Повесть третья. Спасение летучего данайца

Совсем не святочный рассказ

Ну, любезный читатель, сначала определимся, что такое "святочный рассказ". Это рассказ  о том, как в канун Рождества с людьми происходят чудесные истории: больных детей спасают добрые доктора, скупые Скруджи перевоспитываются, а ревность мужа успокаивает сверчок за печкой. И все кончается очень хорошо. А моя история, во-первых, началась в пасхальную неделю; а во-вторых, еще неизвестно, хорошо ли она кончится.
У витрины булочной стояли двое детей и жадно вдыхали запах хлеба. Они не были оборванцами, но весь их вид выдавал бедность. Пальто на них были, словно с чужого плеча - слишком большие и сильно поношенные, ботинки, наоборот, казались слишком узкими, хотя и порядочно растоптанными. Но хватит об одежде, сами-то дети куда примечательнее. Это были близнецы, мальчик и девочка лет девяти; на их встревоженных лицах то появлялась надежда, то вновь исчезала. Они вполголоса переговаривались:
- Пойдем, попросим, авось даст.
- Эвона, даст! Так даст, что мало не покажется.
- Поищи еще в карманах, вдруг, закатилась за подкладку.
- Нет за подкладкой, весь подол перещупал. Вон дырища-то какая в кармане, знамо дело, выпал. Пропал алтын!
- О чем беспокоитесь, ребята? - вдруг раздался за спиной низкий голос. Малыши хотели было ответить неласково, но повернувшись, увидели строгую женщину, скорее молодую, по глазам которой сразу было видно - у такой не забалуешь.
- Мать алтын дала, велела ситного купить, а Сережа потерял, тетенька, - сказала девочка.
- Он, значит, Серега, а ты кто? - голос женщины потеплел.
- А я Иринка.
- А родились вы, стало быть, в мае.
- Ой, как угадала? - встрепенулась девочка.
- И родом вы пскопские.
Мальчик насупился и хотел было увести сестру от этой опасной женщины, которая так много знает. Но присмотрелся и признал в ней одну из тех, которых квартирная хозяйка называла "курсистки". Тетеньки эти были странные: вроде как дамы, но и не дамы. Дамы носили высоко вздымавшиеся сзади пониже спины юбки из шуршащего шелка, отороченные куницей шубки, шляпки с вуалями и тонкие перчатки. А курсистки ходили в простом суконном платье, в шерстяных платках, а под платками волосы у них были стриженные. Курсистки, по словам квартирной хозяйки, все время учились, и понятно, что такой ученой женщине ничего не стоило отгадать, когда и где они родились.
И тут случилось странное: Сереге вдруг захотелось рассказать незнакомке все. И про то, как отец уехал в Питер на заработки год назад, и про то, как позвал их приехать к нему жить, и как они собрались и долго ехали, а приехав, не нашли отца в заводском бараке. Про то, как мастер накричал на маму и прогнал ее, про то, как мама решила добиться правды и сняла угол у портного на Обводном, про то, как целый месяц обивала пороги и выслушивала ругань, везде таская за собой близнецов. Про то, как позавчера вдруг тоненько вскрикнула, схватилась рукой за левое плечо и осела на пол. Прибежал портной, брызнул ей в лицо водой, она вроде и очнулась, но стала какая-то слабая, все время лежит. Портной хотел позвать лекаря - отказалась, а сама почти ничего не ест. Да и они горячей пищи со вчерашнего вечера не ели, когда сердобольная портнова жена выделила им по паре картох.
Сам не заметил Серега, как все это обсказал женщине, которой даже имени не знал.  И она сказала:
- Ну, с ситным-то я вам помогу.
И вправду помогла: купила два фунта ситного, зашла еще в бакалею, взяла чаю, сахару и коробку монпансье, потом еще в колбасном фунт ливерной, самой вкусной, печеночной. Потом в трактир заглянула и взяла щей на вынос. Да велела самых лучших, и мяса не жалеть.
Нагруженные всей этой снедью, дети вместе с незнакомкой пришли на шестой этаж дома на Обводном, где снимали угол.

В углу

Да ты, наверное, не знаешь, что такое угол? Как не знаю, - возмутишься ты, угол есть у комнаты, у улицы, у геометрической фигуры. Но все это, любезный читатель, другие углы.
В Санкт-Петербурге, в средине восьмидесятых годов позапрошлого века дело с жильем обстояло так. У самых богатых людей были свои особняки. Те, что попроще, но все равно при деньгах и связях, снимали роскошные квартиры на втором этаже доходных домов - бельэтаж называлось. В этом бельэтаже и потолки были высокие, и окна большие, и печи изразцами выложены. Те люди, что среднее сословие составляли, занимали третий и четвертый этажи. Ну, а беднота уже ютилась под крышей, там, где потолки были низкие, а окна узкие. Причем, конечно же, беднота не могла себе позволить квартиру. Нет, они снимали комнаты, а готовили на общей кухне у хозяйки, а чаще и вовсе не готовили, а покупали еду на вынос в трактире.
И, наконец, самые бедные снимали угол. Угол - это часть комнаты, отгороженная ширмой или занавеской. Вот в таком-то углу и жили Серега с Иринкой, и их мать.
Когда незнакомка вошла за занавеску и оглядела кровать, на которой дети спали вместе с матерью, а сейчас лежала она одна, стол и единственный колченогий стул, она не разохалась и не начала сочувствовать, как боялся Серега, не любивший, когда его жалеют. Наоборот, она сразу велела детям есть щи, пока не простыли, а сама склонилась над больной.
- Ну что, Аксинья Михайловна, - дети успели разболтать ей, и как мать зовут, и как отца, - Скажи мне, прежде в груди у тебя болело?
Страдалица еле слышно отвечала:
- Не болело. Так, ныло малость.
- А когда что тяжелое поднимала или там косила, дыхание перехватывало? воздуха не хватало?
- Бывало. Свекровка вечно жаловалась, что плохая из меня работница.
- А намедни что почувствовала? Острую боль вот тут? - и коснулась теплой рукой груди больной.
- Аж в глазах потемнело, - вспомнив, мать тихо заплакала.
Пришлая женщина расстегнула рубаху у лежащей и, не слушая ее протестов, принялась выстукивать грудь. Потом приложила ухо к сердцу. Потом достала здоровые мужские часы, да не простые - со множеством стрелочек (Серега никогда такие не видывал), - взяла мать за руку и с минуту сосредоточенно молчала. После застегнула матери ворот рубахи и сказала:
- Надо тебе к врачу, Авдотья Михайловна. Хотя, правду сказать, и врач тут уже не поможет.
Больная поманила незнакомку пальцем, и, когда та наклонилась, шепнула в ухо:
- Помираю?
И незнакомка так же тихо одними губами ответила:
- Да.
- Не нать тогда мне врача. Это дело нехитрое, в нем без помощников обойтись можно.
- Тут ты права. Поесть сможешь?
- Разве жижи похлебать. - Но ложку держать в руке Аксинья не могла. Сергей, поддерживая мать за спину, помог ей сесть, а Иринка принялась осторожно кормить ее. После шестой ложки больная сказала:
- Хватит. Душа не принимает.
- Ну, хватит, значит, хватит, - не стала настаивать незнакомка. - Пойду я. Завтра вернусь поутру, ждите.
- Постой, а как зовут тебя, добрая женщина?
- Аленой меня зовут.
- А по батюшке-то как?
- Алена Тимофеевна я, - сказала женщина и быстро ушла.

