По следам Рождества. Коленки. часть третья

 Канск это точка на периферии земного шара.  Жаркое лето, убитое строителями красноярского моря, с огромными пузырями в теплых лужах на дворовом пупырчатом асфальте, который не раз драл еще не зажившие раны по причине того, что кто-то не умеет бегать по человечьи - это прошлое, где она предполагала, что жизнь человека  не размеренное топтание от небытия к небытию, а полет тела и духа.
Там все казалось до странного проще: что дозволялось другим - не уготовано ей. Так однажды она решила обежать кругом (за компанию) соседний дворовый дом по кличу соседки Наташки. Пацанистая Наташка была старше Заскребыша всего на год, ей было восемь, но ее характер и качества являлись для мелкоты двора огромным авторитетом.
Наташка была совсем неплохая, но в этот раз она бежала слишком быстро и ни с того, ни сего орала что есть мочи на ветру. Заскребыш решила следовать ей, как вдруг со всему размаху рухнула на асфальт, перемешанный с галькой.  Ветер, кожа с коленей в клочья и странное чувство будто кто-то тебя толкнул.

Дома жена старшего брата обработала и забинтовала раны, но Наташка не была бы Наташкой, если б не подбила Заскребыша снова пытать судьбу. Пробежка вокруг  дома с боевым кличем "Я никогда не выйду замуж!" повторилась, но как только она прокричала :"И я!..." - снова разбилась. Невестка ужаснулась, глядя на ревущего Заскребыша: что же происходит такое на свете с детьми в этом дворе?
Наташка не вышла замуж. Подростком она уехала жить на юг и вскоре стала там проституткой.

Заскребыш побывала замужем дважды, но к тридцати годам сказала себе, что не стоит занимать рядом с людьми чье-то место. Разводилась по-честному, как с друзьями, не подозревая, что за это ей могут мстить.
Люди появлялись, уходили, и никто, по сути, ее не любил. Ну, а тот кто любил  - боялся приблизиться, просчитывал риски, не подозревая, что больше всего рискуешь, когда Лета, смывая черты, оставляет только обрис. Умирая, они возвращались к ней, пытаясь достучаться, объяснить, что сказать не успели. Желая восполнить пробел.
Однако, весь человеческий морок - все это трудные темы. И потом: в конце концов в мире существует много других замечательных вещей кроме той, что называется любовью между мужчиной и женщиной.

 Когда наступала на горло песне, понимала, что она далеко не права. Все это  вызывало в ней глубокое отвращение: словно скрещивала себя с чуждыми формами жизни, способными  породить в ней лишь жалкое и убогое.
Влачила жизнь, становилась брюзгой и на вопросы сына о том, почему ничему не радуется - не знала, как отвечать: пустота разъела ее почти окончательно, но, приручив себя к терпению, старалась думать о старости и выглядеть для людей и  себя прилично. Близкие и друзья все еще по-прежнему желали ей женского счастья.
Одна незнакомая девушка спросила: имеется ли у нее мужчина? Вопрос девушка обосновала тем, что женщине с таким внутренним миром трудно найти здесь кого нибудь. Все это было бы так, если бы она не встретила взгляда. Как в слащавых и пошлых историях из женских романов, которыми забит сервант соседки бабки Оли, смолоду старухи - девственницы.

Заскребыш понимала, чего стоит подобный взгляд. Человек был прекраснее ее, неимоверно сложнее, да так, что поначалу требовалось просто сесть и подумать: какова на самом деле его цена? Скорее всего это будет жизнь. Она подумала о тех, кто уже проходил такое на свете, а сама вслушивалась как впервые в  сильную боль. Это она всего лишь ударила палец. И хоть жизнь щадила ее, но из глубоких шрамов у нее не только одни коленки.  Но разве смогла бы она вообще выдержать невыносимую боль? Ради какой то гуманной цели, или, допустим, ради другого? Боль это - боль. Так же больно как жить с пустотою внутри.

Признаваясь себе в полной слабости, она предпочитала чудачество, где верится, что в ее истории все равно все должно быть непременно хорошо. Однако в следующую ночь Заскребыша посетили умершие мать и сестра. Бросили ей черную мужскую рубашку как с покойника и сурово сказали, что она выбрала это сама. Разгневшись за то, что те старались ее предупредить, она выбросила рубашку и потеряла их в переходах сна хоть и знала, что мертвые правы, они не лгут потому что, как говорят, не умеют. К черту пророчества! Глаза того человека сказали или энские старухи уверили, что если брови у нее срастаются, то непременно будет счастливой.

