Пятница

Вещица очень старая, писал тогда по-другому, думал по-другому, и мои авторитеты её забраковали...
Но проснулась ностальгия, открыл и понял, что жалеть о творчестве, что шло от души - плохая практика. Всё меняется: сознание, что нам вменено, подбрасывает новый фураж в кормушку для разума. Мы думаем, что стали лучше и умнее, только сейчас всё поняли, и, что было прежде - пьяный бред, но всё, что реально изменилось - это размер лысины, живота, да и срок до убоя... ну да ладно, хватит чернухи, завтра же пятница!

Пятница, Вечер. Ода.

Тот вечер пятницы, о котором пойдет сейчас речь, был в самом конце зимы, т.е. очень давно. Так почему я все же пишу про него? А все потому, что написать собираюсь каждый день, но будучи по-прежнему отравленным беспричинно-беспомощным сном, делаю это только сейчас, роскошным летним вечером, прозрев на миг с помощью хорошего виски. Чтобы не нарушить сакральность темы, я сел за машину именно в пятницу вечером.
Что же было в этом вечере особенного? В принципе, это ясно уже из определения. Хоть в этот вечер я и ощутил особую остроту бытия, надо сказать, что все вечера пятницы особенные, поскольку даже для меня, конченного фриналсера, а уж для обывателя и подавно, это единственный день недели, когда человек может быть предоставлен самому себе. А поскольку это состояние единственно и определяет факт его существования, то время от 18.00 пятницы и до утра субботы можно определить не только как единственный выходной, но и как Единственное Время Существования Человека. А на формальных выходных, если семейные дела и не превратят его в рабочую лошадь, то загрузит необходимость Досуга, которая своей Необходимой Правильностью (Достойностью) угнетает не меньше остальных обычных повинностей. Так что, пять дней в неделю, будучи Станком, два дня - Лошадью или Ослом, кому что ближе, вечером в пятницу мы можем просто оставаться Человеком (порадуем христиан) или Никем (порадуем буддистов), и это радует, итак, вперед!
18.00. Час пробил. Отыметый кем ни попадя, перекошенный от злости и бессилия, я посмотрел на часы и все же сразу ощутил, как все мое тело засветилось дрожащим сладостно предвкушающим светом. Сегодня я поеду в гости, а по дороге как раз и ухвачу за хвост единственно возможное счастье Вечера Пятницы.
Я основательно заправился, чем не помню, на дорожку, вышел на улицу, а там все было наполнено благодатью: тепло, безветрие и хлопья снега беззвучно падают, подсвеченные фонарями. Я наслаждался и брел к станции. Подойдя туда, я обернулся – лапы елей, снег, фонари, - все так опечалено притихло, и было опечалено именно моими планами на вечер.
-Ну что же ты уходишь?, - молчали они, - опять нажрешься? Посмотри, какие мы красивые и тихие – что ты еще хочешь?
-Да что вы? Все в порядке со мной, - сконфузился я, - надо мне, понимаете, сегодня принять… Вы посмотрите – на мне же живого места нет, отымели во все дыры! Я же суппорт несчастный, мне лечиться надо после этой работы. Брат наш, суппорт, вообще в дурке кончает, а я еще хоть как-то держусь.
-Дурка, дурка… Дурка - это ты, - ну да ладно, возвращайся живым, - грустно падал снег в фонарях
-Куда я денусь, - поклонился я им и пошел к платформе.
В такие часы, когда ты будто средь оголенных проводов и сам, как оголенный провод, находишься на острие восприятия, надо быть предельно аккуратным, особенно садясь в электричку. Электричка, принципиально отличается от того же трамвая, который, управляясь летчиком-ассом, мастерски лавирует между Раем и Адом, не задевая их. Она напротив, фатальным лифтом тянется между небесами и преисподней, поэтому, садясь в электричку, ответственный человек должен быть готов к любому исходу. На одном и том же поезде, садясь на вокзале, можно попасть как в цветущий вишневый сад, так и в кишащий ядовитыми отходами, заполненный трупным зловоньем комбинат, где в качестве очередного сырья будешь ты сам! Станция будет называться примерно также, как и та, куда ты собирался, но будет к ней приставка «2». Невидимый клон твоего родного поселка, куда ты случайно попал, заснув на пути, соприкоснувшись вдруг с неслышным, но нечеловеческим воем слившихся карм, одержимых Знанием и передвинувших стрелку. Ты открыл глаза - места вроде знакомые, но на всех названиях станций приставка «2». И все пассажиры вокруг смирились, как агнцы на закланье. Они смотрят на тебя с укоризной и не понимают твоего удивления. Грозят пальцем и осуждают за упрямство. Ты не понимаешь их обреченного нравоучения, и вдруг видишь, что поезд твой – это транспортер на мясокомбинате. Сейчас тебя освежуют, дальше все пойдет легче, ибо так надо.
