III Волшебник запаса. 11. Лагерь неудачников

       ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ.

       Часть 3.
            ВОЛШЕБНИК ЗАПАСА.
       Глава 11.
            В ЛАГЕРЕ ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ.

РАССКАЗЫВАЕТ РИКИ АГИ.

   Ворота радовали взгляд своей мощью – как будто это настоящий замок. Но внутри обнаружились ветхие длинные бараки и длинные – предлинные корыта перед ними. Над корытами проходили трубы с кранами – это для того, чтобы неудачники умывались. Чтобы они часом не ошиблись, на трубах так прямо и было написано красной краской: «для умывания» и «ноги не мыть». Оглянувшись, над воротами я увидел надпись «выход». Над длинным сараем, что поновей других, красными буквами было выведено «баня», над другим – «прачечная». Длинные скамейки возле бараков, само собой, были обозначены как «скамья». Я подумал, до какой же степени нужно быть неудачником, чтобы не сообразить, что это такое. Но два длиннющих стола, снабжённых надписями «стол» и «для настольных игр» просто добили меня. В центре длинного двора, крупно подписанного «двор» торчало нечто деревянное, высокое и поломанное, называемое «беседка». В отличие от этих конкретных подписей, бараки справа именовались «девочки», а слева – «мальчики». Каждый барак, помимо указания половой принадлежности, был пронумерован. Из зелени здесь присутствовали три сосны, каждую из которых снабдили табличками «дерево 1», «дерево 2» и «дерево 3».
   - Это чтоб неудачники не заблудились в трёх соснах, - объяснил я Рысику.
   - Апчхи, - ответил этот дохлик. – У меня горло болит. И холодно.
   Кстати, самих неудачников мы пока ещё не видели.
   Волшебницы остановили усталых лошадей перед зданием, на котором можно было прочитать, что это администрация. И что вход воспрещён. Но, конечно, не чернокрылым. Женщины спешились и пошли прямиком в дверь, велев нам следовать за ними. Никто из них не подумал, что маленький Рысик не сможет сам слезть с коня.
   - Интересно, у начальства тоже всё подписано? Типа «лестница» или «директор»? – хихикая и кашляя одновременно, спросил меня мальчишка, когда я помогал ему спуститься. Его состояние мне совсем не нравилось. Рысика срочно требовалось уложить в постель и начать лечить.   
   В здании администрации были подписаны только кабинеты. Нам велели сесть на два стула у входа, а три злыдни расположились на диване. На стульях, правда, было написано «стул», но на диване не было опознавательных знаков. Главная колдунья объяснила директору кто такой Рысик, и что его следует передать посланцам самого светлейшего господина Муравия, а про меня сказала:
   - С этим мальчиком Рысик бежал из Ишты. Надеюсь, вы слышали о нападении. Видимо, Тиле там живёт. Сами разберётесь. Но вот что вы должны знать: в том селе, где мы их нашли, Тиле занимался пропагандой вредных идей.
   - Э! – возмутился я. – Каких ещё идей? Всё враки!
   - Ходят слухи, которые я не стану пересказывать, - высокомерно говорила директору волшебница. –  Мы допускаем, что Рысик по дурости и малолетству трепал языком. Повторял то, что слышал в Иште. К тому же разбираться с ним – это дело высшего руководства. Однако, Тиле уже не малыш. Мы сами слышали, как он упоминал при жителях села имя королевича из Запределья.
   - Подумаешь, упомянул. Ну и что? Вы сами, что ли, не упоминали? Никакой такой пропагандой я не занимался.
   - Я думаю, - не слыша меня, продолжала злая тётка, - Тиле следует поместить к неисправимым и примерно наказать. И следить за ним. И если что будет замечено, доложить куда следует. Даже лучше, если посланцам светлейшего господина Муравия.
   Директор лагеря для неудачников кивал и поддакивал. Он мне не понравился страшно. Он был не то чтобы толстым, но с противным круглым и мягким брюшком. Глаза у него были хитрые и бегали, как у нашкодившего мальчишки. И, поскольку в нынешних условиях все мои чувства были обострены, я без труда увидел, что он вор. Обкрадывает неудачников. Вместе ещё с каким-то мужчиной, да может, и не с одним. Я увидел мысленным взором, как они обсуждают прибыль от продажи постельного белья и домашней одежды. Рожи у обоих были при этом довольные, как у обожравшихся котов. Сейчас директор хотел казаться добродушным, но удручённым моим поведением. Одет он был прекрасно. Я сразу оценил перстень на его пухлом пальце, мягкую дорогую обувь и золотой зуб.
   - Всё сделаю, всё исполню в точности, госпожи. Не желаете ли отужинать и переночевать?
