Вспомни меня, глава 4

 По настоянию отца Ведислава Маринка отлёживалась ещё несколько дней. Он поил её отварами, и большую часть времени девушка спала. И почти не думала, ни о чём. Сны по-прежнему не приходили, а в те краткие моменты, когда они с Ведиславом разделяли трапезу или ненадолго выходили на воздух, старец занимал её внимание отвлечёнными разговорами. И Маринка воспользовалась этой паузой, и сама гнала думы из головы, понимая, что главное уже произошло: она приняла то, что случилось. Осталось лишь привыкнуть, а это может и подождать.

Впервые в жизни она никуда не спешила, не думала, что кто-то чего-то от неё ждёт. В маленькой избушке, спрятавшейся в лесной чаще, было очень спокойно — этакий островок посреди леса, где время, казалось, замедлило свой бег. Маринка наслаждалась тишиной и безмятежностью, напитывалась живой природной силой и понимала, что ей здесь очень хорошо. И, зная, что совсем скоро придётся уйти, была уверена, что в любой момент сможет вернуться сюда, и Ведислав, что и правда стал девушке таким же близким, как родной отец, всегда будет ей рад. И осознание этого очень успокаивало.
 
Но когда надобность в лечебных отварах и долгом сне отпала, мысли вернулись, легли тяжёлым грузом, и Маринке пришлось признаться, что она боится. Боится оказаться лицом к лицу с тем, кто назвал себя её мужем. Маринка знала, что они с Борво уже связаны, помнила, хоть и смутно, тот обряд, когда золотая нить соединила их руки, и понимала, что Борво главный человек для нее в этом мире. Маринка вспоминала его поцелуи, нежные ласки, и тело её отзывалось, пульс учащался и дыхание сбивалось. Ей думалось, что она просто была не в себе в тот день, что просто вовремя не поняла, что происходит, но это было неправдой — физически её невероятно тянуло к этому могучему мужчине. А вот что говорило сердце, пока было не разобрать.
 
Как такое возможно, Маринка не понимала, а спросить у старца стеснялась. И он молчал, возможно, считая, что с этим девушка должна разобраться сама. Пару раз, когда Маринка выходила послушать пение птиц и шёпот листвы, ей казалось, что Борво стоит меж деревьев, и тогда сердце сжималось, и дышать становилось трудно. Но стоило взглянуть снова туда, где только что её глазам привиделась высокая широкоплечая фигура, глаза ловили пустоту. Он действительно приходил, это Маринка узнала уже потом. Когда садилось солнце, приходил и стоял, смотрел, зная, что не может приблизиться. А потом возвращался назад и снова ждал…
 
И она тоже, незаметно для себя, начала ждать. И дождалась.

— Дочка, — сказал старец в один из дней, — завтра Борво приедет за тобой. Пора тебе возвращаться домой.

Сердце забилось пойманной птичкой — уже завтра! — и вмиг похолодели ладони. Но отец Ведислав похлопал Маринку по руке и улыбнулся.

— Не страшись, ты идёшь к тому, кто любит тебя пуще самой жизни. Ты вспомнишь его, а если нет, сможешь полюбить снова. Вы предназначены друг другу, во всех мирах.
 
Его добрые глаза вдруг погрустнели, старец замолчал, задумавшись, а потом добавил:

— Но ты знай, Марушка, если решишь вернуться, никто тебя неволить не станет.

Маринка кивнула, помня слова отца Ведислава там, в лесу — про то, что у неё есть год. Но сейчас думать об этом не хотелось. Она понимала, что будет непросто привыкнуть совсем к другой жизни, но была готова попробовать.
 
В ту ночь Маринка почти не спала, не в силах справиться с волнением. «Завтра, завтра!» — беспрерывно стучало в голове. А когда всё же засыпала, видела Борво, стоящего, прислонившись плечом к дереву. Он стоял и смотрел, потом делал шаг… и с бьющимся сердцем, Маринка просыпалась.
 
