Сказка про отшельника Клементия и пса Баскервиля

          Жил-был пес. И звали его… злой собакой Баскервилей…
          Как вам такой сюжетец? Мне так в самый раз. Многообещающий и перспективный. Будь на моем месте какой-нибудь сказочник - поклонник разных сексуальных излишеств, то он бы его обязательно опошлил и измарал. Повезло вам, граждане, что я не такой. Я сказочник старомодный и правильно ориентированный. Согласно учениям Дарвина и Маркса. Поэтому я к нему, сюжету, бережно относиться буду. Все заветы камрадов Гриммов и мистера Андерсона буду исполнять досконально. Какие заветы? Разумеется, краеугольные. Других я не признаю. Чтобы назидательно и чтобы добро зло под себя подминало. Ясен перец, не для сексуальных утех, а в плане его окончательной ликвидации как вида. И еще чтобы дети эту сказку не читали. Почему?  Потому что вредные они. Растишь их, растишь, качаешь колыбель, а они не растут. А когда вырастают, то думаешь, ну вот, вырастил на свою шею. Лучше бы я пожизненно колыбель качал. Или не качал совсем. Это я так, к слову. Есть у меня одна слабость, люблю порассуждать на педагогические и общегуманитарные темы. Надо ведь кому-то и про это. Потому что немного умный. В назидание потомкам и другим с рождением запоздавшим.
         … не Шарик, не Барбос и не Полкан, а именно так. Потому что иностранной масти. Жил он на болоте, как и все прочие уважающие себя Баскервили. Другие псовые, и не только они, их за это не очень уважали. А они друг друга если уважали, то только за это. Узость кастового мышления, куда от нее деваться. Комары, в том числе и малярийные, косяками. Жабы орут как оглашенные. От стай голодных пиявок трясина шевелится. На все болото всего один солидный половозрастной карась Ефим. И тот никак жениться не мог. Так тиной пропах, что когда в Савалу - реку выплывал, то ни в одном приличном карасином доме принят не был. А Баскервилю, я его так теперь называть буду, все там нравилось. Включая собственную зеленую шерсть и свой замкнутый нелюдимый характер. А "злой собакой" его один злостный браконьер прозвал. Интересно, к слову, бывают ли они не злостные? После того как Баскервиль отказался подстреленную тем утку для него из трясины доставать. В отместку. Странная это субстанция – слово. И браконьером тем давно медведь поужинал, и слышала его в тот раз всего одна полуглухая выпь, а прилепилось к Баскервилю это прозвище так, что ничем отодрать нельзя. Он и сам к нему давно привык. И лишь иногда неодобрительно на него, прозвище, порыкивал.
          А рыкнуть, смею вам доложить, было чем. От воспоминаний об этом порыкивании почти все окрестные грибники, ягодницы и второгодники по ночам вскакивали. Вдумайтесь, даже второгодники! Ведь какие закаленные люди! Их и третьим пришествием Антихриста запугать нельзя, а Баскервиля - побаивались. И не столько рыка, столько его зеленого экстерьера. Да и расперло его к тому времени от изобилия головастиков, пиявок и лягушек до неприличности. Одна морда с пивной бочонок была. И высота в загривке под два метра. Не всякий племенной бычок-трехлетка такими экстерьерами похвастаться может. И овцебык не всякий. Он мог, но не хвастался. А что порыкивал, так это не от хвастовства, а от угрюмости. И от избытка гормонов и радиоактивных нуклидов. Опять же, воспитанности ему не хватало и чувства такта. Про них и все прочие болотные обитатели, если честно, представление имели слабое. А Баскервилю с его параметрами они и вовсе не нужны были. Там где все прочие вежливостью взаимопонимания добивались, он одним рыком справлялся. И очень даже неплохо.
