Отвели

                Рассказ
В воскресный день мужики играли в домино. В старой покосившейся хатенке бригадного двора было так накурено, что хоть топор вешай. Давно не беленые стены основательно прокоптились едким дымом рьяного самосада и соломы, которой изредка в хатенке протапливают дымную, чадящую угаром печку. Тут курят с утра до ночи. В зимнее послевоенное время мужики на колхозной работе почти без надобности. Она бывает далеко не каждый день. По домашнему хозяйству тоже делать почти нечего. У каждого по десятку кур да по тощей коровенке. К ним и идти не хочется. Коровы постоянно мычат, просят сена. А его в каждом дворе в натруску. Всякий раз, когда время подкладывать корм, как на весах приходится взвешивать. Как бы ни переборщить. Иначе до весны не дотянешь.

Вот мужики и пропадают с утра до поздней ночи в бригадной хатенке. Играют в домино и карты, обсуждают текущие события, нередко перемывают косточки своим землякам – заметным и так себе. Курят свой самосад при этом нещадно.
Вот и на этот раз каждый дымил, как из печной трубы. Но мужики не выпускали изо рта самокрутки – одна догорает, тут же скручивается другая. Азарт игры. Звонко цокают костяшки домино о старую столешницу. То и дело раздаются восклицания: " Рыба", "Дуплись", "Давай по шести", и наконец – "Козлы!".
"Козлы!"– это в завершение игры. Азарт еще горит в глазах. Но в телах игроков уже спадает напряжение. Наступает расслабленность: с довольным благодушием выигравших, с чувством досады – у проигравших.

Худой, сутулый, с давно не бритой седой щетиной мужик – все его зовут Иван   Иванычем – снова полез в свой кисет за самосадом.
–Илья Васильич, рассказал бы, что там на собрании?– спросил он у низенького, круглолицего с наивно–глуповатыми, глубоко сидящими черными глазами.

– А што тут рассказывать. Как всегда. Избрали председателя.

У едкого на язык Ивана Иваныча в глазах заплясали бесенята:
–Да ходят слухи, будто тебя из заместителей прогнали.
Эта новость ни для кого в бригадной хатенке новостью уже не была, Но все с наигранным удивлением уставились на Илью Васильевича.
Тот сделал государственное лицо и небрежно ответил:

–У, пенек ты нетесаный. Никто меня не прогонял. Меня отвели.

В хатенке почти в один голос произнеслось притворно удовлетворенное:

–Да–а–а... Вот оно как. А ты, Иван Иваныч, по своей неграмотности не то сморозил.

Все понимающе закивали головами. Вот оно как по государственному.
Илья Васильевич погрешил против истины совсем немного. Его действительно с должности не прогоняли. Просто на этом отчетно–выборном собрании его полномочия, как и всех членов правления, заканчивались. Выдвигались новые кандидатуры.

При всей своей недальновидности Илья Васильевич понимал, что его запрягли в чужие сани. В последний год войны из–за безлюдья в селе мужского населения  его избрали заместителем председателя колхоза. Никого более подходящего тогда просто не нашлось. Илья Васильевич для фронта был не гож. Ему изуродовало левую руку еще в гражданскую войну. Вот и решили: пускай поработает в должности, пока фронтовики с войны не вернутся.

Перед собранием Илья Васильевич подпоил своего кума, чтобы тот выдвинул его кандидатуру. Кум сделал все, как и договорились. В результате фамилия Ильи Васильевича оказалась в заветном списке претендентов на руководящую должность.

Но тут случилось неладное. Колхозники из зала вдруг очень дружно и напористо потребовали изъять фамилию бывшего заместителя из списка для голосования. При избрании членов правления колхоза его кандидатура вообще не обсуждалась.
Так что прав был Илья Васильевич, когда так классифицировал ситуацию со своей персоной на собрании. Его кандидатуру отвели из списка. Еще до голосования. За год работы в руководящей  должности он в чиновных терминах поднаторел.
В бригадной хатенке все стали подтрунивать над «незадачливым»  Иваном Иванычем. По своей непроходимой дремучести возвел на человека напраслину. Илья Васильевич изо всех сил держал свою государственную осанку. Его частенько старались представить в  смешном виде. Но, как считал сам Илья Васильевич, он умеет постоять за свое достоинство и укротить охальников.
Сидевшие в бригадной хибаре мужики думали другое. Что тут поделаешь. Таким человек уродился. В любом смешном положении пытается держать себя, будто он на богатой свадьбе самым почетным гостем сидит.

Будучи при должности, Илья Васильевич не раз становился всеобщим посмешищем. Ночью после его избрания в правлении колхоза состоялась небольшая выпивка, традиционная в таких о «случаях. Самогону было немного. Но Илье Васильевичу вполне  хватило и скромной дозы. Он основательно запьянел и в его  хмельной голове вызрели залихватские замыслы. Давно он с завистью поглядывал на одну колхозную бабу. И статна, и пригожа, и характером гордая.  Заглядываться заглядывался. Да только хорошо осознавал, что не по Сеньке шапка. Да и замужем была та баба за справным мужиком.

