Житие чиновника. Гл. 20, 21

   ИСКУШЕНИЕ

     Поднимаясь по лестнице на свой этаж, я осторожно обогнал одну очаровательную сотрудницу (лет сорока), которая в обеих руках несла что-то. Имея очень длинное и яркое, по всей видимости, шёлковое платье, она решила его немного подобрать левой рукой, что б не затоптать. Боковым зрением я уловил, что это ей никак не удаётся и она чуточку запнулась ногами в тот момент, когда я её обгонял. Испытывая обоюдную неловкость, каждый напрягся, а я, как мужчина, вышел из положения вопросом:
     - Не могу ли я вам быть чем-то полезен?

     Женщина благодарно улыбнулась и ответила лукаво:
     -  Вы имеете ввиду ... вот это? - она глазами указала на приподнятый, наконец, подол платья.

     Смутившись, я ответил неопределённо:
     -  Ну, вообще...
     Милая дама довольно засмеялась, и я понял, что она-то смущения и не испытывала, и ответила довольно внятно:
      -  Нет возражений. Но надо сперва как-то договориться.

     Я вторично смутился и припомнил, что в самом начале выразился как-то двусмысленно. Получалось, что я готов помочь не в этой ситуации, а служить вообще по этой части. Попытался ещё раз дать ей шанс разойтись в рамках милой шутки:
     -  Как Вам будет угодно. Я в течение часа свободен, если Вам удобно, заходите в кабинет. Договоримся.
     Оценив удобство не в моральном плане а в чисто физическом, дама ответила:
     -  Мне удобно сейчас. У меня тоже перерыв.
     Вот так!

     Администрация была пуста. Открыв кабинет, и погрузившись в прохладную тишину светильников и паласов, я робко предположил, что коллега пошутила и не придёт. Но не успел я раздумчиво дойти до своего кресла, как в вестибюле послышались её лёгкие шажки. Я мигом прогнал в памяти все наши неофициальные столкновения и не обнаружил ни одного, дающего повод заподозрить её в легкомыслии. Решил опять, что обойдётся. Нужно только не терять самообладания и чувства меры. Разговор с красивыми женщинами в пикантных ситуациях мне удавался, факт. Главное - не обидеть ни намёком, ни высокомерием. Но именно сейчас я вдруг понял, что такое служебная фривольность начальника и как она может обернуться. Женщина - всегда загадка!
Я успел сесть в своё кресло и с видом всё забывшего человека углубился в бумаги.
Я у Вас, уважаемый Альберт Сергеевич, - улыбка вошедшей была искренней и жизнерадостной. Посрамлённые комплексы бежали от лучистого взгляда, утверждая всесилие красоты над предрассудками и примитивностью здравого смысла. Впрочем, ещё ничего не случилось, хотя тон был задан и я почувствовал себя подчинённым. По крайней мере инициативу ей я отдал.

     -  Слушаю вас.
     Альберт Сергеевич, я не на приёме. А предмет встречи как-то оговорён. Вы что, уже не мужчина?

     Удар был ниже пояса и я болезненно прогнулся.
     -   Ну-ну ... В этом я себя не подозреваю. Да Вы садитесь, пожалуйста. - Я подставил ей кресло для посетителей. Подкорке было интересно, какие движения она себе позволит?

     -   Нет, что ж сидеть-то? Я всё платье и прижму. Или Вам хочется именно так? - она почти засмеялась, что мне показалось издёвкой.
Речь, кажется, шла не о практике, - попытался я быть сухим и деловым, - а о выработке какого-то соглашени, договорённости. Сидя это удобнее, я давно пришёл к такой мысли.
Ах, эти умные бюрократы, Вы уж извините, Альберт Сергеевич, любое дело умеют замурыжить. Не будем же мы с Вами писать «Договор»?
     При этом она нечаянно коснулась моего плеча чертовски восхитительными пальчиками:
      -  И речь-то о такой мелочи, господи! Ну что я буду иметь от того, что позволю Вам, - ах! - дотронуться до платья...
      И чёрт бы взял эту дьяволицу! Я непроизвольно проследил за другой рукой, которая всем множеством ещё более восхитительных пальчиков так тронула своё небесное покрывало, что обнажилась часть того, что невозможно назвать ногами в той ситуации, в которой я пребывал. Это были творения, которые звали и манили, разрушали устойчивость металла, не говоря о человеческой душе.