   - Вы нас крайне обяжете, если велите быстро собрать еды в дорогу, - сморщила нос предводительница чернокрылых. Через пару часов нам надо быть в Ктое.      
   Директор вышел, чтобы отдать распоряжения.
   - Скажите этому другу неудачников, что Рысик болен. Его надо уложить в постель и дать лекарство, - обратился я к женщинам, но те изобразили из себя три каменные скалы в пустыне Уртуф. – Надеюсь, тут есть врач, - вздохнул я, уже ни к кому конкретно не обращаясь. 
   Однако, когда директор вернулся, главная скала каменным голосом передала ему известие о болезни мальчика.
   - Смотрите, - добавила она от себя, потому что директор, наверное, не понравился и ей тоже, - если с Рысиком что-то случится, вас по головке не погладят.
   Кстати, я привык думать, что если взрослому человеку попадается на глаза больной ребёнок, он, во-первых, это быстро замечает сам, а во-вторых, начинает суетиться, чтобы создать ему условия для выздоровления. Директор даже не почесался во всё время беседы, хотя Рысик, чихал, кашлял, хлюпал носом и жался ко мне, чтобы согреться. Редкостная дрянь этот директор. Да и три колдуньи не лучше.
   Он рассыпался в обещаниях всё сделать для «бедного занемогшего ребёнка» и даже велел старушке, которая принесла колдуньям сухой паёк, отвести Рысика в лазарет. Мальчик ушёл за бабкой, то и дело оглядываясь на меня.
    Я свесился в открытое окно, когда три женщины направились во двор, и директор посеменил за ними. Только тогда, когда гостьи вскочили на чёрных лошадей, он осмелился задать волнующий всех вопрос:
   - Госпожи, а где сейчас те, что с бордовых кораблей? Что нам делать? Не начать ли эвакуацию? Не о себе тревожусь, о сиротках.
   - Ждите, - ответили колдуньи. – Должны быть какие-то вести. Может, уже случился бой, и мы победили. Флот нашего отечества очень силён.
   Так, повторив мои слова, чернокрылые выкатились за ворота. А ещё обвиняют меня во вредной пропаганде.
   Я так и не узнал имён волшебниц: они совсем не разговаривали друг с другом и никому при мне не представились, как положено.

   *
   Последовала не интересная процедура оформления бумаг и определения меня к совсем неудачливым неудачникам. Я наврал, что я из Ишты, из того же дома восемь. Подумаешь! Пускай поедут, пускай побывают у одного из инспекторов. Пока то, да сё, мы с Рысиком удерём на север. Главное, поскорей его вылечить.
   Оказалось, мы потому не видели неудачников, что они ужинали в самом длинном из бараков с названием «столовая», выведенным всё той же красной краской. Сначала бабулька из административного здания проводила меня туда.
    Ужин закончился, и теперь неудачники бродили тут и там, не зная, куда себя деть среди трёх сосен, двух столов и беседки. На меня они смотрели равнодушно. Это были дети разного школьного возраста. Всё больше лет от девяти-десяти. Старшеклассников было больше всего. Я подумал, что малышам, наверное, неуютно среди такого количества верзил. Дети выглядели неухоженными, в том смысле, что дома они были бы почище, подзоровей, пополней и одеты получше. Те, что постарше, задирали маленьких, те огрызались. Кто-то за кем-то гонялся, норовя ударить. Где-то я видел потасовку, не перешедшую, однако, в настоящую драку. Девочки визжали, потому что неугомонные мальчишки не давали им в покое посекретничать. Некоторые дети пытались найти уединение у стен бараков или у забора, но вся территория лагеря отлично просматривалась. Этих тихих бедолаг донимали насмешками. Поломанную беседку заняла группа парней. Это точно – главные здесь и самые сильные. Я разглядел в руках у них бутылки, которые они не слишком усердно спрятали при приближении бабульки.
   - Эй, гляньте, анчутского очкарика привели! – заржал там кто-то явно не трезвый.
   - Эй, очкарик, ты, поди, книжки идёшь почитать?
   - Нет, идёт он писать письмо мамочке.
   - Ошибок не наделай, слышишь?
   - Да ты чё, какие ошибки? Он умный.
   - Да-да, очки надел.
   - Сейчас он нам что-нибудь скажет.
   - Поэму продекламирует.
   - Цитату процитирует.
   - Эй, что же ты? Не молчи!
   - Давай к нам. Мы тебе конвертик дадим.
   - Книжечку подарим.
   - Очёчки протрём.
   - Ха-ха-ха!
   - Гы-гы-гы!
   - Деточки, не надо обзываться, нехорошо, - пискнула старушка.
   - Молчи ты, старая коряга.
