Последний день Гомы. Сожжение еды

(Посвящается уничтожению антисанкционных продуктов)

Ромина жена Рита ка[г]тавила, и из её уст его имя слышалось так – [Г]ома. Все Рому так и называли. Из-за этого Гома не любил уменьшительно-ласкательную форму своего имени, ведь «Привет, Гомик!» звучит обидно. Но мой рассказ про один день из жизни Гомы вовсе не про его именной парадокс, а про его Последний день! Это как День рожденья, только намного торжественней. Те же цветы и застолье, но без караоке и танцев (хотя бывает, что поют и танцуют). И отмечают его не в сам День, а лишь сорок дней спустя.

Ну, так вот…

Три года назад Гому турнули с работы. А работал он на таксомоторе. Своей машины у него отродясь не было, но за врождённый талант гонщика-аса начальство Гому уважало, а водители завидовали – уматывает не свою(!) машину и зарабатывает ого-го какие бабки, делая за раз две ходки (дворами, проулками и никому не известными закоулками), в то время как другие послушно торчат в пробках, слушая радио «Шансон» и брань опаздывающих пассажиров.

Казённых машин в частном парке было две. Набор водителей производился с учётом наличия своего авто, о чём соискателям, изучающим вакансии на «Работе.ру», указывалось жирным шрифтом. Но для Гомы его место «горящим стулом» никогда не считалось – он был ас! Однако на каждого аса найдётся свой Иса: как раз в то время, где-то в Самарканде, любимому сыну Фархада исполнилось 18 лет, и тот, получив, купленные родителем, права, приехал в Россию. И… ну да! – его взяли на гомино место.

Жена Гомы была дурочкой и всю жизнь жила на пособие. На это жалкое пособие, после увольнения, они стали жить вместе. Гома освоил интернет и зарегился на всех основных интернет-барахолках. Маза пришла на Avito, с которого он довольно бойко продал всё более-менее не такое уж нужное, что они с женою нажили. На это и выживали. А незадолго до своего Последнего дня выставил и холодильник, ибо накручивать счётчик холодильником из-за одной пачки маргарина было расточительной роскошью – всё итак покупалось с расчётом на один день. Рита заметно похудела. Заметно осунулся и сам Гома.

И вот. В тот самый День. Листая какой-то новостной сайт, кажется «Единой России», Гома прочёл заголовок: «Сегодня на Вокзальной площади города Х…» (а это был ЕГО город!!!) «… состоится Праздник Сожжения Антисанкционной Еды». Далее шёл список продуктов, подлежащих уничтожению. У Гомы заурчало в животе, и, как у собаки Павлова, стала обильно вырабатываться слюна. Даже на клавиатуру капнуло, но он не обратил на это внимания, потому что уже «читал далее». А далее в новостях сообщалось, что мероприятию требуются волонтёры, которые должны будут вытаскивать еду из грузовиков и бросать её в костёр.

– Иду!!! – крикнул Гома, закончив недолгое чтение, в процессе которого, в его голове мгновенно нарисовался «План затарки едой на месяц» и мелькнула мысль, что с холодильником он поторопился. Жена вздрогнула. Ей послышалось недоброе. То недоброе-тайное, что мистическим образом чуют лишь коты, дети и некоторые кликушествующие женщины в такие Дни.

Накинув лёгкую куртку, Гома чмокнул жену в лоб, на миг задумался… обернулся… и со словами: «Лан! Я ушёл!» вышел.

***

На центральной Вокзальной площади была сооружена сцена, на которой играл военный духовой оркестр и пел Иосиф Кобзон. То, что поёт именно он, подтверждалось транспарантом, висевшем сверху «В ПРАЗДНИК УНИЧНОЖЕНИЯ ЕДЫ ДЛЯ ВАС ПОЁТ ИОСИФ КОБЗОН». Никогда раньше не видавший Кобзона вживую, Гома было направился к сцене, но тут к нему подбежала какая-то гражданка с красной повязкой на рукаве и… заглянув в его синюшные от голода глаза... побежала дальше.

– Нам нужны волонтёры! – кричала она, а на чей-то вопрос внесла ясность, – Да, да, добровольцы! Хорошо! Подходите записываться вон к тому синему вагончику!

Гома пришёл в себя, плюнул на «Кобзона вживую» и направился к синему вагончику, у которого уже собралось человек десять.

Запись в группу добровольных помощников прошла быстро и казённо. Предъявив активисту паспорт и расписавшись в «Договоре», который Гома, как водится, даже не прочитал, он получил листок с инструкцией и распоряжение проследовать к фуре с заграничной едой. В это время на площади уже разжигали огромный костер, и собиралась толпа горожан с флажками «Единой России» и воздушными шариками в цветах российского триколора.

И вот официальная часть праздника началась. Под звуки барабанной дроби открыли первую фуру. Она была доверху набита заграничными сырами, колбасами, окороками разного рода копчения и другими деликатесами, ввезёнными в Россию, но таки запрещёнными к употреблению. Всем волонтёрам, собравшимся у машины, стали скидывать конфискат в руки – Гоме достался «Хамон» (испанский национальный деликатес, сыровяленый свиной окорок) от которого исходил настолько аппетитный аромат, что Гома чуть было не свалился в голодный обморок от недосягаемости этой сыровяленой вкусняшки.

Сразу заныкать окорочок под куртку, чтоб отнести и закопать его в парке, а затем вернуться за новым «уловом» было опасно, и Гома решил, что сперва нужно понять как здесь можно не спалиться, а уж опосляяя… и он послушно направился за товарищем, несущим к костру «Пармезан».

У костра стоял тамада, который привычно и весело управлялся Праздником. Оркестр на сцене заиграл Гимн России, а в исполнении Иосифа Кобзона он звучал особенно монументально.

– Пармезан! – крикнул тамада.

И шедший с «Пармезаном» волонтёр торжественно бросил в огонь увесистую головку итальянского сыра.

– Любо! – крикнул главный из специально нанятых для этого события клакеров.
– Урааа! – раздалось в толпе.
– Слава тебе господи! – завопила кричалку из инструкции вся клака разом.

– Хамон! – крикнул тамада.

Настала очередь Гомы. Он подошёл к уже вовсю бушевавшему костру. Сглотнул слюну. Ещё раз помял в руках эту невообразимую вкуснятину и с каким-то, ну уж очень жалким видом сгорбленного и помятого в Сталинградском котле фашиста, как-то совсем даже не торжественно (а инструктаж гласил: бросать еду в костёр так, как бросали фашистские знамёна к Мавзолею Ленина) уронил упаковку в огонь.

– Любо! – зычно выкрикнул главный клакер.
– Урааа!
– Слава тебе господи!

Толпа ликовала и аплодировала, кто знал – пел Гимн.
Гома уже было направился обратно к фуре, как вдруг…

– А ну стоять! – скомандовал в микрофон тамада.

Гома вздрогнул и вернулся к костру.

– Почему не радуешься?! – спросил его тамада, привычно «играя на публику».
– Кушать хочется, – развёл руками Гома.
– Пой! – приказал тамада.
– Союз нерушимый… – начал подпевать Кобзону Гома, чуть не плача.
– Не убедительно! – закричал тамада. – НЕ УБЕДИТЕЛЬНО!!!

И уже обезумевшая толпа толкнула Гому в костёр.