Как встречали рассвет, Маринка не запомнила — все её мысли были заняты предстоящим свиданием. Она ждала и не могла разобрать, что же всё-таки чувствует. Столько всего смешалось: и страх, и неуверенность… и нетерпение, — что усидеть на месте было просто невозможно. Ведислав поглядывал на Маринку и прятал улыбку, лишь глаза его весело блестели. Только когда девушка отказалась от завтрака, немного нахмурился, но ничего не сказал. А Маринка просто не могла заставить себя есть, настолько сильно волновалась.

— Отец Ведислав, можно я выйду? — попросила она, так и не притронувшись к еде, и старик кивнул. Сейчас Маринке нужно было побыть одной, хоть немного — привести в порядок мысли и чувства, и Ведислав это понимал, и потому отпустил:

— Иди, дочка.

Маринка вышла за порог, осторожно притворила за собой дверь, и, прислонившись к косяку, прикрыла глаза, пытаясь успокоить сумбур, творящийся в душе. Вздохнула глубоко, и тут почувствовала на себе чей-то взгляд. «Неужели он уже здесь?» — молнией пронзило Маринку, и жар бросился в лицо, а глаза распахнулись.
 
Но сейчас на неё смотрел вовсе не Борво. Совсем рядом, всего в нескольких шагах, опершись на поваленный ствол, стоял настоящий медведь. Бурый, огромный, положил здоровенную голову на лапу, и смотрел, не отрываясь.

— Мишка… — пролепетала Маринка, вдавившись спиной в косяк.

Душа мигом ушла в пятки, и девушка заскребла пальцами по двери, нашаривая ручку. Но дверь открылась сама, и Ведислав, оказавшись рядом, довольно крякнул, прищурившись на яркое солнышко. Маринка хотела предупредить, но смогла лишь что-то просипеть севшим голосом, схватила его за рубаху и трясущейся рукой указала на медведя, который при виде старца поднял голову.

— А-а, друг дорогой! — обрадовался вдруг Ведислав и шагнул навстречу огромному зверю.

Маринка вцепилась в его рукав:

— Ты куда?!
 
Но старец обернулся, глянул весело:

— Это гость, Марушка, не волнуйся, — и без страха подошёл, потрепал медведя по мохнатому загривку. И тот прищурился, словно довольный кот, обнял Ведислава здоровенной лапой.

— Ну здравствуй! Давно ты не заходил, — молвил старец, улыбаясь, и медведь что-то ответил по-своему. — А вот я тебя сейчас угощу, друг мохнатый, — и зверь, понимая, обрадованно замотал головой.

Маринка тихонько сползла вниз, и, забыв недавние мысли, смотрела на дикого гостя во все глаза. Мимо, широко улыбаясь прошёл Ведислав, скрылся в доме, а когда через пару минут вновь появился с большим туеском в руках, косолапый обрадованно зарычал и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Старец подошёл, с поклоном протянул медведю угощение и, показалось, зверь поклонился в ответ.
 
Ел он аккуратно. Усевшись на землю, очень нежно придерживал передними лапами туесок, будто обнимал, и лакал длинным языком сладкое угощение. Не торопился, посматривал на Ведислава и, иногда отрываясь от вкусного гостинца, негромко рычал, рассказывая старцу, как он доволен. А Ведислав совершенно спокойно сидел рядом и улыбался, поглаживая медведя по огромной голове. И это было так трогательно, что и Маринка забыла страх и, глядя на удивительных товарищей, улыбалась во весь рот. Впрочем, гость не задержался. Наелся, ещё покивал благодарно и пошёл восвояси. А Маринка так и сидела, провожая его взглядом, смотрела, как зверь, переваливаясь косолапо, неспешно вышагивает по тропинке. Но вот медведь свернул, обернулся последний раз и исчез меж деревьев.

Маринка ещё силилась разглядеть его, думая о том, как же это прекрасно, когда люди и звери живут рядом без вражды и страха. Но мишка и правда будто испарился и, немного разочарованная, Маринка перевела взгляд… и увидела Борво верхом на вороном коне.
 