Разговор по душам

Утром Алена Тимофеевна явилась рано, выдала детям двугривенный и банку монпансье и велела купить молока и масла. Подождав, пока шаги детей на лестнице стихнут, она повернулась к больной и сказала:
- Принесла я тебе лекарство, да только хворь твою она не одолеет. Снимет тоску и боль приглушит. Но хотела я с тобой поговорить прежде по душам.
- Говори, чего уж.
- Жить тебе осталось с неделю, не больше. У тебя дыра в сердце. Бывает так. Некоторые люди от рождения больные, вот и ты из таких. Сердце сперва только сбои давало, а теперь порвалось. Понимаешь?
- Понимаю, - кивнула Аксинья.
- Я, конечно, могла бы все тихо обстряпать, да не хочу тебя обманывать. Колдунья я.
- Ведьма, что ли?
- Да как ни назови, суть одна. Много я знаю и много умею, и хотела бы свои знания передать. Вот твои дети подходящие для такого дела. Отдашь их мне в ученики?
Аксинья взволновалась:
- Супротив Бога не пойду.
- Да и не надо, - отвечала Алена Тимофеевна, и как-то очень убедительно отвечала. - Разве есть что-то богопротивное в том, чтобы силу трав узнать, силу звезд, чисел и ветра? Мертвых я не поднимаю из могил, не бойся. И детишек не гублю. И скот не порчу.
- Ну, коли так, клянись мне на образе Николая-чудотворца, - указала на стену Аксинья, где висела старая бумажная иконка,- клянись, перво-наперво, что не будет от тебя никакого вреда моим детям.
- Клянусь.
- Клянись, что узнаешь, что случилось с моим мужем, и, прежде, чем я умру, мне обскажешь. Потому что не будет мне покоя и на том свете, пока судьбу его не узнаю.
- Клянусь.
- И еще клянись, что похоронишь меня по христианскому обычаю, честь по чести. И чтоб сродственники знали, где могила моя.
- Клянусь.
- Тогда верю тебе. Хотя знаю день один, а верю.
- Это потому, - серьезно сказала Алена Тимофеевна, - что ты, как и твои дети, тоже из наших. Из ведуний ты и видишь ясно, где правда, где ложь.
Аксинья только качнула головой. Какая из нее ведунья! Только сердце чует, что с мужем случилась беда, вот и образовалась в нем дырка. И через эту дырку утекает сейчас ее, Аксиньина, жизнь.

На заводе

Как дети вернулись, Алена Тимофеевна тут же велела Сергею оставаться с матерью, а сама с Иринкой пошла на завод. В письме Петра, мужа Аксиньи, был он обозначен дословно: русско-американская резиновая мануфактура.
До завода было с полчаса ходьбы и Иринка за это время много чего передумала. А ну как страшный мастер погрозит тете Алене кулаком, да и вышвырнет ее с завода, как вышвырнул мать? Разве есть супротив него сила?
А сила нашлась. Те двери, от которых гнали несчастную Аксинью, открывала легко Алена Тимофеевна. И главный мастер завода пожал ей руку при встрече, и на девочку взглянул ласково, дал Иринке сладкий сухарь. Позвал какого-то в очках и нарукавниках и велел ему поднять документы. Тот убежал, а через полчаса вернулся с ворохом бумаг. Из бумаг же следовало, что Петр Егоров, рабочий прессовального цеха, 26 февраля сего года попал под пресс-машину, в результате чего у него были раздроблены плечо и рука. В этот же день его доставили в Обуховскую больницу, где от полученного ранения он и скончался 02 марта. Похоронен на больничном кладбище.
- Родным почему не сообщили? - сурово спросила Алена Тимофеевна.
- Адреса не нашли, - соврал тот, что в нарукавниках. (Иринка сразу видит, когда кто врет).
- А вдову зачем выгнали?
- А кто ее знает. Может вдова, а может так. Много их тут шляется в округе.
- А вещи от него остались?
- Беднякам отдали, в дом призрения.
- В общем, был человек Петр Егоров, и нет его, - подытожила Алена Тимофеевна и не сдержалась - эх, люди!
Вытребовала с них справку из больницы о месте захоронения и ушла. И руки, хоть они и совали, им на прощанье пожимать не стала.

Смерть и новые знакомства

К вечеру только вернулись домой. Девочка тут же рассказала все родным: и про завод, и про то, как потом поехали в больницу (на извозчике!), как нашли могилу (сторожу рупь дали, и еще посулили, чтоб не забывал, ухаживал).
Аксинья за день сдала: лицо посерело, лоб был покрыт испариной.
- Петруша. Чуяло мое сердце, - только и проговорила она.
Пришел приглашенный портным священник. Сделав все, что полагается, он спросил:
- Дети на кого останутся?
- На меня, - ответила Алена Тимофеевна и сунула в руку попа ассигнацию.
Ночь Серега с Иринкой не спали.  А под утро мать захрипела, потянулась и преставилась.
Тут поднялась суматоха. Приходили из полиции, спрашивали у тети Алены паспорт, паспорта она им не показала, но они ушли довольные и все бумаги подписали. Приходили богаделки обмывать тело. Приходил гробовщик, тело обмерил.
Потом жена портного, охнув, сказала, что не след детям на такое глазеть, и увела их на свою половину.
А на третий день были отпевание и похороны. Ребята, как увидали городское кладбище, обомлели. Какая ж прорва народу живет в Питере, если здесь столько мертвецов! Как в тумане бросили по горсти земли, съели кутью с рисом и поехали домой.
Только не домой поехали-то! Алена Тимофеевна скоро и властно приказала извозчику: в порт. Приехали в порт, пошли вдоль чудных складов, наваленного штабелями леса, бочек, ящиков... Все встречные суровые мужчины приветствовали тетю Алену шуточками и пожимали ей руку. Вот она подошла к красивому паруснику, легко прошла по тонкой досочке, и им велела подниматься, там провела в закрытое помещение, зажгла керосиновую лампу и враз осветилась небольшая комната, заставленная шкафами с книгами, картами, какими-то большими странными часами и коробочками неизвестного назначения. С книжного шкафа на них выкатил золотые глаза здоровый кот дымчатого цвета. В углу в клетке сидела канарейка.
- Знакомьтесь: кот Василий, кенар Рико. А меня с этих пор называйте просто - Аленка.

Та самая Аленка

Ну да, та самая Аленка, за приключениями которой мы уже так долго следим. Так неужели же она стала взрослой серьезной женщиной? Неужели она теперь всегда поступает правильно и творит сплошь добрые дела? А вот посмотрим.
- Тетенька Алена, как мы Вас будем просто Аленкой называть, - возмутилась девочка.
- А как все называют, так и ты называй, - раздался вдруг скрипучий голос.
Сергей и Иринка так и подпрыгнули.
- Это кто?
- Это я, летучая ладья, - продолжал голос. - Аленка! Бросай возиться с этой малышней и полетели куда-нибудь. А то так всю навигацию пропустим.
- А что такое навигация? - спросил Серега.
- Это порядок такой. Время, когда корабли могут в море выйти и в порт вернуться. У каждого порта своя навигация. Мне-то, конечно, тьфу. Я, если захочу, отращу себе конек и по льду понесусь, как буер.
- А что такое буер? - не отстает Серега.
- Тьфу ты, неуч какой, - ворчит ладья. - Несмышленый неуч. Ладно бы юнгу себе взяла, а то! Буер - это лодка на коньке, с парусом. Ее ветер гонит, она по льду скользит. А мне и конек не нужен. Я так сама по себе взлететь могу.
- Ну, положим, разбег тебе все-таки нужен, - замечает Аленка, а сама в кулак прыскает.
- Всего-то пятьдесят корпусов, - храбрится ладья.
- Тетенька ладья, а что такое корпус? - встревает Иринка, и тут даже кот не выдерживает. смеется. Смеется и канарейка. Дети смотрят на честную компанию и тоже начинают давиться от хохота. Не смешно только ладье. Она обстоятельно начинает объяснять, как по писанному:
- Корпус судна - основная его часть в виде водонепроницаемого и полого внутри тела обтекаемой коробчатой формы.
- А что такое водонепроницаемая? - встревает Аленка.
- А что такое полое? - мяучит кот.
- А кто такой обтекаемый? - щебечет канарейка.
Тут и ладья раскалывается, и все дружно смеются.

