Самые дорогие

1.
Юлия Николаевна появилась на свет в конце 19-го века на одном из хуторов Минщины. Она не знала ни дня, ни года своего рождения. Годы не имели никакого значения для неё, как будто не было такого понятия вовсе – возраст. В паспорте был условно обозначен 1896 год.

Юлия Николаевна вышла из сословия мещан. На мой вопрос, что это такое, бабушка пожала плечами, подумала и коротко ответила: «В нашем доме урядник снимал шапку». Со временем она превратилась из мещанки в крестьянку, и моя мама в графе о социальном происхождении писала: «из крестьян», я о себе – «из служащих». Во времена, когда народ засуетился по поводу своего «высокого» происхождения, я узнала от мамы, потешавшейся над новомодным веянием, что мой дед – потомок мелкопоместной шляхты. Его семья владела землёй, на которой сама же и работала не покладая рук. Бабушку, пережившую две войны, дважды стоявшую на краю могилы, потерявшую мужа и сына, познавшую крушение материального благополучия, этот факт биографии нисколько не волновал. Жизнь открыла ей свою правду, и этой правде она была верна до конца.

Ю.Н. не рассказывала о своих родителях, на все вопросы у неё находились отговорки. Она жила настоящим и не ворошила прошлое. Мама тоже не оставила конкретных сведений о своих родных, информация была скупой и абстрактной. Мы общались лишь со сводной сестрой мамы – тётей Марией, а у тёти Сони, троюродной бабки, я квартировала, пока училась в институте. От них я узнала историю замужества Ю.Н.

Иосиф увидел юную Юльку во дворе за работой, и в тот момент его настигла стрела амура. Девушка была хороша собой, стройна и ловка. Она ответила взаимностью, закрутился роман. Разница в возрасте – двадцать лет. Жил он в другом месте, был женат, имел четверых детей, и Юлька об этом знала. Женился под давлением родителей, нашедших невесту с хорошим приданым. Дети подросли, а жена серьёзно заболела и слегла.

Узнав о романе сына, родители тщетно пытались повлиять на него. Когда же отец пригрозил лишением наследства, Иосиф не стал дожидаться исполнения угроз, оставил семью и ушёл в лес «с пилой и топором». Там он построил дом, перевёз свою Юльку, и они зажили семьёй. Вскоре умерла первая жена, дети переехали в новый дом, но не все: старший сын, взрослый, остался с родителями Иосифа. Так наша Юлия Николаевна стала многодетной мамой. Кроме моей мамы, у них был ещё один общий ребёнок – сын Казимир. Родители всё-таки выделили Иосифу надел земли, со временем у них получилось крепкое хозяйство – оба умели работать.

Есть у меня предположение, что Юлька не познала женского счастья. Хотя моя мама редко вспоминала детство, я всё-таки составила представление об Иосифе. Был он честным и справедливым человеком, эти качества прививал и детям. В округе его уважали. Такого человека не могли не терзать муки совести в связи с уходом из семьи, от больной жены. Отец был строг с детьми, не ласкал их, поэтому его побаивались, с проступками и просьбами шли к Ю.Н. Муж возлагал на жену много мужской работы, не щадил её. Он оказался прижимистым хозяином: разрешалось мыть полы только к большому празднику – следовало беречь дерево от гнили; продукты питания (всё лучшее) уходили на рынок, иной раз не было ни масла, ни сметаны к блинам. Видимо, так воспитывали его самого, в режиме строгой экономии. Деньги имели огромную силу, их копили, стремились приумножить. И семьи создавались с оглядкой на приданое.

Меня долго мучил вопрос: а если бы жена Иосифа не заболела, как бы сложилась судьба Юльки? Что заставило молодую симпатичную девушку связать свою жизнь с женатым человеком, в те времена? Любовь, страсть, судьба? Юлия была трудолюбивой девушкой, любая работа спорилась у неё в руках, она могла найти хорошего молодого парня, выйти замуж. Сильная, однако, натура – выстояла, но осталась без поддержки родни. Думаю, если бы была настоящая любовь, о ней бы говорили, восхищались, помнили.