   - Ай-ай, детки, добрая Аринар накажет вас за скверные слова.
   - Давай-давай, иди поспи, пока мы добрые.
   - А то можно и настоящие скверные слова услышать.
   - Эй, Тиле, ты хороший мальчик. Держись подальше от хулиганов, - вздохнула бабка. И, махнув рукой в сторону столовой, посеменила под директорское крыло.
   - Эй! - крикнул кто-то сзади меня, когда я уже входил в столовую. - Я подслушивал под окном. Этот пацан из Ишты. Он видел чёрно-бордовые корабли. И как город горел. 
   Я закрыл за собой дверь, которая снаружи имела надпись «вход», а изнутри – «выход».
   Что я могу сказать? Главные и сильные часто цепляются к внешности, потому что от скудости ума не знают, к чему ещё прицепиться. Даже не пойму, откуда им известно слово «продекламирует». Но пусть лучше не лезут ко мне драться. От Петрика и Миче я знаю такую борьбу, что они улетят отсюда через забор и по крайней неудачливости не отыщут обратного пути.
    На кухне я нашёл повара, и он, зло бурча о том, что, мол, корми тут всех до самой ночи, налил мне поварёшку чуть тёплого горохового супа. Хлеба мне, пришедшему поздно, не полагалось. Какой-нибудь котлеты или, скажем, лапши, не предусматривалось. Насчёт попить повар показал на кадушку в углу. На моих глазах из ковшика, плавающего в ней, попили четыре человека. Я решил, что напьюсь там, где краны для умывания. К крану можно не прикасаться губами, а вода по любому чище.
   Удивляясь тому, что тарелка и ложка не подписаны красной краской, я выхлебал баланду и подошёл к повару спросить, накормили ли Рысика.
   - Эй, поди вон, - прорычал повар.
   Ну ладно. Наверняка на кухне нет волшебников, чтобы почуять моё колдовство. Я принялся пререкаться с поваром, отвёл ему глаза, применил левитацию, и удачно умыкнул с полки мягкую булку, а из-под раковины увёл припрятанную бутыль молока. Да они все тут воры, надо же! Я пошёл к выходу тем проходом, что ближе к стене, и вдруг споткнулся о чью-то ногу. Это было так неожиданно, что я взвизгнул и чуть не выронил из-под полы молоко. Прислонясь к ножке стола, там сидел тощий парень. Он открыл бессмысленные глаза и проговорил, едва ворочая языком:
   - Эй, а чё, все ушли? Собаки!
   - Тебе что, плохо? Может, ко врачу? – забеспокоился я.
   - А чтоб тя! Пшёл вон!
   Я понял: столовая у неудачников – это такое место, откуда все норовят тебя выгнать.
   - Эй, брось его, - крикнула из кухни полная женщина в переднике. – Ещё не хватало с друзьями веселящего порошка возжаться.
    - Как это? Как - веселящий порошок? – не поверил я. – Это же мальчик. Здесь же дети! Как можно? Да что ты!
   - Так вот и можно. Из кустов или ещё как продают им. Или сами пробираются в город. Тфу! Дети! А чем тут ещё им заняться? Кто тут следить будет? Чай, не у мамочки под крылом. Давай-ка, ступай вон.
   Эта женщина и другие люди на кухне работают тут только ради того, чтобы что-нибудь утащить домой!
   Дико озираясь и прижимая к себе под рубашкой булку и холодную бутыль, я вышел на улицу… и попал в кольцо неудачников всех возрастов. Подтянулись даже те, кто искал уединения по углам подальше от хулиганов, бутылок, веселящего порошка, визга и тычков. Все молча пялились на меня. В темноте территорию озаряли фонари с надписями «фонарь». Да, некоторые из них ещё не были побиты.
   - Эй! – сказал кто-то, и я понял, что это такое местное обращение, вроде как «сударь». – Эй, ты из Ишты, что ли?
   - Что ли из Ишты.
   - Ну и что? Как оно там было?
   Я не стал кочевряжиться, и рассказал о том, что видел. А потом – о том, как побывал в селе и встретился с чернокрылыми колдуньями. И о том, что они там натворили.
   - А знамо дело, - выкрикнули из тени. – Нынче они только и делают, что чужие дома жгут. Всё потому, что действительно ходят такие разговоры.
   - Да, о королевичах из Някки и о том, что им помогают возродившиеся Покровители Старой Акети, - тихо проговорила маленькая девочка рядом со мной.
   - С ума вы сошли? – испугался я. – Зачем говорите вслух?
   - Так то малыши говорят. Им ничего и не будет.
   - Ну, высекут в худшем случае, да и все дела.
   - А мы-то что? Просто слушаем.
   - Тебя слушаем, между прочим.