Объяснение

- Ну, ребята, надо объясниться, - говорит, отсмеявшись, Аленка. - С матерью вашей мы все обговорили. Но вы тоже уже взрослые люди и должны правду знать. Дело в том, что я колдунья.
- Ведьма, что ли? - у ребят глаза стали по пять копеек.
- Ну, пусть ведьма, если вам так понятнее. Видели, как все в порту мне руку жали, как уважительно здоровались? Думаете, это они с Аленкой здоровались? Стояла-то перед ними я, а видели они бойкого промышленника Алексея Семеновича, который по своей прихоти на парусном судне разъезжает.
- И на заводе тоже? - догадывается Иринка.
- И на заводе. И на улице, когда я вас впервые встретила, я тоже перекинувшаяся была. Совсем немного людей могут настоящее за видимостью распознать. А вы меня "тетенькой" назвали. Так я поняла, что вы мне в ученики годитесь. Я вас, может, тридцать лет искала... и еще восемь, - добавляет Аленка, вдруг погрустнев.
Ребята молчат, и ладья молчит, и даже кот Василий с канарейкой молчат.
- Так что решайте, Ирина и Сергей, будете ли вы со мной жить и науке моей учиться. А нет, так отправлю вас к деду с бабкой, денег подкину и отправлю.
- Нет, тетенька Аленка, - кричат наперебой дети, - не отправляй к деду, с тобой хотим.
- А учиться трудно, -серьезно говорит Аленка.
- А палубу драить тяжко, - вторит ей ладья.
- А меня кормить надо по часам, - щебечет канарейка.
- А меня просто надо кормить, - мрачно завершает кот Василий.
- Все сделаем! Все сможем!
- НУ, коли сможете, ответствуйте тогда, кто из вас читать умеет?
- Я, - отвечает Серега, - я в церковно-приходскую школу ходил.
- А я только по слогам. Я девочка, мне необязательно грамоте знать. Я в школу не ходила, меня Серега учил.
- Вот про то, что ты девочка, и тебе необязательно, чтоб я в последний раз слышала, - строго говорит Аленка. - Вы оба мои ученики, и учиться будете наравне. Хоть и придется тебе иногда мужское обличье принимать, - печально смотрит она на Иринку, - времена такие: что дозволено мужчине, нельзя женщине. Значит, первое задание тебе, Серега, - выучить сестру читать и считать, и таблице умножения. Таблицу-то знаешь?
- А то! До девяти.
- А дальше и не надо. Дальше я вас учить буду.

Отлет

Я знаю, любезный читатель, что про то, как дети учились, тебе читать неинтересно. Ну, и пусть себе учатся помимо этой книги. Хотя ты знай, что каждый день по шесть часов у них занятия, и еще три часа им дается на то, чтобы самим науки изучать. Зато могут они ходить по ладье, где захотят, и ладья им все про свое устройство рассказывает. Могут совать нос в любые аленкины склянки и пытаться сами любые зелья составлять. Могут даже трогать сложные судовые приборы. Только с ладьи сойти не могут. Потому что скоро отлет.
- А ну как, - беспокоится ладья, - у одного из них, а, может, у обоих, морская болезнь случится? А ну как, кто из них, а, может, и оба, высоты боится? А если...
- Разговорчики, - прерывает ее Аленка, - будем решать проблемы по мере их выявления, как говорят англичане.
Так что как-то под утро ладья мирно вышла из питерского порта, очутилась на ровной глади Финского залива и взлетела. Серега с Иринкой вначале испугались: почуялось им, что палуба из-под ног провалилась, и падают они в бездну. Но, как оказалось, они вовсе не упали, а, наоборот, взлетели.
И летать оказалось так чудесно! Так чудесно, любезный читатель, что и рассказать тебе не могу. А расскажу я тебе, пока Сергей с Ириной дивятся полету, вот лучше вот  про что.

Про то, как кот Василий на ладье объявился

Кот Василий, глубокомысленные друзья мои, был животным царских кровей, на что, как он говорил, безошибочно указывает его имя, а также тот факт, что он был сыном самой Семирамиды, знаменитой дымчатой кошки-крысоловки. Василий был также дымчат, также ловко душил крыс, отчего оказался счастливчиком с детства. Его сразу же забрали на самый фешенебельный прогулочный пароход. "Бывало, - говаривал кот Василий - по целой неделе ничего, кроме пулярки, трюфелей и фуа-гра, у меня во рту не было". Кота холили и лелеяли, но было у него одно удивительное свойство, которое открылось в самый неподходящий момент.

А случилось вот что: первый помощник капитана закрутил любовь с какой-то пассажиркой. Василий впоследствии утверждал, что она была певицей, но точных данных на этот счет не имел никто. И вот в решающий момент старпом привел красавицу себе в каюту. Кот же, как на беду, слонялся поблизости. Увидев в щель дверного проема, как дама снимает шляпку и перчатки, кот почувствовал озарение. "Я, - говорил Василий, - точно знал, что она способна взять "до" третьей октавы". Но как заставить женщину петь? Кот нашелся мгновенно. Петь-то, может быть, он ее не заставит, а вот визжать - запросто. Он быстро сбегал куда-то, вернулся довольный, дождался, пока в каюту проследует матрос с шампанским и фруктами, и проскользнул за ним. А затем так же незаметно выскользнул вон. Ждать пришлось долго, часа полтора. Кот даже вздремнул. Но все-таки добился своего - красавица визжала. "Это была такая чистая нота, что стало понятно - визжит истинная певица" - утверждал кот. Короче говоря, после приятного времяпрепровождения, певица (уж поверим коту) собралась надеть перчатки и тут обнаружила, что вместе с ними в шляпе мирно лежит свежеубитая крыса.
Кот Василий оказался шкодой.
Судно вернулось в порт, и кота тут же списали на берег. Но так как он был широко известен с самой положительной стороны, а историю со старпомом все повторяли, как развеселый анекдот, кота Василия скоро забрали на другой ультрасовременный, хоть и грузовой, пароход. На пароходе даже была баня. Там, собственно, все и случилось.
Как-то, когда судно выполняло длинный рейс, возвращаясь из Венесуэлы с грузом какао-бобов и разного прочего, у матросов случился банный день. Пошел попариться и боцман, кстати сказать, полюбивший Василия самой искренней любовью. Мыться пошел, а свой свисток, с помощью которого он отдавал команды, оставил на лавке рядом с чистыми подштанниками.
"И тут я подумал, - рассказывал Василий, - а что случится, если..." Короче, он присел над свистком и хорошенько облил его. Обмоченный свисток посреди океана - это не хухры-мухры! Это, можно сказать, диверсия. Бедолага боцман был оскорблен в лучших чувствах. "Я ж его (трам-тарарам), - говорил он, - а он мне (тарарам-там-там)".
И кота Василия вторично списали на берег, но теперь уже с волчьим билетом.
Наступила зима, в порту было невесело. Последняя крыса жила лучше Василия. Потому что у крысы была семья и друзья, а от кота все отвернулись. И кот решил пойти на шантаж. Как и все в доках (кроме людей, разумеется), он знал о летучем корабле и управляющей им молодой колдунье. Так что однажды, когда Аленка шла к причалу, он встал на ее пути и заявил:
- Предлагаю взаимовыгодный обмен.
- Что на что менять будем?
- Мое молчание взамен на постоянный кров и еду.
- Значит, выдать меня хочешь? - усмехнулась Аленка. - А как, позволь тебя спросить, ты собираешься это сделать? Ведь люди тебя просто-напросто не поймут.
Вот этот момент кот Василий и не продумал.
Аленка рассмеялась и к недоумению всех окрестных животных взяла наглого котяру с собой. 
Василий не сразу забыл старые привычки и пару раз перевернул какие-то реторты, а также однажды налопался валерианы и разнес бы всю палубу, если бы ладья не вырастила вокруг него крепкую клетку. Кот провел в ней полдня, после чего был выпущен на волю. И с тех пор был, как шелковый, ну, почти всегда.

