Петруха

               
     Когда ему было плохо, он просыпался в поту, мокрый, как мышь. Рядом, в ночной рубашке, как обычно, сидела жена и гладила его по плечу. Он опять воевал. И бой снился всегда один и тот же – когда в феврале сорок четвёртого от их отдельного противотанкового дивизиона 76-и миллиметровых орудий осталось неразбитым только его орудие. И живых – двое. Он – молодой двадцатидвухлетний сержант-наводчик и старшина дивизиона Остапчук.
Жена знала его сон наизусть и уже научилась заранее предугадывать, когда этот сон придёт. И всегда боялась, потому как знала, что за ним последует.
Утром он надевал свою старую выцветшую гимнастёрку без погон, с гвардейским значком и тремя нашивками за ранения на правой стороне, и двумя «Славами» и Отважной медалью - на левой.
Юбилейных медалей он не носил принципиально, говорил – погремушки, цацки.
Я, мол, по ним сразу определяю – кто в бою был, а кто по тылам отсиживался. И только на майские праздники прикреплял ещё одну медаль – « За победу над фашисткой Германией» - это святое.
В посёлке даже пацанва знала, если Петруха при параде – значит, опять воевал, и теперь дня на три выпадет из жизни.
Местные алкашики, да и просто выпивохи, тут же начинали роиться вокруг Петра.
Сначала, пока хватало денег, угощал он. Потом его. Строго три дня Петруха поминал навсегда оставшихся в том бою. Эти дни дома он не объявлялся. Бродил по посёлку, задирался с незнакомыми, целовался и плакал с друзьями.
И мужики и бабы поселковые Петруху жалели и не осуждали.
Начальство тоже закрывало глаза на его выкрутасы. Отвоюет – отработает.
Иногда только молодые милиционеры жизни не знавшие, пытались забрать Петра в вытрезвитель. Но друзья, а особенно мимо проходящие бабы всегда Петруху у них отбивали. Уж если одна разъяренная русская баба – сила великая, то, когда их с пяток – считай, танковая атака. И милиционеры от Петра отступились.
В восемьдесят втором к Петрухе на день рождения – ему шестьдесят стукнуло, приехал старшина Остапчук. Связь они с войны не теряли – но общались только письмами. Привёз с Украины горилку да сало знатное, толщиной в ладонь – друга порадовать. Старшина-то постарше Петра был, ему уж за семьдесят перевалило – но выглядел старик куда как бодро.
Пётр тогда, первый раз после войны, свой армейский китель надел, с погонами и полным иконостасом – ради друга. Сидел во главе стола орёл орлом. По правую руку от него – старшина, тоже при параде. Слева – жена. Далее сыновья с жёнами да детьми, друзья-товарищи, соседи. Дом ломился от гостей.
Петру было приятно. В разгар веселья, когда уже и песни запели, а кое-кто, бабы в основном, и в пляс пустились – к дому подкатили две чёрные «Волги». Райкомовские.
Мужики, что у крыльца курили, кинулись Петра звать. Но райкомовское начальство их тормознуло. А тут и военком подъехал. Пошептался о чём-то с райкомовскими да всем гуртом в избу и подались. Народ–то сначала и без внимания на них – ну, гости и гости, потом стало доходить – начальство пожаловало. Гармонь стихла. На тех, кто и без гармони пытался допеть – зашикали. Расступились, пропуская приехавших к столу.
Пётр, а за ним и старшина – встали. Секретарь райкома принял из рук военкома красную папку, подошёл к Петру.
- Уважаемый, Пётр Игнатьевич! Не стали уж мы тебя в день рождения в райком вызывать. Сами решили подъехать. Уж больно к месту, показалось, будет. Чтоб, значит, побольше народу узнало, какой ты есть. Мы ведь с большой радостью к тебе – награда тебя, кровью твоей завоеванная, нашла.
Пётр растерянно переводил взгляд с секретаря на военкома, с военкома на секретаря.
Во-первых, непривычно резало слух – Пётр Игнатьевич, он ведь привык, что все кругом – Петруха да Петруха, а тут Игнатьевич, вроде как и не к нему обращаются.
А во-вторых – какая награда? Он ведь всё, к чему представляли, получил. А если какая юбилейная – так и до юбилея очередного далеко.
А секретарь, вынув из красной папки какую-то бумагу, протянул её военкому: «Зачитай». 
Это был Указ от апреля, теперь уже очень далёкого, сорок четвёртого, о награждении сержанта Никитина Петра Игнатьевича орденом «Слава» первой степени.
Вот, значит, как – в марте-апреле они на переформировке были, потом в резерве стояли, видать это за тот февральский бой, когда они полтора десятка танков покрошили и сами полегли. Две-то «Славы» к тому бою у него уже были, да и за тот бой ему «Отвагу» вручили. Значит, представление на «Славу» наверх ушло да долго там и бродило. За один бой две награды – редкость великая, но бывает. Видать, кто-то в штабе армии решил, даст фронт третью «Славу» - не даст, а за такой бой без награды нельзя. «Отвагу», что в их силе было, и дали.
Секретарь достал из кожаного портфеля алую коробочку, открыл её. На атласной подушечке лежал желтоватого металла орден.
«Слава» первой степени.
Потом поднял коробочку над собой и показал орден всем.
Загомонили-заголосили радостно мужики и бабы, и, оттирая начальников в сторону, полезли целоваться с Петрухой. Секретарь только что и успел прикрепить «Славу» рядом с двумя другими. Но Петруха орден снял, вложил звезду ордена в стакан с водкой, колодку на край стакана. Обнял старшину и выпил…
Гуляли в тот день долго. Райкомовские с военкомом пытались к вечеру уехать – да кто их отпустит, тем более что и секретарь и военком сами войну прошли. Таких великих наград у них не было, но цену этих наград они знали.
Через четыре года Петрухи не стало.
Полным кавалером ордена «Слава» ушёл он навсегда к ребятам из своего противотанкового дивизиона.
Закончился его бой…