          Собрался этот Баскервиль как-то погулять. Надел свой желтый макинтош, на ноги приладил  мокроступы  китайского производства, на спину – китайский рюкзачок.  Очень он до всего китайского был падок. Начиная от перочинного ножика и заканчивая книгой Мао Цзедуна без обложки. Он бы и еще что-нибудь с удовольствием почитал, но в его личной библиотеке была только она и «Целина» Л.И.Брежнева. Но книгу нашего отечественного Генсека он не уважал, считая ее несерьезной и легкомысленной. А эту читал каждый день. И чем больше он ее читал, тем больше она ему нравилась. Вышел он из своей большой кирпичной двухэтажной конуры, закурил толстую сигару и почавкал мокроступами по трясине. Про сигару следует пожалуй сказать еще несколько слов. Все остальные обитатели болота, включая беглого монаха Клементия, не курили, но постоянно спорили о том, откуда Баскервиль достает эти сигары. Одна часть их, те, которые понеразумнее, говорили, что Баскервиль отнимает их у грибников и второгодников. И этим в очередной раз доказывали свою неразумность. Можно  подумать, что у тех все карманы от сигар оттопырены. Ересь, да и только! Остальные жители болота, разумные, уверяли, что сигары присылает Баскервилю сам Фидель Кастро. Я, как человек сведущий, хочу пояснить, что сам Фидель к этим сигарам никакого отношения не имел. Но кубинский след в этих поставках импортного табака явно прослеживается.
         И пошел Баскервиль гулять по болоту. Идет, сигарой дымит. А если попадется ему местечко посуше, то обязательно на нем остановится, процитирует пару – тройку строк из книги Великого Кормчего. И только после этого идет дальше. Но во время очередной остановки Баскервиль ничего цитировать не стал. Взял да и сказал: « Я имею серьезное намерение». И пошевелил под макинтошем хвостом. После чего решительно повернул обратно. Но пошел не к себе домой, а к небольшому островку, находившемуся прямо в центре болота. Островок густо зарос осинником, малинником и пустырником. Но это ничуть не смутило Баскервиля. Он уверенно загребал мокроступами по едва заметной стежке петлявшей среди стволов и кустов. Стежка привела его к поляне и плетенной камышовой хижине висевшей среди осин метрах в пяти от земли. В этой подвесной хижине жил беглый монах Клементий. Про то, что монах он беглый я больше упоминать не буду. Был монах, стал отшельник. Ни к чему человеку душу воспоминаниями травмировать. Все мы когда-нибудь откуда-нибудь сбегаем. И куда-нибудь прибегаем. Он прибежал на это болото, сплел себе камышовую хижину, подвесил ее повыше от земли и жил в ней отшельником, рассуждая о бренности мира. Когда Баскервиль вышел на полянку, хижина весела на привычном месте. Из хижины свисала веревочная лестница. За лестницу держался обеими руками Клементий. Он лежал на земле и оглашал окрестности протяжным бодрым храпом. Рядом с монахом стояли плетеные желтые сандалии. Кто-нибудь другой наверняка стушевался и повернул назад. Но Баскервиль серьезно настроился на беседу. «Клементий, я есть намеренье жениться!» - Требовательно пролаял он. Произнеся свою реплику в третий раз, гость сопроводил её похлопыванием снятыми с лап мокроступами по спине спящего отшельника. Тот проворно встал с земли и осмотрелся по сторонам. Не заметить массивной туши Баскервиля мог только слепец или политик. Клементий не был ни тем, ни другим и уже через пару минут смог сконцентрировать свой взгляд на кончике левого ухе неожиданного гостя. «Пес, это ты?» - С недоверием спросил он. «Ты имеешь знать другого пса зеленого светящегося в желтом макинтоше говорящего?» - С недоумением спросил Баскервиль. «Нет. - Признался отшельник,  продолжая пытаться охватить взглядом все его большое отвисшее ухо. – Но все же… - Неожиданно его взгляд встретился с взглядом изумрудных глаз Баскервиля. – Это так неожиданно. Но это действительно ты. – Он облегченно вздохнул и присел на пенек. – Представляешь, мне снился огромный зеленый огнедышащий змей и пожираемый им Георгий Победоносец…» 
          - Этот сон я слышал уже не один раз. Но я пришел говорить о женитьбе с тобой сегодня…
          - Все вы иностранцы одинаковые. Чуткости вам не хватает, терпения и внимательности. Особенно собакам. Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему…
          - Все есть понятно. Ты опять пил самогон вонючий с грибком мухомор, - в лае пса прозвучало явное иностранное осуждение.
          - Там еще и помет беременной лосихи. Первое средство от всех хвороб и болезней. И для цепкости ума...
          - Ты всегда пьешь этот микстура и видеть сон про поедание этого Георгия…
          - Это ничего не доказывает. Дышу я тоже постоянно, но когда-нибудь Господь призовет меня к себе…
          - Я тоже буду умирать. Но  к  Богу попадать не буду…
          - Потому что ты тварь дикая и неразумная. Тебе и не место в райских кущах. И яблок ты не ешь. Животное...