   - А тебе уж и так терять нечего, если тебя за распространением таких сплетен засекли.
   - В смысле? Что значит, терять нечего? – похолодел я.
   - Увидишь.
   - В лучшем случае тебя высекут.
   - Или в тёмный погреб посадят.
   А меня, знаете ли, никогда в жизни не сажали в погреб с целью наказать. И не пороли никогда. Хотя нет, папа однажды выдрал так, что я сидеть не мог. А за что? Ой, лучше я и рассказывать не буду. Я заслужил, и мне до сих пор стыдно.
   - А в худшем случае что? – полюбопытствовал я.
   - Ну, отвезут тебя в тюрьму для взрослых, да и того… Этого. Чикнут.
   - Точно.
   - Однозначно.
   - У тебя уже возраст подходящий.
   - Это смотря какие ты слухи распространял.
   - Ничего не распространял я!
   - Это ты Им Самим скажи.
   - А что, правда всё это? Про… Ну… - неуверенно начал паренёк лет двенадцати.
   - Я понятия не имею, - зло ответил я. – Откуда мне знать? Я еле – еле из Ишты ноги унёс. Мне, вообще, ни до чего нет дела. Где тут у вас сарай номер пять? Пойду посплю.
   - Нельзя заходить в корпуса между ужином и сигналом, - сказали мне. – Надо на улице торчать.
   - Дышать воздухом.
   Тут послышался звук, который издаёт сковородка, если по ней долбить поварёшкой. Это был сигнал, что можно зайти в бараки. Вот я и поплёлся в пятый вместе с несколькими неудачниками, которые объявили, что тоже там живут. Это была, по большей части, компания из беседки. Те ребята, что обзывали меня очкариком. Некоторые из них были слегка пьяноваты. Представляете: при таком-то заборе и воротах где-то добывали спиртное! Откуда у них деньги? Я задал вопрос и получил ответ: в заборе есть дыры. К ограде, под прикрытием кустов пробираются порой торговцы. А деньги мальчишки (и девчонки) просто воруют, удрав в город. Хуже всё равно не будет. Даже если их поймают, всё равно отправят сюда, поскольку они самые неисправимые. Ну, или переведут в другой лагерь – и что? Все с нетерпением ждут взросления. Кто-то – чтобы просто вырваться отсюда и как-то попытаться устроиться в нелепом, неласковом мире. Кто-то мечтает вернуться к родителям или хотя бы в родные места. Над такими ребятами принято смеяться. Нежности здесь не приветствуются. Чувства принято скрывать. Но есть такие чудики, что пытаются оставаться домашними детками, маменькиными любимчиками, и строить из себя хороших. Это – однозначно изгои в стае лихих неудачников.
   - Эй, хочешь, пойдём ночью в город? - предложили мне.
   - Лучше завтра. Сегодня устал очень, - сказал я чистую правду. – К тому же у меня приятель где-то у вашего врача. Навестить хотел бы.
   - Это только завтра.
   - А сегодня никак?
   - Вон, видишь лазарет? Можешь сходить, рискнуть здоровьем.
   Я решил рискнуть, но чуть попозже. Пока хотелось просто полежать и немного отдохнуть. И выяснить, почему, собственно, меня отговаривают от похода в лазарет. Вот я и вытянулся на койке, такой узкой, что свободно там могла поместиться разве что линейка. Койка была подписана словом «кровать» и дорогим мне номером восемь. Бельё ужаснуло меня своей ветхостью и присутствием только на моей постели.
   - Эй! - крикнул я в пространство. – А чего у вас простыней нет? Не директор же продал старые тряпки?
   - Не, старые тряпки продали мы, - с гордостью поведали из тёмного угла. – Директор – он новые продаёт.
   - Молчи, недоумок, - цыкнули на него.
   Само собой, пижам ни у кого не имелось, кроме как у меня. Потому что её только что принесли.
   - Продать, что ли? – невольно вырвалось у меня при взгляде на нечто, напоминающее одежду каторжанина. Однако, переодеться было приятно.
  Лампа на весь барак имелась одна. Старшие ребята поставили её на свободном пространстве и затеяли игру, которая у нас называется «убей монетку», а у них – «сшиби денежку». Я улёгся ногами к стене, головой к лампе и сделал вид, что заинтересован игрой. На самом деле, больше всего я боялся заснуть, так и не навестив Рысика. Сил у меня совершенно не осталось, но я ещё пытался разведать обстановку. Со мной рядом всё время оказывался то один мальчик, стоящий в очереди, то другой. То, что я не знал их имён и не имел намерения близко знакомиться, не мешало мне.
   - Эй, - звал я очередного парня, - почему в госпиталь опасно ходить?
