Сказка Вторая

Как Ваня от мамы Яны спрятался да на остров неведомый попал, кого он там встретил и что из этого всего вышло


«В Тридевятом царстве, Тридесятом государстве жил-был Иван-царь…» – начала читать мама Яна Маше и Ване новую сказку. Дети вполуха слушали и вполглаза засыпали.
Папа Вася в соседней комнате, освещенный загадочным светом монитора, тоже прислушивался. Он сидел, повернувшись вполоборота к двери детской спальни, взгляд его летел куда-то далеко и губы иногда плотно сжимались, а иногда их чуть касалась улыбка. Очень любил папа Вася, когда все дома, когда за окном зима и так уютно падает снег, любил, когда вокруг тихо-тихо, только его Янушка негромко воркует над детскими кроватками.
Зимний ветер, желавший вместе со всеми послушать сказку, рвался в приоткрытую форточку, колыхал занавески с васильками и иногда кидался в окно снегом. Снежинки, попадавшие в комнату, тоже слушали нежные звуки маминого голоса, ведь слов-то они не разбирали – уж больно велики слова для таких крохотных созданий. Снежинки слушали, кружились, опускаясь, и таяли на подоконнике.
Маруся с прошлой нашей встречи посерьезнела чуть-чуть – ей мама даже самой разрешала в магазин за хлебом ходить! А Ваня… ну, сами все сейчас узнаете.
«И было у того Ивана-царя все не как у людей заведено, – читала мама Яна. – Люди на кровати спят, а царь тот велел слугам в кровать ему еду подавать. Люди работают с утра до вечера, а Иван тот, одно слово – царь, о работе и не помышляет. Бывало, проснется поутру, оденет корону свою и давай по комнатам ходить в зеркала смотреться. В царских-то покоях комнат сорок будет и в каждой по зеркалу. Так до вечера и проходит. А еще Иван-царь…»
– Мам, – вдруг спросил Ваня, в очередной раз услышав в сказке свое имя, – а Иван-царь, это про меня? – и весь загордился, мол, про него уже и в сказках рассказывают.
Мама сначала улыбнулась, а потом, почему-то сердясь, ответила:
– Если ты меня будешь перебивать – мы сказку не дочитаем!
– Ладно уж, не буду! – согласился Ваня, – Читай!
Мама стала читать дальше. Дети слушали и засыпали.
…
А Ваня-то не так далек был от правды. Тот Иван-царь наверняка родственником нашему Ивану приходился, может быть, дальними какими, ведь в том, да в этом Иванах царского несильно много было. Про царя не буду сказывать – сами прочитаете, а у нашего знакомого Ивана-мальчика царскими точно были замашки. Папа так ему и говорил: «Ты, Иван, оставь свои царские замашки!»
И, слог у Ваньки тому царю под стать – один в один. Бывало, войдет в кухню, где мама у плиты крутится: одной рукой в щи капусту рубит, другой – кашу маслит, да еще кисель помешивает. Поставит Иван руки в боки и велит:
– Мама, корми меня! Есть хочу! – А потом еще ногой топнет и добавит, – Ты должна кормить меня три раза в день… и полдник!
А уж слов «спасибо» да «пожалуйста» от него и не допросишься.
– Зачем это! – нахмурится Иван, – И так понятно, что вкусно. А иначе я бы и есть не стал.
Или, например, мама даст ему одежду: штаны новые, рубашку глаженную, галуном расшитую. А он возьми да и топни ногой: не одену, мол, неси мне штаны старые, и рубашку вчерашнюю – она мне больше по сердцу.
Сердилась мама Яна на Ваньку. Так, бывало, осерчает, ажно глаза у нее зазеленеются, а он свое гнет – не свернуть.
На сестру старшую Марию мог Ивашка даже прикрикнуть:
– Ты не командир мне! Не указывай – что мне делать!
Один раз, когда Ванька особенно ногами растопался, папа посмотрел на него строго и тихо, как-то очень серьезно сказал маме:
– Иван-то наш, царевич, уж больно повелевать любит. Не вышло бы ему это боком!
Мама Яна ахнула, руками всплеснула, но отвечала тихонько:
– Скажешь тоже, боком! Он еще маленький просто! Подрастет – сам все поймет.
Ваня тот разговор слышал и даже испугался немного вместе с мамой, но оставлять своего он не хотел. Думал: «Как можно свое, да тем более царское оставить? Ну, посердится мама иногда, а когда и рассмеется. Маруся, та пообижается-пообижается и простит меня – как-никак старшая то она!»
Так и продолжалось: Ваня командовал, мама сердилась, Маруся дулась. На папу же этот государев тон, эти руки в боки и топанье ногой не производили ровным счетом никакого впечатления.
Дело в том, что папу Васю и самого хотели как-то в цари выбрать. Было это давно в далекой-далекой и очень дикой стране. Но Василий царем в той дикой стране быть отказался, потому что он терпеть не мог ходить в набедренной повязке и считал, что мужчина не должен носить бусы и другие разные украшения. А еще отказался потому, что папа Вася больше всего на свете любил вместе со своей Янушкой собирать грибы, особенно подберезовики. А вы слышали когда-нибудь, чтобы в далеких диких странах росли подберезовики? Их там отродясь не видали!
…
Было то, али не было, да уж быльем поросло. Про то другая сказка будет. А в нашей: мама Яна уже и книжку дочитала, и свет везде погасила; тишина; только часы тикают, считают секундочки, чтобы не пропустить – когда всех назавтра разбудить надо.
Вот и утро наступило … ну, как утро: будильник голосит, мол, вставать пора, а за окошком темно, будто ночью и спать хочется, вроде и не спал вовсе.
Мама, как водится, всех разбудила и уже не первый раз к Ваниной кровати подходит, зовет:
– Ванечка, вставай! Маруся уже давно оделась, а ты все лежишь!
А Ваня возьми, да и повернись на другой бок, глаза сами собой и закрылись, да и сон – тут, как тут – уже на подушке.
– Ваня, вставай! – зовет мама, –  опять на зарядку в сад опоздаешь!
– М-м-м, – мычит сонный Ваня. – Не хочу! Не хочу я на зарядку! Не пойду в сад!
Тут мама нагнулась к нему, пошептала что-то и пальцами так быстро-быстро от подмышек до пяток Ванькиных провела, и еще раз. Хоть Иван и крепился, да не вытерпел, рассмеялся – щекотно же. А потом сам не понял, как сполз с кровати, умылся, оделся да, прихватив лопату для снега (его за ночь много нападало), побрел за мамой в детский сад, даже побежал.
