Гипоксия

Жизнь интересная штука. Ее повороты и изгибы непредсказуемы, а фантазия бесконечна. Она порой создает сюжеты, которые никогда в голову не придут даже самому выдающемуся сценаристу.
Я лежу на траве, подставив тело теплым лучам солнца, и смотрю в бездонную голубизну неба. Вокруг меня летает огромная бабочка и пытается приземлиться на нос. Я с замиранием сердца жду, когда она наконец сядет, боясь пошевелиться, и рука уже напряженно ожидает подходящий момент, чтобы схватить это прекрасное создание, не помяв очаровательные крылышки.
Вдалеке раздаются крики. Меня зовут по имени, и я поворачиваю голову в ту сторону, откуда доносится звук. Бабочка испуганно улетает. Ребята машут мне руками. Я лениво встаю и иду к ним. Инструктор пришел с жеребьевки и сообщил, что нам выпала 4А Чимтарга. Это самая высокая гора района и я вижу, как лица у всех светятся радостью.
-Сколько она? – пристаю я с вопросами.
-Почти пять с половиной тысяч, - с гордостью сообщает инструктор.
Я осматриваю окрестности, но вокруг нас не видно снежных шапок, только крутые скальные отроги.
-И где она? – не унимаюсь я.
Инструктор водит по воздуху руками в неопределенном направлении, что должно, наверное, означать «где-то там».
Мы уходим собираться, на утро нам выходить. Всего нас четверо – две связки. «Деды» – Сергей с Вадимом, которым уже за тридцать и они чувствуют себя умудренными опытом и смотрят на нас с Андрюхой – «молодняк» свысока.
Выход после завтрака. Мы медленно ползем часа четыре до Куликалонских озер, отдыхаем, любуясь как снежные шапки Марии и Мирали отражаются в неестественной голубизне озер, и двигаемся дальше. Часа за два-три поднимаемся на высоту 3700 – перевал Алаудин и не спеша спускаемся вниз к Алудинским озерам. Здесь у нас отдых и обед. После обеда мы двигаемся дальше в сторону Мутных озер. За время обеда, уставший от такого дальнего перехода, еще не акклиматизированный организм не успевает отдохнуть. Я тащусь последней, еле переставляя ноги по узкой каменистой тропе, проклиная солнце, палящее мою голову, дальний переход с тяжелым рюкзаком, в очередной раз обещаю все бросить, завязать с альпинизмом и ездить отдыхать как все нормальные люди - на море.
К ночевкам приходим уже часам к шести. Солнце скрылось за горным хребтом, и лужи, образованные горным ручейком, по краям прихватила тонкая корочка льда. Есть не хочется. С трудом вталкиваю в себя пару ложек ужина и заваливаюсь спать. В голове шумит и сон не глубокий. Резкий свет в глаза прерывает его, и я недовольно смотрю на Андрюху, светящего мне в лицо фонариком.
-Ты чего? – недовольно бормочу я.
-Вставай, выходим уже, поесть не успеешь.
-Как выходим? – у меня ощущение, что мы только легли. Я осматриваю палатку, действительно никого кроме меня нет. Медленно и нехотя встаю. Снова зарекаюсь, ходить в горы и иду завтракать. Есть не хочется, но нужно что-нибудь проглотить. Я беру кусок сыра и запиваю его чаем.
-Каши поешь, - говорит Андрюха, - я тебе оставил.
Видя мое перекошенное лицо и буркнув «как хочешь», он доедает кашу прямо из котелка.
