Тени прошлого

ТЕНИ  ПРОШЛОГО

                -Возраст, Генри, немного меняет наши                эмоции, но не убивает их.
   Грэм Грин. Путешествия с моей тетушкой.

- Юра,  давай  сходим  куда-нибудь, а то завтра ты уедешь, и я останусь одна. Ты же знаешь, что одна я никуда не могу ходить.
- Идочка, я бы  сходил  в театр, но  уже поздно – все спектакли начались. Что предлагаешь ты?
- Пойдем в «Художественный», там идет новая лента.
- Согласен, но билеты - твоя эпархия!
Мы вышли из подъезда, прошли немного по Серебряному переулку и свернули налево на Арбат. Вечер был теплый и безветренный. На небе проглядывали неяркие звезды. На улице встречались редкие пешеходы, но по мере приближения к кинотеатру «Художественный» их количество стало расти.
Поблизости от кинотеатра я укрылся в ближайшем подъезде, а Ида устроилась на встречном курсе к потоку людей, идущих в кино. Мне хорошо было слышно стаккато её звонкого голоса: - Нет ли лишнего билета? Нет ли лишнего билета?  Юра! Есть два билета!
Зал кинотеатра быстро заполнился. Киножурнал был малоинтересен. Зато фильм оказался что надо – это была новая французская кинокомедия «Скандал в Клошмерле». Фильм  нам понравился, мы много смеялись. По дороге домой, обсуждая фильм, мы пришли к мнению, что в нем чего–то не хватает. И только  после прочтения романа Габриэля Шевалье «Клошмерль», по которому был поставлен фильм, я понял, чего же не хватает. В фильме была использована основная фабула романа – сооружение писсуара в центре маленького провинциального городка Клошмерля, тогда как сам сюжет романа тянул на несколько фильмов. Книга оказалась и полнее и интереснее фильма, а превосходные цветные рисунки  художника Евгения Шукаева давали более наглядное представление о персонажах фильма.
На следующий день рано утром я улетел домой. Москва проводила нас хмуро, шел мелкий дождь. В самолете я устроился в дальнем углу салона, где были свободные места. Обстановка в салоне помогла мне расслабиться, а мысли невольно обратились к Идее - она очень помогла мне в решении многих задач моей командировки.  ОКБ, в котором я  работал, стало разрабатывать новый приборный комплекс. Благодаря Иде, работавшей в ГлавСнабСбыте, я получил информацию о новейших комплектующих изделиях, изготовителях этих изделий, а также о их стоимости и возможности заказа.
 Я был частым гостем в Москве и иногда пользовался гостеприимством Иды. Ее дом размещался на Серебряном переулке, почти напротив Центрального военного клинического госпиталя.