От неожиданности, Маринка резко поднялась и покачнулась, почувствовав, как закружилась голова. А когда открыла глаза, Борво был уже рядом. Смотрел сверху и молчал. Лишь могучая грудь под простой рубахой тяжело вздымалась. И Маринка молчала, занемев под его взглядом. Ведислав будто испарился, и в тот момент Маринка с Борво оказались одни. И так и стояли — глаза в глаза, и ни единого слова. И только когда мужчина коснулся рукой маринкиной щеки, она невольно опустила ресницы, и услышала, как он шумно вздохнул. И ей вдруг самой невыносимо захотелось прижаться к его груди, ощутить себя снова в кольце сильных рук, услышать, как бьётся большое сердце.

— Борво! — вдруг раздалось совсем рядом, и Маринка, вздрогнув, открыла глаза. — Здравствуй, сын. Заходи в дом.

Мужчина поклонился Ведиславу, показавшемуся в дверях, и властно положил руку на маринкино плечо.

— Здравствуй, отец, благодарствую, — прогудел он низким голосом, — но не обессудь. Я за ней пришёл, — и снова обернулся к девушке.

Взял Маринку за руку, как прежде, не отрывая глаз, и она пошла за ним, словно зачарованная, почти не понимая, что делает.

— Да подождите вы, — усмехнулся старец и подошёл ближе. — Не собрана Марёна, как ты в город её повезёшь?

Борво скользнул взглядом по маринкиной рубахе и, смутившись, отвёл глаза. Отпустил девушку и нехотя отступил.

— Я подожду.

— Идём, дочка, — старец обнял Маринку за плечи, увлекая к дому, — идём.

Отец Ведислав открыл тайную дверь и пропустил Маринку вперёд, и она наконец увидела скрытую от остальных маленькую комнатку. Боковые стены занимали ряды полок, на которых сгрудились горшочки, запечатанные кувшины, холщовые мешочки, пучки сушеных трав. Солнце густым золотым лучом врывалось сквозь незабранную небольшую прорезь под самым потолком, а пониже, на специальной жёрдочке, сидела, сонно склонив голову, большая пёстрая птица. Но стоило скрипнуть двери, птица встрепенулась и непонимающе уставилась на Маринку большими жёлтыми глазами.

— Потревожили мы тебя, — с сожалением сказал отец Ведислав и, протянув руку, погладил сонную красавицу по голове. — Ну прости, Совуша.
 
Под ладонью старика, птица довольно прикрыла глаза и выгнула шею, подставляясь нехитрой ласке.

— Ах, какая, — восхищённо вздохнула Маринка и тоже потянулась погладить, но разомлевшая было Совуша вдруг резко щёлкнула клювом у самых маринкиных пальцев, зыркнула глазищами — не трогай!

Маринка отдёрнула руку, а Ведислав тихонько засмеялся:

— Гордая, мало кого к себе подпускает.

Птица меж тем втряхнулась недовольно, и, не сводя с Маринки немигающего взгляда, переступила лапами, отодвигаясь подальше, и уселась, нахохлившись, на самом краю жерди.

— Надо же, — растерянно выговорила девушка, поглядывая на большой загнутый клюв — вот бы тяпнула! — и убрала руки подальше. — И как я раньше её не видела?

— Да до того ли тебе было, Марушка? — улыбнулся Ведислав, и Маринка кивнула, соглашаясь. И правда, не до того. — Держи вот, — старец потянулся и снял с полки большой свёрток.

— Что это? — спросила Маринка, разворачивая грубую серую ткань.
 
Но уже увидела сама — в свёртке была женская одежда, аккуратно сложенная заботливой рукой. И сердце вновь затрепетало, когда пальцы коснулись тонко выделанной нижней рубашки, рукава платья из выбеленного льна, расшитого узорами очелья… Отец Ведислав молчал, но Маринка и без слов поняла, чья это одежда, и как-то разом обессилев, присела на низкую скамеечку, что стояла возле стелажей. И снова побежали непрошенные слёзы, а разум попытался ухватить что-то, шевельнувшееся в памяти, но то был словно мазок кисти художника, мелькнуло и пропало. Только слёзы капали на одежду, которая — Маринка точно знала это — была когда-то её.