Деды уже ушли, мы закрываем палатку и двигаемся следом. Мокрые камни за ночь покрылись коркой льда, и я иду, спотыкаясь, по едва различимой в ночи, тропе. Вскоре тропа уходит резко вверх, и мы медленно ползем в гору. Усталая и не выспавшаяся, я даже не замечаю момента, когда восходит солнце. Мы выходим на снег, и, пока еще прохладно и он не раскис, бодро шагаем вверх. Заметно теплеет. Снег становится рыхлым, и мы все глубже и глубже в него проваливаемся. Вскоре мы просто плывем в нем по пояс. Еле живые мы выходим на перемычку. Деды курят и нервно переговариваются. Вадим сообщает нам, что Сереге плохо и что они подождут нас здесь, поставив палатку, предлагая сходить нам на вершину  вдвоем. Мы немного отдыхаем, оставляем рюкзаки и двигаемся месить снег дальше. Я иду первая, но силы быстро кончаются, и я пускаю Андрюху вперед. Он категорически отказывается. Снег очень глубокий. Я падаю, подминая его своим весом, встаю на карачки, снова падаю. Наконец силы меня покидают, и я просто лежу, в надежде, что Андрюха меня сменит. Но он просто ложится рядом. Я снова встаю и продолжаю барахтаться дальше, проклиная в душе Андрея последними словами. Наконец, сугробы заканчиваются, и мы выходим на предвершинный гребень. Об этом нам сообщает ветер, сбивающий нас с ног. Мы идем рядом, собрав веревку в кольца, внимательно смотря под ноги, чтобы не наступить на снежный надув и не улететь вниз. Обессиленные мы падаем на вершине в снег и лежим, даже не любуясь красотами вокруг себя. Я вспоминаю, что оставила фотоаппарат в рюкзаке, но у меня нет даже сожаления. Нет ни сил, ни желания чего-либо снимать. Лежать на снегу под шквальным ветром холодно. Нужно спускаться вниз. Мы осторожно идем обратно, стараясь придерживаться своих же собственных следов. Но ветер их уже практически занес, и мы двигаемся медленно и осторожно. Наши глаза пытаются отыскать дедов. Но палящее солнце и сильный ветер мешают нам это сделать. Мы все ближе и ближе к перемычке, но ребят нет. Наконец мы находим то место, где мы оставили рюкзаки. Рюкзаки на месте, они аккуратно связаны и привязаны к ледобуру. В рюкзаке я нахожу мешок с перекусом и немного чая. Мы садимся, отдыхаем, едим, обсуждая непонятное нам поведение наших ребят.
-Ну, сейчас немного полежим позагораем, - говорит Андрюха и падает в снег, подставляя лучам солнца, закутанное в капюшон от пуховки и намазанное кремом лицо.
Я тоже падаю в снег и даже закрываю глаза. Но даже с закрытыми глазами, я вижу как солнечный диск медленно, но неуклонно снижается.
-Надо идти, говорю я, не открывая глаз, успокаивая себя тем, что вниз идти легче.
Андрюха молчит.
-Ты что молчишь, - спрашиваю я, - уснул что ли?
Я лениво сажусь и открываю глаза. Да солнце уже низковато. Мои часы показывают четыре, и внутренний голос повторяет, как заведенный игрушечный попугай: «валить надо».
Андрюха лежит с открытыми глазами, сняв очки, но на мои слова не реагирует. Я зову его по имени, но он снова не отвечает.
-Ты чего? – я начинаю злиться.
Тишина. Я подхожу ближе и кидаю ему снег в лицо. Его ресницы смаргивают снежинки, попавшие в глаза. Я кидаю еще и еще.
Его рука поднимается и осторожно протирает лицо.
-Вставай.
Он продолжает лежать.
-Давай, давай вставай, пойдем - говорю я, пиная его ногой.
Он не реагирует. Я бью сильнее, он поворачивается на бок и продолжает лежать. Еще удар. Мой ботинок отчаянно колотит его по спине, он опять переворачивается, но снова не реагирует.
Я наклоняюсь поближе и смотрю внимательно. Он лежит, ровно и спокойно дыша, его взгляд безразличен и отрешен. Моя рука наотмашь выдает увесистую оплеуху. На Андрюхином лице остается красный след, он отворачивается, но не встает. Еще, еще, еще – я чувствую, как начинает гореть моя ладонь, и легкие судорожно вдыхают разряженный воздух. Андрюха крутит головой и поднимает руку, пытаясь закрыть лицо от ударов. От бессилия и отчаяния я падаю в снег и, тяжело дыша, напряженно соображаю, что делать. Я отвязываю рюкзаки и складываю их в один. Мои глаза с надеждой смотрят в небеса. Солнечный диск цепляется своим нижним краем за снежные шапки гор, окрашивая их в причудливые золотисто-кремовые тона.