Мое знакомство с Идой состоялось в Лосинках, где родители отца Иды арендовали половину большой дачной постройки. Мне было тогда около семи лет. Мои родители разошлись, и моя мама вышла замуж вторично за брата отца Иды. Много позже  я узнал, что всё семейство родственников Иды, после революции 1917 года перебралось из зоны оседлости в окрестностях Гомеля в Подмосковье, в Лосинки. Старшиной семейства был величавый и суровый на вид бородатый рэбе, носивший библейское имя Исаак. Сыном рэбе был невысокий, плотного сложения лысый мужчина с кустистыми бровями. Звали его Илья Исаакович. Его жена, Анна Наумовна, была красивой, рослой женщиной и чем-то напоминала Фаину Раневскую. Отец Иды, Давид Ильич, был старшим внуком. Затем шла замужняя внучка Эмма Ильинична, у которой не было детей. Мой новоиспеченный отчим, Борис Ильич, был младшим внуком.
Меня, наполовину деревенского мальчика, и поразила и покорила обстановка в этом доме. Все в семье, кроме рэбе, говорили на чистом русском языке. Реже переходили на идиш, в основном при разговоре с рэбе.
В доме царила книга – много книг, прекрасно изданных  и все на русском языке. Я сразу прилепился к ним. Там впервые по-настоящему я познакомился с поэзией Пушкина, поэзией и прозой Лермонтова.
Однажды в доме  появилась  худенькая, небольшого роста, улыбчивая девочка.  Её звали Идочкой. Нас сразу потянуло друг к другу, ведь детей в этом семействе больше не было. Именно с этого момента началась наша многолетняя дружба, прерванная только её смертью. До Великой Отечественной войны мы регулярно встречались. Росли, взрослели и становились всё ближе. Шло время. Незадолго до войны скончался рэбе Исаак. После начала войны Илья Исаакович и Анна Акимовна эвакуировались в Новосибирск, мой отчим, учившийся в МГУ, ушел в ополчение. Моя мама, мои родные бабушки, моя двоюродная сестра Галя и я были эвакуированы в Саратов.  Война разделила нас с Идой на многие военные и послевоенные годы.
Мы вновь встретились спустя многие годы, когда оба закончили ВУЗы  и начали работать. Ида после окончания Московского финансово-экономического института была направлена на работу  на Сахалин, в город Аниву. После отработки она вернулась в Москву и стала работать в ЦСУ. Я в это время работал в Новгороде на Волхове. Мы возобновили наше знакомство - маленькая девочка превратилась в привлекательную девушку с чистым открытым лицом.
Ида жила в большой квадратной  комнате в многокомнатной квартире в доме на Серебряном переулке. Когда я останавливался у нее, по вечерам мы иногда прогуливались  по старой Москве, по Староконюшенному переулку, разглядывая установленные на подоконниках домов цветы и кактусы. Часто посещали музеи и театры. Она еще не была замужем, но уже имела  печальный опыт близких отношений. Одиночество она переносила с трудом, поэтому с удовольствием принимала у себя гостей, иногда оставляя их у себя на длительное время.
В это время ЦСУ переселилось в здание МинЛегПрома, на проспект Кирова. Я несколько раз навещал Иду на новом месте работы, мне было интересно осмотреть творение Корбузье снаружи  и изнутри. Руководителем  ЦСУ в то время был Владимир Никонович Старовский. В здании   Минлегпрома еще со сталинских времен сохранилась спальня, прилегающая к кабинету министра. Старовский не знал, что с ней делать, а среди сотрудников ЦСУ, учитывая преклонный возраст Старовского, ходила шуточка: - Зачем Владимиру Никоновичу спальня?
Шло время. Ида перешла на работу в ГлавСнабСбыт. Однажды она призналась мне, что не может ездить на работу в метро, так как испытывает чувство тревоги и добирается на работу только на частных автомобилях – в это время водители персональных автомобилей регулярно подрабатывали таким образом. В дальнейшем эти тревожные симптомы усугубились, ей пришлось обратиться к врачам, и ими был поставлен диагноз – клаустрофобия. Врачи провели анамнез заболевания и предположили, что оно, возможно, носит генетический характер – её бабушка по отцу, Анна Акимовна, была частой пациенткой психиатрических клиник с диагнозом шизофрения. Иде пришлось  уволиться и стать пенсионеркой. То обстоятельство, что Ида была одинока, существенно усугубляло ее состояние. Чтобы её фобия не перешла в хронику, ей пришлось принимать  психотропные средства и нейролептики, Всеми возможными способами она  избегала нахождения в тесных или многолюдных помещениях. Несколько раз мне пришлось быть свидетелем её приступов, когда она даже пыталась выброситься из окна.
В один из своих приездов, заглянув к ней  вечером после работы, я застал у неё мужчину примерно моих лет. Мы познакомились – им оказался некто Володя, её знакомый по работе в Аниве. Володя  преподавал основы марксизма и ленинизма в Южно-Сахалинском университете,  в Москву он приехал для того, чтобы пройти курс ВПШ при ЦК КПСС, а также завершить и защитить кандидатскую диссертацию. Володя стал частым гостем Иды. Исподволь я стал замечать, что Ида неравнодушна к Володе, а однажды я обнаружил, что он поселился у нее. Ида стала спокойной и уравновешенной.
Как-то незаметно для меня ушел из жизни отец Иды – Давид Ильич. Это был  мягкий и интеллигентный  человек. В еврейской семье его ласкательно звали Дусей. После окончания института Давид Ильич некоторое время работал в Саратове, где познакомился мамой Иды. Её звали Фросей, в еврейской семье она стала Фридой. Ида о ней почти ничего не рассказывала. Она умерла в годы войны.
Позже Давид Ильич еще раз женился,  его вторую жену звали Рахиль Яковлевной. Я помню её, это была своеобразная женщина. Речь  идет не о  её внешности – внешность-то у нее  была совсем заурядной. Я имею в виду цельность её натуры - это была предельно  убежденная коммунистка. Такую женщину я  встретил впервые. Как хорошо, что она не занималась политикой как Землячка!

