Как она умирала

     Павла умирала долго. Мучительно умирала.
   
     Вечером того дня ещё красоту наводила.Тихой сапой спёрла у дочери чёрный карандаш, брови намазюкала невпопад, как уж рука старческая повела, хлопнула рюмку самогона, по-обыкновению поднесённую дочерью, чтоб не шарилась ночью, не шуршала пакетами, перебирая барахлишко своё, и завалилась на диван. Прошамкала, челюсть вынувши:
     - Мне бы до утра продержаться. Прожить бы до утра. - Так больше и не встала.
     Утром дочь вызвала врачей, когда не смогла добудиться-докричаться до старой матери.

     - В коме она, - резюмировали эскулапы и потупившись, объяснили ситуацию.- Мы можем её в себя привести, витамины можем колоть, препараты всякие - поддерживать организм, сердце у неё на удивление крепкое. Ещё лет пять-десять протянет, раз из поколения в поколение у Вас долгожители наблюдаются. Говорите, что сестра её в сто-шесть лет померла? - подивилась уставшая докторша - Крепкие люди в начале века рождались. Только не встанет она больше. Девяносто три года, что ж вы хотели? Для неё любая рюмка могла последней быть, - и увидев страх в глазах давно не молодой, обрюзгшей дочери, удовлетворённо крякнула.

    - Вы откажитесь от уколов. Ей же лучше будет. Да и Вам зачем такая обуза? Она, поди, килограммов сто весит? Не поднять, не повернуть. Срать будет под себя, кормить с ложечки придётся. А так, будете ей губы мокрой ваткой смачивать, последние часы её жизни облегчите, она и отойдёт тихо дня через три. Подумайте, дело говорю.

    - А нам ничего за это не будет? - спохватился зять. - Не хочется на старости лет в тюрьму загреметь.

    - Справку я вам дам, - заделовела докторша и , выдержав паузу, доверительно продолжила, - если договоримся. Когда всё закончится, милицию вызовете и справочку предьявите. Никто и спрашивать не будет. Древняя она совсем. Кому нужно будет ковыряться? Сейчас столько не живут.

      На том и сошлись. Отслюнили на кухне купюры и не забыли поблагодарить благодетельницу за дельный совет.

   Но долго умирала Павла. Девять дней. Девять долгих-мучительных дней и ночей. Жадно впитывала она влагу с мокрой ватки, что неряшливо-неосторожно тыкала ей в губы дочь. Уже и мычать что-то пыталась, да только глаза не было сил открыть. Уже и руками начала двигать, да только повернуться не было возможности.

   ...и видела Павла мужа своего покойного - Гаврилу. Тихо присаживался он рядом и смотрел на неё с любовью и жалостью. Молчал.
   

    Да была у них любовь! Не слова пустые. Из под венца к нему бежала. Не побоялась ни молвы деревенской, ни гнева родительского. А чего бояться, когда самый сильный на деревне парень, красавец-гармонист ревмя-ревел, узнав, что за другого любушку его просватали. На порог не пустили больше, не простили.Так и пришлось им в село соседнее переехать.

  Хорошо жили. Трудно, но дружно. Двоих дочерей подняли. Павла ковры ткала на местной фабрике, хозяйство добротно держала и мужу помогала сапоги тачать. Лучшие сапоги на всю округу, мастерски сшитые.Так и надеялись до старости горя не хлебнуть. Война пришла.

  Забрали Гаврилу Тимофеевича воевать. Павла Ивановна сапожное дело не забросила. Научилась ещё и валенки валять и подшивать. Не бедствовала, мужа ждала. Надеялась.

  Три мужика всего-то и вернулись в село. И Гаврила  в их числе. Но что-то не стало ладиться в семейной жизни. Пил Гаврила по-чёрному. А как напивался, то  и жену поколачивал часто. Не верил, что ждала его честно. Сплетен ли, домыслов ли завистливых наслушался, но не верил.

   Она не сдавалась. Отлежится, подкрадётся да и огреет его ухватом по чему попадёт - и дёру из дома, пока не настиг. Пять лет так прожили.

  А однажды, в феврале это было, в студёном феврале. Напился Гаврила, да не смог до дома дойти, рухнул в сугроб. Всё себе отстудил. Слёг. Ноги-руки отказали. Парализовало.

  Соседи принесли по-утру домой, уложили в кровать и тихо ушли.
   - Беспомощный теперь, - только и сказали.

   - Павлуша! Пить дай! - просил Гаврила.
   Павла подходила, садилась в головах и тихо начинала говорить:
    - А помнишь, как ты меня головой об печку бил? - показывала шрамы.
    Замолкал Гаврила, слёзы текли, но замолкал. До следующего раза, когда нетерпимой жажда становилась.
    И снова подходила Павла и вспоминала былые обиды. И пить не давалa.
    Так и умер он, не получив сострадания...

   … - Я простил тебя, Павлуша. Я простил. -
   на девятый день сказал Гаврила, сидя у изголовья жены...