Посеяла я рожь

Посеяла я рожь, а выросла полынь…               

            Любила  Вера Сергеевна в молодости  долгие  дороги.  Далеко  уносящая лента дороги, еще и по родным местам,  всегда  навевает  на воспоминания о прошлом или будущем.  Любая дорога связывает между собой  этапы твоей жизни.  Каждое дерево, каждая извилина,  давно  выросшие и уже кажущиеся почти под самым небом деревья,  раскинувшиеся  тополя и ели  напоминают  определенные жизненные события, которые  до  боли  дороги  твоему  сердцу.
            Мы ехали в машине втроем,   каждого дорога  наводила на свои воспоминания.
Водитель Коля думал, наверное,  о  том, чтобы  не начался дождь, потому что небо быстро стало покрываться  большими черными тучами. Казалось, если сейчас подует  небольшой ветер, то все тучи, словно, сговорившись,  быстро соберутся  и  выльют нам на дорогу свои слезы, потому что  у всех, кто сейчас ехал в этой маленькой машине тоже  собирались слезы, которые с трудом приходилось удерживать.
             Я думала о том,  сколько  человеческих судеб доверили  этой  дороге?  Узкой   с большми ямами   проселочной дороге люди  доверяют свои тайны, мысли, радости и разочарования.
             Время от времени я оглядывалась назад и  наблюдала  за бабой  Верой. Она  томным, опусташенным взглядом смотрела  в сторону.  И, как показалось мне,  задавала свои вопросы этой же дороге. Всю свою жизнь провела в небольшой деревушке Талица, не видела ни добра, ни тепла. Пятнадцать лет была замужем,  родила троих детей, двоих похоронила, когда им было по восемь, десять лет и всю свою  жизнь посвятила старшему Витюше.
            - Милая,  после часового молчания вдруг она обратилась ко мне, - когда мы поженились с моим  Пашей, на дворе была зима. «В день свадьбы остановились вот прямо здесь»,- показала она кивком головы на дерево. Он  привязал к этой вот березе платочек в честь нашей свадьбы. Потом  всякий раз,  проезжая мимо, останавливались,  и он в шутку называл ее:  «Моя береза в красненьком платочке».
             Я не знала, как отреагировать на слова: продолжить разговор  или дать возможность  побыть ей  наедине с собой.  Через несколько минут она  опять  окликнула меня  и,   улыбаясь,  показала  на маленькую речку в километре от дороги:  «А речку видишь, мы сюда приезжали отдыхать  втроем: дед,  Витюша и я.  Любил сынок купаться.  Как  же я была счастлива с ними… », - тяжело вздохнула она.
             Закончился сосновый бор, и дорога  повернула  в сторону на бескрайнюю, безмолвную степь.  Когда -то  здесь росла пшеница  высотой в рост человека, всякий восхищался  этой красотой. 
             -  Я забыла спросить,  а как тебя зовут, а то я все «милая» да «милая». Я назвала свое казахское имя, что в переводе означает «надежда», но баба Вера, конечно, не расслышала,  а переспрашивать не стала.
             -  Мне соседи вчера сказали, что позвонили тебе,  и ты меня в беде не оставишь. Куда мне еще  одна беда, самая тяжелая - это то, что сегодня  я  никому не нужна.
         Ее голос дрогнул и я, испугавшись, что заплачет навзрыд,   продолжила:
             - Конечно, баба Вера, мы вас не оставим,  я работаю  в фонде  «Забота», помогаем больным престарелым людям, детям. Она не ответала мне и обратилась к Коле.
             - Сынок, а можно  вон там у поля остановиться, ведь мы с соседкой Феней  каждый день  приезжали сюда на работу. Здесь работали на току. Вы, наверное, не знаете такое. Это место,  куда на колхозных  машинах  возили с поля  пшеницу. Мы работали днем  и ночью,  мешая пшеницу лопатой, чтобы не запрела.  А Федор хромой командовал над нами  и грел на  керосинке чай. 
            Она хотела широко улыбнуться, но  кожа на лице от истощения  не растягивалась, и улыбка  казалось жалкой и неестественной. Коля  попытался  пошутить:  «Вот Вы какая,  баба Вера, а  Федора хромого- то помните до сих пор». Но  шутка прозвучала не уместно. 
               Коля послушно повернул машину,  куда она попросила,  помог ей выйти.  Мне не хотелось нарушать ее тишину своими вопросами, она побледнела, разволновалась и вдруг, как будто земля придала ей силу,  мелкими шагами, опираясь на два костыля в  левой и правой   руке,   медленно  пошла к середине поля.  Маленькая, в  сереньком пальто с истертым каракулевым воротничком и черном платочке, она стояла  посередине высохшей осенней травы, низко опустив голову.   Несколько раз перекрестилась.
           Нам показалось, что колючий  октябрьский ветер сейчас ее сдует,  Коля  только  хотел двинуться к ней на помощь, но я вовремя  схватила его за рукав и сказала: «Не  мешай, пусть простится…».
