Прииск Безымянный. Глава 12. В Верхоянье

Пилота Сенькина и оставшихся в живых пассажиров потерпевшего катастрофу самолёта Ли-2, рыбак привёз на моторке в деревню Охотский Перевоз, стоявшую на берегу Алдана. Фельдшера в деревне не оказалось, и раненых лечили всем миром. Помучиться пришлось с переломанным Васильевым. На его перевязку собрали все имевшиеся бинты и даже марлю, но раненому это не принесло облегчения - нужны были лекарства, которых тут не было. Ивану на руку наложили другой лубок, поверх которого намотали марлю. От этого в месте перелома рука стала круглой, как кочан капусты, что только усложнило ему жизнь.
 
После оказания  медицинской помощи всех спасённых расселили по домам местных жителей. Иван попал к Марфе Тарасовой, жившей с двумя взрослыми дочерьми. Марфа Петровна, как представилась она при встрече, была статной, совсем ещё молодой женщиной, с большими голубыми глазами и каким-то неуловимым обаянием, притягивающим  к себе внимание. Её муж не вернулся с войны, и теперь она одна тянула всё хозяйство, однако, судя по задору, жизненные невзгоды обходили её стороной. На вид Марфе можно было дать лет тридцать пять, однако от соседки Иван узнал, что ей намного больше.

Происходила Марфа из рода первых переселенцев, служивших на Охотском тракте. Ещё в начале XVIII века Витус Беринг отправил первый обоз из Якутска к берегам Тихого океана, где создавался плацдарм для освоения Камчатки и Америки, а спустя столетие по его пути решили пробить постоянно действующий тракт.  Марфины далёкие предки были выходцами откуда-то из Забайкалья. Занимались охотой и сельским трудом, а сюда подались в надежде разбогатеть. По царскому указу переселенцам причиталась земля, а ещё им давали скот, большие подъёмные и даже в течение трёх первых лет обеспечивали бесплатным пропитанием. Взамен они должны были исправно нести почтовую службу и содержать станцию и свой отрезок тракта. Привольные края так приглянулись переселенцам, что они остались там навсегда. 

Марфа Петровна взяла над Иваном персональное шефство. Кормила и поила, как самого дорогого и любимого мужчину. Взамен она не требовала ничего, только любовалась им, как красивой вещью и тяжело вздыхала.   Видно дали знать о себе годы, прожитые без мужа. Ивану очень льстило, что такая видная женщина, обратила на него внимание.  Где-то глубоко в подсознании возникали шальные мысли, что неплохо бы остаться с ней наедине, но он понимал, что годится ей в сыновья и это его останавливало. 

Председатель сельского совета связался с руководством района, и через два дня из шахтерского посёлка Джебарики-Хая в деревню пожаловала целая делегация во главе с начальником рудного района майором Сидоровым. Первым делом тот выяснил обстоятельства произошедшей авиакатастрофы, и только после этого всех потерпевших осмотрел дальстроевский врач Гаврилыч, отбывавший ссылку на Колыме. По сравнению с другими Иван оказался самым здоровым, но всё равно врач поставил ему какие-то уколы, а вместо неудобного лубка наложил на руку гипсовую повязку.

- Фу, наконец-то сняли эту чёртову колоду,  - почувствовав заметное облегчение,
произнёс он в сердцах.
Гаврилыч только усмехнулся.
- Если бы не эта колода, возможно, пришлось бы твою руку ломать снова. Так что скажи спасибо тем, кто её привязал.

Это сразу охладило пыл пострадавшего. Вспомнилось, как Сенькин принёс какие-то дощечки и, приложив к месту перелома, стал обматывать бинтом. Было холодно, пальцы пилота не слушались, но лубок он всё-таки приладил.

Раненого Васильева, в отличие от Ивана, загипсовали более основательно. Если бы не голова, где обошлось даже бинтов, его можно было бы принять за мумию. И всё же травмы Васильева поддавались лечению, а вот у майора Синицына обнаружились проблемы с головой. Тот заговаривался и, по словам Гаврилыча, ругал высоких партийных руководителей. Часами он вёл нескончаемый диалог с утонувшим подполковником Свиридовым и другими оппонентами в военных мундирах. Свиридов постоянно одерживал верх, и только однажды майор его победил. После этого он целый день говорил, что давно предсказывал крах великой империи и вот, наконец, он случился.

- Как же мы теперь будем жить без нашего командира? – спрашивал он у всех с пристрастием, но ответа ни  у кого не получил. Да и кто мог дать ему ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.

