Госпожа Оперы

Кириакос Афанасиадис
Перевод с греческого языка: Михаил Бородкин (Mike V. Borodkin)

После двадцати восьми лет отсутствия, Роэтин вернулся в родной город. Он покинул его еще младенцем, когда его отец, не перенеся смерть жены во время родов, перебрался в столицу, вверив дом и все хозяйство в руки достойных, по его мнению, людей.

В столице Роэтин вырос, получил прекрасное образование, обучаясь у лучших и уважаемых учителей, которым отец поручил воспитание мальчика. В семнадцать юноша поступил на Медицинский Факультет Университета. Далее последовали восемь лет напряженной учебы, после которой Роэтин отправился в кругосветное путешествие, которое продлилось еще три года. По возвращении молодого человека ждали ужасные вести: его отец скончался, почив не покойно, как он того заслуживал, а от испуга, о чем доложили услужливые соседи. За несколько месяцев до смерти отец стал слышать какие-то звуки, исходившие от стен, отгонял от себя воображаемый ветер, мучавший только его, и, наконец, услышал голоса, побуждавшие его сделать неприемлемые вещи. В конце концов, уставшее и одинокое сердца старика не выдержало атмосферы панического ужаса, созданного его пошатнувшимся сознанием, и за день до возвращения Роэтина отец скончался. Смерть наступила для него не спокойно, как для многих людей его возраста, нет. Широко распахнутые глаза, застывшие в одной точке, искаженный судорогой рот и скрюченные руки – все это говорило о том, что старик принял мученическую смерть.

Роэтин, томимый угрызениями совести за свое долгое отсутствие, поспешил сделать все приготовления, связанные с обрядами и оформлением документов, и уже через неделю покинул столицу. Отец сопровождал Роэтина в этой поездке – в простом деревянном гробу, закинутым хмурыми рабочими в катафалк. Их последняя дорога началась ранним пасмурным утром.

Роэтин похоронил отца в одной могиле с матерью, там, где двадцать восемь лет назад обрела вечный покой его любимая супруга.

Молодой врач не стал затягивать с трауром. Он позаботился о том, чтобы оборудовать небольшой приемный кабинет прямо в своем доме, который столько лет стоял пустым. Долгие двадцать восемь лет в это покинутое строение заглядывали только забытые тени, мелькавшие по запыленным углам и потемневшим потолкам. Роэтин нанял людей, которые проветрили все комнаты, покрасили сырые стены и залатали дыры в полах. Из комнаты на втором этаже, выделявшейся высокими узкими окнами в обрамлении старинных переплетов, вынесли всю старую мебель и покрасили стены. Получилась комната для новобрачных. Роэтин не собирался скрывать, что собирается скоро жениться.

В своей же комнате, еще обрамленной траурными лентами, Роэтин повесил картину, на которой были изображены его родители. Его отец, одетый в элегантный фрак, с моноклем, стоял позади кресла, на котором устроилась его мать, прекрасная женщина со светлыми волосами и усталой, но доброй и искренней улыбкой. В руках она держала небольшой, потрепанный от частого чтения, молитвослов. Больше всего в этой картине Роэтина поражали глаза матери: живые, ясные, они смотрели прямо на сына непреклонно, и, одновременно с этим, мягко и нежно. Роэтин всегда старался избегать их напора, они пугали его. 

***

Вскоре Роэтин приобрел прекрасную репутацию в своем маленьком городе. Многие, пользуясь случаем, заходили к нему, просто чтобы выразить свое уважение. Молодой врач постепенно оброс знакомствами, часто появляясь в церкви на воскресной службе или в маленькой роще, в которой он любил прогуливаться в жаркие дни. Также, он часто появлялся в местном оперном театре. Там, во время антрактов, он заглядывал в курительную комнату, в которой собирались все видные мужи города. Роэтин неизменно присутствовал на каждой премьере, чему способствовало не только широкое воспитание, полученное им в юности, но и истинная любовь к искусству. Возможно, какую-то роль в этом сыграла тяга его матери к песням и поэзии. Роэтин помнил рассказы отца о том, как она прекрасно пела. Еще, ему довелось прочитать стихи матери, собранные в небольшую тетрадь. Стихотворные строки были записаны твердым и ровным почерком, напоминавшими отчего-то твердый взгляд женщины на картине.