           Через несколько минут Баба Вера подняла вверх голову и начала жадно и торопливо  вдыхать этот  до боли родной  воздух.
         Потом это маленькое беспомощное создание село на корточки,  и я услышала  глухой,  одинокий и безащитный плачь, иногда   переходящий в стон. Это были слезы одинокой матери, брошенной сыном.   Эти считанные минуты для нас с Колей показались вечностью.  Она не вытерала слезы, они уже  большими каплями падали на землю. Слезы матери, которые  земля  не простит детям никогда.
        Мы почувствовали, что ослабленные руки теряют силу и медленно подошли к ней. Она не обращала внимания  и продолжала  теперь уже ласково гладить землю: «Наверное,  больше к тебе не вернусь». Мы помогли ей подняться.
             «Это мое поле,  здесь бегал мой  маленький Витюшка.  Не с кем ведь было оставить, и он всегда  со мной», - будто бы, оправдываясь, объяснила она.  Хотела, чтобы вырос добрым, а получилось…..  Потом, помолчав несколько минут,  будто  на последнем дыхании  повторила  о  сыне:   «Посеяла я рожь, а выросла полынь…».
         На душе  было  плохо, тяжело,  хотелось повернуть назад, прижать, обогреть эту немощную  старушку, для которой всю жизнь от всех болезней и бед лекарством  была работа. Нет,   не во спасение себя,  ради сына.  Тихая,  покорная она так и прожила свою жизнь. Рано похоронила мужа, много на ее долю выпало горя и страданий. Всеми ее ценностями  были кошка, коза,  и фикусы  нескольких видов. Всю жизнь прожила в заботах, бедно и убого, не  гналась за нарядами,  пользуясь ее добротой и безотказностью,   соседи просили что- то сшить на старой швейной машинке.  Но главное в ее понимании было не обидеть человека, всегда всем помочь и поделиться  последним.  И люди за это относились  с добром  и сочувствием.  Говорят добро возвратно, так и вышло:  они же и  забили тревогу, позвонив в фонд.
           Баба Вера не могла  выйти на улицу,  приближалась зима, и надо было топить печь,  приносить  воду из колодца, да и коза Дашка  требует к себе внимания. Соседи помогали, как могли, но за последние три года  никто не видел Витюшку - офицера, образованного и станого сына  Веры  Сергеевны.   Это она всю жизнь, собирая копейки, отравляла ему, когда он учился в военном училище  Москвы. Это она сумела сделать  небольшую свадьбу и благословила  его, это она  прятала самые вкусные конфеты для внука и сына.
          Когда еще могла ходить самостоятельно, да и зрение было неполохое, выходила на улицу и долго смотрела  на дорогу - верила, ждала, надеялась, что приедет сын, как только вернется из командировки.
           А два года назад собралась и поехала  сама в город, так  сына не было дома, невестка  опять посадила ее на тот же  автобус и через три часа баба Вера была дома.  Очень тяжело она перенесла,  даже слегла на несколько месяцев, отходили добрые люди.
           Мы,  молча, посадили  бабу  Веру в машину и поехали дольше. Наступила тяжелая, угнетающая тишина. Она еще долго  всхлипывала и потом  попросила молока, которое налила в бутылку соседка Феня.   Глотнула и вдруг  с умилением сказала: «Так это же молоко моей  Дашки…  Я сразу почувствовала вкус…».  И залпом на одном дыхании выпила почти  все, что было  в небольшой  баночке. 
           За бабой Верой  Горшиной мы приехали в Талицу утром.  В маленькой деревне встают рано,  тут  же собрались все. Стали по очереди рассказывать  ее судьбу. В холодном доме с нетопленной печью баба Вера пролежала около трех месяцев и не появлялась даже во дворе. Она была одинока, от беспомощности козу Дашку подарила Фене.  Мы вошли, в доме  чувствовалась сырость,  гуляли  от грязи тараканы, похудел  черный,  но верный  своей хозяйке  кот, не сдавая при этом свои позиции и не позволяя мышам чувствовать себя хозяевами. Я вошла в дом  и баба Вера спросила:
                -  А Вы кто будете, Вас Витюшка  прислал, чтобы  вы меня отвезли к нему?              Я опешила.  В таком случае  моя ложь  была бы святой,  но я не смогла это сделать.
                - Нет,  мы Вас устроим в дом престарелых, там за Вами будут ухаживать, лечить.  Там  Вам будет лучше.
                - Вера, собирайся, там тебе будет хорошо, ведь на носу зима, как же ты будешь одна,- строго сказала Феня.  Подруги обнялись и заплакали.  Нет, в этот момент  не  смогут   выдержать даже  самые железные нервы.  Все стали отворачиваться и вытерать слезы,   мы с Колей  в том числе.