          - Клементий, ты есть меня оскорблять? Я есть просвещенный атеист…
          - Чудак ты, право. Да как же мне тебя не оскорблять? – Удивился отшельник и принялся  выковыривать землю, спрессованную между пальцами его ног. – Тебя не оскорблять, тебя пороть надо денно и нощно. Все атеисты есть грешники. И все они достойны вразумления…
          - Да я атеист есть. И я имею этим гордиться. Понимай меня, Клементий! Бог не есть правда! Бог есть глупый вымысел темный невежественный человек! – С ожесточением пролаял Баскервиль и подтвердил свои слова грозным предупреждающим рыком.
          - Это ты вымысел, чучело чернобыльское! Бог есть любовь! И зубы свои не скаль, не испугаешь! – Прервав свои гигиенические упражнения на третьем комке грязи, и стремительно вскочив на ноги, с азартом закричал Клементий. - Я могу показать тебе икону! И «Детскую Библию» с цветными картинками! – Он снова присел на пенек и заговорил спокойно. -  Да дело и не в этом. Просто моя настойка очень полезная и целебная. И для тела и для ума.
          - Это тоже есть очень сомнительно. Ты часто видеть сон на явь.  Ты грозить мне тогда топором и кричать что будешь мне голову рубить…
          - Всякое лекарство полезно в меру. Иногда я ее не соблюдаю, грешен. Потому что хочу быть очень здоровым. Пойми, дурья твоя башка, мне хворать нельзя. Некому тут за мной ходить. И бросаюсь я не на тебя, а на огнедышащего дракона. Не могу оставить в беде Святого Георгия, сердце кровью обливается, глядя на то, как аспид Диавола тело его белое рвет…
          - Почему  дракон есть только после твой мухоморный самогон?
          - Недосуг мне думать о таких пустяках. Мне о Боге думать надо. Ишь, жениться он решил, - Клементий широко улыбнулся почти лишенным зубов ртом, засовывая руку под пень и вытаскивая оттуда большую бутылку толстого зеленого стекла. –  Атеист, а туда же. – Он поднял бутыль над головой и посмотрел сквозь нее на солнце. Улыбка его стала еще шире и ласковее. – Вот где она, благодать мира. И спасение от соблазнов дьявольских. – Бутыль была бережно поставлена на землю и плотно стиснута коленями монаха. Взгляд его снова был сконцентрирован на правом ухе Баскервиля. – «Женилка» – то выросла?
          - Что такое есть «женилка»? – Удивился непонятливый иностранный пес.
          - Шутка такая, вам, иностранцам, не понять. Смотри, не пожалей потом. От них, от баб, особенно от замужних, все беды и тяжбы мира сего. Но коли Господь этого не осуждает, то и я поперек не встану, не по чину. Кто невеста? Наша или пришлая? Впрочем, нашим – то им откуда взяться? Если только цапля Матильда, - взгляд монаха переметнулся на морду Баскервиля и почти сразу уцепился за его растерянные глаза. – Нет, цапля кобелю не подруга. Значит, пришлая твоя сучка? Какого роду-племени? Как звать-величать?
          - Я есть только одно намеренье. Невеста у меня пока не имеется, - запинаясь, протявкал пес.
          - Намеревался мужик свечку поставить, да деньгу пожалел! – С восхищением выкрикнул Клементий и стремительно сунул ступни ног в желтые сандалии. (Желтый цвет воистину был хитом этого болотного сезона. Кроме желтого макинтоша Баскервиля и желтых сандалий монаха, обитатели болота также так же восхищались желтым зонтиком цапли Матильды и желтыми желудями на Волшебном Дубе Сельхозпром.) – Ну, учудил, так учудил! – Продолжил восхищаться он. – Да как же ты без невесты жениться собираешься? Про всякое слыхал, но про такое! Нет, тут без моей микстурки обойтись! Без нее запросто умом шибануться можно! – Отшельник поспешно схватил бутыль, зубами выдернул из горлышка затычку из осиновой коры, аккуратно сплюнул ее под ноги и сделал три больших глотка. – Вот оно благо! Сразу в голове прояснение и светлость мысли! – Он сморщился, затряс головой и затопал ногами. Затем благостно улыбнулся, наклонился, поднял затычку и начал затыкать бутылку. Но тут же поспешно положил затычку на прежнее место и снова припал к горлышку. – Была светлость, но мало. Вот теперь в самый раз. Теперь мы с тобой, блохастый, любую проблему разрешим. – Повторив предыдущую пантомиму сказал Клементий и отшвырнув опустевшую посуду в сторону и внимательно осмотрел Баскервиля. – Ну вот, другое дело, весь в глазах умещаешься. – Радостно констатировал он, весело поблескивая зрачками глаз, цвет которых почти мгновенно изменился с блекло – серого на оранжевый. – Заработал ум, зажужжали мысли словно пчелки! Слышишь?