В один из таких вечеров Роэтин вышел из огромных ворот прямоугольного здания оперного театра с конической крышей и башенками по углам. Башенки причудливым образом разрезали черный саван ночи. И в тот вечер произошел случай, изменивший всю его жизнь.

Приняв облик женщины, Роэтина посетил Господин Случай. Молодой человек заметил ее, случайно повернув голову в ее сторону. И остался стоять, как вкопанный, посреди брусчатого тротуара. Высокая, стройная, одетая в черное ниспадающее платье, она прошла, почти коснувшись его. Роэтин почувствовал, как его сердце стало биться, как сумасшедшее, а ноги предательски задрожали. Право, что было такого в этой женщине?

Роэтин последовал за ней. Таинственная незнакомка двигалась мелкими, торопливыми шагами, а длинное платье, скрывающее стройные ноги, касалось земли. Казалось, что она скользит по потрескавшейся брусчатке, словно в невидимом эфирном облаке.

Она направилась к экипажу, где ее ожидал мужчина в стилизованном под военный мундир сюртуке. «Слуга» - догадался Роэтин. Он распахнул дверь, и откинул складную деревянную лесенку.

Внезапно женщина приостановилась: ее белая перчатка упала на мостовую. Проворный Роэтин опередил ее и слугу, и успел первым поднять ее. Он подал ее владелице, не в силах произнести ни слова от волнения. Она медленно повернулась к нему. Все ее лицо, кроме глаз, скрывал синий шелковый платок, ниспадавший на шею и грудь. Роэтин успел заметить золотую брошь, скреплявшую волосы незнакомки у виска. 

Глаза! Какие глаза, какие знакомые, понимающие глаза смотрели на него – женщина посмотрела прямо на онемевшего Роэтина. Какое же лицо скрывал этот шелковый платок? Легким движением незнакомка взяла перчатку и скрылась в экипаже, а слуга, занявший к тому времени место извозчика, щелкнул кнутом над головами лошадей.

Какие глаза! Они представлялись молодому человеку тысячи раз в его мечтаниях, глаза, о которых он теперь знал, которые он помнил. Он видел их в своих снах, во снах, пронизанных глубоким, томным и понимающим взглядом. Эта женщина…Она должна принадлежать ему!

В тот же вечер Роэтин проанализировал все трудности, с которыми он мог столкнуться на пути к браку. Он был сравнительно новым человеком в городе, несмотря на древнюю и славную историю его семьи. Он смог добиться определенного положения среди горожан и не мог рисковать ею, спрашивая направо и налево о женщине, которую видел только один раз в опере. Да и видел ли? Только те глаза… Кроме того, его расспросы могли навредить и той, которая завладела его мыслями. По крайней мере, теперь Роэтин твердо знал, что эти глаза – земное творение, и за свое счастье надо бороться.

***
Однажды вечером он увидел ее снова. Сердце Роэтина запнулось, а тело бросило в дрожь. Шел мелкий осенний дождь. Тот же мужчина вновь прислуживал ей, придерживая большой английский зонт. Притягательная чернота ее глаз сияла из-под синего платка. Роэтин подумал, что она его заметила. Но почему же он застыл на месте? Уже много недель к ряду он представлял себе некий фантастический диалог. Почему он не решился заговорить первым? Незнакомка села в экипаж. Слуга закрыл за ней дверь и направился к своему месту извозчика. Роэтин остался стоять под дождем. И только когда карета двинулась с места, а небо разрезала надвое молния, ослепив на секунду немногочисленных прохожих, молодой врач, наконец, пришел в себя. Догнав свободную бричку, Роэтин приказал следовать за удалявшимся экипажем. Извозчик с сомнением посмотрел него. Тогда Роэтин, который нервничал все больше, пообещал заплатить двойную цену, если они догонят почти исчезнувшую из виду карету. В глазах извозчика загорелись алчные огоньки – он прикрикнул на лошадей и взмахнул кнутом. Бричка понеслась вперед, громыхая колесам и скрепя всеми рессорами, сквозь сплошную стену дождя. Развязка погони наступила довольно быстро.

