Забыть Лилс Уилсон. Глава 8

Патрик и я выходим из кабинета биологии (скорее вываливаемся) и подходим к его шкафчику, чтобы он смог оставить свои книги. Я внимательно слушаю его рассказ о том, что происходило в пятницу, после моего взрыва эмоций на занятиях у мистера Линча. Я смеюсь –точнее сказать ликую в душе– потому что смогла на самом деле удивить старика: он молчал в задумчивости в течение нескольких минут после моего ухода. Я хлопаю в ладоши и сжимаю кулаки, поднимая руки в воздух, выкрикивая:

— Да! Да! Мне удалось! Наконец-то старик...

Мрачный приход Ханны буквально разбивает –обрывает на полуслове– мою радость. Я вжимаюсь плечом в соседний от Патрика шкафчик, пока Ханна останавливается напротив меня, обращаясь к Патрику, который пока её еще не заметил, и копошится на своих полках.

— Вот твое задание!

Патрик вздрагивает от неожиданности и оборачивается, сразу же настраивая себя на волну угрюмого настроения моей лучшей подруги. Бывшей лучшей подруги. Да, наверное, все же бывшей лучшей подруги.

— Практическая работа сама себе не сделается, — произносит она, протягивая Патрику какие-то записи, и при этом она улыбается. Причем не наигранно, не театрально, а улыбается настоящей улыбкой. Словно она тут же меняет свою тактику. Она улыбается и, кажется, что нервозность Патрика растворяется в моей печали, которую, конечно же, никто не замечает.

И я чувствую укол ревности. Ревности, что моя лучшая подруга полностью игнорирует меня. Ревности, что моя лучшая подруга когда-то точно так же улыбалась мне.
Я удивленно вытаращиваюсь на Ханну, не понимая, почему её настроение так быстро переменилось.

— Патрик, — говорит она хоть, несмотря на улыбку, в её голосе засела злоба. — Можешь передать своей подружке, чтобы она перестала на меня пялиться.

— Ханна... — предупреждающе начинает он, а я поспешно отвожу от нее взгляд –отвожу взгляд подчиняясь ей и при этом чувствуя себя слабой– рассматривая свои синие туфли на тракторной –как называет их мой папа– подошве. В своем гардеробе я нашла бесчисленное количество обуви «Док Мартенс».

Я рассматриваю свою обувь, не обращая внимания на то, как Ханна озлобленно защищается перед Патриком и, бросив последний выпад, уходит дальше по коридору.

А я вспоминаю нашу дружбу. Мы были непобедимой тройкой. Мы били неразлучны.
Помню, как волновалась в средней школе при мысли, что в старшей школе наши пути разойдутся только потому, что мы выберем себе разные предметы. Я боялась, что мы заведем себе на уроках новых друзей и будем тусоваться с ними даже на переменах, а потом будем проходить мимо друг друга в столовой, отворачивая голову в сторону засмотревшись на что-то или просто смотря в пол, вместо того, чтобы поздороваться или хотя бы кивнуть в знак приветствия.

Я помню наш смех. Наши шутки, конечно, были странными. Мы смеялись над тем, что понимали только мы втроем. Мы могли идти по улице и начать смеяться с футбольного мяча, делясь друг с другом идеями, чем мяч мог оказаться в прошлой жизни. Мы сидели на полу комнаты Ханны –мы всегда сидели  на полу, у нас были специальные подушки и каждый раз, снимая обувь в прихожей я говорила, что мое место посередине, а потом расталкивая всех, отталкивая Ханну и Адама неслась по лестнице наверх; они каждый раз говорили мне, что это и так понятно, потому что мы столько раз бывали у Ханны, что эти места уже стали чем-то само собой разумеющимся, стали традиций. стали Нашей традиций– рассказывая друг другу свои секреты. Мы проводили пятничные вечера втроем, заказывая пиццу и смотря фильмы и сходя с ума, в то время как остальные наши одноклассники уже начинали ходить на первые свидания и получать первые поцелуи. Ханна спрашивала, почему у нас никого нет. Почему у Адама нет девушки, а у нас с ней нет парней? Адам толкал её в плече, забрасывая себе в рот горсть попкорна, а я, смеясь отвечала, потому что мы сидим как ушлепки смотрим странные фильмы и поем песни.

Однажды, когда я как всегда, снимая обувь в прихожей Ханны сказала, что я сижу посередине и побежала наверх, и Адам бросился меня догонять и мы, толкая друг друга и подставляя подножки, добрались почти до последней ступеньки,когда я толкнула его так, что он упал. Я жутко испугалась и начала кричать Ханне, чтобы она быстрее бежала сюда. Пока я кричала не своим голосом, зовя Ханну а она кричала мне в ответ, спрашивая что у нас там происходит, я пыталась растормошить Адама, расталкивая его –как мне показалось– бездыханное тело. Но вскоре Адам открыл глаза, смеясь и бросился сорвиголовой –скорее Флэшем, а не Дэрдэвилом– в комнату и занял мое место. Я дулась на него весь вечер, не разговаривая с ним.

Сейчас это кажется мне таким смешным, но думаю, что все равно обиделась бы на него, если бы он сделал бы даже там сейчас. Но он не сделает, потому что мы больше не лучшие друзья.

Он был нашим героем. Когда мы были помладше, он был нашим маленьким Кеном, а мы играли с ним в Трансофрмеров и наряжались в белый халат, изображая из себя доктора Конроса, в то время как Адам был Человеком Пауком.

Сейчас я понимаю, что мы были действительно странными. Странными детьми и странными подростками. Мы смеялись, называя себя полноправными членами младшей лиги неудачников.



Я подбегаю к барной стойке в «М.М.», выгружая на Патрика все сделанные заказы.

— Два классических холодных чая с имбирём за столик в левом углу. Клубничный смузи за столик третий от центра справа. Тосты с яблочным джемом, кофе со сливками и бокал апельсинового фрэша мистеру и миссис Хэндлэйд...

— Стоп! Кто такие мистер и миссис Хэндлэйд? — хмурится Патрик, загружая апельсины с соковыжималку.

— Ты чего? — взмахиваю руками корча удивленное лицо. — Пожилая пара, которая посещают нас уже не первый раз. Сидят всегда за первым столиком у окна. Женаты сорок семь лет. Он кстати, был военным в свое время. А она учительницей математики, но разве это не романтично? А познакомились они, когда...

— Хорошо. Дальше, — просит Патрик, не отрывая свой взгляд от апельсинового сока.

— Что дальше?

— Заказы.