Пока Иван за мамой топал, он придумал, что нужно как-нибудь скрыться с маминых глаз, а тогда он сможет от нее, да и от ребят, от воспитательницы своей Натальи Александровны спрятаться, чтобы… ну, просто для игры.
Ване вдруг показалось, ровно подсказал кто, что это будет очень забавно – спрятаться от всех. Он уже и представил себе, как другие смешно начнут бегать, кричать, звать его. А он, такой важный, как царь, выйдет из укрытия; все обрадуются появлению его величества Ивана, кинутся к нему, будут его хвалить – дескать, какой он молодец, как здорово всех повеселил!
Очень мама удивилась, когда Ванька, стоило ей распахнуть калитку, сломя голову бросился внутрь, даже чуть не сбил с ног знакомого папу с девочкой Ксюшей. Пожала мама Яна плечами, извинилась перед Ксюшиным папой, хотела, было, и Ивану велеть извинится, но, когда посмотрела на крыльцо сада, там уже никого не было.
А Ваня – стрелой на крыльцо да в дверь проскочил, быстро-быстро по лестнице взбежал и, залетев в раздевалку, втиснулся наскоро в свой шкафчик для одежды. Прикрыл он дверку и замер, даже дышать старался тихо-тихо, хоть и запыхался.
«Очень странно!» – подумала мама Яна, поднявшись на этаж и обнаружив пустую раздевалку. Немного волнуясь, она заглянула в игровую комнату – вдруг ее Ванечка просто очень быстро переоделся и уже с остальными ребятами.
Когда Наталья Александровна непонимающе пожала плечами, мама Яна как-то про себя кивнула, а потом сказала, смотря на воспитательницу зелеными-презелеными глазами:
– Ничего. Ваня… он приболел просто. Мы домой пойдем. А я Вам позвоню.
Попрощавшись с ошарашенной воспитательницей, мама вышла на улицу вдохнуть свежего воздуха и решила обойти кругом здание сада, для верности заглядывая во все водостоки и под все лестницы – вдруг де беглец найдется.
А Ваня все так же сидел в шкафчике. Ни куртку, ни сапоги снять раньше ему было некогда, а теперь решительно неудобно; смог он только шапку с головы стащить. Так и держал он одной рукой шапку, а другой дверцу шкафчика, чтобы та случайно не распахнулась. И тесно ему было, и жарко, но Иван вдруг решил проявить неожиданную стойкость и силу воли.
Сколько времени прошло, Иван не знал. Он слышал, как мама разговаривала с воспитательницей, и даже хотел выскочить, как чертик из табакерки, только не успел, и мама ушла. Потом Ваня слышал, как приходили другие ребята, раздевались, прощались со своими родными и бежали играть. Слышал он и веселую музыку зарядки, слышал, как воспитательница велела руки идти мыть и садится за столы.
«Сегодня молоко с хлопьями, – вспомнил Ваня, и к своему удивлению решил, – Не пойду!» А потом размечтался: «Сейчас бы каши или блинов маминых...»
В это время мама Яна, изрядно покружив по прогулочным площадкам сада, вышла за ограду и чуть в стороне от калитки остановилась. Вздохнула печально, достала из сумочки небольшое зеркальце, глянула в него, прихорошилась, улыбнулась и даже, вроде как ему, сказала:
– Ладно, плюшка, твоя взяла – воспитывайте! Только не забудьте – он мой сын.
Положила мама зеркальце обратно в сумочку, постояла в задумчивости, подышала на озябшие руки и зашагала в сторону дома. Кручинься не кручинься, а время бежит, день уж к обеду близится – дела-то домашние сами собой не переделаются.
А Ванюшка все в шкафу сидит – пригрелся, приспособился. Слышит: ребята затопали совсем рядом, стали хлопать дверцами шкафчиков. «На занятие собираются», – понял Иван. Потом все ушли, стало тихо-тихо, и в этой тишине то ли от жары, то ли от тесноты у Ваньки, вроде, в ушах зашумело эдак: ш-ш-ш. Потом опять – ш-ш-ш.
«Прямо как море!» – удивился про себя Ваня. И так хорошо ему стало, спокойно. Прислонился он головой к стенке, прикрыл глаза. Ш-ш-ш, ш-ш-ш – слышится ему, даже кажется, будто он на волнах покачивается. Так и заснул.
Долго ли, коротко ли, спал Иван, да успел позабыть, что сидит он в шкафчике своем. Открыл глаза и испугался даже: вокруг темно, тесно, и море шумит. Полежал он немного, да как потянется, как распрямится – стенки шкафа и затрещали, да в щепки разлетелись.
Выбрался Ванюшка, осмотрелся: стоит он на косе песчаной, а коса эта тонкой полоской вдаль идет, покуда глаз хватает. Справа, слева вода морская крутится, аж кипит: скалы острые в глубину черную уходят – смотреть страшно. Почесал Иван за ухом и пошел по песочку, – не век же ему меж морем и морем вековать.
Идет Иван, солнышко сбоку его пригревает, даже жарко стало, как и не зима вовсе, а совсем по-летнему. Снял Ванька куртку свою теплую, немного погодя и сапоги с ног стащил. Пошел дальше налегке да босой, песочек под ногами разглядывает. Вроде примечать стал, что коса все шире и шире становится, поднял глаза, а перед ним – остров неведомый. На острове бор сосновый шумит вековой: верхушки деревьев небо чуть не протыкают, облака сквозь них еле продираются, а какие и вовсе застревают.
Тут потемнело все вокруг, заволновалось море, забурлило, запенилось по всему берегу. Смотрит Ваня, вдалеке вроде люди какие-то из моря выходят и прямо тем же чином к лесу вышагивают. Глядит Иван, и чудно ему: то ли деревья в той стороне меньше, то ли люди великаны идут – аккурат с сосенками одного роста. И шапки на тех людях, и одежда серебром переливается. Море шумит, а сквозь морской – другой шум доносится, вроде бряцает что-то. Прошагали люди своим чередом сначала в лес ушли; глядь: они уж обратным порядком в море маршируют. Только скрылись с глаз, тут успокоилось все, затихло, посветлело, как и не было вовсе.