          - Я не иметь блох. Все Баскервиль очень чистоплотный собака! Клементий, ты опять сделаешься пьяный. Разве можно выпивать сразу такой большой бутылка мухоморный самогон? – С возмущением пролаял Баскервиль.
          - Там трех глотков не хватало. Подумаешь, бутылка. Вот если я вторую почну, тогда стерегись. А это чисто для здоровья и мыслей. А силы, силы сколько! – Вскочив с пенька и пританцовывая на месте, закричал Клементий. - Дай мне сейчас лопату все горы Кавказские подчистую срою и каменья в море пошвыряю. Веришь? Если нет, тащи лопату…
          - Зачем? Горы есть очень красиво…
          - А будет еще красившее! Я там пашню запашу и пшеницу посею. Вот где красота будет! К Бузулукской косе дамбу Кавказом вымощу!
          - Клементий, я хочу сейчас возвращаться свой дом. Мне надо…
          - А мне не надо? – Клементий тыкнул пальцем в сторону своего странного подвесного жилища. – Мне тоже в мою улью надо. Только так, мил человек, дела не делаются. Коли пришел за советом, то я тебя без него не отпущу. Буду думать, как твоему горю помочь…
          - У меня нет горя…
          - А я говорю – есть! – Воскликнул отшельник и топнул своей правой сандалией. – Ишь чего выдумал, выдумщик. Жениться! Это тебе, брат, не фунт изюма скушать. Это о-го-го! Горя у него нет. Нет, так будет. Вот решишь ты свадьбу играть, гостей призовешь, музыкантов, драчунов. Все как полагается. Соберутся они, глядь, а невесты нет. То-то начнут над тобой потешаться, пальцами тыкать и у виска крутить. Им смех, а тебе горе. Понял или туго?
          - Что значит туго? Я никого не собираюсь к себе звать…
          - Не собирается он, - с насмешкой сказал Клементий и весело хохотнул. – Да хоть и не зови, сами припрутся. Я первый к тебе по кочкам без спроса припрыгаю. Ты вот чего, ты меня с мыслей не сбивай. Эх, жаль, что здесь внизу больше настойки нет! Коли наверх залезу, то могу и не слезть. И тебя, увальня жопастого, мне туда не запереть. Лестницу оборвешь.  Да что ты переминаешься с ноги на ногу как обоссавшийся теленок? Сядь на пенек, не мельтеши перед глазами. Что же вы, иноземцы, все такие бестолковые…
          - Клементий! Это переходить все границы приличий! – Возмутился и грозно рыкнул пес.
          - Не рычи, не из пужливых! На меня монастырский отец - настоятель отец Дормидонт пуще рычал и то бестолку! – Прикрикнул и отшельник. Затем  неожиданно обхватил Баскервиля за туловище, приподнял с неожиданной легкостью и с размаха посадил на пенек.
          - Больно! – Взвизгнул Баскервиль.
          - Терпи, брат. Не след в чужой монастырь свой устав тащить. Бывают посаженные отцы, а ты будешь посаженной собакой. Это не тебе, это мне больно! Из-за тебя! – Отшельник поднес к носу пса свой сухонький костлявый кулачок. – Из-за того, что все у тебя не по-людски. Свадьба без невесты. Ладно, будем это исправлять. Отвечай как перед святой иконой, Матильду в невесты возьмешь?
          -  Я есть атеист. Матильду? Но она есть птица цапля. Я есть пес…
          - Кто бы спорил. Цапля ему не нравится! Кто бы говорил! На себя давно в зеркало смотрел? То-то и оно, дурья твоя башка! Я же тебе не кукушку, какую сватаю! Цапля - птица благородная! Особенно эта! Красавица! И по-французски болтает, и романсы поет! А какая добычливая! У нее вся кладовка лягушечьими консервами заставлена! Как сыр в масле будешь кататься! Опять же, с желтым зонтиком шастает. Чудо, а не невеста! Ну?