Экипаж незнакомки остановился напротив живописного двухэтажного особняка, почти на окраине гороюда. За пеленой дождя Роэтин не смог определить архитектурный стиль. Он встал под навес соседнего дома и стал наблюдать. Через час он увидел ее снова. За окном второго этажа вспыхнул свет, скорее всего, от небольшой керосиновой лампы, и через мгновение в проеме окна показалась ее высокая фигура. Тень женщины мелькнула в окне и тут же исчезла. Роэтин остановил экипаж и назвал адрес своего дома. Вечером он написал письмо – для нее. В нем он называл ее «»Госпожой Оперы. Он рассказал о себе все, описал всю свою жизнь, упомянув и о своей любви к ней, к ее глазам. Он просил ее, а лучше сказать – умолял, об одной только встрече. Да, он молил ее. Роэтин отправил письмо на следующее утро.

Ответ пришел в тот же день, с вечерней корреспонденцией. Дрожащий от нетерпения Роэтин разорвал конверт. В записке было только две фразы: «Держитесь от меня подальше. Прошу Вас».

Роэтин был подавлен. Ни тени надежды, ни одного слова в утешение тому, кто был готов подарить ей своей сердце. Ни капли жалости.

Он прекратил появляться на людях, прекратились и его походы в оперный театр. Роэтин попытался найти спасение в работе. Но тщетно – его везде преследовали ее глаза. Молодой человек стал выпивать, но и в вине не нашел утешения. Грязное болото разврата все глубже засасывала его – опиум, гулящие женщины, насилие. Ее глаза стали для него идеей фикс, они лишили его сна, и, в горячем наркотическом бреду они часто разговаривали с ним. Вначале издалека, холодно, но потом все более настойчиво они приказывали ему: «Иди сюда!».

В какой-то момент Роэтин не вынес своих ночных кошмаров, все больше походивших на видения наяву. Однажды вечером он закрыл свой кабинет и направился к ее дому. Он зашел в сад и, ступая по тяжеловесным каменным плитам, между кустами роз и цветами, подошел к двери ее особняка. Он постучал, почти неслышно. Дверь открыл слуга, которого Роэтин уже видел два раза. Он попросил хозяйку дома. Слуга ответил сухим, будничным голосом. Госпожа никого не принимает. Абсолютно никого. Никого? Даже того, кто плачет от любви? Того, кто жаждет увидеть ее и подарить ей свою жизнь? Никого.

Пошел неслышный дождь. Человеческая фигура отделилась от стены дома, готовая навсегда покинуть эти места. Внезапно человек остановился. Нет – человека, которого все знали, как благоразумного и сострадательного доктора, больше нет. Роэтин решил, что предпримет все, чтобы ее увидеть, обладать незнакомкой и сделать своей. Навсегда.

Роэтин приблизился к стене и остановился под окном второго этажа. Рядом со стеной рос огромный старый плющ, чьи ветви словно обнимали особняк с фасадной стороны. Наверняка дерево выдержит его. Роэтин взобрался по ветвям, приблизившись к заветному окну. Движимый отчаянием и маний добиться своего, Роэтин бросился к окно. Окровавленный, в порванной и мокрой одежде, он оказался в комнате незнакомки. Она находилась там же, повернувшись к нему спиной. Роэтин видел ее отражение в зеркале. Все казалось ему мутным, смазанным – то ли от волнения, то ли от воды, заливавшей глаза. Испуганная незнакомка была готова выбежать из комнаты.

«Не уходи!» - удержал ее Роэтин. «Заклинаю тебя, не уходи. Я хочу увидеть тебя, хотя бы один раз. Я сгораю от желания услышать твой голос, увидеть твои глаза, глаза, лишившие меня сна и нормальной жизни».

Женщина остановилась. Теперь она стояла спиной к молодому человеку, и вся ее поза выражала нерешительность.

«Я обожаю тебя…»

Госпожа Оперы медленно повернулась к нему, и Роэтин увидел ее. Ее черные глаза излучали неземной свет. На ней не было обычного шелкового платка, и его взору предстало испещренное проказой лицо. Его взгляд пал еще ниже – ее искаженный рот был неспособен произнести ни звука.