— А, точно. Прости. Просто они такие милые. Поверить не могу, что они вместе так долго и так много...

— Лилс, не начинай, — произносит он таким тоном, будто пытается меня образумить.

Я улыбаюсь одним уголком губ, рассматривая заказы посетителей в маленьком блокноте на скрепках.

— Для столика в правом углу, ну который второй у окна, фруктовый салат и мятный чай, — произношу я, кривясь на последних словах.

Патрик понимающе улыбается: я терпеть не могу мяту.

— А для девушки в красном кардигане...

— Ты различаешь её по кардигану?

— Это очень красивый кардиган. Ты просто его не видел. Для нее омлет с укропом и черным перцем.

— Хорошо, блюда передам на кухню, а напитки за мной.

Я отрываю листок из блокнота и протягиваю его Патрику.

— Как дела? — спрашиваю у него, облокачиваясь на барную стойку, и исследую глазами зал.

— Хорошо. А у тебя?

Звук работающей кофемашины заставляет меня повысить голос.

— Все круто. Поедешь со мной на дворовую распродажу в следующие выходные?

— Где?

— В пригороде. Если выедем в семь, то сможем быть там уже к девяти, — произношу медленно, рассматривая его реакцию.

— Ничего себе пригород, — присвистывает Патрик.

— Ты в доле?

— В доле? — уделяется он, приподнимая бровь, лишь на мгновение поднимая голову от сливок, которые наливает в кофе.

— Старик умер несколько дней назад, и родичи будут продавать вещи, — воодушевленно произношу я.

— И что ты думаешь найти?

— Что-то винтажное и плюс пару винила.

— Оооо... — Патрик стонет, изображая на лице наигранную боль, когда колокольчики у входа оповещает о новых посетителях и я тут же подскакиваю с места, подхватывая меню и показывая трем молодым девушкам –которые бросают на Патрика, полностью сосредоточенного на своей работе и ничего не замечающего вокруг, заинтересованные взгляды– свободные места.

Позже я, раздавая заказы, блуждая в лабиринте столов, смотрю на Патрика вопросительно, и он кивает, поднимая ответ большой палец левой руки.



— Я рад всех вас видеть! — выкрикивает мистер Линч во вторник, когда я прихожу к нему на урок, надеясь, что мы не будем вспоминать то, что случилось на прошлой неделе. — Трусиха, рад, что ты снова с нами. Когда захочешь устроить дебош в следующий раз, пожалуйста, впиши свое имя в график. Нынче у нас очень загруженные дни. К тому же на этой неделе записан Мэтт. Верно, храбрец?

Я не могу не уловить иронию в его словах, поэтому подыгрываю старику.

— Только, чур, я следующая после Мэтта. У меня еще много тем для диверсией, а то и гляди революцию затеем.

— Не думал я, что похож на президента Сноу.

Класс смеется, а мистер Линч ликует.

— Не думал, что вы читали «Голодные Игры», — говорит Дэйв –он сегодня опять в очках– сквозь смех.

— А может... — только начинает мистер Линч, но Патрик тут же пресекает его попытки на корню.

— Нет, мы не будем вас называть президент Сноу. Вам не кажется, что это немного дико, учитывая, скольких людей он убил.

Вообще-то если вдуматься, то мистер Линч идеальный президент Сноу с запятнанными рукавами и количеством жертв на руках. Это все в переносном смысле, разумеется.

— Чертовски жаль. А я уже вздумал отрастить себе бороду.


— Становимся все в ряд, начиная со сцены. Друг за другом.

Я оказываюсь, зажата между Энн и тем–который–не–дерево Буком.

Когда мы познакомились. Или лучше сказать, что я с ним познакомилась, потому что он и так был со мной знаком. Я спросила:

— Бук, как род широколистных деревьев?

Парень рассмеялся, и я почувствовала смущение, потому что, наверное, его спрашивает об этом каждый при знакомстве.

Бук –сдается мне что это не его настоящее имя, но почему все его так называют– чернокожий парень всегда одевающий одну и ту же футболку на все занятия с мистером Линчем. Сначала, я думала, что может, у него просто нет другой одежды или, наоборот, у него много одной и той же самой одежды, но я часто вижу его в школьном коридоре в день, когда у нас нет театральных занятий, и его футболки меняются цветом, надписям и иногда сменяются рубашками.

Но он всегда одет в серую футболку с черной надписью: «Вы, ребята, едете, чтобы куда-то добраться, или просто едете?».

Я каждое занятие перечитываю надпись на его футболке, сама не знаю почему. Возможно, на подсознательном уровне мне кажется, что именно на следующем занятии надпись на его футболке измениться. Или же мне кажется, что именно на следующем занятии я пойму прикол. В смысле, надпись крутая, здесь я не спорю. Но никто просто не делает странную надпись на футболке (кроме тех чудаков, которые действительно делают странные надписи на футболках, а проходящие мимо пытаются осознать эту надпись и внедриться в голову незнакомца, чтобы создать иллюзию, что прочитав и поняв цитату на футболке, вы понимаете самого незнакомца) без умысла. В этой надписи кроется тайна. И мне даже кажется в некоторые мгновения, что я понимаю её, но потом мыльный пузырь моего понимания лопается. Я тону в вопросах.

— Это цитата из какого-то фильма? — однажды я спросила у Патрика в середине занятия, кивнув на Бука, который стоял на сцене.

— Я не хочу тебе говорить.

— Почему это? Ты мне не доверяешь? — спросила я, шутя, загадочно улыбнувшись.

— Потому ты точно знаешь ответ на свой вопрос.

И тогда я добавлю это в еще один пункт того, что злит меня в Патрике Блубэри. То, что он каждый раз говорит о моей привязанности или знанию того или иного предмета, но при этом не отвечает. Почему он так уверен в том, что я всю вспомню?

— Птицы. Вы все птицы! — вскричал мистер Линч впереди.

Что?

Я вытягиваю голову, наблюдая за учителем поверх плеча Энн.

— И где же Хичкок? — спрашивает Патрик, стоя впереди.

— Дэйв, аист!

— А почему это я аист?

Замешательство Дэйв длится лишь несколько секунд, а потом он начинает прыгать на одной ноге, издавая при этом нечеловеческие звуки, которые по идеи должны напоминать аиста. Он допрыгивает до входа в зал под хохот и хлопот учеников (даже дряхлый старик смеется!), а потом, остановившись и поклонившись обычным шагом, возвращается в конец очереди.

— Лина, воробей!

Лина приседает и припрыгивает пища при этом.

— Алекс, ворона!

— Кар-кар-кар!