          - Ты это говорить мне серьезно?
          - Я ему про Фому, а он мне, про Ерему! – Возмутился отшельник и звучно хлопнул Баскервиля по лбу ладошкой. – Вышел я из того возраста, чтобы шутки шутить. Опять же, гармония! Ее ты куда денешь? У тебя желтый макинтош, у нее зонтик. Сразу видно, два сапога пара…
          - А у тебя желтый сандаль. Два штуки. Ты есть пресловутый третий сапог? – Попытался сыронизировать Баскервиль.
          - Вот послал Бог гостя! Я – то тут при чем? Ты не пресловутый, ты чокнутый! – Не понял иронии Клементий. – Если бы я жениться собирался, то и минуты не думал. Сразу бы к ней лыжи навострил. Ноги – то, ноги какие мосластые! На одной может полдня простоять! И не пошатнется! Не цапля, а Венера Миланская! А какой клюв! Я бы обоими руками и ногами в нее вцепился, не отпустил. Только мне это ни к чему. Я обет безбрачия при свидетелях давал…
          - Зачем надо вострить лыжи? Зима еще не совсем скоро…
          - Вот что, ты мне фортеля не выкидывай! Не хочешь на цапле жениться и черт с тобой! – Клементий торопливо перекрестился. – Только и я не лыком шит. Тогда мы тебя замуж отдадим. Свадьба она и есть свадьба. Лишь бы веселая была, с дракой, и гости остались довольными. Им без разницы за что пить. Ну, чего глаза выпучил. Опять не по твоему?
          - Я тебя немного не понимай. Что значит отдать замуж? Я что, должен стать чей-то невеста?  Но я на это не имею согласия. Я есть мужчина.
          - Согласия он не имеет. Разожрал морду на русских лягушках, а от наших женихов морду воротит. Тоже мне, атеист. Ты подумай, дурья твоя башка, больше тебе такого случая не представится. Никто, кроме меня, тебя замуж не выдаст. Хвост свой будешь кусать, да поздно будет, - азартно брызгая слюной, настойчиво увещевал Баскервиля Клементий.
          - Я имею сильные сомнения в правильности этого шага жизни…
          - А ты не имей, ты меня слушай. Смотри, псина, обижусь. Влезу в свою улью и носа оттуда не покажу. И как тебя звать забуду. Живи, как знаешь. Не женатым и не замужним… - С обидой сказал Клементий и направился к веревочной лестнице.
          - Клементий, подожди. Я могу немного думать? И мне интересно кто он, этот жених?
          - Кто, кто, конь в пальто! – Выпалил отшельник, который в несколько прыжков вновь оказался подле сидящего на пеньке Баскервиля.
          - Всегда? – Немного поморгав глазами, недоуменным тоном спросил Баскервиль.
          - Что «всегда»? – Удивился Клементий.
          - Мой жених имеет одно пальто? У него нет другой одежды совсем? Он есть бесприданник?
          - Всегда. Зимой и летом одним цветом. Кони, они все не шибко богатые. Нет, такой нам не подойдет. Мы тебе другого подыщем, самого лучшего. Чтобы до гроба меня добрым словом вспоминал…
          - Я не имею намеренье умирать, но имею нетерпение знать кто он...
          - Да хотя бы… - сказал Клементий и надолго умолк. – Ну, точно. Как это я сразу не сообразил. Карась Ефим, вот кто тебе нужен! Всем женихам жених. А важный, важный какой! Серебристый! Плывет, почти плавниками не шевелит. И не шибко разговорчивый. Одни сплошные достоинства! Ты за ним как за каменной стеной будешь…
          - Я имею сомнения! – Перебил Клементия Баскервиль. – Он живет без дома в воде. А я имею свой кирпичный двухэтажный конура с мезонином на земле…
          - Эко удивил. Откуда у карасей дома, у них и нор отродясь не было. Мы его в аквариум после свадьбы поместим. Ты мне только стекла толстого раздобудь, я тебе такой аквариум смастерю, сам в нем жить захочешь. И удочку тебе подарю, ореховую. Крючок и леску сам купишь Потребовался тебе муж, закинул крючок в аквариум и подсекай, как только Ефим за червя уцепится. Карасят с ним родите. А чуть чего придираться начнет или мордобоем грозить, обратно его туда бултых. Всяк сверчок знай свой шесток…
          - Клементий! – Почти по-волчьи взвыл Баскервиль. – Я не хочу карасят! Я не уметь откладывать икра!