Выше я написал, что почти ничего не знаю о родной матери Иды. И, тем не менее, мне кажется, что именно мать Иды подала мысль о том, чтобы дочери дали имя Ида – в древнеримском календаре Иды – 15 число месяца, а ведь именно 15 апреля Ида родилась.
Однажды вечером Володя рассказал мне о казусе со своей кандидатской диссертацией. Его научный руководитель порекомендовал ему тему диссертации «Критика и самокритика в работах В.И.Ленина». Эту тему диссертации утвердили. Володя стал напряженно работать над диссертацией, сопрягая это с учебой в ВПШ. Завершив диссертацию и пройдя предзащиту в одной из секций ВПШ, он подготовил рефераты диссертации и обратился в Ученый совет ВПШ с просьбой принять его диссертацию к защите. И тут началась свистопляска!
Каким-то образом до ЦК КПСС дошло название темы диссертации и обнаружилось, что это запретная тема. Володю вызвали на ковер к «серому кардиналу СССР», секретарю ЦК КПСС по идеологии М.А.Суслову. Володе пришлось пройти через огонь, воду и медные трубы, но удалось сохранить основное ядро диссертации. Более того, визит к Суслову положительно сказался на дальнейшем прохождении диссертации. Володя успешно защитился, успешно закончил ВПШ и … уехал в Южно-Сахалинск, где у него были жена и ребенок. Ида до последнего момента надеялась на другой исход. Она очень тяжело пережила отъезд Володи.
А время шло. Также тихо и незаметно ушла из жизни Рахиль Яковлевна. Однажды я позвонил Иде, и узнал от нее, что она вышла замуж  и живет у мужа. В один из своих приездов в Москву я был приглашен в гости и познакомился с её мужем. Они жили в центре Москвы, неподалеку от кинотеатра «Россия», в древнем  одноэтажном доме. Мужем Иды  оказался невысокий, ниже среднего роста мужчина, с четко вылепленным лицом и крупными  кистями рук. Звали его Костей. Он был существенно старше меня. 
Квартирка была крохотной, в ней жили Костя, Ида, замужняя дочь  Кости Таня, ее муж Витя и их малолетняя дочка Ирочка. О том, при каких обстоятельствах Ида познакомилась с Костей, мне не довелось узнать. Однажды во время чаепития Костя рассказал о своей жизненной Одиссее. Во время ВОВ он попал в плен, работал в Германии на угольных шахтах Рура, после окончания войны оказался в западной оккупационной зоне союзников, настоял на возвращении в СССР, после возвращения длительное время подвергался проверкам, с большим трудом устроился на работу в Метрострой, постепенно повышая квалификацию, стал мастером-отделочником станций метро, после операции на желудке ушел на пенсию.
Чтобы существовать и подрабатывать на жизнь, Костя освоил множество профессий. На пенсии Костя стал подрабатывать резьбой по дереву. Он познакомил меня с некоторыми своими работами – это были изящно выполненные блюда, тарелки, некоторые столовые приборы, миниатюрные скульптуры – все сделанное для души. Для продажи он вырезал троллей и гномов, которые пользовались большим спросом.
В общении Костя был приятным собеседником, но часто  курил прямо за столом, не выходя из помещения. Я с трудом это выдерживал. Уж не знаю, как это терпела Ида! Костя любил и часто пил очень крепкий чай, что-то на уровне чефира.  Спиртное он не употреблял. Позже выяснилось, что ранний уход на пенсию был вызван именно чрезмерным употреблением спиртного после окончания рабочей смены.