— Энн, голубь!

— Павлин, Трусиха!

Я выпячиваю свой зад, поднимаю высоко подбородок и под смех прохожу свой путь.

— Кукушка, Бук!

— Журавль, Джо.

— Дятел, Эштон

— Колтон, петух.

— Надеюсь, что это вы меня не оскорбили!

Мистер Линч лишь пожимает плечами, а Колтон начинает кукарекать.

— Пингвин, Он!

Патрик странно прижимает руки к телу, пытаясь показать, что это крылья и при этом проходит на не согнутых ногах. Мы смеемся, пытаясь скопировать его движения, и я хлопаю громче всех.

— Сойка, Мэтт!

— Цапля, Марго!

— Эйден, атлантический тупик.

Эйд лишь удивленно смотрит на старика, а секундой позже заходится бегать по всему залу, взмахивая руками, веселя всех и издавать странные звуки.

— Принимается, Эйден. Попугай ара, Дэйв!

— Еще раз? — стонет наигранным голосом Дэйв, но послушно начинает бегать по классу, веселя всех.

— И на последок! Ласточка, Джо.

Девушка послушно исполняет роль, взмахивая своими «крыльями».

Я чувствую такой прилив адреналина, что вклиниваюсь между Энн и Буком и обвиваю их плечи руками, и мы вместе смеемся.

«Вы мне нравитесь! Вы такие крутые», — хочется закричать мне. Но  молчу, медленно пьянея от безумия, что разливается по моим венам вместо крови.



— Ты будешь со мной разговаривать? — спрашиваю у него, смотря в окно его машины, пока он везет меня домой после занятия у мистера Линча.

— Конечно. Мы же сейчас разговариваем, — говорит Патрик, не отрывая взгляд от дороги.

— Перестань, ты знаешь, о чем я говорю.

Он молчит, продолжая следить за дорогой.

— Мой отец умер через полтора года после того, как умер твой дедушка.

Он молчит в течении длительного времени, и я думаю, что ему просто надо время, чтобы собраться с мыслями. Но когда я поворачиваю голову в его сторону, Патрик полностью сосредоточен на дороге и весь его вид и поведение говорят, что разговор окончен.

— Как он умер? — спрашиваю я, не желая отходить от темы.

— У твоего дедушки был рак.

— Что? Быть того не может...

— Долгое время никто ничего не знал...

— А как же химиотерапия или прочие лекарства, я не знаю...

— Рак обнаружили почти на последней стадии. Генри удалось долгое время скрывать это от всех, а потом стало слишком поздно.

— А твой отец?

— Обширный инфаркт сердца. Он ссорился с мамой из-за какой-то ерунды. Они кричали друг на друга так, что мне пришлось сделать телевизор в гостиной на максимум, чтобы Мира этого не услышала. Потом он ушел в ванную и закрылся там. Она кричала ему через дверь, а позже через полчаса или больше попросила выбить меня дверь, потому что он не отвечал, и маме казалось, что она услышала сильный стук, как будто что-то упало.

— Ты говоришь, что мой дед...

— Лил, я знаю, что тебе не терпится все узнать, но ты понимаешь, что тогда от этого не будет толку.

— Оставаясь в неведении, я чувствую себя какой-то героиней книги или фильма. Я словно...

— Словно, кто?

— Я не помню. Но я точно она.

Он смеется.

— О чем ты говоришь?

— Я не могу вспомнить. Это какая-то книга. Боже, я не помню. Я помню, но не помню. Что-то с ...

— Хочешь, можем заехать в книжный?

Я отрицательно качаю головой.

— И что я им скажу? Ну, книга, в общем, называлась... не помню как. Сюжет разворачивается вокруг... не помню чего. Но я точно уверена, что чувствую себя как главная героиня. Смена темы.

— Как у тебя дела с Финном?

— Почему это тебя так интересует? И кстати, у нас все хорошо.

— Просто любопытство. Как прошло свидание?

— Свидания прошли хорошо, — от Патрика не увиливает то, что я сказала свидания в множественном числе. Его руки крепче сжимают руль.

— Вам ребятам он не нравится, да?

— Ребятам? — улыбается Патрик. — Мы терпеть его не можем.

— Но ничего не поделаешь, потому что он мой парень.

Впервые сказав это, я чувствую горечь во рту, хоть и не понимаю чем это связано.

— Знаешь, что ты говоришь в этих случаях?

— Откуда я знаю?

— Ты всегда говоришь, что если про это нельзя написать сонату, то это не стоит потраченного на него времени.

— Я так не говорю.

— Нет, говоришь, — настаивает он, бросая спичку в бензин моего раздражения.

— Как же ты не можешь понять, Патрик, что это была не я! Это была я прошлая.

Он молчит, сохраняя спокойствие, и это нервирует меня больше всего. Мне хочется удрать его, чтобы он проявил хоть какие-то чувства.

— В конце концов, какой бы, прошлой или настоящей, ты не была – это все равно ты.



Первое что я делаю, когда поднимаюсь в свою комнату. Достаю все книги со своей книжной полки расположенной возле рабочего места. Так же аккуратно перекладываю стопку книг, которые стоят возле окна –стопка действительно достаточно высокая – выше чем мой прикроватный столик – перекладываю их к другим книгам. Потом устраиваюсь на полу в окружении книг и начинаю свое расследование.

После часа чтения сюжета на обратной стороне обложки и поиска более большей информации о книге в интернете и складывания книг в две стопки. Первая – те книги, которые отправляются на книжную полку, потому что у меня ни малейшего желания их сейчас читать (или же наоборот, я чувствую, что еще не готова прочитать ту или иную книгу). Вторая – книги которые снова образуют высокую стопку и именуются книгами, которые меня заинтересовали. Я уверена, что на протяжении этих трех лет я прочла их уже, и возможно, что, даже читая их, я вспомню не только некоторые детали, а и вспомню свои ощущения или кульминацию книги.

Раскладывая книги по местам, я понимаю/вспоминаю. Я вспоминаю/понимаю о какой книге я пыталась рассказать Патрику.

«Прежде чем я усну» Си Джей Уотсон.

Я помню только главные обрисовки сюжета, такие как, что у Кристины амнезия. И ее мозг способен удержать информацию только в течение одного дня. То есть завтра она опять ничего не будет помнить. И так уже на протяжение двадцати лет.

Я провожу рукой по обложки книги. Обложка немного жутковатая, но это не мешает мне вспомнить, что я была очень увлечена и обескуражена этой книгой.

Переставляю маленькое кресло, которое использую как стул для своего рабочего стола, к окну и начинаю незамедлительно читать.