Сразу открою секрет. Против всех этих ужасов, описанных выше, есть единственное оружие. С ним можно не бояться ничего:  те стрелки, когда электричка сворачивает с твоего пути, можно миновать спокойно. Поэтому, зная обо всем, я сразу пошел в магазин. Поезд должен прийти вот-вот, поэтому я не мог долго выбирать и взял красного крымского вина приблизительно по 135 рублей: иногда я люблю экономить.
Усевшись в вагоне и предвкушая принятие противоядия, я уставился на дальнее кресло и сразу понял, что праздник мой закончился. В детстве я не прочитал даже сколь угодно малого набора нужных книг, поэтому слабо понимаю значение слова «фактурный», но все же хочется применить это слово к той девушке, что сидела напротив меня через несколько кресел. Чуть резкие черты лица, карие, в ночной электричке почти черные глаза и выделяющиеся не тонкие темные брови, - все то, что лишает меня воли. Она периодически хмурила эти брови, разбираясь с телефоном. Как же мне стало тяжело… Это нельзя передать. Мой полет настолько резко оборвался, что я врезался в землю, погибнув 100 раз одновременно. О, эта девушка, она все хмурила брови, а какой-то парень с мордой кирпичом, уронил ей голову на плечо. «Это ее парень?!», - мелькнула последняя надежда – она как-то резко отодвинула парня и продолжила разбираться с телефоном, хмуря брови так безнадежно сладко. «О, девочка моя, любимая…», - в животе у меня все рос болезненный ком, а во рту пересохло, подступала тошнота. Тошнота от ясного понимания, что никогда я не встану, не подсяду к ней или не побегу за ней на выход.
Что, уродец, графоманством промышляешь? Мелкопидорские эссе по ночным клубам вынашиваешь? Ну молодец, молодец, - это конечно разумно, когда реальные переживания не дадут никакого материала, кроме одной фразы, «Я - мудак» которую ты будешь произносить до конца жизни. А эти гении алкоголя, Буковски, Ерофеев, Довлатов, которыми ты по какому-то праву смеешь вдохновляться? Может, ты хочешь развить это жанр, тупая свинья?! Хорошо, не будем говорить о талантах – это долгий разговор. Но не видел ли ты  себя героем анекдота про чукчу – писателя? Да посмотри, сколько аллюзий в их произведениях, ссылок на классиков, которых ты не то что бы не читал, но и не знаешь даже, что там Гамлет написал. А сколько ссылок на классическую музыку?! Она и только она может настолько прочистить мозги, чтобы ты смел дотронуться до клавиатуры и написать хоть слово, а что ты слушаешь? Lounge? Эстет сраный. Да бог с их образованием и искательским духом, которых у тебя ни на йоту нет, поговорим хотя бы о том алкоголизме, который ты, потирая твои натруженные онанизмом руки, нашел общим между ними и собой. Ты ни то, что рядом, да и сколь угодно далеко не стоял с ними. Эти люди пили так, что стояли перед лицом бога и смотрели ему в глаза, а он смотрел в глаза им. Идя по лестнице в небо еще при жизни следует что-то оставить здесь, а ты и это боишься сделать, мразь! Ты никогда не уйдешь даже в банальный запой, не говоря о том, чтобы отведать Слезу комсомолки или не дай бог Сучего потроха. Ты боишься, ссышь под себя, сидишь со своим комом внутри, со своей тошнотой? Сиди! Вся твоя единственная беда, что не трахнул никак к своему тридцатницу ни одной молодухи, и вдохновляешься этим, графоманствуя помаленьку между сериями навязчивого онанизма, а трахнул бы, хотя это невероятно, - перевел бы сразу энергию своей бесталанности в семейные дела. Вернись домой, удали все это пидорское эстетство с диска и убей себя по возможности - сделаешь для мира доброе дело.