— Собирайся, Марушка, — наконец проговорил Ведислав, опустив руку на маринкину голову. Сколько раз он уже утешал её вот так, просто и незатейливо, Маринка даже успела привыкнуть. Вот и сейчас от его прикосновения стало легче, и девушка кивнула и утёрла слёзы.

— Да, да, отче, уже иду.

Старец еще постоял немного, гладя Маринку по волосам, потом вздохнул и вышел. «Вот и все», — подумалось Маринке. Сейчас Борво посадит её на коня и увезёт в неизвестность. Что ждёт её там, за границей уже ставшего привычным леса? Ведь там совсем другая жизнь — её жизнь, — которую Маринка не помнит. Сможет ли, не обманет ли ожиданий того, кто столько лет её ждал? Маринка посмотрела на сову, что по-прежнему не сводила с девушки огромных глаз, и птица нахмурилась и стала строгой и сердитой, словно учительница перед нерадивым учеником.

— Думаешь, легко мне? — спросила Маринка, отчего-то уверенная, что птица её понимает. Но та лишь отвернулась — мол, разбирайся сама.

Самой и придётся, вздохнула Маринка и, стыдливо отвернувшись от Совуши, стянула рубаху.

* * *

Отец Ведислав вывел Маринку за руку, и Борво, похлопывающий коня по крутой шее, поднял глаза и замер на миг. Ещё раз машинально провел рукой по вздрагивающему телу животного и шагнул навстречу. Подошёл, и сердце Маринкино дрогнуло и пропустило удар.

— Марушка, — выдохнул Борво и в тот же миг подхватил Маринку на руки, прижался лицом к груди. И руки Маринки сами взлетели, обняли его голову, погладили по густым волнистым волосам.
 
Она посмотрела на Ведислава, и старец одобрительно кивнул. Взгляд его светился нежностью, но и грусть проглядывала в глубине серых глаз. Должно быть, ему тоже было жаль расставаться. Но он ничего не сказал, лишь когда снова кивнул, Маринке показалось, будто он безмолвно напутствует ее: «Иди, дочка, все будет хорошо!»

Борво глубоко вздохнул и поднял на Маринку глаза, и сейчас в них был целый мир — тот, который не его и не её, тот, который их — общий, один на двоих. И перед осознанием этого Маринка вновь оробела, но всё же откуда-то знала, что с этим мужчиной ей нечего бояться.

— Благодарю, отец, — повернулся он к Ведиславу и, прижав Маринку крепче, поклонился старцу. — Едем, Марушка, — он вновь посмотрел Маринке в глаза, словно дожидаясь ответа, и девушка кивнула и увидела, как дрогнули в улыбке его губы.
 
Он понёс Маринку к лошади, а она на миг поймала взгляд Ведислава и, раньше, чем успела понять, выкрутилась из рук Борво и кинулась к старику. Иссушенные временем руки ведуна обхватили Маринку, её — обняли его шею, и девушка в отчаянном порыве прижалась губами к заросшей щеке Ведислава.

— Спасибо, спасибо за все…

Вновь потекли слёзы, но теперь Маринка не сдерживала их и всхлипывала прямо у его уха, а старец смеялся, старательно скрывая дрожь в голосе, и снова гладил Маринку по голове.

— Ну будет, будет тебе, дочка, — приговаривал он, — небось не навсегда прощаемся. — И, ласково разомкнув маринкины руки, чуть отстранился, вытер её мокрые щеки и улыбнулся. — Иди, родная.
 