Потер Ваня глаза – привидится же, постоял на пустом берегу и в лес пошел. Шел, шел да так устал – ноги еле-еле волочит, а тут еще корни из земли торчат, трава выше головы проходу не дает. Нет-нет и запнется Ванюшка, а как запнется, так чуть не завалится.
Вот и снова нога приткнулась – не удержался он, на землю повалился. Поднимается, а перед ним озеро лесное, водица в нем чистая, прозрачная – каждую былинку на дне видать. Сосны могучие поодаль от бережка растут, а по берегу – ракиты развесистые, ветви в озеро опускаются. Напился Ваня воды из озера, отдышался, стал по сторонам оглядываться.
Вдруг слышит голос, вроде, женщина какая зовет:
– Вась! Вась!
И чудно так – голос, будто сверху, с ветвей доносится. Поднял Иван голову, силится рассмотреть – кто кричит. А ивы, как и лес кругом, старые-престарые, ветви так плотно переплелись и руки промеж не просунуть. Никого не рассмотрел горемыка наш и отвечает с обидою:
– Я – не Вася, а Ваня!
Голос снова:
– Вась! Валюсь! Вась! Валюсь!
– Вались! Чтоб тебя! – хрипло проговорил кто-то из куста справа от Ванюшки.
Ветви сверху зашумели-затрещали, и как в воду что шлепнулось – только круги по озерцу в разные стороны побежали.
Ванька наш удивился сильно, но на круги любоваться не стал, а смотрит внимательно – кто из-под куста выбирается. Смотрел-смотрел, никого не увидел. Вдруг тот же голос хриплый прямо из-под ног его говорит:
– Ну, здравствуй, Иван свет Васильевич! Добро пожаловать!
Опустил Ваня глаза, а прямо у ног его стоит… или лежит…
«Хлеб – не хлеб; каравай – не каравай,…» – думает Ванюшка, а сам тем временем отвечает:
– Здравствуйте! А Вы кто? – ласковым таким голосочком, мало ли!
– Не узнал? Может, тебе твоя мама и сказку мою не читала? – расстроился незнакомец, аж чуть не заплакал и пропел гнусавым хриплым голосом:
– По сусекам скребен, на сметане мешен…
– Да, ты же Колобок! – догадался Ваня. – Что, и вправду? Настоящий?
Сказочный герой посветлел лицом, заулыбался:
– Самый, что ни на есть, настоящий! Можешь звать меня просто – Бок. Меня так все зовут.
– А в озеро кто упал? – спрашивает Иван.
– Так, то русалка! У-у, подлюга! Всю рыбу распугала!
– Русалка? Тоже настоящая? А много их тут водится? А где я? Как я сюда попал? Я же в саду был, – заторопился Ваня. И интересно ему и страшно одновременно.
А Колобок вдруг как подпрыгнет, и покатился по берегу озера. Ну, Ванюшка за ним побежал – что ему делать-то оставалось.
Катится Колобок, катится. Бежит за ним Ванечка, бежит. А навстречу им…
Выходят им навстречу одиннадцать мальчиков. Мальчишек много, а все как один на Ивана похожие – волос к волосу, голос к голосу. Встали детки перед путниками, уперли руки в боки и давай кричать, да требовать. Кто каши хочет, кто спать, другой наоборот кричит: «В кровать не лягу!» Так все двенадцать разом. Гомон такой стоит, аж уши закладывает.
Тут Колобок как подпрыгнет, да как засвистит! Сам маленький, вроде, а от свиста его на ближайшем дубе желуди пообсыпались.
Замерли все Иваны, затихли.
– Так-то оно лучше будет! – удовлетворенно сказал Колобок, – а то заладили: «буду – не буду», «хочу – не хочу». Тоже мне – королевичи!
А Иваны, все двенадцать, стоят, глазами хлопают да друг дружку рассматривают.
– А кто это такие? – в один стройный голос спрашивают мальчишки, ну и Иван наш, знамо дело, с ними.
Но Колобок не ответил, снова подпрыгнул, закрутился пуще прежнего и покатился по лесу. Ну, дитятки, знамо дело, за ним припустились.
Катится Колобок по лесу, катится. Бегут за ним Иваны, бегут. Тут им на встречу выходят собаки. По счету их ровно двенадцать. Все, как одна, рыжие, уши – торчком, хвосты – крючком. Языки красные до земли свисают. И как они все разом поднимут морды, как залают в один голос – шум такой, что не только уши закладывает – глаза закрываются.
А Колобок опять как подпрыгнет, да как засвистит. Сам маленький, вроде, а от свиста его на ближайшем дубе не то, что желуди, – листья пообсыпались. Затихли все, друг на друга смотрят, разглядывают. И снова Бок круглый подпрыгивает, да как закрутится еще пуще, как покатится по лесу – только успевай. Бегут за ним Иваны, а за Иванами – собаки по пятам.
Катится Колобок по лесу, катится. Бегут за ним Ваньки, бегут. За Иванами собаки следом несутся.
Вот из леса им навстречу выходят двенадцать котов. Все – как один, шерстинка к шерстиночке, пятнышко в пятнышко. И снова тоже. Все коты разом как ощерятся, как выгнут спины, как замяучат; прыгнули на собак, и давай их когтями драть. Собаки тоже завыли, залаяли, и давай котов кусать. Тут такая какофония с катавасией случилась, что Иваны ажно с ног повалились – сидят и глазам своим не верят, и ушами не слушают.
А Бок сызнова как подпрыгнет, да как засвистит. Сам маленький, вроде, а посвист его как понесется окрест со страшной силой. Тут не на одном дубе, – по всему лесу на дубах желуди да листья пообсыпались.
Коты с собаками тоже на лапах не устояли – повалились все на траву.
Колобок опять подпрыгнул, юлой завертелся, и покатился по лесу катышем. А за ним Иваны припустили, а за Иванами – собаки по пятам, а за собаками – кошки не отстают.
Так всей гурьбой прикатились к горочке. На той горочке стены старые, бурьяном поросшие, дождями да ветрами раскрошенные стоят.
Бок подкатился Ивану нашему под ноги (как отыскал-то его среди других?) – и говорит:
– Слышь-ка Иван, Ягинин сын! Домой-то к матушке своей Ягине попасть хочешь?
– Хочу! Только мою маму Яной зовут! – отвечает Ваня. – Отведи меня к ней! – а руки у Ваньки сами собою в боки становятся, нога топнуть норовит.
Увидел это Колобок, нахмурился, подпрыгнул… и так это он закрутился, что и видно не стало – ушел, стало быть, от Ивана.