Когда я прихожу на угол Третьей и Седьмой Авеню, Финн уже ждет меня.

На нем рубашка из чистого хлопка. И когда он смеется, я задерживаю свой взгляд на ямочке на его подбородке. Я засматриваюсь на ямочки у Финна на щеках, и быстро отводя взгляд, надеюсь, что не покраснела. Он смеется и, кажется, этот звук, отталкиваясь от моих ребер, заставляя мое сердце биться быстрее.

Его руки на моей талии заставляют мои органы гореть. Я, сгорая, сильнее прижимаюсь к нему.

Финн провод пальцами у меня по щекам, обхаивая мое лицо за подбородок. Его глаза слишком светлые. Я тону в цвете.

Финн переплетает наши пальцы вместе, и я чувствую это. Это чувство словно я живая. Словно я  и вправду могу существовать. Словно я могу быть кем-то другим кроме самой себя.

Не той неудачницей не умеющей водить машину. Не той уродиной, на которую мне приходится смотреть каждый раз в зеркало (лицо которой смотрит на меня каждый раз из зеркала). Я могу быть той обычной собой идущей за руку с симпатичным парнем.

Но ты ли это? Спрашивает мой внутренний голос. Я игнорирую все, кроме ощущения его руки держащую мою.



Вооружившись ножницами, я ставлю стул, принесенный с кухни возле стола, и взбираюсь на него. План прост: снять все воспоминания со стен. Я не могу уничтожить все напоминания о прошлой жизни –звучит так будто бы я переродилась– потому что тогда бы мне пришлось закрасить все салатовые стены, которые бросаются в глаза, но я не сдаюсь: обхожу в обход.

Я снимаю со стены все, до чего не могу дотянуться, а потом расчищаю место на столе, и, поставив стул на стол, используя последний как точку опоры, взбираюсь на него и снимаю все, до чего не могу дотянуться. Складываю фотографии, повторно разглядывая счастливые лица на них, природу и просто забавные ситуации, воображая или вспоминая, но больше додумывая, что могло происходить в тот момент, когда я нажала на кнопку фотоаппарата, вырезки, заметки, записки и просто картинки в заранее приготовленную коробку. Позже заполняя коробку почти до краев, закрываю ее и, снимая колпачок с черного маркера, пишу большими печатными буквами.

«Лилс Уилсон 2012–2014»

Все еще чувствуя внутри себя непреодолимое желание распрощаться с прошлой жизнью, отодвигаю двери шкафа купе и начинаю осматривать содержимое коробок, которые я сохранила.

После часа и изучение почти двух коробок я понимаю, что это безумие.

Все чеки. Абсолютно все сохранены. Чеки из «Синтаксиса», чеки из различных пиццерий, чеки из других заведений быстрого питания, из суши-баров... Билеты из кинотеатров, чеки из супермаркетов, билеты из общественного транспорта, чайные пакетики и пакеты из-под сахара. Пленочные фотографии попадаются то тут то там. Я любуюсь ими, чувствуя незнакомое чувство прошлого, которое тут же сменяется обычной меланхолией. Счастливое лицо Чарли со смешными очками гитарами, Патрик, развалившийся на диване в нашей гостиной, Ханна, стоящая между Сэмом, который делает удивлённое лицо и наигранно пытается избавиться от рук Ханны, сжимающей его плечо и Адама, и я обнимающая их, и я смеющаяся в камеру и ветер, развивающий мои волосы, Сэм прислонившийся спиной в шкафчику, и явно не замечающий, что я стою слева от него и снимаю его на камеру. Кое-где проскальзывают фотографии Финна, но почему-то гораздо реже, чем фотографии этой четверки лучших друзей.

Финн улыбается, держа в руке бутылку воды, его волосы мокрые от пота, Финн сидит на траве, а рядом с ним, моя тень, фотографирующая его.

В четвертой коробке, посвященной только пленочным фотографиям, расположенным каждый в своем пакете из фотоателье вместе с пленками, сложенными в коробочки, я нахожу то что становится настоящим сюрпризом для меня –мое удивление точно так же как мое удивление в конце «Прежде чем я усну»– фотографии с урока мистера Лича. Мистера Линча который размахивает руками на сцене, Бук –  в своей «Вы, ребята, едете, чтобы куда-то добраться, или просто едете?» футболке– смеющийся в компании Эштона, Марго и Энн, Алекс спорящий о чем-то с Дэйвом. Я чувствую настоящее удовлетворение от того, что я действительно являюсь частью их команды.

Также я нахожу напечатанные листы сложенные вдвое и скрытые на самом дне шкафа, под одеждой. Я бегло скольжу взглядом по десяти листам и откладываю их в сторону.
 
И, только после того как заканчиваю свою незапланированную уборку, берусь за их чтение.



В четверг в конце дня я захожу в дамскую комнату я замечаю Ханну, стоящую перед зеркалом возле раковин и расчёсывающую свои светлые волосы

Надеюсь, на школу сейчас нападут террористы или упадет комета. Лучше бы одновременно.

Я всегда замечала, что Ханна больше похожа на мою маму, чем я, но сейчас я острее всего могу это разглядеть. Она такая же обладательница светлых вьющихся волос, только Ханна терпеть их не может. Ну, по крайней мере, не могла. Она всегда говорила, что цвет её волос самый худший и не может дождаться того момента, чтобы покрасить их в другой цвет.

Подхожу ближе и встречаюсь взглядом с ней в зеркале.

— Ханна, послушай...

Я откашливаюсь. Ханна замирает с расческой в руке, поворачиваясь ко мне.

— Ханна, послушай, я не думаю, что ты простишь меня сразу... Но..

Я не успеваю договорить, потому что Ханна взрывается. Ханна взрывается, и я буквально вижу, как трескаются зеркала расположенные по периметру всей стены, и осколки летят к нашим ногам.

Когда она говорит, ее тон острый, как смертельно-опасное мачете.

— Нет! Как раз так ты и думала! Ты думала, что из-за того, что ты попала в аварию и ничего не помнишь, что это может все изменить. Что мы должны проявить к тебе жалость. Бедная девочка. Но я-то все помню! Мы с Адамом помним.

Я дергаюсь как будто от удара. Как будто если бы она ударила меня и её золотые кольца оставили глубокие раны. Кровь бы медленно маленькими струйками вытекала из раны на моей щеке. Капала бы мне шиворот, окрашивая воротник белоснежно-накрахмаленной рубашки в красный, который смешавшись со слезами, превратился бы в бледный с разводами.

