.
Как же так?! Пока пили – одно, как наелись – совершенно противоположное?! Словом, чуть не передрались между собой все, кто находился в курилке ресторана. В курилке же ресторана находились все.
А Савелию Серафимовичу Сукавчере было всё фиолетово.
Успокоившись, пошли вновь в залу. Сели, разлили, подняли и… остановились руки. Как-то молча, не сговариваясь, стали невыпитые рюмки на свои места. Как-то сами собой вылезли из задних карманов ключики, и полезли сами сквозь пиджаки и рубахи, кожу и рёбра, полезли к сердцу, ковыряя мозг. Сама собой родилась «минута молчания».
— Неужто и про меня… вот так… Боже, пронеси мимо чашу.… Дай силы, и мудрости не ссучится и не озлобится.… Дай любви и терпения, дабы оставаться человеком…
Светлая тебе память, Савелий Серафимович Сукавчера. Спи спокойно, дорогой товарищ.
Ваш покорный слуга, КукишЪ.
                07.06.2012