Вместе со всеми в деревню приехали два чекиста. Не дожидаясь, пока доктор закончит с ранеными, они начали расследование крушения самолёта. Первым допрашивали Сенькина. О чём они говорили, для всех осталось тайной за семью печатями, но то, что ничего хорошего из этой встречи не вышло, было видно по трясущимся рукам пилота. После допроса он даже отказался от еды, чего за ним не замечали, и впал в депрессию.

С Иваном тоже долго беседовали, расспрашивали о самой катастрофе и о действиях лётчиков во время полёта. В конце допроса его заставили написать подробную объяснительную со своими соображениями о случившейся катастрофе. Никаких соображений у Ивана не было, о чём он так и заявил. Чекисты пытались на него надавить, чтобы он хорошо подумал, но Иван был непреклонен, хорошо понимая, что каждое слово, написанное в объяснительной, может обернуться против пилота Сенькина и него самого. О конфликте со Свиридовым, а тем более о ящике с золотом Иван промолчал, рассуждая так: что может знать пассажир о находившемся на борту спецгрузе?

До особого распоряжения пострадавших оставили в деревне под присмотром чекистов. По-видимому, решающую роль сыграло заключение дальстроевского врача, запретившего транспортировку. Все понимали, что им дали короткую передышку, и по-своему радовались, что их оставили в покое. Сенькин и майор ушли в себя. Один глубоко страдал, постоянно возвращаясь к прерванному полёту, а у другого после разговора с чекистами в голове что-то повернулось и, наконец, дошло, в каком опасном положение он оказался. Зато Иван был на седьмом небе от счастья.

До обеда он валялся в постели или помогал по хозяйству, а вечерами восседал за обеденным столом, всячески пытаясь обратить на себя внимание Насти, старшей дочки хозяйки. А та, будто нарочно, не обращала на него внимания. При ходьбе девушка так покачивала задом, что Иван с замиранием сердца провожал её томным взглядом, тяжело вздыхая:
«Вот это красавица! Мне бы такую!»

Упругой грудью,  тонким станом и крутыми бедрами Настя была похожа на мать, а лицом выдалась ещё красивей. Светловолосая, с большими карими глазами и чувственными пухлыми губами, прямым, слегка вздёрнутым носиком, она казалась сошедшей с картинки журнала «Огонек», в котором постоянно писали о передовиках производства, а на обложке часто печатали портрет какой-нибудь красивой стахановки, становившейся после этого известной всей стране. Про таких красавиц, как Настя, говорили - «кровь с молоком». Каждый раз, когда Марфы не было дома, Иван пытался завладеть её сердцем, но девушка всегда уходила от разговора. Однажды он не выдержал и, перекинувшись несколькими фразами, привлёк к себе и поцеловал.

- Отпусти! – вспыхнула девушка. – Тебе мамани мало? Иди к ней, она тебя приголубит, а ко мне не лезь.
Кое-как ему удалось удержать вырывавшуюся девушку.
- Да причём тут твоя маманя? – сказал он, улыбаясь. - Я же не виноват, что она смотрит на меня, как на картинку. Я без тебя жить не могу, ты мне нужна.
- А может, тебе ещё кто-нибудь нужен?

- Только ты и больше никто. - Говоря эти слова, Иван был искренен: с первого взгляда он влюбился в Настю и теперь мучился от неразделённой любви. - Твоей мамане мужик нужен, понимаешь, страдает она от неудовлетворённости.
Освободив руки, девушка рассмеялась.

- А где тут мужика найдёшь? Нормальных мужчин у нас нет. Кто на войну ушёл и не вернулся, как мой отец, а кто какой-нибудь не доделанный или пьяница, вроде соседа или наших охотников. Тут таких полдеревни, да только мамане они даром не нужны. Она же у нас ещё молодая. Катька-соседка говорит, чтобы она меньше думала о своём хозяйстве, а больше собой занималась. Да как это сделать? Маманя – главная кормилица, а мы с Татьяной только на подхвате: помогаем да что-нибудь вяжем или вышиваем.

Марфа, как рабочая лошадка, одна тянула тяжёлый воз. Видно по молодости она столько всего натерпелась, что, как могла, оберегала своих дочерей. Но те видели, чего ей это стоит, и всячески старались помочь. Татьяна приноровилась вышивать, да так ловко у неё получалось, что её работы долго не залёживались. У всех соседей были вышивки с полевыми цветами, спелыми ягодами или с красивыми видами Алдана. Настя больше занималась домом и была первой помощницей матери.