Я крепко сжимаю кулаки, стараясь не обращать внимания на её выпады. Она всегда была такой. Это её способ защититься. Это её способ скрыть себя, укрыть себя непробиваемой оболочкой. И мне почти становится жаль её. Жаль её из-за того, что я довела ее до этого. Но голосок самолюбия внутри меня нашептывает мне о том, что это меня нужно жалеть. Что это со мной приключилась вся эта чертовщина, включая аварию и короткометражную амнезию. И сейчас я чувствую себя словно гость на Канском Кинофестивале. Время от времени мне показывают какой-то фильм (вспоминаю моменты из прошлого), а потом уже мне приходиться нумеровать их,  и я расставляю нумерацию по значимости от одного до десяти. Стыдно признаться, но пока что Патрик – мой приоритет. И это почти ужасно, если вспомнить что у меня был парень. Если не забывать, что у меня есть парень. Но я то забыла.

Голос совести кричит мне, что я самая настоящая эгоистка, если хочу чтобы меня жалели. Я не помню, что было эти три года. Но мне почему-то кажется, что я не заслужила такого обращения с собой от Ханны. От кого-кого, но от Ханны? Она всегда оставалась моей лучшей подругой и что сейчас? Сейчас, когда я нуждаюсь в ней больше всего? Больше всего остального она нужна мне прямо сейчас, а она кричит, обвиняя меня в том, чего я даже не помню.

Я чувствую себя жалкой. Она продолжает кричать мне в лицо что-то, тыкая пальцем в меня и расхаживая передо мной. Я уже не волнуюсь, что кто-то находящийся в кабинках может быть свидетелем нашего триумфального «примирения». Мне становится плевать на все, кроме понимания своей ничтожности.

Я отхожу от нее, смаргивая слезы. Ханны обрывается на полу слове, когда понимает, что ухожу, не вникая в ее слова. Мне хочется, чтобы в ней расцвёл бутон моральной ответственности, и она поняла, как заставила меня только что себя чувствовать. Но ... Но я тут же жалею о своих мыслях, потому что она точно не из тех людей, которые нуждаются в еще одно нерешенной проблеме.

Я сдерживаю слезы, как могу – крепко сцепляю руки на лямках рюкзака, сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони, стараясь оставить, как можно больше белых полумесяцев на своих ладонях – я стараюсь думать лишь о хорошем, не вспоминая тяжелые недели. Тяжёлое всё, начиная с момента того как я проснулась в больнице. Слезы становится сдерживать все труднее и труднее, пока я бегу по школьным коридорам.

Я подхожу к залу и вхожу без стука. Не думаю, что смогу выдержать, если бы мистер Линч меня прогонит. Вместо этого я вхожу, специально громко ступая и шаркая ногами по полу, чтобы дать ему понять, что он не один в зале. Я нахожу его стоящим за кулисами и поправляющим какие-то декорации, прикрепленные к шторам. На его режиссёрском поясе весят множество ниток, клубков и коробок с иголками для шитья. Я ничего не говорю. Он тяжело вздыхает, осматривая меня. И мне становится больно. И стыдно.

Правду надо сказать. Но правду стыдно.

Я молчу, а старик наверняка замечает на моих щеках слезы.

— На моем столе ноутбук, возьми его. Или в верхнем ящике найдешь листы бумаги, если тебе так удобнее...

Произносит он, словно на прошлой неделе ничего не произошло. В его голосе нет беспокойства –он не будет спрашивать у меня почему я пришла, если только на прошлой неделе сама устроила революцию? революцию одного человека– и нет нежности.

— Что? — хриплю я.

Я задаюсь вопросом, какого черта я пришла к нему? Зачем? Неужели я думала, что он утешит меня? Думала, что он успокоит меня или обнимет? Зачем бы ему нужно было это делать? Не знаю почему. Но я точно чувствую, что он был близок с той Лилс, которая умерла в день аварии и это успокаивает меня. То, что она мертва. И то, что старик смирился с этим, хотя другие не могут этого принять. То, что мистер Линч смирился с тем, что сейчас я совершенно другая. Хотя может это самая большая ложь. Ложь, которую я внушаю себе каждый день. Может на самом деле я такая же. Я точно такая же какой была в день аварии, просто я не помню этого. Неужели я останусь такой же?

— Я возьму ноутбук, — отвечаю я, разглядывая его лицо и пытаясь понять его. Понять его действия. Понять его эмоции.

— Буду ждать здесь, — говорит он, отворачиваясь и возвращаясь к своим шторам.

Я прохожу к его рабочему столу и сажусь на стул. Вполне удобно. Почему он не сидит все время в этом чертовски удобном стуле, а бегает по сцене? Отрываю его ноутбук и создаю новый документ на рабочем столе. Пялюсь на пустой экран где курсив, который мигая давит на меня, заставляя чувствовать себя никчёмной –точно такой же какой я почувствовала себя в туалете, когда Ханна кричала на меня– но вмести с этим возбуждая. Я злюсь, и именно это чувство дает мне силы бороться.

Потому что я точно знаю, о чем писать.

И я пишу.



Не знаю, сколько времени проходит, но когда я встаю из-за стола, перед этим проверив электронным словарем ошибки в словах, мистер Линч не появляется. Он даже не напоминает о своем присутствии. Никакого покашливания, тяжелых вздохов или громкого шарканья ног, раздающихся за сценой. Я чувствую себя гораздо лучше, и даже в некоторой степени, свободней, когда иду за кулисы, держа ноутбук с открытым документом в своих руках.


— Круто! — восклицает мистер Линч, дочитывая до конца. — Что ж это конечно не сравниться с ... Но вполне даже ничего. Думаешь, что ты отлично справилась?

— Не знаю. Но точно могу сказать, что мне стало лучше.

— Это хорошо. Ну, тогда надеюсь, что у тебя не будет проблем, чтобы прочитать его завтра?

Я открываю рот от такой неожиданности, не зная, что сказать.

— Нет, ни в коем случае. Они не поймут. Это только мое. Это то же самое, что искромсать мою грудь и выставить на всеобщее рассмотрение. Я не буду это читать.

— Нет, ты прочтешь, Трусиха. И сама увидишь три вещи. Тебе станет гораздо легче. И ты сразишь их тем, что ты чувствуешь. Они сидящие зомби в костюмах людей, боящиеся сказать о том, что они чувствуют, и ты пробудишь в них это. Пробудишь силу и мужество для восстания. И возможно когда-то, когда они наберутся смелости, соберут всю силу, и они восстанут и прокричат миру о своих чувствах.