Он склонился, поцеловал Маринку в лоб и, развернув за плечи, легонько подтолкнул вперёд. Борво, немного растерянный, протянул ей руку, и сердце Маринки вновь забилось часто-часто, когда его большая ладонь сомкнулась вокруг её тонких пальцев. Он легко вскинул девушку в седло, сам вскочил следом и по-хозяйски обнял, прижал Маринку к себе одной рукой, другой чуть натянул поводья и тронул коня.

Маринка обернулась ещё раз глянуть на отца Ведислава, но за широкими плечами Борво его не было видно, а наткнувшись на гневный взгляд синих глаз, больше высовываться не рискнула и уставилась на убегающую вдаль узкую тропинку. Борво был рассержен, Маринка чувствовала это, но не могла понять почему. Неужели от того, что так тепло прощалась с отцом Ведиславом? Но ведь он и впрямь стал ей как отец. Сам Борво молчал, и молчание это было тягостным. Маринка чувствовала его дыхание на своём затылке, тепло тела за спиной, сильную руку, сжимающую её талию. И его напряжение, почти осязаемое. Оно давило сверху, становясь всё тяжелее, падало горячими каплями под мерную поступь коня, и в какой-то момент Маринка не выдержала.

— Борво, что случилось? — девушка обернулась и увидела, как удивленно поползли вверх его густые брови. — Ты сердишься на меня. Что я сделала?

Мгновение он смотрел на Маринку с явным изумлением, но сразу взял себя в руки, и взгляд синих глаз посуровел. Внутри него шла какая-то борьба, и хоть лицо казалось непроницаемым, глаза — честные, откровенные — не могли этого скрыть. И вновь в них появилась боль, как тогда, в их первую встречу, и Маринке подумалось, что вновь она тому причиной. Борво молчал, должно быть, не желая отвечать, и Маринка опустила взгляд и отвернулась, решив не настаивать.
 
— Ты не любишь меня, — вдруг выдал он, и тут изумилась Маринка. И растерялась — что на это ответить?
Она лихорадочно соображала, подбирая правильные слова, не в силах вновь посмотреть на него.

— Ты плакала, прощаясь с Ведиславом, будто я везу тебя на казнь, а не в наш дом. Будто я… — Борво осекся, его рука на маринкиной талии дрогнула, сжимая крепче. — Будто я захватчик, что силой забрал тебя из отчего дома.
 
В голосе его была такая горечь, что Маринка не выдержала — обернулась резко и заглянула в полные печали глаза.

— Борво, всё не так, — она почувствовала, как жар бросился в лицо, но не отвела взгляда. — Я иду с тобой по своей воле, и я… чувствую что-то, меня влечёт к тебе, — на этих словах, как Маринка не крепилась, всё же дрогнула и опустила ресницы. — Просто, мне нужно время. Ты должен понять.

Борво снова замолчал, а Маринка макушкой чувствовала его взгляд, но сама посмотреть на него ещё раз уже не смогла. Ей никогда ещё не приходилось говорить о своих чувствах, и было очень неловко, но при этом отчаянно хотелось утешить этого могучего мужчину — ее мужа, — хоть это пока и не укладывалось в голове. И объяснить, так, чтобы он понял, что она хочет всё вспомнить, хочет попытаться полюбить заново, вот только это не происходит в один миг. Маринка понимала, что Борво страдает, что, возможно, ждал, что всё будет по-другому, но вышло так, и нужно с этим примириться. Ей хотелось сказать ему всё это, но от волнения мысли смешались, и Маринка промолчала, боясь своей бессвязной болтовнёй сделать ещё хуже. И вдруг почувствовала его губы на затылке, теплое дыхание обласкало шею.

— Марушка… — выдохнул он у самого уха, и от сердца у Маринки немного отлегло — значит, он всё-таки услышал её.
 
Так захотелось коснуться, обнять Борво, прижаться… но Маринка не решилась. Лишь прислонилась к его плечу, в душе благодаря за понимание, и, услышав гулкие мерные удары сердца, прикрыла глаза, наслаждаясь удивительным чувством исходящих от Борво несокрушимой силы, спокойствия и надёжности.

