Марья Георгиевна

      Сам я уже лет пятьдесят, а то и побольше,  как горожанин, но помню, что родом-то из села. По этой причине отношусь и к селу, и к его жителям по-особенному. Пусть меня простят горожане, люди в целом хорошие, но среди сельчан настоящих, целостных и колоритных фигур все-таки относительно больше, чем в городе. Город человека нивелирует, а в селе нет этого явления. У меня есть возможность постоянно общаться с селом, меня туда тянет по старой памяти, хотя это вовсе и не мое родное село. Там, в селе, я вижу больше той России, которую я познал в детстве, и которая сделала меня тем, кем я сегодня являюсь.  Сельские жители  мне роднее горожан. Я наблюдаю их, наблюдаю жизнь, которую они ведут, наблюдаю все, что их сопровождает и окружает. 
        Уже давно испытываю желание выразить на бумаге свое отношение к ним, пусть незамысловатое, краткое, не претендующее на исчерпывающее исследование. Да я такой цели и не ставлю. Это будут короткие рассказики, штрих- портреты  реальных людей, большинство из которых уже ушли в мир иной. Предлагаю их вашему вниманию.
                Марья Георгиевна.
         Дом Марьи Георгиевны в селе самый последний. Дальше дороги нет, дальше только болота, мелколесная поросль, осинник, дубняк, травостой.
        Стоит почти у самого берега реки. Перед домом - три могучие березы и скамейка возле палисадника.  Берег напротив дома в идеальной чистоте, ни соринки, ни палочки, одна речная галька. В палисаднике и во дворе тоже идеальный порядок. На огороде вообще придраться не к чему, такого огорода в селе нет ни у кого. Абсолютно ровные грядочки, до последней травинки выполотые борозды посадок картофеля, все аккуратно подвязано.
         Когда бы ни приехал, в доме чисто, уютно и по особому тепло, хоть летом, хоть зимой. Всегда чем-то вкусно пахнет, Крашеные деревянные полы покрыты чистыми домоткаными половичками, кровати застланы на старинный манер, с подзорами. Простой стол, деревянные струганые лавки, старинный резной буфет работы безвестного местного мастера - вот вся немудрящая обстановка внутри. В углу с недавних пор появился простенький телевизор, накрытый какой-то накидочкой.
         Сама Марья Георгиевна всегда с покрытой платком головой, в старомодном, длинного покроя платье и фартуке-переднике. Фартук всегда держит левой рукой  за нижний край приподнятым. Правой рукой складывает в него то траву, то щепочку, то веточку от дерева, короче все, что увидит ее хозяйский взгляд.  Ни разу не застал ее праздно сидящей, она всегда работает. Не знаю, почему, но ко мне она относится очень тепло и приветливо. Когда приезжаю в село по делам или на рыбалку, чаще всего останавливаюсь у нее.
           Лицо у Марьи Георгиевны самое обычное, как у миллионов простых деревенских женщин. У нее до сих пор красивые вьющиеся волосы. Ей далеко за семьдесят, почти уже восемьдесят, но она подвижная, легкая на ногу, слегка сгорблена от многолетней работы на огороде. Словоохотливая, нрава добродушного, но немного скептического, особенно что касается сельских лодырей. Не прочь выпить. Я знаю ее эту особенность, и всегда везу с собой флакончик водки. Едва я останавливаю машину возле скамейки у берез, как Марья Георгиевна зазывает меня в дом, приговаривая при этом своим характерным говорком, что гостя за порогом держать не след, не там ему, дескать,  место. Быстро, но без суеты на столе появляется всевозможная снедь и обязательная тарелка  вкусной,  свежесваренной ухи - непременного и коронного  ее блюда.   Она сама запросто рыбачит и зимой, и летом. Без рыбы не сидит, благо река под носом.  Тут же и стаканчики маленькие граненые появляются - знает, что я привез. Когда все готово, садится за стол сама и приглашает меня.  Присаживаюсь, отвинчиваю пробку, разливаю. Чокаемся, произносим приличествующие случаю слова, и с аппетитом уничтожаем вкуснятину.  Немного погодя, наливаем по второй. Выпиваем, кушаем уже не торопясь, обстоятельно. На этом пьянство заканчивается. Марья Георгиевна всегда после второй говорит: ты мне оставь бутылочку-то, я завтрева с утреца рюмочку выпью...после нее так хорошо работается.
        После обеда, если погода позволяет, мы всегда выходим с ней посидеть на скамеечке. Беседуем, потом как-то всегда получается, что разговор наш сводится к русской песне. Петь Марья Георгиевна мастерица, голос у нее высокий, поет она на деревенский манер, распевно, протяжно, на завышенных тонах. Я всегда ей подпеваю вторым голосом. Получается  у нас, видимо, неплохо, потому что китайцы, день и ночь плавающие в своих джонках по реке, вылавливая рыбу, помаленьку подтягиваются поближе к нам, их лодки кучкуются, движки они глушат. Молча сидят и слушают. А мы поем. То скакал казак через долину, то про тонкую рябину, то по Дону гуляет. Песня льется за песней.   Наконец, притомившись, мы идем пить чай. Марья Георгиевна начинает после этого хлопотать по делам, я иду на речку, раскидываю снасти. Утром просыпаюсь в пять часов, хозяйка уже в огороде. На столе стоит что-нибудь поесть для меня, накрытое чистой белой накидочкой. Выхожу, поев,  во двор, подхожу к моей хозяйке, справляюсь, не нужно ли что помочь.   Чаще  говорит, что не нужно. Иногда просит поколоть дровишек. Беру колун, принимаюсь за дело. Минут через тридцать иду проверять закидушки, тащу улов домой.  Жарим рыбу, обстоятельно завтракаем и...каждый по своему плану.
         Уезжая в город, прощаясь, я  всегда думаю о том, что не смотря на тяжелую жизнь, не смотря на то, что в тридцать седьмом, оставшись без мужа, арестованного по навету, и безвестно сгинувшего в магаданских лагерях, с пятью детьми, она сумела их поднять, Несмотря на то, что ничего доброго и счастливого  в жизни почти не видела, моя старенькая подруга осталась доброй, душевной, чистой в помыслах и делах обычной русской женщиной, женщиной, которую не сломала, не озлобила жизнь,  и не может уже сломать ничто.