— Вы не очень-то хороший учитель, верно? Раз пытаетесь поднять восстание среди своих учеников.

— Возможно, и нет. Но я отличный полководец и главнокомандующий и..

— Умеете проворачивать отличные махинации?

— Умею подкладывать бомбу в бомбоубежище чувств.

— С вас еще тот философ.



Миссис Байлот расспрашивает о том, что происходило в школе. Я рассказываю про маленькую диверсию на уроке мистер Линча в конце прошлой недели и при этом добавляю, без особого энтузиазма, про наше так называемое примирение с помощью ссоры с Ханной.

Она спрашивает про мои дружеские отношения с моим, так называемым, наставником, а я заливаюсь смехом, потому что мистер Линч может быть кем угодно, но не моим Капитаном.

Мой настоящий Капитан умер три года назад от рака.

Я чувствую себя настоящим пациентом. Я чувствую себя настоящей пострадавшей. Я чувствую себя настоящей больной.

Пациент. Пострадавшая. Больная.



— Пап, сделай телевизор тише, — прошу я, проходя из через гостиную на кухню, чтобы взять что-то перекусить, прежде чем я поднимусь к себе и лягу спать.

— Прости, — пожимает он плечами. — У меня нет таких полномочий.

— А пульт в руке? — подозрительно спрашиваю я.

— Ну ладно, — сдается он, делая новости на государственном канале тише. — Хоть раз в сезоне споем о Робинзоне.

Я, не понимая его последнее предложение, лишь качаю головой и иду на кухню.

Заканчиваю делать тосты с сыром, когда мама садится за кухонную тумбу и выжидающе смотрит на меня.

— Как продвигаются дела с миссис Байлот?

Я поворачиваюсь с ровной спиной и внимательно сморю на нее, не понимая, почему она хочет говорить об этом прямо сейчас.

— Мне она нравится.

Мама улыбается, но как-то криво.

— А как на счет твоего самочувствия?

— У меня тоже хорошо, — я растягиваю губы в чем-то, надеюсь, похожем на улыбку.— Почему ты мне не сказала, что у дедушки был рак?

Мама выглядит шокированной.

— Ты вспомнила?

Ее идеальное лицо искажают морщины на лбу.

— Можно и так сказать, — пожимаю печами. — Почему ты мне не сказала?

— Я не хотела тебя беспокоить. Знала, как сильно это повлияет на тебя. И ты знаешь, что это последний год в школе, а тут еще и это...

Ну, прости, мама, что получила амнезию и испортила все твои надежды на мой последний год.

— Ты знаешь, как я люблю его. Знаешь, но все равно молчала. Ты по этому не общаешься с бабушкой, верно? Не можешь переступить свою гордость?

Забирая свою тарелку, топаю в свою комнату.



В пятницу после обеда, когда я бегу на пару немецкого, книги из рук падают мне под ноги. Я наклоняюсь, чтобы их поднять, но приседаю слишком резко, потому что головная боль тут же пожирает мою черепную коробку. Хватаюсь здоровой рукой за голову, опираясь спиной на шкафчики. Головная боль, пульсирующая в висках, заставляет слезы навернуться на глаза. Патрик что-то кричит, и я поднимаю голову, смотря по сторонам в пустом коридоре, надеясь увидеть его, не сразу понимая, что он кричит в моей голове.

Техно гремит, разрывая мои ушные перепонки, а Патрик тянет меня в сторону пытаясь перекричать музыку. Как только мы оказываемся на кухне, он поворачивается ко мне лицом и его голос срывается на крик:

— Это то, чего ты ждешь! Что кто-то придёт и спасет тебя!

Он проводит рукой по мокрым волосам. На его лбу выступили капельки пота. Музыка гремит в гостиной, но никто из нас не обращает на это внимания.

— Нет! — кричу я на него, ударяя кулаком по кухонной стойке.

Патрик начинает ходить взад вперед, обдумывая ответ.

— Нет, ты ждешь! Но я не понимаю чего! Оглянись! Чего ты ждешь? Разве этого недостаточно? Да у других и половины нет того, что есть у тебя.

— Замолчи! Замолчи! — кричу я на него, сжимая в руке угол стола.

— И ты знаешь, что я прав. Так в чем же дело, Лилс? В чем, мать его, дело? — кричит он, подходя ближе.

Я, задыхаясь от гнева, отталкиваю его и прохожу мимо удивленных зрителей в гостиную. Закрываю глаза, теряясь в толпе потных подростков. Громкая музыка бьет по голове. Так вот значит, как это происходить? Надеюсь, что скоро все измениться. Я твержу себе, что ненавижу себя. Твержу себе, что ненавижу себя и оглядываюсь в поисках Финна.

Сидя на полу, достаю правой рукой таблетки из сумки. Слезы наворачиваются на глаза, и я не могу разобрать какие из таблеток от головокружения.

Глотаю две таблетки, вместо одной, и провожу остаток урока в кабинке туалета.



Музыка техно все еще гремит у меня в голове, когда я поднимаюсь по лестнице в крыло науки на последний урок. Кричащий на меня Патрик встает перед глазами, когда я захожу в класс. И я ничего не могу с собой поделать, когда начинаю внимательно перебирать у себя в голове варианты причин этой ссоры.



— Трусиха хочет кое-что прочесть, — произносит мистер Линч, с намеком смотря на меня в конце урока после обширного рассказа о том, как можно вливать в себя кровь своего персонажа. Название такое же странное, как и лекция.

— И для чего же мы тогда живем? — спросил Алекс, после того, как мистер Линч закончил разглагольствовать о ценностях театральной жизни.

— Поэзия. Красота. Романтика. Вот это те вещи, ради которых мы живем.

— Мистер Линч, у нас здесь не общество мёртвых поэтов, — заметила я, и старик улыбнулся. Улыбнулся, словно это наша с ним шутка.

Я прикрываю свое лицо рюкзаком, надеясь, что смогу остаться незамеченной.

— Давай же, или я расскажу, при каких обстоятельствах ты это написала.

Сжимаю кулаки, чтобы не прокричать на весь класс, что он ублюдок.

— Давайте быстрее с эти покончим, — произношу я поднимаясь на сцену.

— В моей голове столько мыслей, столько историй. Но у меня не хватает смелости. У меня не хватает слов, чтобы их все описать. Неужели кто-то может быть таким трусом? Разве это не так разве внутри у меня нет магии. Мои крылья поломаны, и белый потолок давит на меня. Сколько можно мечтать? — восклицаю я, выплескивая всю свою энергию наружу.