В 1937 году Иосифа забрали люди из НКВД без объяснений. Несколько дней спустя на бричке увезли Юлию. На её глазах избивали мужа, требовали сказать, где спрятано золото. Это добро, оказавшееся злом, имелось у всех хуторян, и об этом знали. Арестовали не только Иосифа, такая же участь постигла глав семей, проживавших на соседних хуторах. Люди жили скромно, оставляя себе минимум, всё же остальное уходило на рынок – забота о чёрном дне. Он и наступил, этот чёрный день. Золото не спасло, а погубило. Многолетний тяжкий труд, лишения – во имя чего?

Иосифа били, но он молчал, и жене приказал молчать – видимо, ещё на что-то надеялся. Как можно молчать, если на твоих глазах жестоко издеваются над человеком, которого трудно узнать из-за многочисленных синяков и кровоподтёков? От ужаса Ю.Н. пообещала отдать всё. На той же бричке её доставили на хутор и выгребли всё до последней монеты. Золото находилось под крышей сарая, в щелях над стропилами. Им даже в голову не пришло рассредоточить свой скарб: прятать-то прятали, но к плохому исходу не готовились. Ю.Н. была так напугана, что отдала бы всё при любом раскладе.

Иосиф домой не вернулся. И не он один. Когда появился первый очерк о Куропатах, дочери показалось, что отец лежит в той братской могиле. Я видела мамино состояние и не сомневалась в её интуиции. Ходили разные слухи о судьбе земляков, пропавших с Иосифом, например, говорили, что их вывезли на север, бросили в море, кому-то удалось спастись и т.д., но мама никогда не доверяла подобным слухам. Этот очерк закрыл тему.

Пришло время, открылись архивы, но мама не дожила до того времени. Правду узнала я. Мой дед был арестован в августе 1937 года как агент польских разведорганов, осуждён в ноябре и расстрелян в оршанской тюрьме в декабре 37 года. Реабилитирован в 1959 году. В графе национальность прописано: поляк. 

Ещё в школьные годы я поинтересовалась у Ю.Н., почему её дети получили польские имена, ведь по паспорту мама и бабушка – белоруски. Она ответила, что хотела назвать дочь Анной, но поскольку жили они тогда под Польшей, детей вынужденно крестили в католическом храме, и ксёндз сам выбирал имя новорождённому, не считаясь с желанием родителей. Узнав, что дед был поляком и потому «польским шпионом», я поняла, что при первой возможности мои женщины стали белорусками – от греха подальше. (Позже я нашла анкету брата мамы, пропавшего без вести, там стояла та же национальность – поляк.)

Семья осталась без хозяина. Юлия Николаевна тащила непосильный воз за себя и за мужа, помогали дети. Всем было трудно в то время. К ней прибивались бездомные люди; сначала они помогали ей вести хозяйство, а потом она помогала им определиться в жизни. Эта практика продолжалась и после войны: всегда у нас жили одинокие люди, по разным причинам оказавшиеся без крыши над головой. Мы к ним привыкали, но со временем приходилось расставаться: кого-то выдавали замуж, кому-то мама отыскивала родственников, а кто-то, заработав немного денег, уезжал сам в поисках лучшей доли.

Я никогда не слышала от Юлии Николаевны ни малейшего ропота в адрес правителей того времени, ни слова обиды. Своё отношение она определила коротко: «было вредительство», и никакого жевания темы. Она мудро шла по жизни, никого не обвиняя, не имея претензий, остро чувствуя нужды людей. Она была в потоке жизни, шла с ней в ногу. В Бога не верила, но Его законы соблюдала без видимых усилий.