       Я отыскал в себе силы быть трезвым.
       -  На какой конечный результат Вы рассчитываете?
       -  Так это ж зависит от мужчины.
       - Понятно (ни черта мне не было понятно, результат маячил где-то за пределами сознания и истязал загадкой).
     - Но мы не будем «о результате». Я ведь вижу, как Вы скромны и нерешительны. Альберт Сергеевич, (я вздохнул со смесью радости и сожаления, ожидая спасительной и нежеланной разыязки) - Вы милый человек, так красиво говорите комплименты (Господи! Когда, кому?), а я обыкновенная женщина и хочу иметь их все одна! Ну скажите, Вам нравится моё платье? - потрясающе проникновенно продышала она глядя в мои глаза.

     Я снова «поплыл»:
     -   Ну, не только, и не в основном.
     -   Боже! Как Вы неконкретны! А я Вам нравлюсь? Вы меня видите? Вы чувствуете меня? - Её наступление сокрушило мою непрочность окончательно и я опустился до бессвязности в речи:
     -   Это женщины чувствуют глазами, а мужчина...
     -   Руками! Но женщина, если быть точнее, любит ушами. Но, продолжайте!

     Я тяжело вздохнул, огорчённый и несостоявшийся и впервые так близко посмотрел ей в лицо. Даже без очков я ощутил абсолютную гладкость кожи, безупречность линий и призыв глаз. Мне показалось, что я могу её поцеловать и в этом поцелуе утопить всю память о долге и приличиях и мелочах последствий. Но червяк порядочности откусил мой язык и я проглотил его остатки, промычав то ли нутром, то ли гортанью:
      -   Простите, простите...
      -   Ради бога, - был ответ.

      Аудиенция закончилась.


           РЫНОК - КАК ОППОЗИЦИЯ

     2000-й год. Лебедев – в командировке, зам. главы Тамбовцев – в отпуске. Сорокин, я то есть, месяц как «при власти» - зам председателя Совета. Вчера ещё – мастер цеха. А за окном – прямо у ступеней Администрации – сотни две машущих плакатами, рукми,  кричащих в окно: «Долой! Слезай! Выходи!» Это мне, наверное. Рынок ощутил неприятный вкус налогов, которые имеют прочную тенденцию повышаться, вопреки невероятной демократии и массе народных депутатов, защитников масс, в том числе и рынка. И вот он, рынок - с протестом и недобрыми намерениями.  Там же  – люди с камерами и микрофонами. И Водолазский, любимец городской интеллигенции, острый, моторный, стремительный как торпеда, неистребимый в претензиях и укорах главе Совета и его заму. Все готовы его слушать и руководствоваться его мнением. И все хотят моей крови. А я смотрю и думаю: ну а я-то что вам сделал? Ах, да, я ж власть, совсем плохой теперь человек. А недавно - сам ещё коммунист не последнего разбора - и флагом махал, и власть ругал. Как жизнь непредсказуема!

     Заходит Любовенко, уважаемый в коридорах власти чиновник, спрашивает: «Не хочешь выйти? Народ просит. Мне, вроде, не по чину. Хоть и зам, а доверием избирателей не наделён. Но ты не пугайся, не убьют, в самом деле. А кроме тебя ж – некому». И некого, подумал я. 

     Оделся я, иду вниз, и думаю: как казнить будут? Мужики не тронут, а женщины, и ухо оторвать могут. Помню, как они Сёмку Давыдова истязали. Шолохов, как про себя писал. Только там поменьше людей было.