          - Дурацкое дело не хитрое. Лягушки и те могут. Я научу, - улыбаясь беззубой оптимистической ухмылкой, пообещал отшельник.
          - Я не хочу, чтобы Ефим жил в мой дом…
          - Ну и ладно. Пускай бултыхается в болоте. Только опасно это. Вдруг туда какая приблудная карасиха заплывет. Вот будут дела, - погрустнел Клементий и со скрипом почесал проплешину на макушке. – Понаставит он тебе с ней рогов, а мне потом всю жизнь оправдывайся. И чем тебе это, блохастый, мой аквариум не устраивает. Краше магазинного сделаю, слово даю.
          - Я не имею блох…
          - Поэтому ты такой привередливый! При таком характере и вши сбегут! Были бы блохи, посговорчивее был! В тебе не то, что блохи, в тебе микробы дохнут! – Привычно перешел на крик Клементий. – В тебе же радиации как в атомном реакторе. И как тебе такого через границу пустили? Ясно, взятку дал.
          - Твои слова есть не правда…
          - Совсем развратили наш служивый люд своими шальными деньгами! – Продолжал выкрикивать отшельник. – Чуть что не по-вашему, сразу взятку! А я с тобой, убивцем, без счетчика Гейгера разговариваю! И без химзащиты! Весь с ног до головы твоими беккерелями* увешан как елка шишками.  Другой бы человек с тобой по нужде в одном лесу не присел! А я, блаженная душа, безбоязненно жизнь твою счастливую устраиваю! Потому что Богу служу и о других заблудших душах пекусь. Слазать что ли в избу, взять топор, да и отрубить тебе башку. Чтобы не вводил меня в грех своей гордынею и строптивостью. – Постепенно успокаиваясь, с грустью говорил Клементий.
          - Мне это хочется не очень. Можно я буду иметь свадьбу с карась Ефим? – Жалобно проскулил сжавшийся в комок Баскервиль.
          - Опомнился? Поздно братец. Не нужен нам такой жених. От него тиной за версту воняет. И слова умного не дождешься. Нем, как рыба. Хитрый и скрытный. Сколько раз верши бросал и все мимо. Мелочи карасиной понабьется, а его нет. Даже от жмыха нос воротит, вражина. Нет, Баскервиль, тебе другой жених нужен. Умный, речистый и мастеровитый.
          - Я имею дома много неотложные дела, - пробубнил Баскервиль и стал поспешно прикручивать к задним лапам мокроступы. – О очень рад твоему гостеприимству и чуткость…
          - Успеешь. Ты не думай, я тебя неволить не буду. Одно дело для меня сделай. Закрой глаза и сосчитай до десяти. Спасителем тебя заклинаю, закрой и сосчитай, - попросил Клементий.
          - Но мне за это не будет больно? – С опаской поинтересовался Баскервиль.
          - Нет, тебе за это будет благо, - просветлев лицом, торжественно пообещал Клементий. – Только медленно считай, с чувством.
          - Раз, двайн, драйн… - начал считать радиоактивный пес. Клементий снова очутился рядом с ним при счете «зибен». За это время он успел с акробатическим проворством слазить в свое камышовое жилище и вернуться обратно с топором и бутылкой, копией уже им выпитой. Прежде чем Баскервиль сказал «цен» отшельник успел вытащить затычку из осиновой коры и опустошить большую часть содержимого бутылки. На этот раз без всяких странных телодвижений и ненужной мимики. Вот только глаза его сменили оранжевый цвет на изумрудный. – Клементий, зачем ты опять пьешь мухоморный самогон?  Зачем держишь подмышкой большой топор? Ты обещал мне…
          - Топор как топор. Но ты прав. Обещал. Топор – это мирская блажь. – Сказал тот и с силой метнул топор в ближайшую осину. Топор расщепил ствол надвое и застрял только в следующем дереве. – Главное – слово истинной Веры. – Клементий решительно допил остававшуюся в бутылке жидкость и метко запустил опустевшую посудину в приоткрытую дверку своего воздушного жилья. Глаза отшельника мгновенно занялись оранжевым пламенем, редкие волоски вокруг проплешины встали дыбом. – Слушай и внемли! Доколе мне служить Господу нашему словами? Так спрашиваю я! И отвечаю, до дня сего! Пора не словом, но делом пострадать за истинную христианскую Веру! Грешен я, но и грех мой принадлежит Ему! И жизнь моя принадлежит! И душа! И тело! И ты Баскервиль принадлежишь Ему! И сладость от этого в сердце моем!