Остаток пути оба молчали, хоть и ехали долго — видно, и Борво пока не знал, как себя вести. Маринке очень хотелось отвлечься, насладиться красотой леса, пронизанного яркими лучами поднимающегося всё выше солнца, весёлым щебетом птиц — всё это успело стать для неё привычным и любимым, — но она не могла. Мысли упорно крутились вокруг Борво и их жизни вместе. Что ждёт впереди, каким окажется их совместный путь? Он помнил и ждал много лет, но такая ли теперь Маринка, какой он знал её тогда? А она не помнила ничего, кроме нескольких штрихов, которые связывали её с прошлой жизнью. Маринка чувствовала силу любви Борво, чувствовала, как и в ней самой зарождается не испытанное доселе чувство. Их с Борво многое связывало на каком-то особенном, глубинном уровне, но сейчас, оказавшись рядом, оба понимали, что по сути друг для друга они пока незнакомцы. А значит, всё заново, для обоих, и кто знает, кому из двоих придется труднее.
 
О чем думал Борво всё это время, Маринка не знала. Но за дорогу он не сказал больше ни слова, только продолжал всё так же крепко прижимать девушку к себе, и, несмотря на одолевающие её тревожные мысли, сильная рука на талии, ощущение близости Борво успокаивали, давали чувство надёжности и защищённости. И только когда лес поредел и впереди показался просвет, Борво склонился к Маринке, прижался губами к её виску.

— Вот и наш дом, Марушка, — и придержал коня.

Перед ними, на сколько хватало глаз, расстилалось огромное море засеянных полей. А вдалеке, на холме, словно диковинный остров посреди зелени, возвышался город, вокруг которого, словно цыплята у ног наседки, разбежались невысокие домики пригородной деревеньки.

Борво пустил коня порезвее, видно, торопясь скорее оказаться дома, и Маринка в волнении смотрела, как с каждым шагом вырастает, приближается тёмная громада. Деревню пролетели в единый миг, и Маринка лишь успела заметить, как оборачивались удивлённо жители.

Городские ворота были открыты. Вороной конь влетел под своды, и стук копыт эхом отразился от толстых бревенчатых стен. Широкая прямая улица убегала далеко вперёд, и Маринка успела увидеть большую площадь, к которой спешили нарядно одетые горожане, но тут конь Борво свернул направо, живо проскакал между двумя рядами домов и остановился у высоких деревянных ворот.

Борво спрыгнул на землю, протянул к Маринке руки и помог девушке спуститься. Тяжелые створки дрогнули под сильной рукой, и Маринка с замершим сердцем шагнула за мужем. Большой добротный дом высотой в два этажа открылся взгляду девушки. Резные наличники и диковинная деревянная птица на коньке. Выступающее вперёд широкое крыльцо с гладкими перилами, а рядом — тонкая погибшая берёзка.

Маринка, в волнении не способная вымолвить ни слова, вслед за Борво поднялась по массивным ступеням и вошла в отворённую дверь. В сенях Борво задержался на миг, пристально глянув Маринке в глаза — словно перед последним рубежом, — сжал в своей её руку и шагнул в горницу.

Сухонькая женщина лет шестидесяти доставала из печи хлеб. Услышав вошедших, обернулась, охнула, торопливо сгрузила румяный каравай на стол и низко поклонилась.

— Здравствуй, матушка.

Маринка растерянно посмотрела на Борво — какая же она матушка? Но он только улыбнулся и отошёл к ведру с водой — зачерпнул и понёс деревянный ковш к губам. А Маринка всё же сообразила, что нужно поклониться в ответ.

— Здравствуйте, — ответила она и отвесила женщине поклон. И только успела подумать, кем она может приходиться Борво, как он, напившись, утёр усы и обернулся к ней.

— Тётка Бажена, меня никто не искал?

Тётка, наверное сестра матери, мелькнуло у Маринки в голове. И только тут девушка поняла, что она совсем ничего не знает о Борво. Она столько думала в эти дни, так волновалась, но ей и в голову не пришло расспросить отца Ведислава о жизни её мужа.