     Это я – вместо того, чтоб подумать, что людям говорить стану.
     Выйдя на ступени, отметил, что народ качнулся мне навстречу, но дальше трёх шагов не двинулся. Это меня настроило на лад оптимистичный: силён в народе синдром уважения к власти. Выше голову, Альберт Сергеевич! Тут же оператор нацелился камерой, кто-то из толпы позвал: «Иди, побеседуем!»  Я даже обрадовался, что не с мата начали, пошёл почти радостно на голос. Через секунду народ окружил меня довольно плотно, оператор никак не мог поймать в объектив мою физиономию. Вопросов прозвучало десятка два, а я, честно говоря, и на один не знал, что ответить. И спасибо, что не знал: молчание моё озадачило добрых молодцев с плакатами на прочных древках. Видно, устав, люди сжалились над моей судьбой и согласились слушать хоть что-нибудь. И я предложил то, чего самому страстно хотелось: «Может вы соберётесь человек пять, самых озабоченных, да пройдём в кабинет? Хоть присядете».

     Мысль, как ни странно, понравилась. Пять человек нашлись быстро, к каждому приклеилось по пять советчиков, и все пошли на четвёртый этаж. Самое  неприятное – и телевизионщики проникли. Уж если они захотят кого допечь – ложись и умирай добровольно.

     Однако, из беседы со мной, волонтёром от демократии, толку выходило мало. Я мог только обещать разобраться, настоять, потребовать (о, ужас, я ещё и не знал, что могу это). Наконец кто-то предложил: «А Вы не можете позвать сюда налоговика? Данилова?»  Я позвонил. От Данилова ответили отказом. Тогда уж разозлился я: «Ну, тогда мы идём к вам. Встречайте!» и поднял обрадовавшуюся группу, попросив только сократиться хотя бы до десяти человек. Народ оказался с понятием - сократился до пяти. Но Данилов и там нас не принял. Направил к заму. Окончательно разозлившись, я прошёл к заму (не помню фамилии женщины), и предупредил на полном серьёзе: «Постарайтесь вразумительно ответить на все вопросы. Люди ждут под окнами администрации. О результатах буду докладывать Лебедеву». Народ прошёл в очередной кабинет, а я вышел к «толпе». Попросил идти отдыхать: завтра будет пресс-релиз.
 
     Надо заметить, что Водолазского ни в одной группе не было. Ни у меня, ни в Налоговой. Учиться надо, когда исчезать с трибуны.

     Но мне отдыхать не пришлось. Скандала с «Налоговой» хоть и не вышло, но толку – тоже. Ко мне опять пришли переговорщики и просили теперь уже солидной комиссии. Вплоть до юриста и экономиста. Я пригласил Калмыкову. Антонина Александровна, зам. главы по экономическим вопросам, отнеслась к делу чрезвычайно серьёзно. Но назначила встречу на другой день, чтоб подготовиться.

     И побеседовали они с пользой и рынку и экономике. Доказательство тому – букет цветов Калмыковой за добросовестность от ребят с рынка. А у меня до сих пор остались добрые воспоминания от той встречи и приятельские отношения со многими из собеседников. Фофанов Олег, Рудин Александр, и другие, до сей поры не отказываются пожать руку при встрече.
Вывод: оппозиция от рынка - ещё не революция.


     P.S.  И чего рынок бунтует-то? Разве мы не страна рынка, родимого? Разве не рынок теперь регулирует жизнь по своим правилам? Создаёт рабочие места с достойной платой, множит выбор товара и конкуренцию, подавляя неразумные цены? И несёт в казну налоги, чтоб чиновник почувствовал, наконец, вкус к хорошей жизни…

     И что это вдруг главный налоговик оказался у них нехорошим человеком? Гурьбой пошли на приступ его дворца, который «вознёсся главой непокорной» превыше Администрации, а потом (во, чудеса!) и сам начальник вознёсся в Главы, всё тем же рынком, на вполне себе альтернативных очередных выборах.

     Воистину, неисповедимы пути твои, рынок и народовластие. Данилова, однако ж и выставили из власти так же без сожаления, когда пришёл срок. При активном участии того же рынка.