И творческая ночь, и вдохновенье

Ночью лег, но не спалось, и стал вспоминать бал, который  мы тогда  устроили в складчину. Доступ был открыт всем желающим - в отличие от бала местной знати:  на тот приглашали  только избранных. У нас собралась куча народу, почти  пол-Кишинева, и было не в пример веселее, чем у них.
Потом пришло на память это:

Умом и нежной красотой
Ты развивалась предо мной.
Скажи, не я ль тебя заметил
В толпе застенчивых подруг,
Твой первый взор не я ли встретил,
Не я ли был твой первый друг?               

Долго не получалось заснуть, начало стучать сердце, появилось ожидание чего-то важного,  - какой тут сон! -  дальше-больше, и, наконец,  само собой пришло это важное:  буду писать новую вещь, не похожую на те, что писал прежде, гораздо серьезнее. (Запомнил,  в это время появилось странное чувство:  будто  грудь расширялась).
Герой - близкий мне, но не я ( герой "Кавказского пленника"  ближе ко мне, чем хотелось бы, и это неудачно). Живет в наши дни, человек моих лет, может быть, мы с ним даже  иногда встречаемся, - то есть буду описывать, как своего приятеля?  Имя надо подобрать.
Писать лучше всего  четырехстопным ямбом, да, четырехстопным ямбом.  И  -  строфами,  их характер  и расположение стихов в строфе придумаю.
Волновался я ужасно, мысли неслись, и уже знал, что главная забота сейчас  -  это ничего не потерять из того, что проносится в голове, поэтому надо успокоиться, успокоиться. 
Интересно, что всю жизнь  этого, пока безымянного героя, в эти минуты я  словно предвидел,  предчувствовал какие-то повороты его судьбы и те испытания, которые выпадут ему на долю, -  все это было призрачно,  богато вариантами,  тут же  намечаемыми, все как-то колебалось,  но пока не исчезало.
Я трепетал, на глазах  то и дело вскипали слезы - ведь передо мной открывалась даль,  полная событий,  пусть  неизвестных, но неудержимо влекущих мое разгоряченное  воображение,  и   уже  хотелось  приняться за работу.  Не зажигая свечу, в темноте, я ходил и ходил по комнате.
И так до самого утра. Записывать  пока было нечего.  Но я  уже весь принадлежал  будущему труду, неожиданно явившемуся передо мной. 

Такая же ночь повторилась 28-го ( надо записать оба эти числа  -  9-ое  и  28-ое  мая 1823-го года). Тут уже все было определеннее: Евгений Онегин,  получил домашнее образование, светский человек,  большой повеса, наследник всех своих родных. Я начал писать, оставляя  мелочи на потом.
Совсем разделся - было очень жарко - и ходил взад и вперед, громко повторяя первые сочиненные строфы.  Оставалась неясность с формой произведения. До сих пор я писал поэмы, но "Онегин" - я уже не сомневался - будет явно больше и значительнее, чем поэма. Тогда что же? Роман? Хотя романы пишутся прозой. У меня  же  роман будет в стихах - дьявольская разница!
О стихах. Долго с этим возился  и  решил так: в строфе будет 14 стихов. Рифмоваться будут 1-ый  с 3-тьим,  2-ой с 4-ым, 5-ый с 6-ым, 7-ой с 8-ым,  9-ый с 12-ым, 10-ый с 11-ым  и  13-ый с 14-ым. На первый взгляд, изысканно,  но ритмически певуче.  Два последние стиха, рифмующиеся между собой, создадут впечатление завершенности строфы.  Так будет по всему роману. Вот, например: первый стих рифмует с третьим и так далее:

И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки беговые
По нашей жалкой мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Отступник бурных наслаждений,
Евгений дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать, но труд упорный
Ему был тошен, ничего
Не пролилось с пера его,
И не попал он в круг задорный
Людей, каких я не сужу,          
Затем,  что к ним принадлежу.

Я люблю вспоминать свою молодость, прошедшую в Петербурге. Придумав этого героя,  так  увлекся воспоминаниями, что весь отдался стихам, а они как-то самостоятельно рождались, и я только  их записывал.

В то время с ним я подружился -
Нет: 
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты 

С меня лил пот, я разбудил Никиту и  спросил вина.  Вина у нас не было, он принес кувшин холодной воды  и  тарелку  черешни, - очень хорошо.

Мне нравились его черты:
Мечтам невольная преданность,
Неподражаемая странность
И резкий охлажденный ум.
Я был сердит, он был угрюм.
Иначе:
Я был озлоблен, он угрюм.
Мы скоро стали неразлучны.

Я  всегда стараюсь сочинять, так сказать, отстраненно, по-моему, так и следует,  но, когда   начал описывать нашу  прогулку по набережной Невы -  у меня буквально защемило сердце. Воспоминания о подобных ночах,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою,
казались так  же  отчетливы, как присутствие рядом со мною этого Онегина, я готов был признаться, что путаю правду и вымысел, и не противился этому.
Пришло в голову: если когда-нибудь удастся напечатать, нужна будет картинка - мы с Онегиным стоим рядом, смотрим на Неву. И чтобы вдали была видна Петропавловская крепость.    
Кстати, лучше будет:
Неподражательная странность
а не "Неподражаемая странность".