— Злат приходил, что-то про меч спрашивал, я не поняла, — ответила женщина, и Борво кивнул. Подошёл к Маринке, взял за руки и посмотрел в глаза.

— Я скоро вернусь, Марушка, — и, не дожидаясь ответа, пошёл к двери.
 
— Ну иди, матушка, присядь, — голос тётки Бажены заставил Маринку обернуться, и она увидела, что женщина улыбается, искренне и добросердечно. — Отдохни с дороги, а я тебя кваском угощу.
 
Она усадила Маринку возле окна, живо вышла в сени и тут же вернулась с запотевшим кувшином в руках.

— Вот, холодненький, — довольно сказала она, и Маринка улыбнулась, поддавшись ее обаянию. — Держи, Марёнушка, — она подала Маринке полную кружку, присела рядом и погладила девушку по руке. И, заглянув в её глаза, Маринка поняла, что Бажена всё про неё знает.
 
А кто ещё? И почему она раньше не подумала об этом? Что говорить людям, если спросят? Вопросы навалились горой, и Маринка занервничала ещё сильнее, чувствуя себя беспомощным котенком, оказавшимся в безжалостном водовороте. Что она знает об этой жизни? Как себя вести, что делать? И как ей не хватало в тот момент отца Ведислава — он бы помог, подсказал. Успокоил.

— Вы знаете меня? — спросила Маринка у Бажены, и женщина кивнула.

— Не думай пока ни о чем, дочка, — её глаза цвета тёмного янтаря были добрыми и понимающими, и Маринка почувствовала, как потихоньку унимается её тревога. Женщина права — не нужно спешить. Всё равно разобраться с собственными мыслями Маринке пока не под силу. — Попей кваску, — снова улыбнулась тётка Бажена, — и в баньку пойдем, попарю тебя, матушка.

Маринка окунула губы в ароматный напиток и с удовольствием сделала несколько глотков.

— Спасибо, — улыбнулась благодарно и вернула кружку Бажене.

Женщина живо поднялась, захлопотала, собирая на стол, но Маринка замотала головой — пустой живот уже скрутило в узел, но сейчас девушка не смогла бы проглотить и крохотного кусочка. Тётка сокрушённо вздохнула, но спорить не стала.

— Тогда в баньку? — спросила только, и Маринка кивнула. — Посиди чуток, я сейчас, — и вышла за дверь.

Оставшись в одиночестве, Маринка наконец смогла перевести дыхание — слишком волнительным выдалось это утро. Взгляд скользнул по бревенчатым стенам, по окнам, почему-то не прикрытым занавесками, по большой выбеленной печи. Маринка поднялась, коснулась рукой массивного обеденного стола, провела по чуть шершавой поверхности. Так хотелось вспомнить хоть что-то. Ноги сами понесли вперёд, и Маринка подчинилась внутреннему зову. Прошла к толстым фигурным столбам, что служили опорой и делили горницу надвое — большая светлая комната занимала весь первый этаж. Наверх вела широкая лестница, а за ней была еще одна печь, поменьше первой — должно быть только для обогрева. В углу стоял ткацкий станок, на лавке у окна — прялка и веретено. Маринка медленно проходила, внимательно осматривая обстановку — вдруг всколыхнётся какое воспоминание. Дотрагивалась до предметов, присаживалась на лавки, стоящие вдоль стен, но память не отзывалась. Горестно вздохнув, Маринка остановилась у лестницы, положила ладонь на гладкое перило, и прикрыла глаза — ничего, ни единого проблеска.
 
Так и застала её Бажена. И видно поняла — подошла тихонько и ласково обняла Маринку за плечи.

— Не кручинься, матушка, всему свой срок. Пойдём-ка лучше, я тебя попарю, — и с улыбкой потянула Маринку за собой.