Стремительные жители Миннемюлле

Как уже говорилось прежде, избушка очень любила сказки. Став ладьей, любви своей она не утратила, а наоборот, подвела новую почву. Теперь в каждом путешествии она собирала народные сказки, выспрашивая у пролетных птиц, пробегавших зверей и даже иногда у гадов.
Но ладья обнаружила у себя еще один талант: она прекрасно сказки рассказывала, порой переиначивая на свой лад  конец, если он казался ей слишком грустным или жестоким.
По вечерам все собирались в кают-компании.  Аленка прокладывала маршрут назавтра, или просто рисовала что-то на листочке; дети сидели рядом и слушали, кот Василий мурлыкал, канарейка дремала, а ладья сказывала.
- Вот мы сейчас летим над Лифляндскими землями. А надо вам сказать, есть тут деревушка Миннемюлле.
- Или Мюллеминне, - подначивает Аленка.
- Ну, может, и так. Так вот, в этой деревушке люди едят кашу странным образом. Горшок с кашей они ставят на стол, крынку с топленым маслом - на полати, а кружку простокваши - в сени. И вот черпают они кашу ложкой за столом, чтобы обмакнуть в масло, тащат ее на полати, а чтоб запить кашу простоквашей - так же гораздо вкусней - выбегают в сени.
А еще они крайне странно вдевают нитку в иголку. Отрезают нитку у окна, вдевают в ушко на пороге, а узелок завязывают у калитки.
И щи они варят странно. Достанут кочан из подпола, нашинкуют в сараюшке, кидают в котел на печи, а ложкой мешают на полатях.
Дети смеются и Иринка замечает:
- А, может, они просто такие быстрые? Оглянуться не успели, они уже в другом месте.
-  Может быть, - соглашается ладья. - Вот такие стремительные финны из Миннемюлле.
- Или из Мюллеминне, - поправляет Аленка.

Подменыши

Как-то пролетали они над Норвегией, сверху на фьорды любовались и вниз спускались, по берегу гуляли. И между прочим рассказала им ладья, что в Норвегии живут тролли, которые только и знают, что строить пакости честным людям.
- ЛЮбое дело у них, - говорила ладья, - украсть у родителей ребенка и подменить его своим трольчонком. Трольчонок такой обычно не живет долго, скоро умирает, потому что он не привык хлеб есть и молоко пить, ему подавай болотную жижу с лягушками. А человечий детеныш у троллей остается  много им всяких дел делает, потому что сами тролли работать ленятся.
А то еще бывает, затеют в деревне свадьбу, а жених-то из соседнего села. Вот сидит невеста, вся изукрашенная, жених на тройке подъезжает, честь по чести. Свадьбу играют, веселятся. Назавтра молодые отбывают по месту жительства жениха.
И тут к вечеру приезжает вроде бы тот же самый жених на той же тройке. Только весь измученный, лошади из сил выбились. Оказывается, тролли весь день и всю ночь его кругами по лесу водили. А тот-то жених, вчерашний, он был подменыш вот такой, как я прежде сказывала. Ему ведь жена нужна? Вот он и отвел всем глаза. И девушку ту, конечно, больше никто не видит.
- Страсть! - вздыхает Иринка и жмется к Сергею.
- Врут поди, - старается быть солидным мальчик.
- Может, и врут. Но вот что еще рассказывают. Один дровосек нашел в лесу заблудившуюся красавицу. И так она ему приглянулась, что, не спросив чьего она роду-племени, он на ней женился. Живут год, живут два, ладно живут, сынок у них народился. И тут решил дровосек поехать на ярмарку. "Хорошо, поезжай, - говорит ему жена. - Только как подъезжать к дому будешь, песню какую-нибудь запой погромче, чтоб я тебя услышала и тебя встретила".
Дровосек накупил на ярмарке подарков и возвращается домой веселый, и, конечно, совсем забыл про песню-то. Подошел к дому, взглянул в окно - а там жуткая ведьма с зелеными волосами в котле какую-то бурую бурду варит, а рядом с ней такой же жуткий трольчонок играет.
- Что это, мама, - говорит трольчонок, - вроде как человечески духом запахло?
- А это наш отец, - отвечает ему ведьма, - домой потихоньку вернулся и за нами подглядывает.
А дальше я вам рассказывать не буду. Дальше жалостливо, - обрывает сказку ладья.
- Расскажи, расскажи, - просят дети.
- А что рассказывать, - решительно завершает Аленка, - схватил он топор и порешил и ведьму лесную, и трольчонка.
- Жалостно, - вздыхает ладья.
- Нечего жалеть, - заявляет Серега, - что их жалеть, ведьм всяких. От них одно зло.
- Между прочим, - наставительно говорит ладья, - не так давно я сама была избушкой на курьих ножках, а Аленка - бабой-ягой. И никому от нас зла никакого не было.
- И Иванов-царевичей я в печку не сажала, - добавляет Аленка с усмешкой, - Да и не было их в округе, Иванов-царевичей, одни Иваны-дураки.

Джек и бобовое зерно

В другой вечер ладья рассказывает.
Жила-была в старой - доброй Англии молочница и был у нее смышленый сын по имени Джек (Яков по-нашему). И вот как-то одна из коров перестала давать молоко, и решила хозяйка ее продать. Позвала Джека и говорит ему:
- Сынок, сведи корову на ярмарку и продай. Да смотри, не продешеви.
Ведет Джек корову, песенку напевает, беспечно палкой постукивает. Вдруг навстречу ему прохожий незнакомец:
- Продай, мол, парень, корову. А только нет у меня денег, но есть пять волшебных бобов. Придешь домой, посади их в землю, и они принесут тебе огромное богатство. Джек смекает себе: денег всегда заработать можно, а волшебные бобы - большая диковина. Ну, и сменял корову.
Дома, конечно, получил от матери. И раззявой-то она его назвала, и дурачком, и простофилей. Но Джек веру в людей не потерял и тем же вечером закопал бобы во дворе. Проснулся утром от крика матери., выбежал на двор посмотреть, что случилось, - и обомлел. Посреди двора вьется бобовый стебель с хороший дуб толщиной, а вершина его теряется в облаках.
- Полно орать, - говорит он матери, - слазаю-ка я посмотрю, что там наверху. Если таков стебель, каковы должны быть стручки!- И полез. Долго ли, коротко ли, долез до облаков. Поднялся еще выше и попал в облачную деревню. Только живут там не обыкновенные люди, а великаны.
Великаны его встретили честь по чести, в гости позвали, за стол посадили, потчуют-угощают. Только Джека страх взял. Втемяшилось ему в башку, что его сейчас съедят. Поэтому он придумал хитрость: стал потихоньку пазуху набивать колбасами да кусками окорока. А как набил себе огромное пузо, говорит:
- Что-то я объелся, ничего не лезет больше.
- Так пойди, поспи, - говорит ему великан.
- Нут, я лучше вспорю себе брюхо и выну всю еду, и тогда снова смогу есть, - говорит Джек, хватает нож и режет на себе рубашку. Оттуда посыпались колбасы и окорока. Джек-то надеялся, что глупый великан вслед за ним сам себе брюхо пороть станет и зарежется. А великан знай себе смеется.
- Ну, говорит, потешил ты меня, Джек. В жизни не видел, чтоб человек сам себе брюхо взрезал, чтоб побольше еды в него набить. Ты что думаешь, я холстину от кожи отличить не могу?
- Ну, раз ты меня так потешил, - продолжает великан, - подарю тебе целый золотой. И еще посмеюсь, наблюдая, как ты его на себе до земли тащить будешь.
А золотой-то великанский! В нем верный пуд весу будет. Но Джек не сплоховал. Снял рубаху - ведь все равно резаная уже - располосовал ее на ленты, обвязал монету крест-накрест и привязал себе на спину. Так и полез вниз. Еле долез, правда.
А бобовый стебель на следующий день высох и обломился. Так больше Джек и не попал к великанам. Да и не надо было: золотого и ему, и его детям,, и внукам, и правнукам хватило.
- Я вот думаю, - заметила Аленка, - как он этот золотой в ход пустил, и как от шерифов и баронов богатство уберег?
- А он был волшебный, - не растерялась ладья, - тратить его мог только тот, кому его подарили. В ход пустил просто - отколупывал понемножку. Золото, оно мягкое.
- Не верю я, что дармовое золото может счастье принести, - отрезала Аленка. - А теперь пора спать.