Я изнемогал от своего ничтожества, а девушка все хмурилась и занималась телефоном. Если я сейчас не подойду к ней, я не знаю, со мной будет. Я встал и на подгибающихся ногах направился в ее сторону. Недавно я посмотрел документальный фильм про гормоны и примерно понимал причину онемения конечностей в таких случаях. Если упрощенно объяснить, что в ситуациях, где есть конфликт, изначально у противников вырабатывается адреналин, затем у победителя – дофамин, как приз за nice job. Он делает человеку Хорошо, потому некоторые наркотики стимулируют его выработку, а проигравшему достается кортизон. Вот он как раз и наводит на человека тошноту и бессилие. Насколько себя помню, других ощущений в ситуациях, предусматривающих «сложное» общение, я не замечал. В принципе, этот гормон создан, чтобы я не создавал больше себе такие ситуации, но, видимо, действия дофамина я еще не испытывал, поэтому сравнить мне не с чем. Так что постараюсь найти моральную лазейку, оправдав свою беспомощность гормональными проблемами, но вернусь все же в электричку.
Я прошел мимо Нее и встал в тамбуре. Понимая бессмысленность своих передвижений и надышавшись дымом, я пошел обратно. Гигантским усилием воли я заставил себя сесть напротив нее в другом ряду кресел. Прикрывшись своим огромным рюкзаком, я косился на девушку. Господи, с близи ты еще красивее… Да, эти русые некрашеные волосы, эта ненужность и отсутствие косметики, эта природа во плоти… Да, что тут говорить? Этот типаж с резкими чертами и бровями… Как-то давно я поглядывал на Joan Severance - тоже фактурная девушка, хорошо, что за океаном, а то бы тоже тошнило и ком в горле был… А эти копченые, как цыплята табака, крашенные девицы с выщипанными и заново нарисованными бровями и, должно быть, полированными задницами, - и что у них за понимание своей красоты?.. Эх.. понимание, - да что ты несешь, мудак? Да хоть одна бы тебе дала бесплатно – ты без оглядки взял бы это как главное счастье всей жизни!
Что же делать?.. Как же к ней подойти? Я же не смогу это сделать никогда: у меня во рту так пересохло, что даже сказать ничего не смогу, только промычать! Ясно, что она обо мне подумает – тупик, выхода нет, заберите меня отсюда хоть кто-нибудь, пусть в Ад, там проще. Вдруг парень с мордой кирпичом опять уронил свою голову к ней на плечо – она обернулась к нему, погладила по голове и протиснула свою руку за его локоть. Он проснулся и перебросился с ней какими-то ласковыми словами. Хмурость с ее бровей ушла, и пришло умиротворение, а вот МОЕ счастье в этом вагоне не смог измерить никто.
Скрипичный оркестр взмыл в небо, во мне зажегся такой свет, что заменил черную ночь на самый белый день во всей округе. Я вздохнул, как подводный пловец, запутавшийся в сетях и освободившийся за миг до смерти от кислородного голодания, и начал не спеша доставать бутылку, убирая ее в пакет. Открыл, приложился. Все люди сидели, покачивались и не знали о чудовищной драме, разыгравшейся у них на глазах. Моя сладкая парочка сидела и теперь переговаривалась. Я приложился еще. Мне надо было восстановить силы и дееспособность. Да, этот парень с кирпичной мордой – она выбрала его, а не меня. Он не красивый, а я красивый, но я ее понимаю. Приложился. Эта уверенность во взгляде, во всех его лаконичных движениях, манипуляциях с этой глупой, но бесконечно надежной, сумкой через плечо, эта уверенность так и струится вокруг, и в этом облаке сидит моя прекрасная леди. Да, с ним моя прекрасная леди чувствует себя леди. Я смотрю на эту уверенность и понимаю, что ни в каком страшном сне не постигну смысл этой благородной уверенности в себе, когда каждую ночь кровать уезжает из-под тебя, и ты зависаешь с вылетающим через рот сердцем над черной подземной котельной. Утром хоть и помнишь свое имя и то, что обещал сделать кому-то, но ясно понимаешь, что опять зашел не в ту дверь. Здесь 90 процентов мыслей заняты только тем, чтобы если и не понять, куда ты зашел, но хотя бы помнить, что ты в клетке. И после этого я должен источать уверенность? В чем? Что я в тюрьме? Должно быть, эта уверенность будет не так выглядеть.