   - По ночам там за оградой бегает здоровущая собака. В той ограде дыр нет. Псина откусит всё, что успеет.
   - Зачем собака в больнице?
   - Затем, что там где-то склад разных вещей. Сам понимаешь, кто прячет. Как бы мы не упёрли. О! Моя очередь.   
   - Эй, - приставал я к следующему, - почему вы называетесь неудачниками? Наверное, на самом деле, вы просто сироты?
   - Почему сироты? Тут почти у всех мамашки-папашки имеются. Вот у меня, например, что: бабка с отцом не ладила, всё он ей плохим казался, мать мою на мыло извела грызнёй своей. А потом додумалась: чернокрылым господам аж в Палату заседаний донос наклепала, будто отец лупит меня, унижает, и всё такое, и мать заодно с ним. Когда к нам пришли, я говорил, что это неправда, а бабка из ума выжила. Но верят взрослым, а не детям. К тому же тем, кто пишет доносы.
   - И что? – шепнул я в ужасе, потому что на Навине тоже наслушался подобных историй.
   - В результате я тут, мать одна совершенно, а бабка всё равно в сумасшедший дом попала.
   - А отец?
   - Я думаю, его, как других, забрали на войну с Няккой. Моя очередь!
   - Эй! – крикнул я вслед. – А почему неудачники-то?
   - Эй, ты откуда такой свалился? – насмешливо спросил следующий. – Всем известно, что неудачники – это те, кто в чужих семьях не прижился. Или по возрасту уже шансов не имеет к другим родителям попасть. Все люди вокруг боятся детей лишиться.
   - Откуда столько приёмных семей набрать можно?
   - Оттуда. Не видишь, что ли, сколько нас тут? Никаких новых семей не напасёшься.
   - И сколько ты уже здесь?
   - Здесь год, а вообще - с двенадцати лет. Моя очередь!
   - Эй, а ты чего всё выведываешь? – возмутился очередной парень, старше и выше меня. – Начальству донести хочешь? Эй, ребята, может, он засланный, и зря мы его не побили?
   После такого призыва обычно все ополчаются на новичка, но здесь проявили снисходительность.
   - Эй! – полетело со всех сторон. – Оставь его. Очкарика привезли из Ишты. Не слышал, что ли? Уши помой.
   Вредный верзила не унялся:
   - Понятно. Очередной домашний котик. Побудет здесь, а через пару деньков его к мамочке отвезут. Эй! Он даже не играет с нами! А чего так? Брезгует? А деньги, небось, имеет. Вы это терпеть будете?
   Ну, вообще-то, у меня были деньги. По примеру братьев, маленькую необходимую сумку я всегда имею при себе на боку. Первым делом, на заработанные деньги я как раз её и купил. В ней, а не в утраченной летучей тележке, лежал кошелёк. Понятное дело, тут раздались призывы:
   - Эй, а чего ты правда-то?
   - Давай к нам!
   - Боишься?
   - Гордый?
   - Мы, типа, плохие для тебя?
   - Эй, объяснил же вам: я устал. Всё завтра, - попытался я не допустить конфликта.
   Верзила подначивал, парни настаивали и наступали, страсти накалялись, потому что мне не хотелось играть. Симпатия ко мне вот-вот должна была смениться противоположным чувством.
  - Эй, - сказал я, - не связывайтесь со мной. Я чемпион нашей улицы. И любой из улиц, на которой живу. Я вас обыграю. Отстаньте.
   - Очкарик – и чемпион?
   - Очки у тебя от косоглазия?
   - Да ты, поди, в курицу с одного шага не попадёшь!
   Пришлось встать и достать монеты.
   Ну и, конечно, случилось, как я предупреждал. Верзила продержался дольше других, но и он тоже проиграл. Вот так-то. Игра есть игра. Да, я мухлевал. Как в таких условиях быть честным? Но примите к сведению, что это была не совсем магия, а как бы самое её начало. Упражнения для подготовки к обучению левитации. Для пятилетних детишек. Они бы ещё в карты со мной попробовали сразиться! Симпатии неудачников снова были на моей стороне. Они понятия не имели, что я волшебник.
   - Ладно, - вздохнул я, - пойду, навещу приятеля.
   Вынул из-под подушки бутыль с молоком и булку, обулся и вышел на улицу, размышляя над вопросом: а где все взрослые? Учителя или воспитатели? Никто не зашёл в барак, не проверил – вдруг дети играют в азартные игры?
   - Эй, а поделиться с товарищами не хочешь? – крикнули мне в спину.
   - Это больному малышу.
   Я уже знал, в какую сторону идти, и шагал по тёмным местам между этих длинных сараев и разбитых фонарей, ориентируясь на лай невоспитанной собаки. И вдруг высокие фигуры преградили мне путь. Вообще-то, догадаться, что так и будет, было легко.