          - Я есть атеист. И мне надо домой идти срочные дела делать сейчас…
          - А я говорю тебе, что сидеть будешь ты и слушать меня! – Желтые сандалии отшельника решительно наступили на грязные китайские мокроступы. – Пока ты ходил в девках, то мог быть кем угодно! Хоть атеистом, хоть брамином, хоть чертом лысым! Но под венец ты пойдешь только истиной христианкой! Крещенной в храме Господнем! Только такую женщину я возьму себе в жены! – Нижняя челюсть Баскервиля поползла вниз и уткнулась в стоячий воротник желтого макинтоша. – И не умничай! Мне от твоих рож ни жарко, ни холодно! – Заметив это, с ожесточением завопил Клементий и с усилием захлопнул псу пасть.
          - Но как это есть? Ты же давал обет не иметь женщину. И я не есть женщина…
          - Да вот так и есть. Не была, так станешь. Не из похоти, не из соблазна. Было бы кем соблазняться. А исключительно из человеколюбия и покорности божественному промыслу…
          - Я не есть человек… - успел вставить реплику Баскервиль.
          - Без тебя знаю, - сказал Клементий и ласково погладил пса по голове. – И прости мне долги наши, так же как и мы прощаем должникам нашим. Все в руках божьих. Он отрядил меня на испытание это. И отдаюсь в длани его с любовью и покорностью. – Он закрыл глаза и улыбнулся доброй счастливой улыбкой. – Первосвященники шли в пасти львов и на копья язычников, а я ради него женюсь на страшной злой радиоактивной собаке.
          - Клементий, я тебя понимать. Ты опять выпивал слишком много своей микстуры. Когда ты проснешься, то будешь забывать свои странные слова про женитьба на мне…
          - Не серди меня, не вводи мое сердце в новый грех, - тихо попросил отшельник и отпустил Баскервилю легкий подзатыльник. – Не абы кто, не бездельник и лежебока твоей лапы просит. Нет такого дела, которое я делать не умею. Избу срубить, поле засеять, посуды из глины налепить, гостей умной беседой встретить: все могу. К любому труду способный и усердный. А как плету! И дома, и лапти, и сандалии. Эх, и заживем мы с тобой голубушка! Тележку смастерю, будешь лапти и сандалии на рынок возить. Да ты в упряжи, небось, и не бегала? – Баскервиль отрешенно помотал мордой. – Дело нехитрое, быстро научу. Но жить будем без греха и блуда. На это, Господи, - Клементий перекрестился, - и Ты меня не сподвигнешь. Жену свою я и без этого на путь истинный наставлю. Вот примешь крещение, и наложу я на тебя трехгодовой пост. Душу твою грешную очищать стану. Ни лягушки, ни головастика, ни ужа тебе не положено будет. Кашка овсяная, черствый хлеб да водица. Вразумят они тебя и молитвы мои горячие. И тебя им научу. Православие – мать всей добродетели земной. – Из левого глаза пса – невесты выползла большая радужная слеза. – Не горюй девонька, не плачь милая. – Он бережно промокнул слезу вытащенным из-за пазухи рулоном туалетной бумаги. – Будут у нас детишки, будут. Зеленые смышленые да послушные. И понесут они слово Божье по городам и весям… - Закрыв глаза, мечтал Клементий и пропустил внезапный рывок коварного пса.