Я смотрел на них и прикладывался. Я был богом, а они - моими детьми. Да, я понимаю тогда его уверенность и ее умиротворенность. Все с вами будет в порядке. Бог ни в чем не был уверен, он всегда сомневался, поэтому и создал мир, чтобы занять себя чем-то и не сойти с ума окончательно, иначе он бы ехал сейчас в электричке с кирпичной мордой и внимал завтрашнему дню, - я люблю вас, дети мои…
Вино оказалось полусладким. Эффект будет сильнее, но грязнее,  - что я ждал от 135 рублей? К тому же оно начало грубовато накладываться на что-то крепкое, что я основательно принял перед выходом.
Неожиданно для себя я включил радио Рок, 95.2. Меня переполняли чувства, а им нужен был выход. В проходе пошла девочка-беженка с гармошкой и уродливой песней. Мне всегда хотелось прибить эту мелкую тварь, поскольку она заглушала музыку в наушниках, но сейчас опять же неожиданно для себя я снял их и стал ее слушать. Песня, насколько я помню, про маму, как и сама исполнительница, меня тронули - я полез за деньгами. Ребенок поравнялся со мной, и я долго и неловко запихивал девочке двадцать рублей в сумку. Я удивился ее чистой детской коже и роскошным черным глазам. Она ушла – я застыл в преступном очаровании... Как сказал Конфуций, «Чувак, осторожнее с желаниями: они могут исполниться!»
Выйдя на платформу, я осыпал весь мир искрами доброты из рукавов перуанской рубашки. По бульвару с высокими старыми липами я отправился к тем культовым местам, где обитал некоторое время и заставал ту недостижимую теперь легкость восприятия, а теперь ностальгирую иногда.
Дойдя до своего прежнего дома, я стал мыть хурму минералкой во дворе. Звуки группы AC/DC подсказали мне, что я открыл золотую жилу и готов к принятию решения. И оно созрело! Мне следует купить компьютер и записать все эти чрезвычайно важные мысли, что родились у меня в голове сегодня. Там, куда я еду, нет машины, поэтому я привезу новую и запишу все самое важное! Это было гениально и кристально верно! К тому же здесь был замечательный магазин, в котором я пару лет, живя здесь, покупал все железяки. Там были такие хорошие менеджеры, что каждое посещение магазина было для  меня праздником. Видно было, как они погружались в самую суть моей проблемы и выбирали для меня оптимальный вариант, а главное, они терпели меня! И это было нереально…
Я был самой упругой и четкой пружиной, я был предельно сконцентрирован и целеустремлен. Я шагал по свежему снегу в мой любимый магазин. Все вокруг пело и пело про новую машину, которую я сейчас куплю!
«Мы закрыты», - охранник выгонял посетителей… Так ведь всего минуту назад! Как же так можно, я же ехал из такой дали, только что бы купить у вас компьютер! Что же вы делаете?! Да я же в свое время у вас пол магазина скупил! Да я же к вам так хорошо относился!!! Эх… Это все я не сказал и побрел по бульвару.
Суки. Я достал пакет с хурмой в минералке и отделил часть от общего месива, что по массе была похожа на среднюю хурму, съел и приложился. Снег падал печально и смиренно, эх… Я переключился на Радио Джаз. А напротив моего дома ведь тоже был компьютерный магазин, хотя и жлобский. Пусть жлобский, пусть и переплачу, но машину возьму. Мне есть, что записать.
Я зашел в магазин. Все по 35 рублей, налетай! Вот, уроды… Конечно, как жлобский магазин может конкурировать с моим бывшим, где и выбор в 100 раз больше, и цены ниже? Я купил 2 шоколадки и еще что-то, что не помню. Вышел под теплые хлопья снега и всем своим существом ощутил, как судьба смеется надо мной и мягко намекает. В данный момент мне ничего не надо, кроме нескольких вещей (quelques shoes, приятная игра слов) по 35 рублей. К тому же, и денег моих хватило бы только на мышь… А ведь кто поймет, что заводить в машину свои рукописи - все равно, что копаться в своем дерьме, ища бриллиант, проглоченный, не ясно зачем. С некоторых пор восприятие своего почерка у меня вызывает, если не рвотный рефлекс, то приступ непонятного стыда, - я пытаюсь избегать таких ситуаций. Еще более худшая ситуация – это прослушивание диктофона, - свой шепелявый затравленный голос я не хотел бы слышать никогда. Печатающая машина – это гениальное изобретение. Оно позволяет очистить творение (если оно, конечно, творение) от фекалий в виде почерка или голоса.