   - Деньги гони, - басом велел верзила и другие неисправимые неудачники из самых старших. – И те, что выиграл, и свои тоже. Жрачку отдавай.
  - Счаз, - съехидничал я.
  Ой, не буду рассказывать, как они подступились ко мне с кулаками, нарываясь на драку. Без подробностей обойдусь. Скажу только, что я опять не постеснялся применить магию. Владеть замечательной борьбой – это здорово. Но тратить время на драки не всегда охота. Ладно. Если честно, то их было чересчур много. И все они были выше и сильнее меня. Поэтому я навёл самые простые чары личины на забияку-верзилу. И теперь все лупили его, думая, что это я. В то время, когда я наводил чары сна на свирепую псину, перелезал через ограду во двор больнички и входил в подъезд, звуки драки всё ещё долетали до меня.
   Я без труда нашёл Рысика в тёмной палате на первом этаже. Он спал там совершенно один. На тумбочке стояли пустая железная миска и чашка. И валялась бумажка из-под какого-то лекарства. Одеяло было тонким, поэтому моего приятеля укрыли аж четырьмя. Сняли их с других кроватей. Я для верности добавил пятое. И этим разбудил замученного ребёнка.
  - Ой! – обрадовался он. – Рики! То есть, Тиле! А меня тут полечили. Только я всё равно кашляю. И голова болит. И косточки все. И горло.
   Я сунул ему в тумбу булку и молоко, чтобы он подкрепился, когда вернётся аппетит.
   - Вот что, - сказал я. – Тебе надо срочно выздоравливать.
   - Да я бы рад бы.
   - Я тебя полечу.
   - Ты сказал, у тебя способностей нет.
   - Сказал, они не как у людей. Лежи и не пищи. Лучше спи.
   - Ладно.
   Я положил ему на грудь ладонь, и на шею другую. И, как меня учила Инара, сестра Аарна Кереичиките, сконцентрировался на воссоздании и преображении энергии. Это не настоящая магия исцеления. Даже совсем не она. Но мои братья почему-то не способны даже к такому способу лечения. Почему? Понять невозможно.
    Рысик уже мирно засопел, не кашляя и почти не хлюпая носом. Собака на дворе иногда подавала голос. Со стороны барака номер пять некоторое время слышались голоса, потом всё стихло. Цикады и ночные птицы заливались себе. На склонах трёх невысоких гор погасли огни. А я всё сидел, скрючившись над Рысиком и следуя советам Инары, как на уроке. День был безумный, я страшно устал и хотел есть. К тому же чары личины, даже самые простые и слабые забирают много сил. Моё колдовство и разбирательство с болезнью Рысика потребовало нескольких часов. Иногда я отключался, засыпал и начинал падать, оттого и просыпался. И продолжал через силу. К тому же я ещё ни разу не лечил простуду. Да ещё сильную такую. Нет, вру. Розочку зимой подлечил для эксперимента. Но она только немного чихала. Когда я почувствовал, что мне всё удалось, я повалился на Рысикову постель, немного его потеснив, и прямо там заснул. И было это уже перед рассветом. Засыпая, я думал всё о том же: о Миче и Петрике и о том, как предупредить дядю короля, рассказать, что здесь происходит. Чтобы он защитил мою семью.
   Было очень неудобно, тесно. И страшно, если честно. Наверное, поэтому я спал совсем немного. Перед пробуждением мне стал сниться странный сон. Или не сон. Представлялся текст письма, которое я будто бы писал и очень торопился: успеть бы отправить. И даже иногда задумывался, проверяя, нет ли ошибок.