Заднее крыльцо сбегало ступенями в большой крытый двор с распахнутыми настежь воротами. А за ними — большая лужайка, обнесённая высоким забором. Навстречу женщинам, завиляв мохнатым хвостом, кинулся здоровенный пёс, и Маринка шарахнулась в сторону, но тут же выдохнула облегчённо, увидев натянувшуюся следом массивную цепь.

— Не бойся, Марушка, это наш Палаш.

Пёс заскулил, провожая их взглядом, и Маринка обернулась и поймала взгляд умных карих глаз.

— Ну вот, — Бажена остановилась возле бревенчатой бани и посторонилась, пропуская Маринку вперёд. — Заходи, матушка.
 
В предбаннике тётка помогла Маринке раздеться — сама осталась в длинной белой рубахе — и распахнула дверь в мыльню. Натоплено было жарко, и у Маринки перехватило дыхание, едва она переступила порог. Бажена уложила девушку на лавку, окатила водой и принялась охаживать распаренным загодя веником. Маринка вытянулась блаженно и прикрыла глаза. Тяжёлые мысли плавились, утекали, как вода сквозь пальцы, и Маринка расслабилась, позволив себе не думать ни о чём — потом. Она слушала, как шлёпает по спине веник, как шипит воды, выплеснутая на раскалённые камни, и ждала той волшебной лёгкости, что на днях испытала в бане у отца Ведислава. Но отчего-то Маринке с каждой минутой становилось всё тяжелее. Воздух всё более раскалялся, и, казалось, давил сверху, в голове зазвенело, и будто тяжёлый камень лёг на грудь. Бажена, не замечая, что с Маринкой неладно, поддала пару, и девушка задохнулась жаром.

— Тётушка, — выдохнула Маринка, — на воздух бы мне.

— Жарко, милая? — тут же всполошилась Бажена. — Пойдём, пойдём скорее, а то как бы не упасть.
 
Она подхватила Маринку под руку, брызнула ей в лицо холодной водой. Но едва девушка поднялась, в предбаннике послышались шаги, и дверь распахнулась. Маринка ахнула, отвернулась резко, успев заметить, как жадно глянул на неё вошедший Борво.

— Бажена, пойди домой, я тут сам, — и, не глядя на тётку, стянул рубаху и штаны.

— Сынок, — робко возразила Бажена, — мы тут хотели…

— Иди, прошу тебя, — мягко перебил Борво и шагнул к Маринке.

Дверь скрипнула, и в то же мгновение Маринка почувствовала на плечах горячие ладони. Сердце, что уже и без того прыгало в груди, забилось ещё сильнее.

— Марушка, — выдохнул Борво у самого уха и прижался губами к маринкиной шее. Сдавил хрупкие плечи, укрощая неистовое желание, и заскользил по её рукам, что стыдливо прикрывали грудь. Огладил, успокаивая, сжал в своих тонкие пальчики и разомкнул объятие, отвел девичьи руки и коснулся груди.
Маринка чувствовала, как подкашиваются ноги, как кружится голова и вцепилась в ласкающие руки, чтобы не упасть.

— Борво… — пролепетала она, сжав его широкие запястья, — подожди…

Маринка попыталась обернуться, сказать… но тут Борво сам резко развернул её к себе, прижал, лишая остатков дыхания.

— Не бойся, Марушка, — прошептал, поняв её сопротивление по-своему, и прижался к губам.
 
Он целовал её жадно, изголодавшийся по любимому телу, по тихим вздохам и стонам, но чувствовал лишь, как Маринка обмякает в его руках. Она будто снова ускользала, ни единым движением не отвечая на его ласки, и Борво не понимал — тогда на поляне всё было не так, тогда она помнила, и тело её трепетало в его руках. А сейчас будто куклу он сжимает в объятиях. Борво растерянно отстранился, заглянул Маринке в глаза… и едва успел подхватить безжизненно осевшее тело. Голова Маринки запрокинулась, с лица в миг сбежали все краски, и воин, проклиная себя за торопливость и недогадливость, подхватил девушку на руки и стремительно вышел за дверь.