*Куропаты – лесное урочище на северо-восточной границе Минска, где были обнаружены массовые захоронения расстрелянных в конце 1930 - начале1940 годов.

2.

Казимир встретил войну в рядах Красной Армии.

В самом начале войны сгорел хутор, и Юлия с дочерью Вандой, девушкой 16 лет, нашли приют у замужней дочери Иосифа от первого брака Марии, проживавшей под оккупированным Минском, в Ратомке. Ванду могли угнать в Германию, поэтому обеспокоенная Юлия Николаевна искала возможность пристроить её на любую работу. Удалось найти человека, который помог определить дочь на железнодорожную станцию. Ванда бегала с тетрадкой вдоль вагонов и вела бессмысленный учёт. Эта работа не оплачивалась, никто на деньги и не претендовал.

В Ратомке стояли чехи. Они хорошо относились к населению, знакомились с молодыми людьми, а потом с их помощью перебирались в партизанский отряд. Ванда с детства хорошо ориентировалась на местности, не боялась углубляться в незнакомые леса – она могла выйти из любого леса. Окрестности Ратомки были ей знакомы, так как случалось гостить у Марии, а без леса Ванда жить не могла. Однажды незнакомый человек обратился к ней с просьбой помочь чехам перебраться в отряд. Девушка согласилась. Ей показали дорогу один раз, потом она самостоятельно выполняла поручения. Связной себя не считала: «Таких, как я, было много. Помогали, кто чем мог».

За Вандой пытался ухаживать молодой чех Мартин, но девушка была рассудительной: война, иностранец – какая любовь? Роман не получился. Мартин тоже перебрался в отряд. Бывало, ночью партизаны объявлялись в Ратомке, и Мартин при случае заглядывал к знакомым женщинам. После освобождения Минска чехи вошли в состав Красной Армии. Мартин готовился к отправке на запад. Он умолял Ванду уехать с ним, хотел определить её у своих родителей. Наверное, он искренне полюбил и боялся потерять девушку, раз готов был забрать с собой и Ю.Н., но хозяйка сказала «нет». Шла война, ни о каком переезде не могло быть и речи.

*
После войны Мартин разыскал Ванду. Он приезжал в Минск в составе чехословацкой делегации по случаю присвоения столице звания «город-герой». Они не встретились: он не располагал временем, а она уже жила далеко от Минска. Он узнал адрес и сразу же написал ей письмо по-русски, прислал фотографию: красивый мужчина в парадной военной форме, с крупными звёздами на погонах. У него жена и четверо сыновей. Ванда ответила, рассказала о себе. Он прислал ещё одно письмо (оба были завизированы его женой Яной), мама ответила, но дальнейшую переписку предложила прекратить: всё, что нужно, уже сказано. Мы с братом сожалели, так как среди сыновей Мартина были мальчики нашего возраста, хотелось познакомиться, писать и получать письма в конвертах с заграничными марками.

Однажды, года через три после ухода мамы, просыпаясь, я поняла, что общалась с Мартином, хотя о нём не думала. Протянулась нить из сна в явь, и сердце знало, что он ушёл из этого мира. У меня сохранился его адрес, но ведь не напишешь родственникам и не уточнишь, ни к чему это. Точно так же я знала, проснувшись среди ночи, что умирает мой брат Александр. Уточнила...


3.

После войны женщины сняли угол у дальних родственников в Заславле, недалеко от Ратомки. У Ванды были неприятности из-за работы в оккупации: её шантажировали, требовали доносить на соседей, за несговорчивость обещали сослать в «Тмутаракань» по распределению (она заканчивала педучилище). Не дожидаясь санкций, затравленная Ванда сама попросилась в эту самую «Тмутаракань», на северо-запад Гродненской области, на границу с Литвой. Там бродили банды, было страшно, никто не хотел ехать в пекло добровольно.

– Как же так, мама, ты же чехов водила в отряд?!