Стоит Ваня, удивляется, по сторонам озирается, спутников своих разглядывает. Отдышался маленько, тут захотелось ему пить.
«Сейчас бы хоть глоточек из того озера!» – думает Ваня.
А другие Иваны, как подслушали, в тот же миг одним голосом заголосили:
– Пить хотим – пои нас!
Смотрит на них Иван и думает: «И поесть бы».
А остальные Иваны – в один голос:
– Есть хотим – корми нас!
Оглядывает их наш Ванюша, а в мыслях у него: «Хорошо бы еще поспать-полежать!»
Тут и Иваны заканючили:
– Спать хотим – уложи нас!
Стал Ванька на них руками махать, да ногами топать, а тут и собаки залаяли, и коты – в крик.
«Хоть не дерутся опять», – подумал Ваня, развернулся и на горочку к развалинам пошел от крикунов подальше. Глядь: и те замолчали, за Ванькой на горку карабкаются всем миром.
Забрался Иван, стал смотреть – куда судьба его забросила, точнее, где ему поссориться с Боком вышло.
Видит Ваня кругом себя развалины, да не один дом, не дворец, а целый город когда-то давно на этом месте стоял. А дома то в том городе не из бревен были сложены, как у бабушки в деревне, а белокаменные, только порушились все: где окна в домах были – паутина треплется, а крыши истлели, как, и не было никогда. Хорошо, видать, раньше в них люди жили, а теперь вот бурьян один, да, может, ветер заблудится – вот и все горожане.
Идут путники двуногие и четвероногие, через город разваленный, идут, уж смеркаться начало. Вот доходят они до площади. Площадью-то ее раньше люди величали, а нынче ольхой да лещиной площадка каменная заросшая. Показалось Ване – блеснуло что-то между деревцами. Пошел, смотрит: стоит домик маленький, как из песочницы детской, только стенки у него стеклянные. Вокруг того домика то ли тоже стекляшки, то ли камушки валяются зеленые-презеленые. «Прямо, как глаза мамины, когда она сердится», – вспомнил Ванюшка. И чуть не расплакался. Слышит, за спиной его спутники в один голос уже завыли:
– К маме хотим! Веди нас домой!
Сунул Иван один камешек в карман, утер лицо рукавом, стал оглядываться.
Видит, поодаль развалины повыше других виднеются. Все окошки в стенах пустые, темные, а в одном, вроде, огонек мерцает. Везде крыш нет – небо просвечивает, а над тем окошком и навершие какое-никакое виднеется. Подошел Ваня к тому окошку и видит крыльцо перед собой поломанное: столбы прогнили, поручни поломались, а ступеней нет, как и не было. Забрался он на крыльцо, встала перед ним дверь дубовая, все вокруг ветхое, да поломанное, а дверь, как новая. Потянул Ваня за кольцо, а дверь стоит, не шелохнется. Уперся он со всей силы – никак не открыть. Повернулся тогда Иван к спутникам своим и говорит:
– Братцы! Не плачьте, не кричите, ногами не топочите, помогите лучше мне дверь открыть!
Тут все полезли на крыльцо: кто ужом ползет, кто карабкается, кто через головы других перепрыгивает. Забрались все, взялись за кольцо чугунное, налегли разом, дверь заскрипела и отварилась.
Открылась перед путешественниками комнатка маленькая, а посередине сидит старушка старая-престарая, кудель прядет. У старушки той коса белая седая до пола тянется, а в ней, заколочка серенькая полукруглая. Повернулась на шум бабушка, а на голове у нее венец желтеньким блеснул, спереди звездой тусклой украшенный. Подле старушки сидит наш давешний знакомец, которого Боком кличут, и хитро так улыбается.
Вошли Иваны внутрь, за ними собаки вбежали, а за теми уже коты в комнату запрыгивают. Встали все кругом хозяйки пожилой плечом к плечу, лапой к лапе – как только разместились!
Поднялась старушка, поклонилась вошедшим и молвила:
– Здравствуйте, добры молодцы Иваны! Здравствуйте, собаки Полканы! Здравствуйте и вы, коты Котофеевичи!
Женщина, вроде бы, старая, а голос у нее молодой, звучный, так и льется.
– Здравствуйте, бабушка! – отозвался наш Ваня. И остальные за ним следом подхватили. Даже собаки гавкнули негромко, даже коты мяукнули ласково.
– Давненько я вас жду – заждалась уже! – поет старушка. – Заходите все, да спать ложитесь – устали по лесу бегать, поди! Утро вечера – мудренее. Завтра разговоры разговаривать будем.
Тут-то Ваня только и почувствовал, как он устал, как ноги у него гудят да глаза, будто, сами собой закрываются. Как стоял наш малыш, так и сполз на пол, и заснул тут же. Другие Ваньки тоже с ног попадали – в повалку улеглись, промеж ними и Полканы втиснулись, а коты – поверх всех в комочки посворачивались.
Долго ли, коротко ли – ночь минула. Наступил день ясный – солнышко в окошко заглядывает, будит давешних гостей.
Проснулся наш Ваня, смотрит: Иваны глаза спросонья трут, Полканы зевают, Котофеевичи потягиваются. Входит вчерашняя старушка со звездой в волосах и голосом звонким певучим говорит:
– Утро доброе, государи мои! Далеко же вы от дома своего забрались.
Тут все дети спрашивать стали – где они, да как им домой возвратиться.
– Принесло вас, сердешные, на остров Буян. Поживете вы в гостях у нас с помощником моим – сдобным Боком. Поработаете, пособите нам, а как управитесь – отпущу вас по домам.
Тут опять все загомонили, а старушонка, вроде и речь ведет спокойно, но поверх всех голосов только ее голос слышно:
– Меня называть будете бабушка Ладушка. А на перед, не загадывайте. Поживем – поглядим. Сейчас идите бочком за Колобочком на двор, умойтесь, одежду почистите, потом завтракать будем.
Вышли мальчишки за проводником своим не в ту дверь, что вчера входили, а в другую, и на двор попали. А тут колодец неподалеку, на столбе рядом двенадцать полотенец белеется, а возле колодца двенадцать корыт деревянных одно к другому составлено.
«Вода в колодце ледяная, наверно. Погреть бы!» – подумал наш Иван. И тут же, как по команде, заголосили остальные Ваньки, ногами затопали:
– Грей нам воду! Не будем холодной умываться!
Собаки лай подняли, и коты не отстают – в голос кричат.