          Мокроступы Баскервиля остались на месте, под сандалиями отшельника. А сам он, позабыв все свои иностранные манеры, стремглав удирал от своего самозваного жениха на всех четырех лапах. И проложил ими и своим лбом на острове монаха – отшельника новую тропу, прямую да  ровную, словно автобан. Молодые осинки ложились ему под лапы, словно скошенная трава. Да и несколько старых деревьев ничуть не замедлили скорость его бега. «Зря ты так, зазнобушка. От своего счастья не убежишь. – С ласковой укоризной в голосе сказал Клементий и присел на освободившийся пенек. – В болоте потонешь, глупенькая. Вернись». Но он ошибся. Баскервиль пронесся по болоту, словно зеленый радиоактивный ураган, почти не замочив лап. Он в изнеможении уселся на порог своей двухэтажной конуры и почесал задней лапой ухо.  «Пытаясь разбудить тигра используй длинную палку»**. – Отдышавшись, с отчаянием пролаял Баскервиль. И задрожал мелкой дрожью, услышав приближающийся голос Клементия. «Иду, иду, голубка моя сизомордая! Вместе у Бога детишек вымолим. Родишь, как пить дать, родишь…» Но когда отшельник добрался до конуры, то Баскервиля там уже не было. Был только одиноко лежащий на пороге макинтош. Клементий осторожно приподнял желтую иностранную одежду. Затем так же осторожно положил на прежнее место. «Однако промашка вышла. Переборщил я маленько. Матильда, пожалуй, серчать будет». – Задумчиво произнес он и энергично зачавкал болотной жижей в обратном направлении.
          Про то, что дальше было мне самому не ведомо. Все что напишу со слов знающих и умных людей наслышан. Бежал тот Баскервиль в иноземщину. Долго блуждал по ней и стращал немцев, поляков, французов и прочих неправильных христиан своей угрюмостью, габаритами и зеленой светящейся внешностью. А потом взял да и переплыл Ламанш – реку. И поселился в землях англицких. На одном тамошнем болоте. Они мне и название его говорили. Но слишком оно мудреное, запамятовал. Сказывали и то, что лишений и бед испытывает он на том болоте много. Скудно оно на пропитание и прочие житейские радости. Если и поймает за день какую пиявку или лягушенка, то и этому рад. Нет там Волшебного Дуба Сельхозпром. (С того съешь один желудь и неделю сытый.)  И сигар кубинских ему туда не шлют. И книгу Мао Цзедуна ихний англицкий выхухоль спер.  Отощал. И радиоактивности сильно в нем поубавилось. И гонору.  Теперь только лапы, глаза и кончик хвоста зеленью ядовитой отдают. Все остальное пегое и костлявое. И вместо грозного рыка, воет там Баскервиль, словно какой запоносивший упырь. Впрочем, и воя этого хватает для ужаса тамошних аборигенов. Уж больно они там боязливые и пужливые. Потому что вера у них неправильная, англиканская. Про это якобы даже какой-то писатель по фамилии Дойлев книжку написал. Сам не читал, врать не буду. Но читавшие мне говорили, несерьезная вещица, чистая сказка. Ну, на них я и сам мастак. Мне бы чего-нибудь об науках.  А еще ему там общения не хватает. Почти совсем от русской речи отвык. Нет там ни отшельника Клементия, ни просвещенной цапли Матильды. Даже своего карася Ефима нет. Есть один древний безымянный угорь, да и тот глухонемой. Или им притворяется. От русской отвык, а к англицкой речи не привык. Потому что никто ей его не обучает. Еще немного и совсем одичает.  Очень раскаивается Баскервиль об опрометчивости своего поступка. Тянет его в безымянное сытное русское болото со страшной ностальгической силой. Одно его только останавливает, уж слишком он немощным сделался. Боится, что не сумеет еще раз Ламаншевскую реку переплыть. Так, мол, и говорит: «Баскервиль сделается дохлый утопленник». Не знает, бедолага, что отшельник Клементий на своем болоте уже трехмачтовый фрегат построил, чтобы на поиски Баскервиля плыть. Теперь канал для него роет к Черному морю. И быстро роет, до тридцати верст в день. Сильно этому настойка из мухоморов содействует. Стал я за горы Кавказа побаиваться.  Ведь сроет он их подчистую, как пить дать, сроет. Да что греха таить и я бы их срыл, если бы меня Матильда - цапля каждый день упреками да жалобами со всех сторон облавой обкладывала…
          Что касаемо карасей. Караси – рыба нужная. Особенно  в сметане. Да что та сметана! Густое жирное молоко. Можно и по-простому, без выпендрежа. На хорошем подсолнечном масле. Но чтобы до золотистой корочки, до хруста на зубах. А если к ним бутылочку беленькой? Запотевшую, колючую. А за ней вторую? Милое дело! Эх, Баскервиль…

*Беккерель - одна из единиц измерения радиоактивности.
** Цитата Мао Цзедуна.
                23.06.15 – 20.07.15 г.