– Ты не всё понимаешь. Кто бы стал меня слушать? Запомни: никогда, ни под каким предлогом, в самой безвыходной ситуации – никогда не делай людям плохо, даже если можешь потерять всё. Выход есть из любой ситуации. Они сами подсказали мне его.

Юлия Николаевна осталась одна. Дочь упросила маму потерпеть немного, она надеялась пережить лихолетье и вернуться назад, в родные места.

Ванда Иосифовна начала трудовую деятельность в 1946 году в качестве директора и единственного учителя начальной школы в небольшой деревне Больтеники Гродненской области.

*
Это место связано с именами Адама Мицкевича и его возлюбленной Марыли Верещаки. Она увлекалась творчеством поэта, но замуж вышла за графа Путткамера, участника войны 1812 года на стороне Наполеона. Граф и бедный поэт – был ли выбор у шляхтянки?

Поместье Путткамеров находилось в Больтениках. Известно, что Мицкевич бывал в гостях у четы. В роще возле графского парка сохранился камень, на котором, согласно легенде, Адам Мицкевич выбил крест в память о своей любви. Есть и другая версия: по приказу графини таким образом увековечена память о графе.

В 1863 году Марию похоронили возле костёла в Беняконях, на моей родине.

Внук Путткамеров построил замок в неоготическом стиле, с 1895 года он стоит по сей день. Сохранились и другие усадебные постройки конца 19 века. Поместье подошло для съёмок фильма о Ванге.
*

Страшные истории о западном крае подтвердились. По случаю католического праздника хозяева, у которых Ванда снимала комнату, устроили приём, и здесь же, на празднике, хозяина убили метким попаданием в голову. Кому-то, видно, не угодил. Ванда сидела на почётном месте, по правую руку от хозяина…   

Это был не единичный случай. Послевоенная жизнь западных областей Белоруссии оставалась напряжённой. Антисоветски настроенные элементы Армии Крайовой, оставшиеся «на кресах»*, местные единомышленники, а также скрывавшиеся от правосудия полицаи объединились в банды «лесных братьев» для борьбы с советской властью. Раздавались выстрелы, рвались гранаты, горели дома, исчезали и погибали люди. В январе-марте 1945 г. в нашем Вороновском районе погибло около 30 человек, в 1946 году – 45, 25 из них – партийные и советские работники**. Убивали не только ответственных работников, громили не только сельсоветы. Бандиты жестоко расправлялись с инакомыслящими. Так, они подкараулили машину, перевозившую киноаппаратуру, убили двух сотрудниц, уничтожили проектор и все фильмы. Повсюду у «лесных братьев» были осведомители и помощники, так как многие не желали быть гражданами СССР и искренне помогали бандитам продовольствием и информацией. Кроме сочувствующих, были и запуганные. Около райцентра, под крышей католического храма, работала типография, выпускавшая антисоветские листовки и литературу. Верующих – а это практически всё население – активно настраивали против советской власти. Люди жили в постоянном страхе, они боялись советской власти не меньше, чем бандитов. Такая напряжённая ситуация была на руку «лесным братьям».

По наводке, ночью, они цинично грабили население: хозяева едва успевали погасить лампу и лечь спать, как в комнату влетал булыжник, а затем отчаянно вопили животные. Не было ни малейшей возможности позвать на помощь соседей.

Первые крупные операции против «лесных братьев» начались в августе 1944 года, а последние сведения о преступлениях были отмечены в 1954 году.