Что делать? Собрался наш Ванюшка, встал молча к вороту колодезному. Глядит, а Иваны-то – кто ведро достает, кто корыто подставляет, а тем, кто умывается уже, другие полотенца подают – чудеса. А собаки-то, и того чуднее – лапами друг дружку брызгают и в сторонке отряхиваются. Ну, а коты, понятно, – примостились кто где, и давай прихорашиваться-вылизываться, как только они умеют.
Отмылись все дочиста, пошли обратно в каморку, где спали давеча. Входят, удивляются: вроде, и стены как выше стали, как в стороны раздвинулись. Вдоль стен миски расставлены: какие с молоком, а какие – с косточками. Посередине комнатки столик стоит, скамейками с трех сторон окруженный, во главе хозяйка сидит на высоком стуле, звездой с венца посвечивает. А на столе – чугунок и ложки разложены.
Тут собаки с кошками к своим лакомствам помчались, и мальчишки поскорее сели за стол, схватили ложки, ровно каждому по одной досталось. Потянули все разом ложки к чугунку с кашей, а никто почерпнуть не может – мешают только друг другу.
Тут голос певучий хозяйский говорит:
– Приятного всем аппетита!
Переглянулись Иваны, смекнули, что к чему, и стали по очереди ложки в чугунок окунать, кашу черпать да ко рту подносить.
Таким манером все быстро управились. Подняли звери да люди головы, на нашего Ванечку смотрят.
Подумал Иван, подумал, отложил ложку в сторонку и говорит:
– Спасибо тебе, бабуленька Ладуленька, очень вкусная каша была!
И тихонько-тихонько, чтоб не догадался никто, про себя добавил: «Почти как у мамы!»
А другие Иваны тоже ложки в стороны пооткладывали, и хором грянули:
– Спасибо, хозяйка! Очень вкусно!
И собаки гавкнули в один голос. А уж коты замурлыкали – будто трактор загудел.
Старушка улыбнулась, как солнышко блеснуло, вроде, помолодела даже. И молвит так с улыбкою:
– Накормила я вас, напоила, а теперь вы, Иваны с собаками Полканами да с котами Котофеевичами, послужите мне. Выходите все в город и делайте что скажу. Где какое дерево не на месте выросло – хватайте его за ствол, да с корнями тащите. Вытащите – в лес несите. Как в лес снесете – в землю воткните. А там сами увидите – что будет.
Тут Колобок откуда не возьмись, как подскочит, как заверещит:
– За мной!
И в дверь, ну, как водится, только его и видели.
Ваньки не растерялись – за булкой круглой говорящей побежали, Палканы за ними следом, и Котофеевичи за всеми по пятам.
Остановились на площади давешней, ольшняком да лещинами заросшей. Подходит наш Иван к лещинке, берется за ствол двумя руками, только потянул ее вверх, а она уж сама из земли корни выпростала. А под ней камушки сами один к одному подвинулись, будто и не росло между ними ничего.
Тут все остальные Иваны взялись за деревца – кто рядом с каким стоял. И опять тоже. Корни тех деревьев выпростались, а камни под ногами один к другому прижались – как настоящая мостовая. Тут собаки Полканы осторожно взяли в зубы травинки там разные сорные, и те из земли корни сами вытянули. А коты Котофеевичи озирались кругом, смотрели – что из всего этого будет.
Постоял Ваня наш, повернулся, пошел вон из города, к лесу, с орешиной своей наперевес. Другие мальчишки за ним следом поспевают, свои деревца несут. За теми собаки бегут с травками разными в зубах. Обернулся наш Ванечка, смотрит – коты мох с камней подбирают и вперед собак к лесу мчатся. Таким макаром вышла вся орава за город, с горочки спустились и остановились. Смотрят все на Ивана.
Ванюшка наш поднял обеими руками лещинку свою и корнями книзу, вершинкой к небу поставил перед собой. Глядь, а корни так в землю и ушли – вросло деревце, будто и всегда тут стояло.
Ну, все Ивашки тоже свои деревца в землицу засаживать – прямо рощица получилась. Тут и Полканы не утерпели, травинки свои к землице прислонили – вросли травинки. А коты Котофеевичи от радости стали по деревьям скакать кругом, да мявкать. Мхи из их пастей повыпадали, да и приросли, какой куда упал: какой к дереву, какой к валуну, что под деревом оказался, какой на земле расти принялся.
Повернулся Иван в обратную дорогу идти, смотрит, а на стеночке одной, которая повыше других, Бок пляшет и поет вроде, только слов не слышно – далеко очень.
Целый день Ванюшка наш туда-сюда проходил. Под горку к лесу с ношей, в горку – пустой. И все его товарищи также, кто на двух, а кто на четырех, туда-сюда пробегали. Рядом со старым лесом целый молодой лес насадили.
Вот уже солнышко стало к закату клонится. Лезет Ванечка наш на гору, а ноги под ним оскальзываются. Поднимет он руку, удержаться хочет, а пальчики сами собой разжимаются. Выбрался-таки Иван в город, тут перед ним как закрутится, завертится.
– Добрый вечер, Иван-царевич! – говорит Колобок, – не устал ли?
Ванька-то устал, мочи нет, но виду подать не хочет – знает, что соратники его враз сейчас заголосят. И отвечает так:
– И тебе вечер добрый, круглый Бок! Не устал я совсем – простая эта работа. Задали бы что потруднее.
Удивился Колобок, ажно подпрыгнул выше головы и говорит Ивану:
– Силен ты, видно, да пришла пора ужинать. Иди к колодцу, помойся, почистись и в горницу ступай, Лада Александровна заждалась уж!
Иван сделал, как сказано. И остальное войско его кто на двух, а кто на четырех – не отстает. Умылись, вычистились все, пошли в комнатку. Глядь: а о той комнатенки, что вначале была, уж и не напоминает ничего. Перед их глазами большая горница в пять окон. На окнах цветы расставлены, под потолком полатей понаделано, вдоль стен снова мисок с едой для кошек с собаками поставлено, а посередине стол тканью небеленой накрытый. Хозяйка во главе стола в резном кресле восседает, а по звездочке в венце словно блики пробегают. К столу скамейки придвинуты, а на столе каждому тарелка, ложка, да кружка деревянные поданы.
Кошки да собаки голодные к мискам скорей побежали – звери, что с них взять. А Иваны, на нашего Ванюшку глядючи, чинно неспешно к столу двинулись, по местам расселись.