Горшок золота

Как прилетели в Ирландию, Аленка сделалась какая-то не такая. Какая-то веселая и легкомысленная сделалась. Ладья на нее ворчала понемногу, пытаясь привести в обычную строгость, но не очень-то у нее получалось. А в субботу Аленка надела клетчатую зеленую юбку, нарядную блузку, всю в кружеве, и ушла куда-то. Да что ушла - убежала!
- На танцы убежала, - неодобрительно объяснила детям ладья, - теперь только к ночи будет!
- А что она танцует?
- Да все танцует: и джигу, и рил, и хорнпайп. Ишь ведь, и запасные башмаки с собой взяла, и мягкие туфли не забыла. А я тут волнуйся весь вечер, как она там. Ирландия эта - ох, и опасная страна. Тут всякое бывает. Да вот взять хоть лепреконов.
- Каких лепреконов? - хором спрашивают дети.
- Да нечисть местная. Весь такой маленький, ростом вон с тебя, Серега. Одет, как щеголь, во все зеленое. А левый башмак всегда с дырой. Накопит такой лепрекон золота и зарывает его в тайном месте. Еще, говорят, желания выполняет. Врут, поди. Так вот, пока я вечерами тут Аленку с танцев дожидалась, я керосиновую лампу в кают-компании зажигала. И все тут было видно, как на ладони. И дерево наше монетное тоже видно. На него, конечно, заклятье наложено, и людям оно кажется вроде герани. Но супротив лепрекона такой морок не выстоит. В общем, заявился он раз к Аленке и говорит:
- Прекрасная леди! Предлагаю взаимный обмен. Я исполню три Ваших желания, а Вы вырастите мне такое же дерево, только с золотыми монетами.
Аленка посмеялась да и послала его подальше.
А он не отстает. На следующий день заявляется, весь разукрашенный (а левый башмак все равно с дырой) и зовет Аленку замуж.
- Все, -говорит, - мое имущество будет нашим общим, и сердце мое станет принадлежать Вам.
Аленка опять прогнала его вон.
Так он что удумал! В ту же ночь прокрался к Аленке в каюту (а она как раз допоздна зелье варила, и задремала) и стал к ней с объятьями да с поцелуями лезть. Ну, тут Аленка осерчала. Схватила половник, которым отвары в котле мешает, и стукнула ему прямо в лоб. Да еще сказала при этом:
- Чтоб ты навек забыл, где горшок свой зарыл.
- И что? - глаза у детей сверкают от любопытства.
- Забыл! С тех пор, каждый раз, как мы тут, заходит к нам и смиренно просит снять проклятье.

Тайна

Летучая ладья ходит между странами, у Сереги и Иринки добавляется знаний, и все вроде хорошо, но... Но есть у ладьи с Аленкой какая-то тайна. Первым Сергей почуял странное. Вот возьмем учебники. Лет по двенадцать им, и по ним явно уже учились. Где рожица на полях нарисована, где теорема подчеркнута, где решение карандашом начерчено. Карандаш, правда, стерт потом, но следы остались. Опять же игрушки: у сестры все куклы новые, а вот у брата сабельки и ружья, видно, что пользованные. Верхняя одежда тоже ношеная. И еще... Ладья нет-нет да и проговорится. Ясно стало Сереге, что жил здесь до него еще один мальчик. Поделился он своим знанием с Иринкой, та предложила:
- Давая прямо спросим. Тетя Алена хорошая, она расскажет.
- А почему тогда сразу не рассказала? - Загадка.
В общем, положили ждать до зимы. А зима скорехонько настала. Вот уже и сочельник скоро. Набрался храбрости Серега и в один из вечеров, когда Аленка сидела в кресле с котом Василием на руках, сказал:
- Тетя Алена, - кстати, ребята так и не приучились звать Аленку Аленкой, - мы ведь все знаем. Здесь до нас жил другой мальчик, лет двенадцать назад. Что с ним случилось?
Аленка не ответила. Не ответила и ладья. Лишь канарейка озабоченно пискнула:
- Мы про него не вспоминаем.
- Отчего ж не вспоминаем, - вдруг раздался ясный голос колдуньи, - самое время вспомнить. Был у меня воспитанник до вас, и звали его Иваном. Подобрала я его на Лиговке. Он у собора песни распевал и подворовывал, конечно, когда удавалось. Вот так же, как и вы, он во мне женщину под мороком распознал, и так же, как и вы, согласился быть моим учеником. Позднее сам признался, что начитался Рокамболя и хотел стать знаменитым авантюристом. Но как попробовал морской жизни, открылось у него настоящее призвание. Всю корабельную науку он знал назубок, к зельям же и прочему колдовству сердце у него совсем не лежало. Даже полет его не так увлекал, как мореплавание.
Так что проучился он у меня четыре года, исполнилось ему пятнадцать лет, и мы с обоюдного согласия решили, что, когда вернемся в Питер, я устрою его в Морской Корпус. Да только не вернулся он.
- Про летучего данайца расскажи, - подсказывает ладья.
- Да, про летучего данайца, - кивает Аленка. - Давным-давно царь Одиссей поссорился с богом морей Посейдоном. То ли съел он быков, то ли просто угнал, не помню. А потом еще глаз великану, Посейдонову сыну, выколол. В общем проклял его Посейдон, и не мог Одиссей вернуться на родину. И все его спутники не могли. И вот, блуждая по морю, они причалили к острову, жители которого находились в постоянном дурмане, поедая семена лотоса. Часть своих друзей Одиссей оттуда успел увести, но немало и осталось, решив, что вечное забвение лучше вечного скитания. Тогда Одиссей оставил им одну из галер, вытащив ее на песчаный берег, как тогда водилось, а сам уплыл.
Так вот эта галера стояла-стояла на песке, ждала-ждала моряков, да так и не дождалась. А вместо этого стала она летучим кораблем, и теперь, словно призрак, летает над океанами. Изредка встречала ее и я. Думала, что это и есть призрак, видение бестелесное, а оказалось иначе.
Иван мой очень Италию любил, это у него с беспризорного детства осталось. Когда он в первый раз увидел, что апельсины и лимоны (дивное лакомство) растут просто на деревьях вдоль дороги, у него дыханье сперло.
- Так вот он какой, рай, - сказал он тогда мне.
Позднее понял, конечно, что никакой ни рай, страна со своими бедняками и нищими, но за это первое волшебное впечатление полюбил Италию навсегда. И мы часто туда наведывались.
Около берегов Италии все и случилось.
Как-то вечером, мы уже спать собирались, показался снова на горизонте летучий данаец и стал сближаться. Ну, я не боюсь - не первый раз вижу, чай. А он все ближе подходит, стал бок о бок и летит рядом. И музыка с него раздается такая...
- Как серебряные струны, - грустно говорит ладья.
- Нежная, манящая. Сперва ее просто приятно слушать было. А потом словно морок на меня упал, не могу пошевелиться, ни слова сказать. И вот смотрю : летит с данайца на нас абордажный крюк и впивается прямо в борт ладьи. А Иван мой, как лунатик, идет прямо к крюку, ступает на канат, что к нему привязан, сходит на галеру и встает у штурвала данайца.
- Только то не штурвал настоящий, а рулевой рычаг, - торопливо вставляет ладья.
- Растаял данаец, как и не было. Только метка осталась, где крюк в борт вошел. С тех пор почти девять лет прошло. В начале я места себе не находила, все металась по морям, искала данайца проклятого. А сейчас вроде отпустило. Ну, что, удовлетворила я ваше любопытство?
Брат с сестрой кивнули. Долго ворочались они в тот день в своих койках. Но под конец уснули крепким детским сном.

