Музыкально экономический стандарт

 "Эзоповская мысль бессмертна, потому что она верна" (Эзоп).

Образ шпиона, играющего на рояле, придумал первый контрабас Михаил Магнус – раньше он всегда стоял за мною в оркестровой яме, поскольку долгое время был третьим контрабасом, а теперь я стою за ним, потому что я перманентный второй.
Собственно, откуда взялся у Магнуса этот образ шпиона, играющего на рояле?
Так ведь из фильма «Тайна двух океанов», где, как известно, шпион посредством тревожной и загадочной мелодии и при помощи виртуозных форшлагов и арпеджио, ещё в дебюте первой серии передаёт закодированную информацию через вмонтированный в рояль радиопередатчик: «Пум-пу-пу-пум… пум-пу-пу-пум… пум-пу-пу-пум…»

Ведь как рассуждал Магнус? Дескать, фильм снят ещё в 50е, и тотальная шпиономания, царящая ещё недавно в мозгах многих ответственных товарищей, и в душах некоторых творческих работников того времени, находит здесь надлежащее воплощение. К тому же, шпион-музыкант в картине не одинок: ведь он находится в своеобразном творческом союзе со шпионом-циркачом. Между тем, продолжая эту художественную линию, в данном симбиозе не хватает ещё какого-нибудь шпиона-режиссёра или шпиона-балетмейстера.

Впрочем, спустя 20 лет, на экранах появляется шпион-кинооператор.
Ну, а как, спрашивается, ещё назвать героя из фильма Никиты Михалкова «Раба любви»? Конечно, с точки зрения идеологии советских времён, кинооператор в исполнении Родиона Нахапетова, разведчик красных, тайно снимающий изуверства белых. Но, однако же, с позиции белых – он всё-таки красный шпион, поскольку абсолютно не снимает изуверства красных.
Однако такова уж была идеологическая реальность того времени.

Эту свою теорию в отношении культурных шпионов Магнус мне изложил на последнем собрании трудового коллектива, то есть, всего нашего оркестра, и я глубоко задумался. Потом говорю:
- По-моему, главный шпион – это наш заведующий оркестром! Правда, он играет не на рояле, а на трензеле.
- Ты думаешь? – удивился Магнус.
- Да ты только послушай, что он несёт…
В этот момент Манфред Адамович Воскобойников делал доклад о внедрённой недавно новой системе музыкально-экономических стандартов:

- Элиты оперной канцелярии… – торжественно чеканил Манфред Адамович, - Я подчёркиваю: элиты! Предложили нам самую прогрессивную в мире систему подсчёта музыкально-экономических стандартов. И с этой минуты мы все работаем только по стандартам!
- А как же тогда ваша пресловутая балльная система подсчёта фальшивых нот? – проворчал фагот Сыромятников.
Ведь ещё буквально полгода назад Манфред Адамович с пеною у рта нам доказывал, что только эта балльная система является самой прогрессивной, и экономически обоснованной, а теперь стандарты какие-то…
- Забудьте про неё, про эту балльную систему! Теперь только МЭСЫ!
И я придумал, как это сделать: каждый из музыкантов перед репетицией или спектаклем подключается к персональному компьютеру и входит в МЭС, то есть, в музыкально-экономический стандарт. Затем, уже войдя в МЭС, он определяет себя в пространстве данного МЭСА, и соотносит свою партию с партией других оркестрантов.

- Я никогда не войду в этот МЭС… - вздохнула заслуженная арфистка Изабелла Перетятько, и приложила надушенный платок к повлажневшим векам.
- Бред сивой кобылы! – заметил фагот.
- А скажите, господин, заведующий… - английский рожок Лёва Приспелов поднял руку, - Правильно ли я понял, что сначала надо будет войти в МЭС, а затем уже настраивать свой инструмент, или наоборот?
- Ну, кому как удобнее… - улыбнулся Манфред  Адамович, - Важно одно: от наших с вами МЭСОВ будут зависеть не только наши с вами зарплаты, но ещё и расположение к нам элит оперной канцелярии и бухгалтерии, то есть, всего четвёртого этажа.

- А можете нам показать на примере?
- Ну, вот, допустим, увертюра к Евгению Онегину начинается с «пиццикато ре», исполняемая контрабасом… - Манфред Адамович раскрыл партитуру «Евгения Онегина».
- Первым контрабасом! – напомнил Магнус.
- Ну, да, я и говорю, следовательно, перед самым началом увертюры все контрабасы входят в МЭС под названием… под названием… «Увертюра».
- Но позвольте! – возмутилась деревянная группа духовиков, а следом за ними скрипки, альты и виолончели, - После пиццикато первого контрабаса ведь сразу же начинается главная тема, а следом вступают струнные и уже весь оркестр?!
- Что же здесь непонятного: сначала в МЭС входит первый контрабас, затем все деревянные, затем скрипки и потом уже и весь оркестр входит в этот самый МЭС…

- А я?.. - спросил Арнольд Арнольдович Трезиге, наш главный дирижёр, - А как же я? В том смысле, что когда я-то должен буду входить в этот самый, как вы изволили выразиться, в МЭС?..
- А вам, господин главный дирижёр, этого и вовсе не требуется. Вы уже будете в каждом МЭСЕ, как говорится, априори.
- Apriori? – на итальянский манер переспросил Трезиге. Затем так же по-итальянски добавил:
- Chi no puo imparare L,abici, non si puo dare in mano Biblia… - что, как известно, означало: «Кто не способен выучить Азбуку, тому не следует давать в руки Библию…»
- Да, всё именно так! – согласился Манфред Адамович: «Учиться, учиться и учиться!» - довольно, впрочем, своеобразно, трактуя знаменитую итальянскую философему.