Хозяйка венценосная опять улыбнулась молодо, хлопнула в ладоши, и появились на столе блюда с едой простой: картошкой вареной, репой печеной, яблоками мочеными, огурцами солеными, помидорами вяленными, ну, там, и мясного чего показалось, питья разного, только хлеба не видно.
Как ни хотелось есть Ивану, а сидит он смирно – ждет слова заветного.
Засмеялась старушка голосом своим молодым, будто колокольчики зазвенели, и молвит:
– Добрые молодцы, Иваны, приятного вам всем аппетита!
А Иваны как грохнут разом в один голос:
– Спасибо, хозяйка! – чуть цветы с окон не попадали.
Стали ужинать. Чинно, благородно – блюда с кушаньями друг другу передают, «спасибо» да «пожалуйста» со всех сторон слышно.
Поели, попили. Звери, те вперед мальчишек управились. Затихли все. Тут Ванечка наш уж не заставил себя ждать:
– Спасибо, говорит, – дорогая наша бабушка Ладушка! От души ты нас попотчевала.
А остальные Иваны как брякнут:
– Спасибо! Было вкусно! – да так, что на столе посуда пустая подскочила и зазвякала.
И собаки с кошками подтягивают – кто гавкнул, а кто промурчал.
– Рада, что угодила вам, работнички мои! Ну, поздно уж, на полати лезьте, спать ложитесь – назавтра работы еще больше задам, – поет старушонка.
Залезли Иваны на полати, собаки на соломе в углу улеглись – и откуда взялась только. Коты Котофеевичи, те к мальчикам под бока залезли. Заснули и засопели разом все. И наш Ванюшка только успел, что об маме подумать, а сон уже накрыл его всего с головой.
Вот опять ночь прошла.
Повскакивали Иваны, да Полканы, да Котофеевичи, побежали за Колобком к колодцу умываться. Возвращаются, и хозяюшка их уже встречает, за стол приглашает.
И миски животиночек ждут, и стол скатеркой накрыт, ложка, тарелка да кружка каждому поданы. А на столе самовар стоит-возвышается, паром плюется, и бока его блестят – с хозяйкиной звездой спорят.
С того дня так и повелось: старушка венценосная утром и вечером трудяг наших за стол усаживала, кормила, поила да на целый день работы задавала. Сначала выпололи наши работники двуногие и четвероногие город весь. Потом стали они камни с земли поднимать, да на место, откуда те выпали, прилаживать. Возьмутся за камень гуртом, приложат, где надо, а камень и встанет, как не падал.
Выросли стены в городе, а там и крышами дома прикрылись, и в окошках стеклышки заблестели. Смотрят Иваны на дело рук своих, не нарадуются, чувствуют – конец повинности их близок.
А старушонка и не думает их отпускать – каждый день все новые и новые задачи назначает. Уж и фонтаны кругом понаделаны, и клумбы разбиты, скамеек столько – сосчитать нельзя, и у каждой столб чугунный со светильником приставлен – фонарь значит.
Как-то ночью, когда наелись все, напились, по полатям разлеглись, сопеть принялись, хотел и наш Ванюшка со сном встретится, вдруг слышит: голоса шепчутся. Один голос, вроде, похрипывает, а другой, женский, как напевает. Тут «Хрипун» загорячился, громко говорить стал, даже слова разобрать можно:
– Право слово! Тысячу лет уж живешь, а все, как маленькая: полюбилась игрушка и отдать не хочешь! Вспомни, Гвидона-то также к себе заманила. А меня! Хорошо, хоть, что мучного не ешь, а то бы слопала, как лисой обернулась. У-у-у, характер твой – все к себе тащишь! Недаром тебя Черномор сторонится! Когда по острову дозором ходит, в гости никогда не заглянет, уж на что сродственник. Отпусти уже Ивашек с псами да с котами по домам! Дело-то сделано: эти за столом и не чавкают, «спасибо» да «пожалуйста» говорят; эти только хвостами виляют, везде поспевают; а про тех и вовсе говорить нечего. Образумься!
И «певунья» громче отвечает – горячится:
– Отпусти! А в городе моем кто жить останется? Рыжую-то уж точно и калачом не заманишь. – вдруг осеклась, замолчала. А потом так тихонечко:
– Прости, к слову пришлось! – и опять запела, эдак, с напором, – Снова улицы затихнут, опустеют. Вспомни, я уж и слуг своих в город селила, а они нажиться не успели – на волю запросились; дома только все порушили, крыши посрывали. Уйдут эти и опять все деревьями позарастает! Нет, румяный мой, не бывать этому! Заморочу всех, закручу, а жить они теперь навсегда тут останутся!
«Хриплый» свое гнет:
– Ты про Ягину не забывай! Узнает она, что ты ее Ванюшку насовсем умыкнула, – осердится, несдобровать нам! Ты уж не улетишь теперь лебедью белой! Да, что там, тебе и в курицу не превратиться, шутка ли – тысячу лет разменяла! А меня Ягина за одно с тобой в крошки разотрет и по ветру пустит.
Тут голос певучий трубой загудел, как только не разбудил никого:
– Вот черствый батон заладил: «тыща лет, тыща лет»! Можно подумать, тебе пятьсот только! Ты еще постарше меня будешь. Катись с глаз моих долой, чтоб и духу твоего сдобного до завтра не было! А я ветры созову, полечу к Ягине свет Владимировне. Наведу морок на нее, пока она спит. Забудет она сына своего Ванечку. У нее и так Машка есть, а с Иваном пусть навеки распрощается!
Ванюшка наш лежит – ни жив, ни мертв – пошевелится страшно, а навсегда с мамой попрощаться еще страшнее.
Тут дверь хлопнула, и голосов слышно не стало. «Ушли», – понял Иван.
Сполз он потихонечку с полатей, да к той же двери прошмыгнул. Собаки, как спали на соломе в углу, так и спят – не чуют Ивана, ни один кот и ухом не повел, а про мальчишек уж и говорить не буду – сопят в две дырки, намаялись за день.
Ванюшка тихонько-тихонько и – в дверь да на двор прокрался, за колодцем схоронился.
Ночь тихая, на небе месяц светит, звезды горят.