В памяти отложилось событие 1953 или 54 года. Мой отец – партизан, коммунист, русский, председатель сельсовета – тоже находился под постоянным вражеским прицелом. Он знал о жестоких расправах над коллегами в других населённых пунктах района и области, знал, что встреча с бандитами неизбежна. Они пришли и всё сделали по схеме. Оружия у отца не было, но настроен он был решительно – в бешенстве метался по дому от одного окна к другому с топором наготове. Бандиты понимали, с кем имеют дело, никто близко к дому не подошёл. Была зима. Мама пыталась вставить подушку вместо разбитого стекла, я сидела в углу родительской спальни, младший брат спал. Бабушка стояла у окна и напряжённо вглядывалась в тёмные силуэты, суетившиеся во дворе на фоне снега. Пришельцы в одинаковых кожухах не таились, разговаривали громко. Никого не распознали по голосу. Визитёры прибыли на подводах, возможно, из дальних литовских лесов. Семья лишилась кабанчика и кур. Считай, повезло. Я думаю, что нас не сожгли только потому, что отец устраивал местное население: он добросовестно работал и уважительно относился к людям.

Впоследствии я часто видела описанную картину во сне, в разных вариациях, но всегда в той же комнате, в сумерках зимней ночи, и вместо бабушки я сама, преодолевая страх, прилипала к стеклу.

Однажды мне, уже школьнице, сказала соседка, которая дневала и ночевала в нашем доме: «Когда вас, советов, погонят отсюда, я заберу себе все ваши пуховые подушки и перину». Я не поверила своим ушам. На мой вопрос, не шутка ли это, мама ответила: «Пани Мария свято верит, что старые времена вернутся. И таких, как она, много». Можно думать, верить, а время делает то, что считает нужным, как ни крути...

* Польское название территорий Беларуси, Украины и Литвы, входивших в состав Польши. Крес – граница, край, конец.
*

Юлия Николаевна не выдержала разлуки, приехала к дочери и увидела, что Ванда бедствует: живёт без зарплаты, на хлеб и картофель зарабатывает вязанием и вышиванием. Мать осталась при дочери и стала налаживать жизнь из ничего. Не местных граждан – «советов» – не очень привечали. Бабушка и мама владели разговорным польским языком, поэтому неплохо вживались в новую среду, да и должность имела вес – учителей уважали. К маме обращались по-польски: панна Ванда.

Пришло известие: Казимир, брат мамы, пропал без вести. Мама посылала запросы, искала брата, и вот она пришла, весть. Мать и сестра долго жили надеждой, которой не суждено было оправдаться.

4.

Через полтора года маму перевели в Беняконскую среднюю школу, находившуюся по соседству с Больтениками, где она и проработала до пенсии.

В то время это было хорошее место для жизни. Во-первых, местечко Бенякони, известное с 16-го века как Бенекойны, расположено в центре бойкого маршрута Вильнюс – Лида, протяжённость которого составляет 100 км. Наличие крупного железнодорожного узла и автомобильной дороги способствовало притоку населения и развитию инфраструктуры посёлка. Больница, аптека, амбулатория, средняя школа и детдом, клуб, почта, небольшие специализированные магазинчики, баня, рынок по выходным дням – в послевоенное время всё работало качественно и добросовестно.

Во-вторых, небольшие предприятия: маслозавод, мельница, лесопилка, овощная база, вагонами отправлявшая картофель в другие края, и автобаза обеспечивали жителей рабочими местами. Кроме того, процветала первая селекционно-опытная станция на территории Беларуси (1910-1959), проводившая опыты с сортами картофеля и зерна. Новый сорт озимой ржи «Беняконская» впоследствии стал «миллионником» (занимал площадь более миллиона гектаров). Со временем станции стало тесно на нашей земле, она переехала в Щучин и стала называться Гродненской областной государственной опытной станцией. Серьёзная потеря...   

Детей привлекало интересное место – карьер, длинная полоса камней возле железнодорожного полотна, напротив административного здания. Пока шла работа, дети сидели в засаде и наблюдали. Подгонялись вагоны, мужчины и женщины в брезентовых рукавицах наполняли их камнями. Полуторки всё подвозили и подвозили свой груз, а люди всё работали и работали… Со временем вместо полуторок стали подъезжать самосвалы, появились экскаваторы, а камни увеличились в размере. Дети всё так же проводили свой досуг, дожидаясь конца рабочего дня, чтобы немного поупражняться в ловкости среди валунов.