Неожиданно девушка сменила гнев на милость - стала более покладистой.  А когда услышала, что она самая красивая и Иван её любит, разрешила один раз поцеловать в щёчку. Парню этого только было и надо: за первым поцелуем последовали другие – более страстные и продолжительные. Девушка расцвела прямо на глазах, её нежность и отзывчивость покорили Ивана.    
 
- Мы теперь всегда будем вместе, - шептал ей парень, - я тебя отсюда заберу. Как только устроюсь на новом месте, приеду за тобой.
В ответ Настя только улыбалась, думая про себя, что такого сокола в клетке не удержишь, если вырвется на волю – только его и видели. И всё же надеялась, что он приедет и увезёт с собой. Она понимала, что влюбилась и будет без него страдать.

Целый вечер они прогуляли по берегу Алдана. Настя показывала окрестности своей деревни, а Иван рассказывал о себе: как учился в горном, как добирался до Магадана, где хотел работать и как оттуда его направили в медвежий угол. Потом, как само собой разумеющееся, поведал о случившейся трагедии. Настя не перебивала, но после его рассказа так разволновалась, что даже прослезилась. Непонятно как, они оказались в каком-то сарае, стоявшем на краю деревни. Никого вокруг не было и, открыв дверь, Иван с Настей залезли на кучу сена, уложенного до  самой крыши. Внизу шуршали мыши, холодным ветром трепало дранку над головой, а они ничего не слышали. Их горячие сердца переполняла страстная любовь

Столица Якутии  встретила крепким морозом и ясным солнечным днём. Зима вступила в свои права. Больше чем на полгода     затаилась северная природа в ожидании первого весеннего тепла. В Якутске пути-дороги Ивана и Сенькина разошлись. Пилота увезли в больницу, а геолога Брукса – в представительстве «Дальстроя», откуда через неделю отправили в Верхоянск.

В геологоразведочное управление Иван добрался только в конце рабочего дня. Встретил комендант – пожилой человек с вставными железными зубами.
- Присаживайся, не стесняйся, - узнав, откуда тот прибыл, пригласил к столу Сан Саныч. – Попьём чаю, а потом всё остальное. Спешить нам не куда, до утра ещё далеко.

Не успел Иван обжиться, как на пороге появился молодой человек в кухлянке с капюшоном и в серых валенках.  В руках незнакомец держал такие же вале¬нки только с отворотами.
- Николай, - подал он руку. Познакомились. – На, возьми, - протянул валенки. – А то пока тебе выдадут, ноги отморозишь. Не понадобятся, вернёшь.

В палатке заметно потеплело, гудела разгоревшаяся печка, пахло берёзовым веником и сырым бельём. Иван уже не чувствовал себя всеми забытым и покинутым.
- Я здесь тоже жил, в прошлом году, - закуривая, сказал Николай. – У нас тут был полный комплект: из всех обитателей этой палатки только я один был вольным, остальные оттянули приличные срока. Короче, все бывшие зэки.

Погужевали тут мои мужики, дай Бог каждому - спирт лился рекой. Где только они его брали, я до сих пор не знаю. По пьяни моего соседа по койке, так сказать, замочили. Прямо на глазах сцепились, волчары, и его ножом под ребра. А потом ещё и ещё. Короче, одиннадцать ножевых ран. Ну что я могу сказать, он сам виноват - нечего было лезть на рожон. Видишь ли, стал выяснять отношения, а что там выяснять? Надо было на зоне разбираться по трезвянке, а не здесь за бутылкой. После этого случая нас пошерстили и всех перетасовали, как колоду карт. Освобождённых перевели на разведучасток, а сюда подселили двух молодых, вроде тебя. Сейчас они живут в первой общаге. Хорошие ребята – Сашка Михайлов и Лёха Степанов, один десятник, второй коллектор.
Николай расстегнул кухлянку, пошурудил  в печке кочергой. Из топки полетели искры под ноги, струйка дыма потянулась вверх.
   
 - Я что пришёл, - потирая руки, сказал он тихо, - надо обмыть твой приезд. Иначе ты здесь не приживёшься. Ты что так смотришь на меня? Тебе разве комендант ничего не говорил?   
Только теперь до Ивана дошло, почему Сан Саныч несколько раз сказал про магазин. Он явно намекал на то, что не мешало бы отметить его приезд.   
- А чем обмывать? В вашем магазине хоть шаром покати. Ничего спиртного я не видел.

- И не увидишь – надо было спрашивать. Ну, в общем, это не твоя проблема. Я сейчас организую.
Он быстро исчез и вскоре появился с тёмно-зелёным эмалированным чайником и сеткой-авоськой. Из сетки торчали рыбьи головы и хвосты.  По виду чайник был холодным.