Выплеснув всю свою злобу на Андрюхино лицо, я пытаюсь сообразить, что делать. Палатки у нас нет, рации тоже, деды, стараясь облегчить нам спуск забрали ее с собой. Мы находимся на высоте пять тысяч метров. Холодная ночевка, это однозначно смерть. Значит нужно спускаться. Но как? Я надеваю рюкзак и тащу Андрюху за капюшон. Мои ноги вязнут в снегу, и я падаю. Еще попытка. Еще. Нет, я понимаю, что так я его далеко не утащу. Я пристегиваю к нему веревку еду вниз, оставляя за собой желоб в раскисшем снегу, и тащу по нему Андрея. Склон крутой мы медленно съезжаем к скальному выступу. Я снова колочу Андрюху по лицу в надежде, что он очухается, но он продолжает смотреть на меня с тупым безразличием. Отдышавшись, я снова волоку его вниз. Мой взгляд с мольбой смотрит то на небо, то на Андрея. Но ни тому, ни другому нет дела до моих молитв. Оба взирают на меня с полным безучастием. Солнце скрывается за горным хребтом, а Андрюха продолжает лежать на снегу.
Резко холодает и все погружается в полумрак. Покрывшийся ледяным панцирем, снег скользит и мне больше не нужно рыть траншею. Но веревка путается и цепляется за замерзшие комья снега. Наконец я окончательно выбиваюсь из сил, снимаю рюкзак и ложусь на снег. Мне уже все равно. Я вижу, как синеет небо над головой, и слышу, как внизу подо мной шумит вода. Холод начинает забираться ко мне под пуховку, и я перестаю чувствовать пальцы на ногах. Но мне уже все равно. Где-то на горизонте зажигается первая звезда. Я думаю о том, что можно загадать желание, но мне уже ничего не хочется. Краем глаза я вижу, как ворочается от холода Андрюха, потом потихоньку выпрямляется и принимает горизонтальное положение. Я с интересом наблюдаю, как он отстегивает от себя и сматывает в бухту веревку, кладет ее в рюкзак и, закинув его за спину, быстрым шагом направляется к тропе.
Я медленно встаю, наблюдая за безмолвно исчезающей в темноте ночи, фигурой. Я иду следом, осторожно переставляя ноги в сгущающихся сумерках.
Свет от фонаря бьет мне прямо в глаза. Андрюха стремительно орудует ложкой, опустошая содержимое кастрюли. Серега машет мне из палатки рукой. С ними наш доктор, по видимому, Сереге было совсем плохо. Ребята смотрят на меня с улыбкой и протягивают чай.
-Ну что, жива? – спрашивает, улыбаясь, Андрюха, облизывая ложку.
Я замираю в легком недоумении.
-Я уж думал, мы там заночуем на тропе, - говорит Андрюха с легким укором, встает и отдает мне рюкзак.
Я сажусь и смотрю на ребят. У них спокойные веселые лица.
-Горняжка, - констатирует доктор, - по-научному называется гипоксия.
-У меня горняжка?- спрашиваю я, смотря Андрюхе в глаза и замечая веселые огоньки, которые играют в его зрачках.
-Не у меня же, - весело отвечает он, и ребята смеются.
Я ничего не понимаю. Мой разум ищет, увиденному, объяснения. Он теперь будет делать вид, что ничего не произошло?
-Ты что, ничего не помнишь? – удивленно спрашиваю я, еще не остыв от приступов пережитой к нему ненависти.
-Все помню.
 И Андрей спокойно, логично и вероятно повторно, судя по реакции ребят, излагает свою версию произошедшего. Которая сводится к рассказу о том, как я еле шла, спотыкалась, падала, подолгу отдыхала, а он все время ждал. И уже когда дошли до тропы, так замерз, что взял рюкзаки и перестал останавливаться.
-А что у тебя с лицом, Андрей, - спрашиваю я, желая уличить его во вранье.
Андрей трогает лицо руками, а доктор светит на него фонариком. Все его лицо в кровоподтеках, которые уже припухли и хорошо заметны. Доктор протягивает Андрею зеркало, тот рассматривает себя и недоуменно жмет плечами. Воспользовавшись наступившей паузой, я рассказываю свою версию произошедшего. Андрей не верит и мотает головой. Но объяснить, откуда у него ссадины на лице он не может. Четыре пары глаз с немым вопросом устремляются в сторону доктора.
 Тот тянет тягучее вступительное «ну», дирижирует руками и произносит, словно магическое заклятие, которое все нам должно объяснить:
-Гипоксия!