Ида заметно гордилась тем, чем занимается Костя. Но её казалось, что Косте не хватает утонченности, что ли, и она настояла (а это она умела делать лучше всех на свете!) на том, чтобы ввести Костю в круг профессиональных скульпторов и резчиков, в наивной надежде, что это благотворно скажется на его творчестве. И получилось как всегда – хотели, как лучше, а произошло то, что и должно было произойти – та самобытность, которой отличались работы Кости, куда-то исчезла. Из под его резца стали выходить какие-то самоделки. Костя это чувствовал и очень переживал.
Однажды я узнал о болезни Кости, врачи диагностировали у него рак легких, возможной причиной этого были шахтные работы в прошлом, а также курение. Болезнь быстро прогрессировала, и скоро Кости не стало. Их древний домик попал под снос, а Вите, Тане и их ребенку предоставили квартиру в новом районе Москвы. Иде пришлось вернуться в свою квартиру на Серебряном переулке и вновь привыкать к одиночеству. Обильный прием транквилизаторов и  нейролептиков начал сказываться на её здоровье. Она  регулярно лечилась в специализированных клиниках.
Недаром говорят, что время лечит, или, как говорил «величайший философ, учитель Панглос: -  все в этом лучшем из возможных миров идет к лучшему». В один прекрасный день до меня дошла весть, что Ида вышла замуж за отца Вити, мужа дочери Кости. Когда-то, будучи у него в гостях , я познакомился с отцом Вити, который оставил у меня самое благоприятное впечатление. Это был мужчина невысокого роста, среднего, если не хрупкого телосложения, с добрым, располагающем к себе лицом. Он был латышом чистейших кровей и звали его тоже Константином!
Незадолго до окончания ВОВ он был выслан в составе семьи из Латвии в один из сибирских городов. Высшее образование он не смог получить, и работал в горнорудной сфере. Женат он был на русской. В силу открытости и благожелательности своего характера Костя приобрел множество друзей во всех слоях общества города. На каком-то этапе многие из его влиятельных друзей  и знакомых были переведены или переехали в Москву. Костя последовал их примеру и перебрался в один из подмосковных городов, где после продолжительной болезни скончалась его жена.
Сама судьба свела их – одиноких людей, Иду и Костю. Я не знал более счастливой пары. Они нежно любили друг друга. Каждый нашел в другом то, что искал. Иде нравилась латышское звучание его имени – Эгон. Костя был настоящим интеллигентом, со свойственным им, интеллигентам, чувством такта, мягкости, чуткости и ответственности за свои поступки. Прожитые ими вместе годы можно считать самыми счастливыми из их жизни. Это признавали они сами, это же признавали и близкие к ним люди.
Выше я написал, что Ида  ежедневно принимала большое количество психотропных средств. Это привело к тому, что у нее поочередно стали отказывать отдельные жизненно важные органы, и она скончалась после недолгой болезни. Костя до настоящего времени очень болезненно переживает её уход. Сейчас, когда я пишу эти строки, он еще жив. В августе этого года ему исполнится 93 года.
 
                Ю.Венедиктов
                7-го июля 2015 года

.