Главным были стихи, но даже записывая их, я успевал подумать, что  уже третий год не вижу Невы и неизвестно, когда увижу, и что император Александр, прочитав  "Кавказского пленника",  сказал: "Надо с ним помириться". Что ж медлите, Ваше Величество?
У нас с Онегиным  -  оказывается!  - столько общего:  знакомства, победы, разочарования - все своим чередом, много  веселого и смешного, и ничего тягостного, подобного моему изгнанию...  Воспоминания оживляли нас, мы упивались ими,  - все это пробегало в сознании прежде стихов, но они уже  настигали, и я писал: 

И вод веселое стекло
Лучей луны не отражает,
Когда ничто не прерывает

Варианты стихов нельзя терять, могут пригодиться и ради рифм, и ради мысли. Поэтому все-все записываю.

Молчанья              кроме вдруг
Сквозь дрожек дальный звук
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Забыв любовь и свет
Нет:
И свет, и самую любовь
Одни гуляли мы,
Дыханьем ночи упоенны               

Пишу не в тетрадь, а на маленьких листочках, иногда просто на клочках бумаги,  римскими цифрами ставлю номер строфы и аккуратно раскладываю листки, чтоб ничего не перепутать и не потерять. На этих же клочках делаю правку. В тетрадь  перепишу позже, в более готовом виде.  Опять  дышать нечем, жалко Никиту будить, а придется.

С главою, полной вдохновений,
                Нет, зачем это? Вот как:
С душою, полной сожалений, И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений -
Как описал себя Пиит.

Здесь дам отсылку к Муравьеву. Я люблю это его четверостишие из "Богине Невы":

Въявь богиню благосклонну
Зрит восторженный Пиит,
Что проводит ночь бессонну,
Опершися на гранит.

Да, но почему: " С душою, полной сожалений" - откуда тут сожаления? Ведь мы были счастливы в эти минуты!  Ну и что? Ведь даже при счастливых воспоминаниях всегда найдется, о чем сожалеть,  разве нет?

Все было тихо - ветер вдруг
                дрожек дальный стук
Пустынно раздавался вдруг
Лучше:
С Мильонной раздавался вдруг

Ведь как бывает!   Картина этой светлой ночи сама, без какой-нибудь предварительной  мысли, просто летит мне навстречу!  Я ее помню, опять вижу и едва успеваю  выразить стихами:

Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по ропотной реке
Нет, нет:
По дремлющей реке,
И умирали в тишине   - тоже  не так:
И с ней терялись в тишине   - нет,
Лучше:
И нас пленяли вдалеке
Свирель и песня удалая

- Никита! Прости, я тебе сегодня спать не даю. 
- Лександр Сергеич, я ведь не сплю, я Вас слушаю, как Вы громко читаете. На дворе совсем светло. Мне сбегать за вином?
- Нет, пока не надо. А кофе еще есть?
- Есть на разок. Сейчас смелю. А  ягоду  принять?
- Да, унеси.

Свирель и песня удалая.
Не слаще ль средь ночных забав
Нет:
Не лучше ль средь ночных забав
Напевы Тассовых октав?

И вот что еще будет в моем романе!  - Вставки напрямую от автора, то есть от меня, вот такие вот свободные отступления:

Адриатические волны!
О, Брента!  Нет, увижу вас   

Трезвая мысль: какая Брента, какая Италия?!  Тут даже в Питер на месяц съездить  не позволяют,  буквально сижу,  как на привязи в этом проклятом Кишиневе...  Забыл!  - Я уже не в Кишиневе, я в Одессе и тоже на привязи...  Остается -  уже обдумал единственное, что остается в моем положении, - бежать, вот что мне остается!  И я к этому готовлюсь  и  когда-нибудь осуществлю.

Придет ли  час моей свободы?
Пора, пора!  -  взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей
Под небом Африки моей
Вздыхать о сумрачной России -
 
Сочинил это единым духом, словно знал заранее. Ну, спасибо. Ничего, ничего,всё хорошо.

Так, надо отдохнуть, кофе остывает.  Кстати о черешне:               
не сразу, но постепенно я  догадался, понял:  мой партнер играет нечисто. Когда кончили, я громко сказал, что такого рода проигрыш платить не собираюсь. Он, офицер Генерального штаба, тут же меня вызвал. И наутро я  преспокойно ел из фуражки спелые черешни, выплевывал косточки и смотрел, как этот сукин сын в меня старательно целится.  Он дал промах,  я отказался от выстрела,  - и он, дрянь-человек, кинулся было меня обнимать!  В общем-то, паршивая дуэль, впрочем пуля была настоящая. Стоит запомнить только черешни.    

И друг мой был  готов со мною
Увидеть чуждые страны -
Просто:
Онегин был готов со мною
В то время странствие начать,
Но мы рассталися. Судьбою
На долгий срок разведены.

Всё собрать, всё сложить, чтоб ничто не потерялось и не перепуталось...
-  Никита!  Одеваться  и  подогрей кофе!