Так я размышлял и незаметно вошел туда, где всегда можно с удовольствием пропасть, в  этой архитектуре, в смеси античности и кровавых амбиций индейцев Майя. Я аккуратно шел среди поднебесных рабочих, беспощадных доярок и обреченных космонавтов. Я благодарен судьбе, что встречал один новый год с моим духовным учителем, который как раз начитан, в отличие от меня, под завязку и мог бы писать всерьез, но, хоть имя его и созвучно с гением, он слишком самокритичен. Гениального творца и последнее быдло роднит отсутствие самокритики как понятия, а по настоящему достойные и нужные люди находятся где-то посередине, но они всегда будут молчать… А вот мне срать на критику, как на свою, так и на чужую. Единственный критерий – это окупаемость моего продукта. Ее пока нет и вряд ли будет, - жаль, но, впрочем, насрать. Купят что-либо - сразу назову себя гением, а пока чувствую себя последним быдло, но только умозрительно, в душе же - насрать. Так вот, шли мы в три часа ночи первого января между этих колонн, а он рассказывал мне про исследователя, который систематизировал духовные категории совка в сравнении с досовковыми. Так вот там бог заменился космосом, а что-то (всю память пропил, надо его спросить) заменилось сексом. Т.е. самое главное духовое переживание в совке выглядело как космонавты, ебущиеся на корабле. Жаль, что мы редко видимся - учителя устают от безнадежных учеников. Я открыл еще вина, что было в рюкзаке, и хорошо приложился.
Зайдя за пятиконечное здание, позитивный мавзолей, я понял, что скоро окажусь в лесу. Беспощадный триумф модерна остался позади. Я стоял, огладывал оставленный комплекс и прикладывался. Подняв голову, я обнаружил Иисуса, который нарезал круги в небе, пролетал над крышами зданий и своим божественным мановением латал крыши. Он пролетел над ближним строением, починил и его. Я машинально махнул ему, и он аккуратно опустился напротив меня.
- Здравствуй, Иисус
- Здравствуй…
- Как твои Дела? Только не говори, что устал!, - хихикнул я
- А зачем ты спрашиваешь тогда, - тяжело заглянул мне в глаза Иисус
- Ну ладно, что ты сразу обижаешься, я же тебя люблю, ты же знаешь? – подмигнул я и глотнул. -У меня тут есть, ты не хочешь?, - мотнул я бутылкой.
Мы сели на бревно.
- Иисус, дорогой мой, послушай, - я стал немного развязный, - ты только что латал крышу здания, архитектуру которого содрали не то у этих больных на голову индейцев, филистимлян твоих разных, - я подмигнул и подтолкнул его плечом, - не то у самих сатанистов, - зачем ты чинишь все это дерьмо?
Он забрал у меня вино, сделал большой глоток, повернулся ко мне и сказал:
- Я тебя не понимаю, должно быть ты начитался всяких книжек, что были написаны после меня, но не мной же! Посмотри на это пятигранное здание! Тебе оно не кажется красивым, тебе не жалко его?! Да ты же сам в свое время жрал здесь на его крыльце шашлык с водкой, радовался жизни и не думал о сатанистах, а сейчас ебешь мне мозг, когда я на пять минут сел отдохнуть! Почему ты не поймешь единственную истину, для которой не нужны не какие ваши ****ские книги, что у каждой вещи есть своя душа, и любая вещь в сто раз благороднее всех вас, уродов, которые хотят сразу пометить ее если не своей убогой собственностью, так какой-то убогой идеей?! Сатанизм, христианство, иудаизм, - да, *****, все эти концепции не стоят одного мусорного бачка, который всю свою жизнь безмолвно собирает ваше дерьмо. Даже билет на электричку, который ты купишь и выбросишь, не поехав, будет гораздо несчастнее твоей лживой суки, которую ты задушишь завтра в припадке ревности! А это здание, посмотри, тупой зажиревший дрочер, сколько бомжей схоронились бы там от голода! А ты все говоришь, сатанисты, сатанисты…
Он передал мне бутылку, и мы долго молчали, попеременно отпивая. Я отошел от странного спича, который мало понял и почти вернулся к своему бескритичному пёру.