 - Что там? – спросил Иван, показывая на чайник.   
- Брага. Самая обыкновенная брага. Только хорошая, такой ты ещё не пил.
Он налил в кружки серую жидкость. В палатке сразу запахло дрожжами.
- Ну ладно, давай за прибытие на Яну  и за знакомство. Теперь, я думаю, ты здесь задержишься.

Николай  молча выпил целую кружку, а Иван только пригубил и поставил на стол. Пить совсем не хотелось.
- Что, не нравится? Ты просто к ней не привык. Первую надо до дна, а потом можешь сачковать. Я разрешаю.

Брага оказалась сладковатой и даже приятной на вкус, Иван выпил всю кружку. На кусок чёрного хлеба толстым слоем наложил красную икру и с удовольствием откусил. Приятное тепло разлилось по телу.

- Моя фамилия вообще-то Сазонов, - закусывая таким же бутербродом, сказал Николай. - Я работаю техником-коллектором в Томпонской партии. Если что, обращайся, я тут всех знаю, помогу.
- И рабочих?
- И рабочих тоже. А что тут такого?  Поработаешь с моё,  и ты всех узнаешь.

Из сетки-авоськи Николай вытащил большую мёрзлую рыбу.  В тепле от неё пошёл пар, и из белой, покрытой изморозью, она стала превращаться в серебристую с блестящей чешуёй.
- Сейчас мы будем есть строганину, - словно со сцены продекламировал Николай.

– Если не  пробовал, то за это надо будет выпить отдельно. - В предвкушении удовольствия он потирал свои сильные руки. - Это чир, но у меня ещё есть нельма. Сейчас дойдёт и до неё очередь.
- Интересно, - только и произнёс Иван, с удивлением смотревший на мёрзлую рыбу.

Николай снял с неё шкуру с чешуёй и, поставив на попа головой вниз, грудью придавил к столу. Держа нож в обеих руках, стал строгать со спины. Из-под лезвия, закручиваясь спиралью, полезла тонкая полоска, похожая на стружку. Вначале «стружка» была коричневатой, а потом пошла белая, как лист бумага.

- Вон та первая самая жирная, - сказал он, не отрываясь от процесса, - сейчас ты это сам оценишь. Что смотришь? Можешь есть, бери пробуй. - Настрогав алюминиевую миску рыбы, он принёс тарелку с солью и туда же насыпал чёрного перца. - Теперь можно приступать. Под строганинку пропустим ещё по кружке.   
 
За разговорами о жизни на Севере и о работе незаметно пролетело время. Ивану стало жарко, лицо раскраснелось, на носу выступили капельки пота.
- Жить тут в общем можно, но зимой тоскливо, морозы давят, - рассказывал подвыпивший Николай. - Если выдержишь, то останешься, а нет – сам сбежишь. Когда людям не климат, они находят сто причин, чтобы убежать на материк. Как ни странно, таких мне даже жалко. Я думаю, они нигде себя не найдут, потому что везде надо не просто работать, а пахать. Себя нужно проявить, показать специалистом своего дела, которому тебя учили, тогда ты будешь везде на коне.

То же самое Ивану говорили в институте, такие же слова он услышал от Кригера в Магадане и вот теперь об этом же сказал Николай.
«Несомненно, все они правы, но как себя проявить? Тут без меня народу хватает и, наверно, каждый хочет показать себя с лучшей стороны».
Такие мысли возникали давно, он считал своим долгом внести посильный вклад в освоение этого громадного региона, называемого Колымой. Оставив икру, Иван навалился на строганину.

- Весьма недурно! Кто бы мог подумать, что сырая рыба окажется такой вкусной.
Во время выпивки Иван рассказал, как чудом уцелел в авиакатастрофе и выбрался из тайги. Николай слушал, не перебивая, а когда тот закончил, со слезами на глазах пожал ему руку.

- Ну, ты герой! – сказал он с восхищением. - За такой подвиг тебя нужно наградить: отправить на курорт.
- Я только оттуда, - тяжело вздохнув и о чём-то задумавшись, ответил Иван. – Вот, видишь, ещё сало не доел.

После очередной кружки он сильно захме¬лел и впал в прострацию. Сколько пробыл в таком состоянии, совершенно не помнил. Проснулся на следующий день от холода. Голова раскалывалась на части, хотелось пить. В ведре был лёд.
Кое-как растопив печку и приведя себя в порядок, Иван пошёл в контору. Так же, как в Магадане, его пригласили к начальству.