   «Дорогой друг Тиле! - придумывал я во сне. – Прости, что назвался здесь твоим именем. Не было у меня другого выхода. Но пока я ничего такого не сделал, чтобы его опозорить. Надеюсь, и в будущем этого не случиться. Хотя, тут невозможно ничего твёрдо обещать. Такое творится! У меня поджилки трясутся, когда вспоминаю, что видел в городе Иште и потом, в одном селе. И знаешь, в лагере для неудачников тоже не сахар. Все дети здесь несчастные, мне их очень жалко. Дома они бы выросли хорошими людьми, а так им нечем заняться, они воруют и водку пьют. Никому до них дела нет. Никто не знает, вдруг надо спасаться, бежать в горы, прятаться в пещерах от чужих солдат. Я бы, честно, побежал бы, но я ищу Миче. Представь, что со мной вышло: я, получается, подвёл Петрика, а ведь обещал дождаться его и Лёку в городе Иште. Но что мне было делать? Так сложилось, что меня там уже нет. А они, наверное, как раз подоспели, ищут меня, волнуются, видят все эти разрушения, а, может, уже сражаются с захватчиками с бордовых кораблей. Я боюсь за них. Петрик всегда лезет в самые опасные места. А Лёка вообще не волшебник. За Миче боюсь. Даже думать не могу о том, что он попал в руки врагов. Как только я буду уверен, что Рысик, мой знакомый маленький мальчик, поправляется, я продолжу путь. Я буду искать Миче во что бы то ни стало. А Петрик сам нас найдёт, когда сможет. У него есть Милло, хорошее летучее существо. Я тебе потом о нём расскажу. Знал бы ты, Тиле, как мне страшно и грустно. Я пишу, что знаю, как поступить, но я растерян. Я попробую сегодня узнать, что с моими братьями, но если я увижу что-то плохое, прямо тут же умру, Тиле. Вдруг Петрик ранен? Нет, я не могу больше писать, мне очень плохо, когда я думаю обо всём этом. О том, что могу их потерять. Я даже не думаю о себе. Только чуть-чуть. Всё время думаю о них, о Лёке, о Канеке этом дурацком. Ещё есть Таен. Мне кажется, я уже и к нему привязался. Он очень хороший, обещал позаботиться о Миче. Больше не хочу писать. Внутри меня что-то болит. Что-то вроде души. Когда вокруг происходит всякое, не так плохо. Отвлекает. А как только я один, и могу задуматься, мне тяжело. До свидания, Тиле. Надеюсь, увидимся. Прости, если обижал когда. Книжку, которую я у тебя брал, Ната вернёт, когда сама дочитает. Хотя ей сейчас не до чтения, конечно. Как там Лала? Передай привет моим маме и папе. И Нате, и всем малышам. И другим всем. Что мне делать? Я очень надеюсь, что на вас не нападут. Попроси Нату или моего папу рассказать дяде королю о бордовых кораблях, которые напали на Запретную Гавань и сожгли город на моих глазах. Разрушили крепость. Скажи: их очень много. И это нападение магов, в том нет сомнения. Их оружие – колдовство. Что это за страна – не известно. Нет таких чёрно – бордовых кораблей и флагов таких нет. И даже не знаю, в какой из стран может быть столько сильных волшебников. Пусть там разберутся. Пусть на всякий случай будут готовы. Надо вообще быть начеку, потому что, если бы не нападение, флот этого мерзкого континента вскоре двинулся бы на Някку, там уже всё было готово. Есть у здешних одно оружие, очень сильное, громострел называется. Вроде, сделано оно по принципу тех светильников, помнишь? Но только стреляет, как ружьё. Флот Запретной Гавани большой, кораблей много. Слышал я, есть там и пушки, и все те волшебные контрабандные штуки, которые они изготовлять мастера. Сейчас они, конечно, будут воевать с врагами. Не может ведь быть по-другому, как думаешь? Во главе страны стоят…»
   Я задумался во сне. Назвать имена родителей Лалы? Обвинить их и её дядю? Я, наверное, сделал неправильно: густо замалевал эту фразу. Привык, что мы бережём Лалу. Пусть мои взрослые братья говорят об этом с монархами. Да, кажется, они уже и говорили. Быстро-быстро я принялся рассказывать всё, что удалось мне узнать полезного для нашего государства. Например, как можно магу, находящемуся на корабле, незаметно миновать волшебную морскую границу, и другую, которая вдоль побережья. На самом деле, ничего сложного, если знать. Кое-кто из колдунов Петрикова завода мог бы попробовать с этим справиться. А уж Аффл из Сароссе – однозначно. Я поведал, каковы, по моему разумению, нынешние силы и нравы чернокрылых. О магических приспособлениях, о которых я здесь наслушался, но о которых у нас не знают ещё. О свойствах громострела – теперь подробней, чтобы лучше усвоилось. Как можно подробнее описал произошедшее в Иште. Ну, и ещё кое-какие сведения добавил. Получилось три мелко исписанных листка.
   «Всё, Тиле, мне пора. Ты знаешь что? Скажи там, что нашей родне, женщинам, например, лучше уехать подальше от моря. Далеко-далеко. Детей увезти. Моя семья, наверное, захочет уехать в Айкри. Твоя тоже может с ними отправиться. Береги себя. Пока».
