Долгий день, короткая ночь...

   …А была ли ночь? Как мимоходом накрыла она землю и растаяла незаметно, забрав с собой вчерашнюю непогоду, забыв по ложбинам клочки тумана. Только старый клён за окном пожалеет о ней, слезами стряхнув  на подоконник остатки  дождя. И уже на мягких лапах входит в дом безмятежное летнее утро. Отгорели жарки на полянках, но трава в лугах ещё не сомлела от зноя, и ещё вспыхивают в траве белые мотыльки земляники…
   Золотая полоска горит на востоке, обещая ясный день. Ясный, и самый долгий день в году. Отчего же всегда в этот день подбирается к сердцу тревога? Почему в этот день чужая память становится моей памятью?  И как в старом киноаппарате прокрутится плёнка назад, разрываясь на куски…
   А было, наверное, так…
   …Хоть и черны южные ночи, но эта ночь белой чайкой мелькнула над Чёрным морем и ушла на запад. В душном матросском кубрике, на рассвете уже не спится молодому  моряку Семёну Москаленко.  Сквозь неплотно задраенный иллюминатор пробиваются стоны чаек и аромат доцветающей в городе белой акации. А он вспоминает казахстанские степи, широкие, как море, родной дом, где осталась семья. Скоро переедут к нему в Одессу жена с пятилетним сыном; в военном городке ждёт их комната. Самому бы съездить да привезти их сюда, да отменили отпуска на флоте. Тревожно отчего-то. Может, написать, чтобы пока не приезжали? А нынче будет обычный воскресный день, увольнение на берег, прогулка по  Приморскому бульвару. 
   В маленьком селе в Казахстане тоже ждут праздника. Мать отпустила корову в стадо, поставила в печь хлебы. Пятилетний Николка ещё спит, рядом на стуле новенькая матроска, и бескозырка, - подарок отца. Нынче воскресенье, из города приедет фотограф, снимать сельских ударников труда. Отчего же беспокойно  на сердце Полины? Муж, моряк черноморского флота,  зовёт к себе, в Одессу. Надо ехать, всё решено…
   Просыпается большой сибирский город.  В воскресный день не слыхать утренних заводских гудков.  После трудовой недели люди хотят отдохнуть; кто-то поедет  за город, кто-то вечером пойдёт в театр…
   В семье Шурки Демидовой не больно радостно, - отец лежит в больнице. Шурка старшая из пятерых детей, за младшими надо присматривать.  А осенью Шурка пойдёт в школу. Уже куплен  портфель,  сшито форменное коричневое платье. Отец скоро выздоровеет, мать наденет новое  красивое платье, они пойдут гулять всей семьёй в зоопарк, а там качели и мороженое…
   А  на западе кто-то уже поднимает тревожно голову, прислушиваясь к громовым раскатам, - откуда идёт гроза при ясном небе? Лишь несколько мирных часов осталось до того, как самый долгий летний день станет самой долгой военной зимой.
   Братской могилой примет моряков Чёрное море. Не поедет Полина к мужу в Одессу, фотографией на стене останется отец для Николки...  И назовётся сибирский город тыловым; не вернётся Шуркин отец из больницы, и мать наденет чёрное  платье, и  сколько ещё русских баб повяжут чёрные платки… Нет лица у войны, есть кровавый оскал, - сгоревшая хлебная нива, оборванная песня, нерождённые дети. И по рождённым  – автоматной очередью. И по живым – бомбы и танки… И кровью в дорожную пыль -  все надежды…
   Как же давно это было! Но отчего каждый год в этот день подбирается к сердцу тревога, и чужая память становится моей памятью? Может, это было со мной? Всё я помню,  –  запах цветов смешался с запахом дыма  и пороха,  глохнут уши от взрывов; и ночные  очереди у закрытых магазинов,  стынут на морозе детские ладошки, сжимая хлебные карточки… Нет, меня там не было; зачем же тогда болит душа, отчего беспокоит чужая память? От того, что жив человек, пока о нём помнят: от того, что рядом они, мои родные  люди, - глядят с пожелтевших снимков, с фотографий на стене. Они живы, они со мной…
   …А небо опять затянуто серой тучей, и где-то уже сверкает молния. Но это просто летняя гроза, и будет она недолгой…