Вся округа сдавала тряпьё, древесную кору, шкурки кротов, кости животных и прочую ненадобность в контору «Заготсырьё», за что получала дополнительную копеечку. Дети, руководимые желанием съесть конфетку «подушечку», а позднее и мороженое, становились активными сотрудниками конторы. Работало ещё два заготовительных объекта: «Заготлён» и «Заготтабак».

Население местечка вело оседлый образ жизни. Бенякони разрастались, росла и численность интеллигенции за счёт молодых учителей, врачей, медсестёр, культработников, присланных по распределению. Они создавали семьи и оседали в Беняконях.

Незаметно, потихоньку жизнь менялась. Население увеличивалось, а рабочие места сворачивались. Первой закрыли пекарню, и мы перешли на жуткий хлеб из райцентра, им стали кормить скот, а за вкусным хлебом ездили в Литву. Закрылся маслозавод, и у населения появились излишки молока, которые выливались свиньям. Затем появились запретные луга, коровам не стало хватать травы, нужно было их подкармливать дома. Кукурузные поля, где дети могли собрать мешок травы, охранялись. Поголовье рогатого скота сокращалось. Не стало предприятий, и народ потянулся на работу в Вильнюс. Сохранилась лесопилка, изрядно потрепавшая наш прекрасный лес после развала Союза. Древесина уходила в Германию. Раньше на станции останавливались поезда дальнего следования, а сегодня она пропускает в основном товарные составы и дизельные поезда местного значения. Появилась таможня. Изгнанные из Литвы труженики потянулись в Лиду, так как на месте работы нет. Сегодня Бенякони – это окраина Беларуси, более глухое место, чем во времена моего детства.


Итак, на новом месте бабушка завела огород, и мама распрощалась с голодом навсегда. Потом мамино замужество, свой дом, дети. И всё это держалось на бабушке, она ловко вела хозяйство, появился достаток, который можно назвать скромным, так как в мамином гардеробе было всего два платья: одно – для работы в школе, другое – для всего остального. Не голодаешь – это уже достаток. Огород и лес кормили нас, небольшая река Сольча поставляла рыбу. У нас с братом было здоровое детство. Каждая семья колола поросёнка не чаще одного раза в год, поэтому мясо ели не так часто. Еда не была культом, о ней много не говорили, как это делают сейчас, – на первом месте были житейские заботы, повседневный труд.

Судьба послала новое испытание: родители расстались, когда мне исполнилось шесть лет. Женщины снова, вдвоём, впряглись в заботы: двое детей, работа в школе, дом, 25 соток земли, домашний скот. Мамина небольшая зарплата – одна на всех, как тут обойтись без хозяйства? Накопленные деньги – все! – были переданы отцу на обустройство на новом месте. Сохранился документ об этом акте – расписка, заверенная свидетелями. Вопрос с алиментами решился просто: пришлёшь, когда сможешь. Очень долго отец не мог, несколько лет. Мама подала на алименты под давлением коллектива учителей.

Без лишних слов понятно, как жилось в деревне женщинам без хозяина. Многое знали и умели бабушка и мама, но не на всякую мужскую работу найдутся силы у женщин. Можно было нанять только пьющего помощника, так как нормальным мужчинам с лихвой хватало работы в своих дворах. Постоянно искали того, кто распашет поле, поменяет столбик в заборе, подправит окно, переделает печь, почистит колодец, зацементирует, подвесит, выкопает. А работник ещё трудиться не начал, а уже просит налить. И так из года в год. Мои дорогие женщины терпели и не роптали. Жили, шли вперёд!

За всю жизнь мама один раз лечилась в санатории Миргорода, и была так счастлива, так благодарна…
               
 http://proza.ru/2015/09/18/1104  (окончание)