   Я лежал, уже почти проснувшись, но не открывая глаз, и представлял себе эти желтоватые листки с исправлениями, с зачёркнутой фразой. Я даже видел, что один чуть надорван в правом верхнем углу. Видел, как складываю листки все вместе в четыре раза, убираю в конверт из грубой коричневой бумаги – у нас дома в ходу другие конверты. Потом я во сне заклеил краешек клеем. Да, клеем. Добыл его обратной стороной карандаша из пузырька с криво прилепленной наклейкой. Я приметил его, когда был в кабинете директора. Тут же я накапал сургуч на конверт. Я умею обращаться с сургучом, потому что так мы с Миче и с папой запечатываем посылки и бандероли для заказчиков. Ювелирные изделия – это вам не хухры-мухры. У меня даже имеется личная печать, такая же, как у Миче, но с моим именем. Она находится в моём перстне, перстень я прятал в сумке на боку, а сейчас им воспользовался. Но вот вопрос: где я во сне взял сургуч? В общем, я написал адрес моего друга Тиле в Някке, а потом подумал и приписал внизу: «Рики Аги. С Запретной Гавани. Срочно».
   Вот вам и разведка.
   Мои братья шутили, что я, дескать, волшебник запаса. А поглядите-ка: всё вышло всерьёз.
   Что я сделал потом? Я этому удивился во сне. Да, я ненадолго снова провалился в сон или, может, в забытьё. И видел себя со стороны – как мальчика стоящего посередине надписи «двор». Письмо лежало у него… нет, у меня на ладонях, на вытянутых руках. Лицо было какое-то изнурённое, как после ужасной болезни или тяжёлого-тяжёлого колдовства. Я всё выше поднимал руки, а вокруг меня завивались в вихри маленькие ветерки, срывали пушинки с отцветших высоких зарослей за оградой, несли в мою сторону. Большие такие пушинки с крохотным коричневым зёрнышком. Помните, похожие повсюду носятся у нас в середине лета – это отцвёл кипрей? Дети верят, что если поймать такую, обязательно получишь письмо. И вот, пушинки вились вокруг с ветерками, и их становилось всё больше, и дальше они не летели. Это уже была пушинковая метель. Она переместилась ближе к ладоням, к конверту, что лежал на них. Гуще, гуще, быстрее и быстрее! Порыв ветра, резко кувыркнувшийся вокруг меня вихрь, понёс миллион пушинок в сторону океана, на северо-запад. Солнце, показавшееся сзади между склонами гор, осветило их розовым и золотым светом. Я посмотрел на ладони мальчика, что стоял ко мне вполоборота между красными буквами «в» и «о». Конверт исчез.
   Мне, стоящему там отдельно от меня, стало плохо, холодно и жарко одновременно, я обхватил себя руками, опустился на корточки и скрючился. И подошёл, чтобы самому себя пожалеть и помочь себе же. Что-то я судорожно сжимал в кулаке. Что-то прохладное, тонкое и мягкое. Слабость была невозможная, я не удержался на ногах, упал, больно ушиб плечо, но кулак не разжал.
    Этот сон, понял я, окончательно просыпаясь, результат всего того, что случилось. Вот до каких сновидений довела меня тревога за братьев, за оставшихся на нашем берегу дорогих мне людей. Я без конца прикидывал, как дать им знать о том, что происходит – и вот, пожалуйста вам, чёрт знает что снится.
    Кто-то потряс меня за плечо.
    - Это самое… Тиле! Ты чего это тут? – нависнув надо мной, спрашивал Рысик.
   О! Я свалился с кровати. Попытался сесть.
   - Ты спал на полу? – приставал мальчик.
   - Нет, упал. Узко. Ох!
   Я схватился за голову. Она кружилась, всё вращалось вокруг. Не в силах удержать равновесие, снова лёг. Но не может ведь быть сотрясения мозга просто от падения с койки?
   - Слушай, Рики, ты так паршиво выглядишь! Просто как никогда. Ты отравился? Тебя тошнит?
   Меня тошнило, темнело в глазах, всё кружилось и моталось, когда не темнело. Похоже, я вообще никогда не смогу даже приподняться. Рысик схватил меня за руку, а когда отпустил, я не смог удержать её на весу. Зато по-прежнему не разжимал кулак левой руки. На это уходили у меня все силы – крепко держать то, что у меня там. А что, кстати?
    - В чём у тебя руки? – не отцеплялся Рысик. – В чернилах? В гадости какой-то коричневой. Волосы в пуху от растений. Ты ночью лазил по зарослям? Ну не молчи. Слушай, ты что, меня вылечил, а сам заболел? Я позову кого-нибудь.
    Я не смог ни отказаться, ни попросить поторопиться. Что-то потом происходило перед глазами. Я не вполне понимал что. Кто-то ходил, что-то говорил, вроде, меня куда-то несли. Я стал проваливаться в мягкий и тёплый пух, озарённый розовым и золотым светом. И отдавал себе отчёт, что по-прежнему что-то держу в руке, и мне нельзя этого потерять.

ПРОДОЛЖЕНИЕ:  http://www.proza.ru/2015/08/06/1474


Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".