            Вещи мы собирали  вместе с соседями.  Когда стали сумки выносить на улицу, она вдруг спохватилась и сказала: «А валенки мои новые  и одеяло новое на шкафу  положили?   Положили и это.  Стали прощаться, успокаивали ее все,  кота она поручила другой соседке бабе Маше.  Мы постарались быстрее отъехать, потому что каждая минута прощания становилась  невыносимо трудной.  Проехали несколько метров, и она попросила остановить машину.  Что- то  забыла.  Подбежала Феня и она ей сказала: «Если приедет Витюша,   скажи,  что  я буду его ждать там».   Это была последняя молящая  просьба матери к сыну.
             Оставшаяся часть дороги до дома престарелых в селе Бородулиха  прошла в полном молчании. Она не палакала, только как- то свернулась в маленький - маленький комочек  и   закрыла глаза.   Видно было, что не спит, просто устала…. устала от   боли в сердце. 
             Чем ближе оставалось до Дома для беззащитных стариков, тем больше меня охватывало волнение,  и я несколько раз порывалась  сказать Коле:  «Возвращайся назад».  В этих местах  я была неделю назад, чтобы договориться об устройстве бабы Веры.
            Вот и  небольшой деревяный мост и это здание. Мы подъехали, выбежала сотрудница этого Дома, мы начали разгружать  сумки, валенки и еще кое- что из того, что пожелала взять  баба Вера. Строго осмотрев все  привезенное нами,  девушка  сказала: «Ничего из этого мы брать не будем, увозите назад, одежду выдаем сами». Я бросилась уговаривать ее взять хотя бы валенки и одеяло, так как  для нее это очень дорого. 
           Наконец она согласилась и тут я почувствовала   сверлящие взгляды над головой.  Оглянулась назад,  вроде бы никого нет. Подняла голову и увидела  почти во всех окнах  трехэтажного здания злые неодобрительные взгляды стариков.  Они смотрели на меня с осуждением, а несколько бабушек показывали кулаки. Тогда только я поняла, что они приняли меня за дочь,  я  тут же  жестами  стала  оправдываться, что это не моя мама.
            Поддерживая бабу Веру, мы поднялись на второй этаж, записали все ее данные, сдали  документы и нам  сказали, что две недели она будет на карантине в другом здании.  Пока готовили  ее к приему,  директор Дома  престарелых   провела  для меня экскурсию. В здании было  чисто,  везде цветы, в каждой комнате по четыре- пять человек, белоснежная постель, но  казенный запах  никак не давал мне покоя, мне хотелось плакать и обнять каждого.
            Вошли в одну из комнат,  две кровати были пустые, а на двух лежали бабушки.  Одна укрылась  с головой, и только макушка в белом платочке  выглядывала из - под  одеяла.  Она была маленькая, почти на пол кровати, лежала тихо, как будто  боялась нарушить чью- то тишину.  В другой  я услышала крик -  это в больничной палате от боли  метался из строны в сторону  голый старик.  Я поспешила  быстро уйти.
          Где-то зале старики играли в карты, а одна бабуля мыла в коридоре пол.  «Мы разрешаем работать, и даже платим зарплату», - оправдала   ее труд  директор.
         Наконец -то экскурсия закончилась,   меня ждала баба Вера.  Опять с нашей помощью она перебралась в другое здание, дошли  до палаты.  Кровать возле окна оказалсь  не занятой,  она стала рамещаться.  Ее соседи посмотрели, но не стали задавать нам никаких вопросов.  Я не знала, с каких слов начать прощание, слезы сдавили горло, она  приблизилась ко мне и   жестом  показала на ноги.
             -  Помоги, милая, вытащить  деньги, это моя пенсия.
Деньги  очень  надежно были  спрятаны в чулки.  Я помогла достать  и она,  отложив себе только  одну  купюру, тихо прошептала: 
             - Вот здесь адрес  Витюши, отвези ему, может быть,  найдет время и приедет. У нее задрожали руки, и она опять заплакала, но и я  дала волю своим слезам.  Я ее обняла крепко - крепко  и вдруг она, как ребенок, успокоилась  и тихо сказала «Иди, милая, иди, не плачь, только не забывай меня, передавай Фене и всем приветы».
              Я вышла на улицу, быстро села в машину и увидела ее в окне. Она стояла и маленькой  худенькой  рукой помахала мне. 
                По дороге  мы с Колей не обмолвились  ни словом.  Я старалась отогнать свои мысли и эмоции, считала до ста, читала стихи, но в голову лезли лишь слова бабы Веры «Посеяла я рожь, а выросла полынь». Вот еще одну судьбу приняла на себя дорога,  извиваясь лентой до  казенного  Дома, где никто никого не ждет.            
                Через восемь месяцев мы получили сообщение: «14 мая  сего года,  Горшина Вера  Сергеевна  скончалась.  Она похоронена на общем  кладбище,  детей и близких не имеет». 
   
                У. Сагитова
                г. Экибастуз