— Ты уже давно не ребенок, но ребенок внутри тебя. Ты один из тех, кто согласен, но боишься признаться. Сам себе. Интересно, если мы встретимся, я не потеряю сознание от радости. Солнце не погаснет, луна не упадет, гравитация останется гравитацией. Мой день рожденья остается двадцать второго февраля. Но мир. Мой мир. Не тот, который окружает меня. А тот, который внутри. Тот, в котором есть место. Полно место. Для тебя. Почувствует некий огонь. Извержение вулкана. Материки отдаляться друг друга, и начнутся катаклизмы. И я влюблюсь. Так здорово говорить это вслух. Это одна из вещей, которые помогают мне просыпаться. Время идет. И я понимаю некоторые вещи слишком поздно. Иногда, когда я просыпаюсь, я не могу вспомнить свое лицо. Знаю, это так глупо. Но я не могу. Иногда я просыпаюсь посреди ночи, и фразы давят на меня. Сдавливают мое горло. Я слышу их в своей голове и ничего не могу поделать. Некие фразы из старой жизни. Фразы из той жизни, которую вы знали. Я слышу смех в своей голове... Воспоминания связанные с бурными вечеринками, на которых я была трезва, хотя должна была пить и не стесняться разговоров за своей спиной. Мне нужно было осознать все раньше. Но когда это произошло. Все перевернулось. Разве жизнь не состоит из До и После. Разве мы не говорим себе наслаждаться ей?! Разве это была я?

— Фразы, которые я вспоминаю. Постепенно. Фразы "милая, дорогая" смех брата и крик моих родителей. Вроде бы все так не значительно. Но это радость для меня. Возможно ли, чтобы это оказалось вторым шансом? Если да, то я его не упущу.

Я застенчиво улыбаюсь и пожимаю плечами. Дэйв показывает мне большой палец, а Бук одобрительно кивает. Мистер Линч внимательно, как и я, наблюдает за их реакцией. Только Патрик сидит с раздумьях, разглядывая свои кеды. Когда он поднимает голову и видит, что я гляжу на него, он тут же улыбается. Слишком широко. Слишком поспешно. Слишком наигранно. И слишком ненастоящее...  Но в моей голове я все еще слышу звук его голоса, прорезающий музыку на заднем плане.

«Нет, ты ждешь! Но я не понимаю чего! Оглянись! Чего ты ждешь? Разве этого недостаточно? Да у других и половины нет того, что есть у тебя».



Просыпаюсь в субботу из-за стуков в дверь. Я накрываю голову подушкой, надеясь, что если не буду реагировать, то человек, колотящий в дверь, уйдет. Я почти уверена в том, что это Патрик. Но даже если это он, то пускай катится к черту.

Вчера мы вчетвером – Мэри, Патрик, Мэриан и я– почти два часа после закрытия убирали помещения и домой попала я только в начале первого. Но и дома я не могла сразу завалиться спать, потому что Чарли вынудил меня сидеть перед телевизором и смотреть исторический канал, по которому показывали программу про Гитлера. Ну почему он не мог смотреть марафон романтических комедий, например? Я просидела перед телевизором еще час, и когда время от времени уже засыпала или сидела с закрытыми глазами, Чарли бил меня подушкой и начинал тормошить. Так бы продолжалось до тех пор, пока вначале третьего папа не спустился и насильно не отнес брата в его комнату. Несмотря на то, что Чарли вырывался, не отпуская пульт и крича, что он не хочет спать, что он слишком бодр для того, чтобы спать, он позволил отцу отнести его в комнату. Я поднялась к себе и заснула, даже не переодеваясь.

Сейчас же я лежу в кровати, игнорируя уже две пары рук, колотящие в мою дверь, но моему терпению, как и моему сну, приходит конец. Я вскакиваю с кровати, смотря время на экране телефона. Всего лишь начало одиннадцатого. Если Патрик решил прийти и рассказать мне о том, что происходило, то я ничего не имею против, а если он пришел, чтобы поехать куда-то, то насколько заманчивым не было бы предложение я буду вынуждена отказаться.

— Что вы здесь делаете? — восклицаю я, когда открыв дверь, и обнаруживаю стоящих за ней Адама и Ханну.

В руках у Адама бутылка французского лимонада, который мы обычно покупали, когда ехали куда-то или просто под хорошее настроение. А Ханна прижимает к себе блокнот, переминаясь с ноги на ногу.

Я внимательно осматриваю их, не понимая, чем заслужила их визит. Мы стоим в дверном проходе и глазеем друг на друга, ровно до тех пор, пока они не заключают меня в объятия. И я понимаю, что это примирение.

Я буквально слышу музыку из финальной сцены воссоединения, скажем в «Интуиции». Джон Кьюсак протягивает руку Кейт Бекинсейл со словами: «Я Джонатан».

Я сильнее сжимаю в объятиях своих лучших друзей, чувствуя эту рекомбинацию. Я чувствую этот процесс обмена генетическим материалом путем соединения разных молекул.

— Я скучал по тебе, Лилс, — шепчет мне Адам, прижимая меня к себе. И я чувствую, что мне снова девять, и мы в который раз крепко обнимаемся на пороге моего дома, прежде чем Ханна и Адам побегут в свои жилища. Вновь мне опять одиннадцать и мы обнимаемся, успокаивая Ханну, плачущую из-за того, что Дин Кэрболт пригласил на танцы не её, а Алексу из параллельного класса. Ханна переживала –именно переживала, потому что она всегда настаивала на том, что никогда не была влюблена в него– по Дину Кэрболту еще два года. Закончилось все тем, что Дин переехал. А мы ознаменовали период «зацикленности на Дине» официально оконченным.

На моих глазах появляются слезы.

— Престань, болотные головастики нам тут не нужны, — говорит Адам, отстраняясь и замечая мои слезы.

— Прости меня. Не знаю, почему так вела себя. Я должна была помочь тебе, а не наоборот. Лилс, мне так жаль, что все так произошло...

Я обнимаю Ханну снова чувствую себя... Чувствуя себя собой. Я снова в составе фантастической тройки. Мы снова члены нашей лиги.

Ханна вытирает глаза рукавами своей рубашки, а Адам, замечая, что мы обе не можем сдержать слезы, качает головой и с наигранной серьезностью произносит:

— Так все! Где мой гарпун?


— Знаешь, я.. — запинается Ханна, — Поговорила...

— Мы поговорили, — подхватывает Адам, разваливаясь в моем кресле возле рабочего стола.

— Вспомнила... — продолжает Ханна, бросая на Адама взгляд.