А тут вдруг созрел кураж. У Стенюхи, так все звали ту бабу, мужа  убили на войне. Илья Васильевич теперь при власти. Что ни говори,  завидный теперь кавалер.

Где–то заполночь он храбро постучал в дверь к Стенюхе. Та совсем недавно пришла с собрания. Только–только задремала. Поэтому в сени вышла недовольная:
 
–Кого черти несут?

–У, Стенюх, открывай. Я теперь заместитель.

Стенюха тут же освободила дверь от задвижки. Она ловко схватила кавалера за грудки и кинула его в снежный сугроб у плетня. Дверь тут же захлопнулась, проскрежетала вставленная на место задвижка.

Было позднее время. В этот час всем полагалось бы спать. Но на другой день об амурных похождениях нового заместителя судачило все село. Иван Иваныч не преминул поинтересоваться: Илья Васильевич, ну как у Стеньки плетень, сильно корявый?

–У, чертова дура. Я ведь как там оказался. Мы за избрание аыпили. Я перебрал. Вот хаты и перепутал. Думал, домой пришел. А она, чертова дура, руки распускает. А я теперь при должности.
 
 –Бывает. Да что–то мне кажется, твоя хата за версту от Стенькиной.

–Неужели не понимаешь?
 
– горячился Илья Васильевич.

–   Черт меня водил. С пьяными нечистая любит поваландаться.
 
 –Разве что черт

Все сочувственно смотрят на Илью Васильевича. Все цокают языками.
У Ильи Васильевича были две неистребимые привычки. Он всегда начинал говорить с восклицания "У". Вероятно, по его понятиям это восклицание означало укоризненное несогласие с собеседником. Оно показывало, что оппонент не разбирается в сути излагаемого вопроса. А иногда восклицанием давалось понять, что собеседник непроходимо глуп. Словом, многозначным было это "У".
Вторая неистребимая привычка – в зависимости от обстоятельств стремительно менять свою точку зрения.

Как–то колхозная корова подавилась свекольным корнем. Перед войной Илья Васильевич был ветсанитаром. Он прошел краткосрочные курсы. Считался в селе человеком сведущим по части лечения домашнего скота. Хотя и тут не обходилось без курьезов. Но Илья Василевич был в селе единственным лекарем скота. И шли люди к нему. Больше было не к кому.

И на этот раз спешно побежали за Ильей Васильевичем. Он пришел на ферму, оглядел страдалицу и авторитетно заключил:

–Будет жить. Несите лопату, молоток и гвоздь.

–А молоток и гвоздь зачем?– удивленно спросила пожилая с усталым лицом доярка.
–У, чертова дура. Не видишь – раздуло ее. Видать, земли ухватила. Надо газы выпустить.

Доярка пошла по коровнику. Нашла согнутый, полузабитый в стропило старый гвоздь. С трудом раскачала его и принесла Илье Васильевичу. Тот нашел сам молоток, кое–как выправил ржавый донельзя гвоздь и пробил бок корове.
Потом попросил доярку, чтобы та разжала корове рот, и начал орудовать в горле у бедной скотины ручкой лопаты. Корова дрожала всем телом, пыталась вставать.   Мучилась она невообразимо. Но Илья Васильевич довел дело до конца. Лопата прошла далеко в горло коровы.

–У, я же тебе говорил – будет жить.

И пошел исполнять свои заместительские обязанности. На другой день доярка пришла в правление колхоза и мрачно произнесла:

 –Корова сдохла.

–У, а я что тебе говорился и говорил, что она сдохнет.                –

Доярка как–то отрешенно поглядела на заместителя и молча вышла из конторы.
То же случалось и при лечении поросят в личном подворье.
–У, у него рожа. Ты видишь, как он горит. Вот лекарство. Попои им
с неделю и встанет на ноги твое сало.

Через неделю хозяин встречает Илью Васильевича:

– А кабанчик–то сдох.

–У, а я тебе чего говорил?

Взгляд ветсанитара был настолько чист и убедителен, что мужик
молча уходил в сторону, дабы не чувствовать неловкости, Иногда случалось так, что понимавший толк в скотине хозяин прогонял со своего двора единственного в селе скотского лекаря:
 |
–Иди и не морочь мне голову. Я гляжу, ты в лечении разбираешься так, как я в библии.

Но многие продолжали пользоваться помощью Ильи Васильевича. Другого специалиста в селе не было.  И вот Илью Васильевича отвели от должности. Ко многим байкам о нем прибавилась и эта. Еще долго повторялась сакраментальная фраза:

– У, пенек ты нетесаный. Меня отвели.

 Он был никчемный, но добрый и незлобивый человек. Только смешной. Но без его анекдотических поступков и без того трудное послевоенное житье было бы и вовсе невыносимым.