Видит Ваня: посередине двора бабушка Ладушка стоит. Махнула она в небо рукой, тут месяц ярко так блеснул, покачнулся и прямо на ладони к старушке опустился. Она его в волосы себе воткнула, опять руку подняла, снова махнула – звезда сама в ладонь легла. Старушка звезду ту ко лбу прислонила, звезда засияла, залучилась – свет во все стороны так и брызжет, аж глазам больно. Ваня зажмурился, а открыл глаза – уж не женщина пожилая посеред двора – девица стоит: коса русая по спине вьется, ниже пояса опускается; под косою месяц серебряный блестит. Повернулась девица: у ней брови соболиные, глаза соколиные, уста яхонтовые, на щеках румянеет играет – глаз отвесть не можно; а от лика ее белого столп света, как от прожектора – это звезда на лбу ночь ей освещает.
Стал тут Ваня во все уши слушать, во все глаза смотреть – что дальше будет.
А девица стала светить по углам двора: не притаился ли кто. Хорошо – Ваньку не заметила! Встала опять в середку, повернулась вокруг себя три раза, потом руки в стороны раскинула да как затянет громким голосом:
– Ой, вы ветры ветерочки,
Полинялые денечки.
Ой, задуйте, забушуйте,
Сине море разволнуйте.
Опосля как засвистит молодецким посвистом.
Вдруг со всех сторон поднялись-повеяли ветры буйные, только держись!
– Тише, тише! – кричит девица.
Ветры потише задули. А девица приказывает им:
– Слуги мои верные, несите меня за моря-океаны, за поля, за бурьяны. Отнесите меня к дому Ягини свет Владимировны – дело у меня к ней.
Снова зашумел-засвистал сильный вихорь, подхватило молодицу на воздух и понесло под самые облака. А там и из виду она пропала.
Ванюшка подождал-подождал, пока затихнет все и аккуратно на свое место спальное вернулся, даже не заметил никто. Лежит и думает: как быть.
Всю ночь продумал, а на утро вскочил до свету и давай Иванов с псами да с котами будить. Объяснять ничего никому не объяснил, просто сказал:
– Надо так! – все и послушались.
Только Иваны, Полканы да Котофеевичи во двор намылились, откуда ни возьмись помолодевшая бабушка Ладушка (или как там ее теперь звать?), а от нее, будто, свет во все стороны идет – еле признали ее, удивились все несказанно, но дружно в один голос поздоровались. А та звездой во лбу сияет, месяц в косе поправляет, а как улыбнется – взгляд не оторвать.
Хлопнула молодица в ладоши. Тут горница еще выше да шире стала, по стенам узоры диковинные, потолок, и тот цветами расписными украсился; не горница – трапезная царская; посередине огромный стол очутился скатертью красной накрытый, а на столе – снеди всякой, яства диковинные, одно с другим спорит.
Стала молодица за стол Иванов звать-приглашать. Потянулись, было, те к угощениям, а наш Ванюшка с места не двигается и говорит прекрасной хозяюшке:
– Как за стол садится заспанными? Отпусти ты нас на двор водой колодезной умыться, полотенцем белым утереться. Мы одной ногой – там, другой – здесь.
Словно колокольчики вокруг зазвенели, то молодушка-лебедушка рассмеялась. Позволила она Иванам с собаками Палканами, да с котами Котофеевичами умыться сходить:
– Что ж, ступайте, милые мои, умывайтесь. Бок-Бочок вот что-то запропал, ну, да не беда – сами справитесь!
Вышли на двор Иваны, вышли за ними Полканы, а за теми коты Котофеевичи поспевают.
Тут Иван стал посреди двора, повернулся вокруг себя три раза, руки в стороны раскинул да как затянет громким голосом:
– Ой, вы ветры ветерочки,
Полинялые денечки.
Ой, задуйте, забушуйте,
Сине море разволнуйте. – Опосля как засвистит молодецким посвистом.
Вдруг со всех сторон поднялись-повеяли ветры буйные, только держись!
– Тише, тише! – кричит Иван, а голоса его в урагане и не слышно. Ветры не унимаются – Ивана нашего слушать не хотят.
Осерчал тут Ваня, глаза у него засверкали, руки в боки уперлись; он и выше как-то стал, в плечах раздвинулся. Подбежал он к одному вихорю, который больше всех измывался да куролесил, схватил его за хвост, набрал в грудь воздуха побольше, да как гаркнет со всей силы первое, что в голову пришло:
– А ну, по парам построились, рты закрыли!
От его голоса собаки хвосты поджали, да Ванькам остальным в ноги кинулись, те с ног попадали, а коты на забор, да на крышу позапрыгивали. И ветры вмиг утихли.
Глядит Ваня: перед ним ветер, рядом с тем ветром ветерок стоит, даже, вроде как, крылом за крыло один другого держат. И тот вихорь, что в руках у Ванюшки оказался, присмирел. Говорит он Ивану человеческим голосом:
– Отпусти ты нас, Ванюша, на волю вольную!
– А коли не отпущу, – Иван спрашивает.
– Не отпустишь – беда будет. Ветров на белом свете не останется, а тогда и кораблям по морю не плавать, и самолетам с птицами по небу не летать. Опусти, а мы в долгу не останемся – послужим тебе, проси что хочешь.
Говорит тогда Ванюшка наш:
– Ветры, ветерочки, весь я как есть перед вами. Со мною братики мои названные – Иваны, да собаки Полканы, да коты Котофеевичи. Собрала нас всех на острове Буяне Лада Александровна, с родителями нашими разлучила да в услужение к себе поставила. Обещала она, как работу всю справим, домой нас отпустить, да обманула. Уж вы, ветры буйные, не откажите мне, Ивану Васильевичу, отнесите меня домой к маме моей Яне; а других Иванов, да собак Полканов, да котов Котофеевичей отнесите туда, куда они сами укажут.
Послушались ветры Ивана, подхватили мальчишек с кошками да с собаками. А Ванюшку тот самый вихорь подхватил, которого Ваня прежде за хвост держал.
Выбежала тут на двор Лада молодая, а ветры уже всех под облака утянули – только она их и видела.
Сначала вместе все по небу неслись, а потом разлетелись ветры с детками, с собаками и с кошками в разные стороны.
Вот летит наш Ваня, вокруг уж никого не стало, с вихрем, дружком своим новым, перекликивается. Говорит Ване вихорь:
– Донести я тебя до дома, донесу, но с условием: дай мне вволю погулять в твоем царстве-государстве три дня и три ночи.