- Иисус, все же послушай последний раз: я как-то принял хорошо, и у меня было своего рода видение, что мы с тобой идем по воде, а я говорю тебе, что ощущение знания придумал Сатана, и еще что-то я говорил, но не помню…
Он неохотно отвлекся от созерцания парка, что лежал перед нами в темноте, медленно и рассеяно повернулся ко мне и с досадой глянул. Взгляд его не сулил ничего хорошего:
- Послушай, придурок, ты себя-то со стороны видел когда-нибудь? Вся твоя жизнь крутится между неотраханной малолеткой и магазином, на который (о, герой, ****ь), ты сам заработал денег! И после этого ты уже мнишь себя крутым теологом, мастером дзен?!! Иди, *****, в церковь, молись мне, как тебе там скажут и с кем скажут, и читай Евангелие по тому расписанию, которое тебе там назначат и не еби мне мозги, чмо бездарное! Сел, *****, на пять минут передохнуть, а он мне тут вкручивает, «знание, *****, сатана», - да пошел ты на ***!
Он встал, вырвал у меня бутылку, взмыл резко в воздух и стал нарезать круги все выше и выше. «С-с-с-у…», - прошипел я, но вовремя осекся: все духовные люди мстительны, а уж мессии-то и подавно…
Как говорят классики, «Но у нас было!». Я достал из рюкзака вино, открыл, приложился и сидел некоторое время, ликвидируя стресс. Правда, он лег уже на более или менее невосприимчивую почву, но все равно надо локализовать дурное настроение, тем более, что все еще длится самый сакральный для меня момент, Вечер Пятницы.
Как там цитирует Венедикт Ерофеев слова моего недавнего собеседника? «Встань и иди»? Впрочем, меня не так гнетет глыба общества, наваливаясь на тонкость натуры, которой, у меня, извините, нет. Встаю я просто так, легко, без слов, включаю Радио Джаз, и иду в лес, по аллее.
Вы когда-нибудь видели, какие следы оставляет взлетающая ворона или другая довольно крупная птица на сугробе? Это прикосновение, которое радует снег, как ничто больше. Я слушаю эту невесомую музыку и ощущаю себя сугробом, на котором она оставляет следы воздушных перьев – нот. Главное в том, что все остальное оставляет на мне необратимые раны, грубые следы уверенных ног, шагающих к истине. Люди, любящие или ненавидящие, близкие и дальние, понятия, цели, неудачи, удачи, - все это бестолковые раны правильных уверенных следов. Когда я был маленький, под окном был снежный пяточек, который я обходил всегда с краю, боясь испортить. В углу я рыл нору, чтобы сидеть в ней и смотреть на снег. Когда мои телодвижения увидели другие обитатели двора, они прогнали меня, разрыли нору шире и истоптали снег. С тех пор я уже сам пересекаю снежные сугробы без любых мыслей, пешком или на лыжах и мало понимаю ту свою мотивацию, но эти ноты напоминают мне прежнее состояние. Здесь дело не в утонченности, я часто не замечаю чужой боли - это обычные признаки аутизма, и не будем здесь больше останавливаться.
Я вышел на прямую широкую аллею и пошел по ней, поскольку она была кратчайшей дорогой, а я порядком нагулялся. Я пил вино, глядел вперед и внезапно все понял. Я иду в ад! Да, это та самая дорога, прямая дорога в ад! Меня охватил ужас. Ведь каждый день здесь проходят толпы мам с детьми, и все они отправляются в преисподнюю! Притом я понял главное, что дорога эта заражает злом весь мир. Люди, выбирая прямой путь, вызывают самое первородное зло, которое пожирает потом всех остальных, рождаясь в этом месте! Неужели только я вижу это? Что же делать?! И я нашел выход: начал бежать, змейкой пересекая это дьявольскую дорогу, забегая в сугробы, прислоняясь к деревьям, прыгая, производя для себя неведомые шаманские движения… Этот мальчик, да, он был здесь, он случайно попал на эту прямую дорогу в рай и не смог вернуться назад, как глубоководная рыба, мгновенно выдернутая на поверхность. Он сгорел, несчастная игрушка судьбы… Возможно, и не прямой путь хотел он избрать, но не он выбрал машину времени, а она его. А я спасу тех, кто еще может спастись, я танцую эти танцы спасения всего сущего, меняя прямой путь на извилистый, я танцую, со мной вино и Вечер Пятницы, я еще поживу - есть зачем.

26,06,09
Земля Ежей.