— Вспомнили, — поправляет Адам снова ее, перебивая, рассматривая пустую стену над столом, где когда-то было множество картинок, записок и фотографий.

— Подискутировали... — продолжает Ханна, бросая укоризненный взгляд на Адама, говоря мол, сколько можно.

— Верно, — улыбается он своей медовой улыбкой, которую нельзя не заметить.

— Медовая улыбка, — в этот раз опять перебивая Ханну, к тому же говорю громче, чем следовало, указываю пальцем на Адама, который продолжает безумно улыбаться.

Ханна оборачивается вполуоборот и, после того как внимательно изучив его лицо, кивает, тем самым показывая Адаму, что соглашается со мной.

Адам Прис тут же хмурится, проводя рукой по своим каштановым волосам, стараясь сдержать ухмылку.

— Нет никакой медовой улыбки.

— А что это такое? — смеясь, спрашиваю я, указывая пальцем на его лицо.

— Это улыбка «как я люблю своих лучших друзей», — объясняет Адам, припевая по слогам название.

От того, как он говорит «лучшие друзья» у меня в душе теплеет.

— Нет, — подхватывает Ханна, — это улыбка а-ля, давайте что-то подожжем и потом угоним чью-то машину.

— И когда это мы угоняли машину? — спрашивает Адам.

— Нет, но того, как ты посмотрел ту странную серию «Мыслить как преступник» по «Фоксу»...

Адам пожимает плечами.

— Опасность твое второе имя, Адам? — хохочу я.

— Нет, первое, — произносит он смеясь.

— Ладно, как скажешь, Опасность.

— В общем, — начинает Ханна, — мы составили список...

— Вещей, — поправляет ее Адам.

— Ну, знаешь, фильмов, сериалов, книг, которые ты просмотрела или прочла за прошедшие годы.

— Что ж, — соглашаюсь я. — Это круто.

— Так же мы составили список блюд и заведений, — на этих словах Адам выразительно поднимает брови, — которые мы посетили.

— И так же места, еще один список, которые мы должны посетить до выпускного.

— Вы говорите так, словно я отличница Дайана Курт, а вы, ну, вы оба мои влюбленные в меня Ллойды Доблеры. А что может быть лучше, чем молодой и влюбленный Джон Кьюсак? Как будто вы пытаетесь провести со мной как можно больше времени, прежде чем я улечу в Лондон. Стоит ли напоминать про ее афериста отца? Здесь и так все понятно.

Ханна хмурится, и как я думаю, обдумывает мои слова, но она тут же говорит, в то время как Адам достает из кармана свой телефон и что-то начинает печатать.

— Фильм крутой, но мне все равно не понравилось, как они переспали. В смысле, то, как она лишилась девственности было уж не романтично для романтичной комедии... Но это уже не мое дело, а ... Кстати, у него выходит новый фильм с Брэдли Купером, Рейчел МакАдамс и Эммой Стоун. Черт, я забыла, как его зовут...

— Кэмерон Кроу? — спрашиваю я, говоря режиссёра «Скажи что-нибудь».

— Точно! — восклицает Ханна, вспоминания. — Но все же этот момент с сексом странный. И почему Джон Кьюсак дрожит от счастья лишая ее девственности?

— Ну не знаю, между прочим, на сайте RottenTomatoes.com у фильма максимальный, стопроцентный рейтинг, — произносит Адам, протягивая мне свой телефон, подтверждая свои слова.

— Да я верю тебе. Так в чем дело, ребята? До выпускного? А что потом? Наши жизни же не оборвутся?

Их хмурые лица сначала ничего мне не говорят, а потом...

— Нет, только не говорите, что вы...

— Калифорнийский технологический институт, — произносит Ханна, отводя взгляд.

— Калифорния?

— Государственный университет Колорадо, — Адам заламывает руки.

— Колорадо?

Я внимательно изучаю их, надеясь, что они шутят.

— Калифорния и Колорадо? Калифорния и Колорадо? — восклицаю я.

— Лилс.. — начинает Адам.

— Почему вы... Неужели.. Значит.. Значит, мы все разъедимся?

— Лил, мы уже говорили об этом..

— Наверное..

Неужели мы и вправду говорили об этом. И как же интересно я это восприняла?

— Лил, — произносит Ханна осторожно. — Нам не нужно говорить об этом прямо сейчас..

Если не прямо сейчас то когда? Осталось всего каких-то восемь месяцев.

— Мы говорим сейчас о том, что тебе нужно «догнать»..

— Э-э-э... Ребят, это конечно все здорово.. Но вы уверены, что.. хм.. у меня хватит времени? Мне ещё нужно что-то делать со своими знаниями по всем предметам.

— Вот именно поэтому мы все и сделали! — восклицает Адам. — Расписание на весь день в течение всех недель. Конечно с учетом прогулок, утренних зарядок, просмотров фильмов, чтением книг, уроков дома и в школе.

Я выгляжу напуганной их подготовкой, но они решаю меня добить.

— И еще мы записали тебя на марафон в конце мая, — Ханна дает Адаму «пять».

— Марафон? Я даже не бегаю. В конце мая?! Народ, я очень ценю, что вы для меня делаете, но..

— Панцирь, — произносит Адам, внимательно наблюдая за мной.

— Именно, — подхватывает Ханна. — Но мы не дадим тебе это сделать с собой, Лил, — произносит она великодушно, после чего запускает в меня подушкой, и я от неожиданности падаю на свой зад. Я падаю на ковер и толкаю ногой ее ноги. Она падает и валит Адама на меня. Мы все смеемся. До тех пор пока мои лёгкие не начинают гореть, и локоть Адама не впивается в мои ребра.

— Я просто физически не смогу успеть это все, — говорю я, ложась на спину посреди своей комнаты и отмахиваясь от их идей.

— Еще как сможешь! — уверяет Адам.

— Плюс мне кажется, что тебе не помешало бы немного убрать вес.

Я удивленно смотрю на Ханну, а потом перевожу взгляд на Адама, который только кивает, но в его глазах плещут веселые черти.

— ЧТО?

— Мы желаем тебе только добра, но с такой задницей... — она «осуждающе» щелкает языком.



2629743.83х6+86400х27

1580179098 секунд ДО


— То, что ты настоящий проявляется только в отношениях с кем-то, — изрекла я Патрику, закинув ноги на приборную панель его машины. — Так вот! С Финном я не чувствую себя свободной. Не чувствую себя собой, понимаешь?

Патрик промычал что-то нечленораздельное.

— А со мной?

— Нет, — пожимаю я плечами. — Я не могу понять. Кто же я?