История кенара Рико, рассказанная им самим

Канарейка. Вот все говорят, канарейка. А я - кенар. Между прочим, иностранного происхождения птица. С дальних тропических островов мои родственники происходят. И здесь я не просто так появился, не шантажом себе приют добыл, как кот Василий. Я - сувенир несчастной любви.
Родился я в Испании, в знойной Андалусии. В юности, как и все кенары, прошел жестокую школу пения у мастера - старого Хосе Альварса. А потом моей хозяйкой стала молодая девушка. Звали ее Катерина.
- И вовсе Лурдес звали ее, - встряла ладья.
- Не перебивай! И Катерина ее звали, и Лурдес, и еще Луиза, и Мария по фамилии Китана. Была она дочерью начальника порта Малаги, очень важного сеньора; и как дочери всех очень важных сеньоров, с младенчества была просватана.
И вот в один несчастный день зашел в гости к ее отцу иноземный капитан.  В шахматы поиграть и пообедать.
- Сперва пообедать, а потом в шахматы, -  снова встряла ладья.
- Говорю же, не перебивай! Девушка, как положено хозяйке, вышла к столу вся в черном и все время молчала. Речь же гостя очень ей понравилась. Видно было, что это бывалый моряк и галантный кавалер.
- Это Аленка была, - не выдержала ладья.
- Ну, это я потом узнал, что Аленка. А тогда я сидел в спальне у Катерины, и в глаза не видел того капитана, о котором она толковала весь вечер.
А капитан этот повадился захаживать, чуть не каждый день. И вот уж вижу я, что моя Катерина плачет по вечерам горько-горько. Влюбилась, дурочка! Ну, в Испании с этим строго: коли у тебя уже есть жених нареченный, не заглядывайся на других. А если по дурости своей влюбилась в чужака, скрывай свое чувство до последнего.
Катерина моя так и поступила. К тому же любезный капитан вскоре отбыл и больше не появлялся. А появился он снова через год и два месяца, когда Катерина-и-Лурдес-и-Мария-и-Луиза Китана уже вышла замуж и даже благополучно родила девочку.
Да только сердце ее было ранено жестоко. И узнав, что возлюбленный снова рядом, она не выдержала и послала ему записку. Тот был очень встревожен, узнав о чувствах девушки, ведь капитан этот был не кто иной, как Аленка.
- В общем, накормила она ту Лурдес салатом из побегов ревеня и одуванчикового корня, - в последний раз ворвалась в неспешное повествование ладья, - а он, как известно, лучшее лекарство от несчастной любви.
- И сентиментальная Катерина в память о своей былой любви подарила Аленке меня, - кенар раскланялся. - И теперь я пою здесь. А вы все можете внимать моему дивному вокалу.

 Самая короткая глава

Несколько дней Серёга ходил задумчивый. Несколько дней он чертил в тетрадях какие то схемы геометрические. А потом пришёл к Аленке и сказал:
- Музыка - это ведь гармония?
- Можно сказать и так.
- Тогда я, кажется знаю, как эту волшебную музыку одолеть.
И они немного пошептались.
- Может получиться, - кивнула Алёнка. - А я, кажется, знаю, как этого летучего данайца подманить.
И они ещё немножко пошептались.
А на следующий день собрались все вместе в кают-компании и рассказали остальным, как действовать. И все всё поняли. И ладья, и Иринка, и утончённый кенар Рико и даже кот Василий, у которого обо всем есть своё мнение, согласился.

Приманка

Прошло полгода. Летучая ладья, Аленка, повзрослевшие дети, кот Василий и даже кенар Рико отправились на Итаку. Итака - это маленький остров в Ионическом море, именно оттуда родом был Одиссей, именно туда рвется попасть и не может летучий данаец.
- Какая маленькая, - удивляется Серега, глядя на остров с высоты ладейного полета.
- Не больше десяти квадратных километров, - объясняет Аленка. - А известен тот остров больше любого другого. Ну, что ж, будем приводняться.
На острове ребята вынули кусок земли вместе с травами, аккуратно вынули, чтобы корни не повредить, и положили в специальный кипарисовый ящик. А Аленка тем временем купила у крестьян местного оливкового масла и сладкого итакского меда.
Вернувшись на ладью, они водрузили ящик с травой на корму, хорошенько закрепили его, а бортики смазали медом и маслом. Теперь, где бы не скитался данаец, учует он запах родной земли и примчится к летучей ладье, - так рассуждала Аленка.
И отправилась по своим делам. Свои дела вели ее в Южную Америку, где хотела она показать воспитанникам знаменитую Амазонскую парароку, когда могучий океан врывается в устье реки, и все сметая на своем пути, преодолевая сопротивление пресной воды, поднимается на 3000 километров вверх по течению. Еще хотела она удивить детей гигантскими пирамидами Майя и рисунками, которыми покрыто плато Наска. Почти все удалось Аленке, и ребят поразила широкая бурная Амазонка. Но парароки они не увидали.   Видно, Аленка была сильно занята какими-то своими мыслями и забыла, что парарока случается только между февралем и мартом. Зато не забывала она каждое утро доставать итакийские масло и мед и промазывать бортики кипарисового ящика. Не забывала и каждый вечер поливать итакийскую землю, и трава росла бурно, и вскоре зацвела.

Встреча с данайцем

В июле это случилось, кода зной возле Красного моря так тяжек, что хочется облить простыню ледяной водой, закутать в нее голое тело и ходить так по палубе. Но Иринка держится. Не снимает ситцевое платье, не скидывает ботиночки козловой кожи. Даже чулки не снимает. "Матрос должен стойко выдерживать тяготы походной жизни," - говорит тетя Аленка, и девочка старается - выдерживает.
- Что это ты грустная такая? - спрашивает ладья, от которой нигде не скрыться - она повсюду.
- Летучего данайца жалко. Тетя Алена говорит, что он три тысячи лет по миру скитается. Представляешь себе, три тысячи лет не видеть родины, летать без остановки? Плохо ему, поди.
- Может, привык, - холодно замечает ладья. - По мне так почто его жалеть, аспида? Он нашего Иванушку уволок.
- Все равно жалко, - не сдается Иринка, и тут раздается крик со смотровой площадки, на которой угнездился Серега:
- Корабль справа по борту!
И все бросаются к правому борту, только Аленка стоит на месте, крепко держит штурвал, да Серега не слезает с мачты - он - вперед смотрящий, на своем месте оставаться должен.
Да, это летучий данаец, потемневший от времени, с двумя косыми парусами, с двумя рядами весел, с одним-единственным человеком на борту. Стоит у рулевого рычага мужчина в тунике, весь заросший бородой, волосы спускаются ниже лопаток.
- Иванушка, - ахает ладья, и тут корабли сходятся борт о борт, и вскипает волшебная музыка, точь-в-точь словно кто-то играет на арфе с серебряными струнами.
И кажется, сейчас опять погрузится летучая ладья и все, кто на ней, в сонное оцепенение. Но вдруг сверху раздается хулиганский свист, и тут же набирает силу волна новых звуков: Серега свистит, засунув два пальца в рот, Иринка дудит в детский рожок, кот Василий орет самые выдающиеся мартовские песни, а кенар Рико страдальчески морщится, но возит клювом о прутья клетки. И эта какофония забивает волшебную музыку, постепенно серебряные струны гаснут и замолкают.
А Аленка спокойно идет в кают-компанию и возвращается с диковиной в руках - это фонограф, удивительная машина, которая сама может звуки издавать. Фонограф заведен, и вот уже над морем раздается какая-то нелепая шансонетка. Обитатели ладьи прекращают шуметь, а Иринка встает рядом с фонографом, чтобы следить за заводом.
- Нет такой гармонии, которую не может разрушить модная песенка, - удовлетворенно замечает Аленка, подбирает юбку и перелезает на летучий данаец.
Иван все это время смотрел на ладью невидящим взглядом и, когда Аленка подошла к нему и сказала: "Ну, здравствуй, Иван", - в ответ с трудом разлепил губы:
- Здравствуй, Аленка. Если это не сон. А то я здесь уже не могу отличить явь ото сна.
- Пойдем со мной, Иван.
- Не могу, корабль не пускает.
И точно, босые Ивановы ноги словно вросли в доски палубы.
- Как же ты тут живешь, что ешь-пьешь? - удивляется Аленка.
- Да так-то я ходить могу. Это он сейчас вцепился. В трюме полно припасов. Мясо вяленое, вино в мехах, лук и фиги. Только безвкусные они, словно прах земной ем. Правда, сытные.
- И на что ты летучему данайцу нужен? - задает главный вопрос Аленка
- Надеется, что я помогу найти Итаку. Я ведь не проклятый.
Аленка вздыхает:
- А ты уверен, что проклятье есть? Может, выдумки это все?
- Да я сам видел Посейдона того, - горячится Иван, - высунулся из моря по пояс и грозил нам трезубцем.
Мало-помалу из разговора выяснилось, что ходит летучий данаец по всей земле, но как-то странно ходит - только над морями и реками, над землей ни-ни. Говорит иногда с Иваном, но точно нехотя. И словно сам уклоняется от границ Ионийского моря. Сколько раз пробовал его Иван подвести к Греческим островам, а данаец будто не хочет, не слушает руля, сворачивает в сторону.
- Ну, что ж, - говорит Аленка, - летучий данаец, свет, покажись, с тобой разговаривать будем! - И данаец отзывается, скрипит насмешливо.
- О чем мне с бабой разговаривать? Твое дело дома сидеть, шерсть прясть.
Тут со смотровой площадки раздается голос:
- Тогда говори со мной, Сергеем, Петровым сыном, по фамилии Егоровым. Если мы приведем тебя к берегам Итаки, отпустишь Ивана?
- Не совладать тебе с силой Посейдоновой, дерзкий отрок, - отвечает данаец, - ему подвластны все моря, и все корабли в морях!
- А если, - не сдается Серега, - если мы уговорим Посейдона, и он смилуется?
- Если случится такое чудо, отпущу своего кормчего на все четыре стороны, - обещает данаец.
- Тогда, - голос Сергея срывается, - вот тебе мое слово. Жди нас здесь, у берегов Красного моря, и мы вернемся к тебе с освобождением.
- Вот и тебе мое слово, быстрый на обещания отрок! Даже ждать вашего возвращения мне не придется, потому что  услышу отпускающее слово Посейдона и на краю земли.
С тем и расстались.