 Но брови от природы срастались не очень сильно, к тому же потом как следует выщипывались. Кроме того, признание что она по сравнению с ним ужасно  вульгарна -  не оставиляло шансов быть ближе. Стать хоть немного одной крови. Как же так получилось? В детстве она не умела даже кричать, связки срывались. Не могла говорить дурные слова. Пошла легкой дорогой: на грубость жизни отвечала бранью, думая, что так избавляется от страха перед злыми и плохими людьми. Правда, всегда запрещала себе желать кому-нибудь зла. Но он оглашенный. Записан на небе. А она...   заурядность и оборотень.
 Припомнила, что зачем-то тринадцатая.  Не то, чтобы взбунтовалась против зла на Земле, но ей на какое-то время захотелось стать настоящей ведьмой. Ее удивили и не оставляли слова о том, как внутренне тот человек свободен.
 Он был связан по рукам и ногам.
 
Он, конечно же, был человек. Слабости тоже имелись. Но теперь он был такой терпеливый, такой уставший и грустный от людей, что ей, глядя на него, недели хватило на то, чтобы жить стало совсем стыдно. Предал лучший друг? Чушь. Любовники доставляют беспокойства? Очень смешно. Ой, а может, нет работы? Или самореализации? Зато нет чипа в носу. Пока. Она, как и все здесь еще свободна.
Свободна ли. Мысль о том, что здешний мир трагически переменится, а он пытается этому противостоять - ухнула где-то забытым рабством, тем, чего не хотел для нее отец. Значит ли это, что время пришло. Рвать с тем, что сонно, размеренно вяло, так скучно без ярких мыслей и дел. И вообще: много  на свете таких, кто живет свободным, завещая свободу детям не только своих детей.
 "У этого человека айкью 200%". Мальвы у домика подождут.
 Кроме того на плече держит руку Бог. А иначе - как такое возможно, чтобы при всем том, что происходит, он считал, что это очень интересное время для жизни, когда даже малое усилие меняет противовес сторон.

Человек был от нее далеко, недоступен. Не оставалось ничего, кроме того, чтобы всерьез поговорить с Богом. Она просила просто, без ударов лбом и даже поклонов, просила в душе, без корысти, признаваясь в своей вселенской посредственности, настаивая на понимании как мы просим  отца или лучшего друга. Между тем думала какой у этого человека мягкий и несгибаемый мир, судьба позаботилась, чтоб стал лучшим из многих. Какой добрый и сильный. Вопреки. Этот мир смертельно как  нуждается не в слабостях наших. Ему требуются не люди - отшлифованные  бриллианты. На память пришел давний - предавний сон про хрустальный кристалл и про то как грехи спадут. Но она же не удержала его тогда, разбила на миллионы осколков. Только помнилось, что омылась, как если бы заново родилась.

Признаваясь в себе, что все понимает, она слышала как говорит ей с любовью мать.  Мысленно отвечала матери, что все будет хорошо. Что мучение окончено: и у нее теперь есть свой дом, квартира, которую подарил ее внук. Мать помнила: внук хороший, у него замечательная улыбка, и как, несмотря на запреты дочери, кормила его конфетами втихаря. Квартира находилась в удивительном месте: перед домом старинный монастырь, где направление ветра указывал золотой ангел с трубой и часы звонили каждые полчаса, а рядом реки образуют стрелу и, слившись в извечном браке, тянут тела свои мощным потоком - летят на север. В этом городе две реки. Есть и третья если прислушаться. Третья течет по небу.

А тут случай представился. Она рассмеялась, затем призадумалась, заключила с собой договор, что если получится - отправится туда, где находится тот человек. Ей нужна была нить, которая вела бы к нему, но кто он. Дорожка была теперь коротка, а судьба молчала, предоставив Заскребышу соображать самой, что же будет, скажи она всему "да".
 Тогда отбросив логику жизни и предостережения мертвых, сквозь явь и сны, она  стала готовиться в дорогу, то ли паломницей, то ли неизвестно каким послом. И вдруг все  закрутилось и завертелось. Вот только успеет ли. Да и что изменит, даже если и будет там. Но ведь он, может быть, еще  верит. Тогда пусть станет им - самым малым усилием. Очень скоро она удивилась как Бог быстро слышит. Даже раньше, чем мы начнем говорить.