Между тем, Трезиге продолжал размышлять по-итальянски вслух:
- C,e un tempo perfetto per fare silenzio, guardare il passaggio del sole d,estate a saper raccontare ai nostri bambini quando e l,ora muta delle fate…(Есть время идеальное, чтобы помолчать, и посмотреть на закат летнего солнца; и суметь рассказать нашим детям, когда наступает молчаливый час волшебства…)
- Что вы этим хотите сказать, Арнольд Арнольдович? – стоя на трибуне, вздрогнул Манфред. Ему показалась подозрительной итальянская речь, распространяющаяся в театре в несанкционированное время.

- L,ho gia ditto… (я уже сказал!)… - заметил главный дирижёр. И продолжал: - Dicono che c,e un tempo per seminare e uno che hai voglia ad aspetare un tempo songnato che vieni di note e un altro digorno teso  come un lino a sventolare… (Говорят, что есть время сеять, и то, которое ты хочешь ждать: время грёз, которое приходит ночью; и другое – в напряжённый день; в такой, что, как бельё, развевающееся на ветру…)
- Вот и именно! Вот и именно! – согласился вдруг с дирижёром Манфред Адамович, - О темпоре, о мори!
- Моментально, в море… - негромко сказал Жора Понедельник, - По-моему, ты прав, Манфред и есть самый настоящий шпион, не знающий итальянского, зато играющий на трензеле…

- Я никогда не войду в этот МЭС?! – заламывая нежные белые руки, громко разрыдалась вдруг на плече у фаготиста Сыромятникова заслуженная арфистка Изабелла Перетятько.
- Хочешь, я ему морду набью?  - гладя рыдающую Изабеллу, спрашивал Сыромятников. - Или вызову на дуэль?..
А стоящий в этот момент на трибуне заведующий оркестром Манфред Воскобойников сладострастно шептал:
- Элиты оперной канцелярии… элиты оперной канцелярии… элиты…

Ну, что, начали мы репетировать с МЭСАМи. Надо сказать, пространство оркестровой ямы и так, в общем-то, небольшое. А тут к нашим инструментам и пультам добавились ещё и персональные компьютеры, с подключенными к ним стабилизаторами напряжения. Короче, получался не симфонический оркестр, а какой-то ансамбль пузачёсов под руководством рок исполнителя Шнура.
Поэтому это обстоятельство, мало того что добавляло нам массу неудобств, так ещё и вдвое, если не втрое, увеличило время действия любого спектакля: ведь едва начиналась, допустим, опера Евгений Онегин, как музыканты тотчас бросали свои инструменты, и начинали шарить в компьютерах, удаляя друг друга из открытых уже кем-то МЭСОВ, и, вставляя в эти МЭСЫ себя.
А кому, спрашивается, хочется страдать в смысле заработной платы, да и  к тому же, вдруг стать неугодным для элит оперной канцелярии?

Первый, кого ударило разрядом тока прямо в оркестровой яме, оказался как раз сам Манфред Адамович, то есть, наш заведующий, скорее всего, подключивший вместо стабилизатора напряжения свой металлический треугольник-трензель сразу же в сеть, хотя трензелю никакого электричества и не требовалось всуе. Тюкнул специальной палочкой по трензелю и все дела. А тут почему-то разряд и электрические искры из-под рукавов воскобойниковского пиджака.

АПотом мы поняли весь электрический фокус с трензелем: фагот Сыромятников нпротянул к манфредовскому трензелю дополнительный проводок, ну и того стало бить на массу. От пережитого Манфред Адамович долго не мог оправиться и вскоре уехал лечиться в Карловы Вары в санаторий Творческих работников Заполярья.
А главный дирижёр Трезиге на репетиции Евгения Онегина подвёл итог передовым экономическим новшествам, естественно, уже не на итальянском, а на вполне чистом русском языке. Вполне демократично добавив в финале своего выступления:
- Все мы, симфонические музыканты с большим пиитетом относимся к элитам оперной канцелярии, оперной бухгалтерии, и, безусловно, к элитам всего четвёртого этажа…А как же ещё нашей оркестровой яме, то есть, театральному подвалу, относиться к многокомнатным апартаментам?!
И, думается, за музыкально-экономическими стандартами – большое будущее. Но, дай бог, чтобы: «в это время прекрасное, жить не пришлось бы ни мне, ни тебе, ни всему нашему симфоническому оркестру!» Поэтому в нашей оркестровой яме, когда мы репетируем Онегина, лишь Чайковский, ваши инструменты, моя дирижёрская палочка и наше общее вдохновение…

- Ну, я же говорила, что никогда не войду в этот МЭС?! – торжествовала заслуженная арфистка Изабелла Перетятько, глядя влюбленными глазами на фагота Сыромятникова.
- Может быть, мы сегодня пойдём с вами в итальянский ресторан? – громко шептал ей на ухо Боря. – Правда, на МЭСах мы ничего не заработали, но на приличный ужин денег у меня и так хватит…