***

Мне снился страх. Пожирающий и необузданный страх, от которого не было спасения. Мозг мой был, словно скован им, но продолжал пережевывать лишь одну мысль – «только бы никто сюда не вошел». В мягком свете тусклых светильников я стояла словно занесенный острый меч в плотной материи пространства, которое и держало меня на ногах. Все внутри меня было натянуто, дребезжало, звенело, топало, грохотало и кричало. Но я не могла издать ни единого звука. В широко раскрытых от животного ужаса глазах застыли отблески глянцевых кнопок, коих касались совсем недавно мои, еще теплые тогда, пальцы. Они сжаты тугими кольцами леденящего панического страха. И сердце уже вроде бы и не бьется, и перестала выделяться слюна, и глазам нет нужды моргать, а ноздрям вдыхать воздух. И кровь почти не движется по замершим венам. И вся я превратилась в ужас.
Повинуясь все той же пережеванной мысли, мои руки открыли прозрачную дверцу бокса и дрожащими пальцами брезгливо начали вынимать оттуда останки маленького сожженного человека. Хрупкие косточки младенца я быстро, неправдоподобно быстро, донесла до урны и прикрыла их отходами. То же самое я проделала со вторыми останками из соседнего бокса. Отчета в чем-либо я себе не отдавала. Я не принадлежала ничему, кроме страха, брезгливости, безысходности и непонятной смеси чувств, подгоняющих к горлу спазмы тошноты. Но это было только начало. Бритвы ног, рассекая тугую вечность этих минут, подвели меня к третьему боксу, но застывшие от ужаса глаза не были готовы к тому, что увидели. Я беззвучно закричала. Нет, не я. Нутро, не способное отождествить мое естество с тем, что делает мое тело. Оно кричало так, что появились трещинки в уголках губ. Клокотали и бурлили в горле рыдания, а ледяные пальцы уже открыли дверцу бокса. В эту же секунду комнату на мелкие куски разорвал отчаянный плач младенца. «Боже, нет, нет!», - стенало где-то в голове. Осколки разорванного пространства словно впивались в мою кожу. И мне казалось уже, что это я истекаю кровью, и с меня пластами сползает кожа.
Я протянула руки к орущему младенцу, физически ощущая, какую боль причиняют ему мои пальцы. Крепко ухватила за скользкие от крови и подкожной жидкости маленькие ручку и ножку, и рывком вытащила из адского аппарата. Слезы душили меня все сильнее, но закричать у меня никак не получалось. Только протестующее нутро рвало мое горло и рот беззвучными воплями. Я смотрела на обожженное маленькое тело и продолжала жевать мысль – «только бы никто не вошел». Я держала его как куклу, пока он кричал от боли. В висках бешено заколотило - «Пусть он замолчит. Пусть замолчит!». Ледяная рука, рука смерти, поднялась к горлу младенца, который истязал меня взором единственного глаза без ресниц. Ребенок задергался. Второй рукой я схватила его за голову, пытаясь повернуть ее в бок. Другая рука слабо сжимала горло. Но искалеченный младенец все упорнее разбивал стену моего ужаса пронзительным криком, заставляя спешить. Моя левая рука сжала его челюсть, запуская пальцы, как паучьи лапки, ему в рот. «Зубы?», - промелькнула мысль. Его крепкие зубки даже не сжимались вокруг костлявых пальцев его смерти. Я изо всех сил надавила на его безволосую головку, и он затих. Навсегда затих.
Разжеванная мысль подтолкнула меня к той же урне. Я проглотила ее. И, неся младенца за ручку, я безжалостно закинула его к останкам первых двоих, закидав мусором.
Теперь я сама превратилась в куклу. Омерзение и отвращение к себе боролось со страхом. Нутро завыло в голос. Неестественный хрип души уговаривал меня, что это была не я. Но чувство несмываемой горечи и противоречия моей натуре не дает мне покоя до сих пор, хотя с того момента, как я проснулась, прошло больше 6 часов. А пальцы мои снова и снова словно ощущают на себе, непонятно откуда взявшиеся, зубы младенца. И что-то подсказывает, что это была огромная часть меня, которой нет выхода в жизни. Страшно, но стало пусто внутри. Я чувствую себя использованной. А над душой моей надругались.