Посмотрел Ванюшка, как земля у него под ногами проносится, дола, да поля, да реки так и мелькают, а в лесах, какие навстречу попадаются, деревья до земли так и клонятся. И себя ему жалко, и сторону родимую. Отвечает он вихорю:
– Воля твоя, гуляй! Только не три дня, а один ровно. А то наворотишь, поди, дел!
Согласился вихорь, на том и порешили.
Летит Ваня, летит; вот и день прошел, ночь наступила. Ночь к концу, и небосклон на востоке посветлел. Вроде как, поближе к земле мчатся. Смотрит Ваня, а под ним улицы знакомые в зелени летней мелькают.
«Эко, – думает Иван, – уплыл я из зимы, а теперь уже лето. Это сколько же меня не было?» Глядит Ваня, а перед ним окно знакомое настежь распахнутое, а за окном занавески с васильками и комната такая родная!
Закинул его вихорь прямо через цветы на подоконнике и полетел по своим делам. По уговору, погулял, покуражился ровно день один. Много бед натворил: где деревья уронил, где сараюшки какие перевернул, а где крыши поотгибал, хорошо – людей пожалел. А те долго потом возмущались, что де о буре-урагане не предупредили их службы специальные. А службам и невдомек – откуда тот ураган взялся.
Тем временем Ваня наш, как через окно влетел, побежал скорее маму Яну разыскивать. Во все двери заглянул – нет мамы. Вбегает на кухню и видит: сидит его мама за столом не накрытым, руки на коленях сложила, голову потупила, сидит – не шелохнется. Рядом папа Вася стоит, а Маруся в него уткнулась и горько-горько плачет. И вправду маму Яну эта бабка Ладка заколдовала, видно.
Кинулся Ванюшка к мамочке своей ненаглядной, обнял ее крепко-крепко. Тут и папа Вася с Марусей подскочили и ну Ванечку своего и мамочку обнимать – обоих сразу. Не устояло колдовство черное, спал морок злой, подняла мама Яна глаза на сыночка своего и расплакалась от радости.
Ну и праздник, доложу я вам, устроили: гостей созывали и меня позвали, столы накрывали, день целый гуляли и ночь слегка прихватили.
Как нарадовались, проводили всех, стали вспоминать, дни считать – оказалось, что не было Ванюшки дома целых полгода, да три дня кряду.
Зажили всей семьей, как прежде, да только надивиться на Ванюшку не могут: тот Иван, да не тот. Во всех делах помогать старается, «спасибо» да «пожалуйста» как у него из-за рта сами выскакивают. Хвалят все Ивана, а он не гордится, еще больше старается. Об замашках его прежних одно только напоминает: одежду новую Ваня, как раньше, не жалует. Ну, да что за беда!
Так и живут Иван, да Марья, да мама Яна с папой Василием, горя не знают. А случится что: дверь там заскрипит, стул какой расшатается, так то –не горе: папа Вася починит все, как водится.
Нынче вот принялся окошко в спальне детской чинить – с того дня, когда Ванюшка вернулся, стало оно по ночам само собою распахиваться. Закроет его мама на ночь, только форточку оставит, войдет поутру деток будить, а окно-то – нараспашку, по комнате холодок ночной гуляет, детки калачиками свернулись, с головой под одеяла забрались. Потом весь день Ивану зевается, будто ночь не спал целую. Взялся папа Вася окно чинить, а душа его радуется – дома все.
Так бы и закончить сказку эту, все, вроде, хорошо стало, но закавыка одна имеется. Полгода Иван в детский сад не ходил – буквы-цифры не учил, а какие знал и те позабыл. А уж осень скоро – в первый класс Ванюшке идти пора пришла. Приуныл Ваня: не хочется ему в школе неучем прослыть – стыдно.
Стала мама Яна думать, гадать: как тут быть, как сыночку в беде помочь. А как поможешь – время назад не вернешь. Без колдовства не справится! Недаром же мама Ванина Ягина Владимировна в девичестве. Уложила она всех спать-почевать, а сама к окошку присела, в которое луна ясноликая заглядывала, протянула руку, ухватила лучик лунный да к себе тянет. Тянет мама лучик, как ниточку в клубочек сматывает да потихоньку приговаривает:
– Что было – забудь,
Год назад не вернуть.
Пусть новый идет,
Этот – за тот.
Намотала мама Яна клубок да села платок ткать. До утра ткала, вышел плат большой, что поле, а тонюсенький, как паутинка. Как небо светлеть стало, взяла мама тот плат, на крыльцо вышла, а как край солнышка выглянул, развернула мама свой платочек, разостлала и говорит:
– Пропади темна ночь в свете солнышка, войди в силу ворожба моя, лунным светом сотканная.
С того дня позабыли все, что Иван на пол года пропадал, что на маму Яну морок нападал, как и не было ничего. Пошел снова Иван в сад год пропущенный нагонять, азбуку с арифметикой учить, удивлялся только, что ребята в его группе новые. А в детском саду никто и бровью не повел, будто так и надо. Правда, оказалось, что стол, да стул, да кроватка детсадовские Ивану малы: выше всех Ваня в группе, а в плечах и того шире. Подивилась на то воспитательница, ну да мало ли сейчас детишек крупных; взяла она и заказала на мебельной фабрике кровать, стул и стол по отдельной мерочке. И на фабрике удивлялись, но все честь по чести сделали.
Ивану теперь казалось, что приснилось ему: как он в шкафчике по морю плавал, как на Буяне гостил и Иванов с Полканами да с Котофеевичами на работы водил.
А однажды случилось маме Яне разбирать вещи, которые Ванюшке малы стали. И Ваня тут неподалеку оказался. Глядь: откуда-то, из рубахи ли, из брючины, камушек вывалился да по полу покатился. Сам прозрачный, цвету зеленого и на свету так и играет, так от него зайчики солнечные во все стороны и скачут. Засмотрелися. А Иван, удивился:
– Откуда бы такой безделице у меня в кармане взяться?
– И, правда, – смеется мама, – откуда у тебя, Ванюшка, камни в карман набираются? Может, подкладывает кто?
А сама камушек тот побыстрее с глаз убрала и в шкатулку свою потайную спрятала. Он и сейчас там лежит.
Вот и выходит теперь, что только мы с вами остались, кто правду о приключениях Ивана знает. Ну, чур, уговор: как Ваня на остров попал никому не рассказывать. А то еще начнут все без спроса в сказку шастать! Сказка ведь, на то она и есть, чтобы о ней только мечтать да на ночь слушать.
А вы послушали, теперь и спать пора.