Старый знакомый

- Нет, вы слышали? - кипятилась ладья. - Дома сиди, шерсть пряди! Вот невежа!
- А вы главное поняли? - серьезно спросила Аленка, не обращая внимания на возмущение ладьи.
- Как не понять, - кипятится Серега, - данаец этот и вовсе не понимает, что по воздуху летает. Ему кажется, что он все еще по воде ходит.
- Вот именно. И, даю руку на отсечение, он сам себя не пускает на Итаку, потому что верит крепче крепкого, что слово Посейдона нерушимо.
- Поэтому придется Посейдона найти? - спрашивает Иринка.
- Придется, - отвечает колдунья, - и есть у меня идея.
- Эй, летучая! - окликает она ладью,  - ты старое наше озеро еще не забыла?
- Как забыть? Помню, - отвечает ладья.
- Тогда полный вперед!
Когда летучая ладья захочет, она мчится быстрее ветра, и вот к полудню следующего дня приводнились они на старом знакомом озере, на том самом, где когда-то, много лет назад, встретились бесхозная избушка и смуглолицая девушка.
- Все, как встарь, - мечтательно вздыхает ладья.- Вон, даже водянчата из воды выпрыгивают от любопытства, совсем, как раньше.
Прыжки водянчат, между тем, разволновали водяного, а он-то Аленке и был нужен.
Взошел водяной на ладью весело, крепко обнял Аленку - она поежилась от глубинного холода, но стерпела - и спросил:
- Зачем, старая ведьма, пожаловала?
- Помощь мне твоя нужна. Знаешь что о Посейдоне, который распускает слухи, что он царь морей?
- Да какой он царь? Он такой же водяной, как и я, только по морской части. И вовсе не всех морей он властелин, а только тех, где его знают.
- Правду говоришь?
- Правдивей не бывает. Мне днепровский водяной дедушка сказывал, он этого Посейдона с ребячьих лет знает.
- Я так и думала, - Аленка даже пальцами прищелкнула от волнения. - Может, имеешь какое средство позвать его?
- Средство имею. Только использовать его надо там, где он водится - в Черном море или в Средиземном. В другом месте он ни за что не объявится. Нам, водяным, чужая вода - смерть.
- Тогда давай свое средство, - требует Аленка.
- Оно, конечно, можно, - жмется водяной, - но уважь и меня. Беда тут у нас. Как ты улетела, так и беда. Соседка твоя с Черного болота только хвалится, что роды у водяниц принимать умеет. А сама своим когтем грязным пузырь лопает. Водянчата родятся хилые и болезненные через это. Помилуй, расскажи ты этой ведьме злющей свой секрет.
И пришлось Аленке на Черное болото пешком тащится, да еще с этой скупердяйкой и ленивицей уважительную беседу вести. Позднее Аленка признавалась, что из всех ее приключений это самое сложное задание было.
Но рассказала все бабе-яге и спицу свою заветную ясеневую подарила, чтоб не портила больше младенцев.
А за то водяной подарил Аленке огромную перламутровую раковину.
- Вот, - сказал он, - воструби в эту раковину над водами моря трижды, и явится Посейдон. Только ты поосторожней с ним, а то он обманщик и жулик, каких мало.

Явился на зов

Решили совместно вызывать Посейдона в Средиземном море, где-нибудь подальше от судоходных путей. Задача не из простых, но где наша не попадала! Карты-то морские на что? Идти в намеченное место Алёнка велела не самым быстрым ходом: надо было подумать. Думала она два дня, а на третий принялась шептаться о чем-то с ладьёй. И никому больше тайную думу свою не рассказала. И ладья, на удивление, как воды в рот набрала. Ни ластившейся к ней Иринке, ни сладкоголосому кенару Рико, ни даже дипломатические предложившему свои услуги по хранению секрета вместе коту Василию она ничего не сказала.
А тут уже и море нужное под боком, вернее, под бортами. Вышла на палубу Алёнка, отчего-то разодетая в новое шёлковое платье и даже, прости, господи, надушенная и с помадой на губах. Поднесла к этим самым напомаженным губам раковину и раздался рёв почище судовой сирены. Три раза дунула Алёнка в раковину, и три раза море расступалось от рева. После третьего раза из воды поднялся Посейдон - мускулистый широкоплечий мужик с вьющейся бородой и заплетавшимися крутыми локонами длинными волосами. В руке у него был трезубец.
- Чего ты ищешь, о дева, подобная красотой заре, от Посейдона, владыки морей!
- Я прошу милости, - воскликнула Алёнка, и впрямь порозовевшая от натуги. А вы сами попробуйте в раковину подуть.
- Какой милости ты хочешь?
- Освободи летучего данайца от проклятия, позволь ему вернутся на родину!
- Они упивались туком моих быков и оскорбили моего сына Полифема. Нет им прощения!
- Э, ты погоди, погоди, - вмешался Серёга, - может, сменяемся на что? - Указал на фонограф, и полилась уже знакомая нам залихватская шансонетка. Посейдон, явно заинтересованный забавной вещицей, ступил на борт ладьи.
Алёнка провела его в кают компанию и опять принялась настойчиво убеждать помиловать данайца. Владыка морей, явно отвыкший давно от такого внимания, ломался, словно кокетливая девица на пикнике.
Наконец Алёнка предложила:
- Не хочешь меняться, может, сыграем во что? Благородный азарт издревле был присущ олимпийцам. - Посейдон оглядел кают компанию и увидел шахматы. Шахматы были ему давно знакомы, так как воды его морей часто пересекали мусульмане -большие любители этой игры, а он подсматривал за ними во время партий. Кроме того, он помнил, как не раз произносили поговорку, что женщинам не даны три вещи, и одна из них игра в шахматы.
- Ну, что ж, - наконец сказал он. - Готов сыграть с тобой в шахматы. Только ты что поставить на кон? С меня корабль, будет справедливым, если корабль поставишь и ты.
- Идёт, - ответила Алёнка.
Ладье очень хотелось возразить: виданное ли дело живую летучую ладью в шахматы разыгрывать, но она смолчала.
Партия шла с переменным успехом. На стороне Алёнки был опыт и мастерство, на стороне Посейдона хитроумие. Однако постепенно всем стало ясно, что Аленка берёт верх. И тут внезапно разразилась буря. Ладью кидало с волны на волну, все в кают-компании, что не было привинчено, летало из угла в угол. Все да не все. Шахматная доска и фигуры на ней оставались на месте.
- А ну-ка давай без фокусов, - возмутились Алёнка. - Утихомирь свою стихию, а то я всему свету расскажу, какой ты жулик! - И что то такое блеснуло у неё в глазах, что Посейдон сдался. Мановением бровей он остановил расходившуюся стихию.
- Ну, что ж, продолжим, - сказала Алёнка и принялась напевать давешнюю шансонетку. В ней было что-то о прекрасной Мадлен и о её малиновых чулочках. Через семь ходов Посейдон получил мат.

