Вглубь

Он сидел под кабинетом перевязочной и его костыли стояли рядом. Он уже почти приловчился на них прыгать здоровой ногой. А больную поджимать. Помимо боли жутко донимало желание выпрямить ее. Раз забылся и попытался. И со всего размаху порененой ступней впился в землю. Боль была запредельная, почти как несколько мгновений после того, как его нога попала под ножи домашней газонокосилки. Он помнил боль, кровь, недоумение вперемешку с ужасом и все. Потом ему рассказали, что он потерял сознание. Следующее, что он помнил, это больница, люди в белых халатах и нога в повязке. Сказали, что кости целы, но в общем ступня пострадала изрядно. Ему дали обезболивающего и сказали, что первые дни лучше побольше спать, если выйдет. Так проще пережить произошедшее.

Он и спал. По мере возможности. Благо, больничный давал такую. А желание спать было отменное. Он просто проваливался в сон. И еще нужно было ходить на перевязки. На первую он пришел со страхом, в ожидании новой боли. Она была, но терпимая. Не сильнее той, что донимала его непривычно бездельными вечерами.

В тот первый раз он не решился поднять голову, так и пролежал на кушетке, сцепив зубы и пристально глядя в потолок. Ему сразу предложили, что он может смотреть, а может не смотреть на саму процедуру. Как захочет. Он не захотел.

Дома не рассказал, что ему давали этот выбор и он струсил. Он сам себе так это называл. Просто вообще не вдавался в подробности, ну, перевязали и все, чего там? А сам думал об этом, тратил время на размышления и готовился к тому, чтобы в этот раз сделать другой выбор.

Из кабинета выглянула медсестра. Улыбнулась, поздоровалась и приглашающе распахнула дверь. Он встал. Подхватил костыли и вошел на своих трех в кабинет. Ему не задали ожидаемого вопроса. Он сам спросил. Ему сказали, что, конечно же, он может наблюдать за всем происходящим, это его право. Подняли спинку в кушетке, на которой он в прошлый раз лежал, и он сел. Протянул вдоль больную ногу.

Медсестра снимала повязку безумно быстро, так ему казалось. Его захлестывало ощущение, похожее на приближение опасности. Он внутренее порывался остановить ее, почти протягивал уже руки, потом останавливал себя и до боли сжимал кулаки. Отворачивался, закрывал глаза, потом снова впивался взглядом в слишком стремительно тающую повязку над раной.

И вот последний слой. Рука медсестры замедлилась и аккуратно и бережно она сняла оставшийся бинт в крови. Он смотрел. Во все глаза. И не дышал. Боли не было. Наоборот, без повязки было легче. Медсестра куда-то отошла в другой конец перевязочной. А он все смотрел. Перед его глазами была его собственная ступня, которая была концом его собственной ноги, он это четко видел и понимал. Но не признавал в ней часть своего тела. Его нога не могла быть таким месивом. Такое показывают по телевизору или публикуют в интернете. Но это не может быть так рядом. Это не может быть частью его самого. Это не может быть внутри его.

Вот. Он смотрел на свою рваную рану и думал о том, что в этом месте грубо разрушена граница между его телом и миром.

Медсестра обернулась:

- Пусть рана подышит.

Он поднял на нее глаза. Рана подышит? Дыхание раны? А когда я не смотрю на нее, игнорирую, она задыхается? Снова перевел взгляд на ногу. Попробовал пошевелить. Больно. Он прикрыл глаза. Он был большой и сильный. Его за стенами больницы ждала жизнь и обязанности. А у него костыли рядом стоят. Он снова открыл глаза и взглянул на свою раненую ступню. Вдруг накрыло жалостью к себе. Но он бы в этом ни за что не признался. Потеплело внутри, даже слезы подступили. Ну вот еще, слезы. Он сглотнул и мотнул головой.

Вернулась медсестра и стала колдовать над раной. Он грустно и немного отстраненно наблюдал за ней. Смотрел на быстрые точные движения ее рук и на него наваливалась какая-то тяжесть.

Когда перевязка была закончена, он снова почувствовал боль от повязки, стягивающей рану. Попытался совместить это чувство с переживанием дышащей раны. Не вышло. Он встал. Поблагодарил, подхватил подмышки костыли и вышел в коридор. Спустился вниз.

Он вышел в больничный двор, ярко светило солнце. Трава была нереально-зеленой ("...я ее косил...") и по территории медленно ходили люди в больничных халатах и домашних тапочках. Он вздохнул. Было такое ощущение, будто что-то изменилось во внешнем мире. Он как-то чуть померк и отдалился. Стал чуть менее понятен. Он чувствовал себя отдельным от людей, но вряд ли смог бы толком объяснить, в чем эта отдельность. Иногда он так чувствовал себя после прочтения впечатлившей его книги. Он становился больше на одно переживание, он становился взрослее и богаче на одну написанную кем-то жизнь.

Он опустил взгляд на ногу. Перед внутренним взором встало видение из перевязочной. Вряд ли его мир мог остаться в точности таким, как был до. Ему казалось, что это не совсем имело отношение к его физическому зрению и поврежденным тканям ноги. Но он глубоко вдохнул и медленно проглотил чувство, что он увидел вблизи свою рану.