Испытание судьбы

Владыка морей очень возмутился. Этот мат ничего не доказывает, утверждал он. Во-первых, он никогда прежде не играл в шахматы - и тут он не врал, -  а потому был поставлен в заведомо невыгодное положение. Во-вторых, он все время отвлекался на разные диковины, которых в кают компании полным-полно. В третьих, шахматы сами по себе игра варварская. А по-настоящему благородной игрой может считаться только та, что основана на чистой случайности, на том, кому благоволит фортуна, равно управляющая судьбами богов и людей, - кости.
- Ну, что ж, метнем кости.
- Чур, кости мои, - совсем не по божественному заторопился Посейдон, - и кидаю первый тоже я.
- Как пожелаете.
Из недр хитона бога появился деревянный стаканчик, в котором находились три изрядно потертые деревянные же кости. Владыка морей потряс стаканчик, высоко покинул и на стол выпали три шестёрки
- Я выиграл, - заявил Посейдон.
Кот Василий трагически мяукнул. Иринка ойкнула и схватилась за руку брата.
- Так уж и выиграл, - спокойно сказала Алёнка. - Я ещё не кидала.
И вот в воздух снова взлетели кости, но не упали, а завертелись, описывая круги
Если бы Серёга мог знать то, что, конечно же, знаешь ты, мой любезный читатель, он бы сравнил их движение с моделью атома Резерфорда.
Вдруг вращение костей остановилось и они упали на стол. Только теперь это были не шестигранники, а семигранники, и каждый лежал семеркой вверх.
- Двадцать одно! - Победоносно сказала Алёнка
- Ах ты, мошенница, - взревел Посейдон, взмахнул трезубцем, и насупил брови.
- Ну ты не хмурься, не хмурься, - весело заметила Алёнка, - не я первая жульничать начала. Давай-ка лучше, освобождай данайца.
- И не подумаю.
И тут Алёнка рассвирепела
- Ах ты водянишка распоследний! - Сказала она обманчиво спокойным голосом, - ты что думаешь, в юбку нарядился, вилкой-переростком вооружился, и я тебя пужаться буду? Да сколько я таких, как ты на свет повытаскивала, и не сосчитать!
- Молчи, презренная смертная!
Но остановить Алёнку уже ничто не могло.
- Да ты и жив до сих пор только из-за презренных смертных! Думаешь, я не знаю, как твоя божественность работает? Пока помнят тебя, пока верят в тебя, ты и в силе. А где б ты был, кабы не поэты, что о тебе в поэмах рассказывали, да не скульпторы, что тебя в мраморе ваяли? И памяти бы о тебе не осталось!
Посейдон топнул ногой, завернулся в плащ, словно что-то изготовился сделать, но не сделал и теперь недоуменно озирался по сторонам.
- Утечь хотел? - ядовито осведомилась Алёнка. - Ан моря то и нет. Некуда тебе течь-то? В воздухе висишь, а если бы и сиганул вниз, то там давно уже твёрдая земля с пресными реками.
Посейдон взвыл от ужаса.
 - Что ты со мной наделала, северная ведьма! - вскричал он в отчаяньи.
- Да ничего особого я пока с тобой не делала, царь морей. Захотела бы наказать тебя по настоящему, отвезла бы тебя к жёлтому китайскому морю и познакомила с великим повелителем моря Юйцянем, то-то бы он посмеялся. А не то умчала бы тебя к северным берегам и свела с грозным богом вод Ньердом. А ещё лучше  - у тебя ведь с ветрами отношения натянутые - прокатила бы тебя к по морским землям и пригласила в гости Сиверко. Да и то сказать, северный ветер там недолго кликать, он сам является, без зову. Ну, так что? Даёшь волю данайцу?
- Даю, - тихо сказал Посейдон.
- Ты, как следовает, скажи, - не выдержав вмешалась ладья. Она и так слишком долго молчала про уговор с Алёнкой поднять морского владыку на воздух и умчать к твёрдой земле.
Посейдон возвысил голос и гордо сказал:
- Я, бог морей, торжественно возвращаются свободу летучему данайцу и обещаю впредь не преграждать ему пути на родину.
- Ну вот, = сказала Алёнка. - А теперь дай-ка я тебе, вашество, голову причешу. - И провела несколько раз частым гребнем по волнистой гриве. Через минуту между зубьев змеился блестящий, словно ртуть, волос.
- Это ещё зачем? - озаботился разоблаченный морской водяной.
- А вот зачем, друг сердечный. Если ты вдруг передумаешь или когда супротив меня подняться решишь, будет и у меня управа на тебя. Я сейчас этот волос аргановым маслом смажу да в шкатулочку то и спрячу. И пока тот волос у меня, я что хочу, то с тобой и сделаю. А чего я, северная ведьма, захочу?
Посейдон вздрогнул.
- Ну что,  - скомандовал Алёнка, - правь к морю, ладья, будем отпускать пленника!

Освобождение

Посейдон утек в какой то мелкий заливчик, не попрощавшись, а летучая ладья поспешила на встречу с данайцем. По дороге Алёнка и ладья наперебой рассказывали ребятам, коту и кенару свой хитрый план.
- Я сразу смекнула, - торопливо говорила ладья, - что у этих древностей замшелых нет никакого уважения к женщинам. Вот и подговорила Аленку разрядится да накрасится
- И ещё духами прыснутся, фу, я весь день задыхаюсь, - с отвращением сказала Алёнка.
- Очень приятный запах. Пармская фиалка, - со знанием дела сказал кенар Рико.
- По мне нет лучше запаха свежих трав и цветов, - отрезала Алёнка. - Ну, а остальное все просто, женщина - негодный противник с его точки зрения, вот он бдительность и потерял. А как над землёй оказались, то тут он уж весь мой.
Дети довольно рассмеялись, вспоминая озадаченное лицо Посейдона, которому не удалось утечь.
-Ой! - ахнула Иринка. - А где фонограф?
- Свистнул, - резюмировал Серёга. - А ещё бог.
Так, лишившись фонографа, но приобретя хорошее настроение, добрались до условленного места. Там в нетерпением нарезал круги летучий данаец.
- Еле сдержал его, - весело крикнул Иван. -  Рвётся на родину.
- Ну, раз рвётся, идём максимальной скоростью, - скомандовала Алёнка.
Ладья, конечно, опередила данайца. Сошли на берег, нашли подходящий холм, приладили пласт земли, что так на корме и простоял все приключения, на родную почву. Алёнка полила специальным раствором, чтоб корешки лучше прижились, и вернулась на берег. На воде уже покачивался довольный данаец, а Иван стоял на песке рядом с ребятами.
Древний корабль ещё качнул пару раз парусом, словно говоря спасибо, потом поднялся высоко на волне и грянулся о берег, рассыпавшись белой морской пеной.
- Ну, вот, он и вернулся домой, - задумчиво сказал Иван. - А вернёмся ли домой мы?
- Обязательно вернёмся, - ответила Алёнка. - Но сперва тебе надо побриться.