Отстреливая бешеных псов. Зеркало

Часть четвертая.
Зеркало.


  Ветер гнал пожухлую листву по дороге, закручивал ее в маленьких смерчах и потом бережно, словно играя с дитем, опускал на землю. Редкие капли дождя падали в темную поверхность реки и растворялись в ней, словно их никогда и не существовало, будто они всегда были частью этой медленно плывущей к морю мути.
 - Детей вперед! - кричал кто-то на переправе.
 - И женщин! - вторил ему другой голос.
 Аля смотрела назад, на извивающуюся ленту дороги, и молчала. Глеб сидел рядом, опустившись прямо на бетон разбитого моста, спиной к бетонной же свае, и тоже молчал. Толпа шумела и волновалась, каждый старался сесть на паром первым, а если это не удавалось, хотя бы всунуть одними из первых кого-то из близких; это вызывало бурное возмущение остальных, иногда грозящее перерасти в настоящую драку, и если бы не трое военных врачей, следивших за порядком, побоища было бы не избежать.
 - Они вернутся, - нарушил молчание Глеб.
 Она знала, что они вернутся и потому просто кивнула.
 - Вот только первых отвезут и вернутся, - продолжил он.
Аля с удивлением посмотрела на него, потом поняла.
 - А, ты об этом, - сказала она.
 - Да, о пароме. А ты?
 - А я о них, - и она кивнула в сторону дороги.
Глеб хотел сказать, что они тоже вернутся, но не смог. Из всех, кто ушел назад, не вернулся никто, они оба знали это и потому снова замолчали.
 - Ребята, - махала вдалеке Ольга. - Ээй, ну что же вы!
 - Она торопится? - спросил Глеб.
 - Она боится, - ответила Аля.
 - Все боятся.
 - И ты?
- И я. И ты. Все.
 - А они не боялись, - Аля отвернулась от толпы у переправы и посмотрела на черную воду под мостом.
 Ветер бросил пригоршню листьев в их сторону, листья покружились и опустились в реку. Один из них завертело в маленьком водовороте и вдруг, у самого моста, его накрыло волной.
 - Утонул, - сказала Аля.
 - Кто? - не понял Глеб.
 - Листик, - ответила она, потом поняла и махнула рукой. - Не боялись ведь?
 - Не знаю, Аль. Наверное просто не думали об этом.
 - Нельзя не думать о том, что происходит, Глеб. Как это вообще возможно? Вот ты живешь и не думаешь - как это? Ты же не тухлый, у тебя же мозги не прогнили, как же можно не думать?
 - Не понимаешь ты, - он раздражался от этого разговора и от долгого ожидания. - Не думать - одно, не задумываться - другое. Ты думаешь о том, что будет завтра, но не задумываешься, что ты с этим завтра станешь делать. Если оно у тебя настанет, конечно.
 - Вот именно, и потому я не понимаю, - она тоже раздражалась.  - Ладно, забудь. Паром отходит. Вторым рейсом мы?
 - Нет, наверное третьим. У тебя номер какой?
 - Триста пятый, - ответила она, глянув на запястье. - Думаешь, третьим?
 - Скорее всего. Если еще не четвертым. Детей-то много погрузили, а вот взрослые тяжелее - их меньше возьмут.
 - Черт, - ругнулась она. - Тогда сегодня не успеем.
 - Может быть, - ответил он. - Ночевать тут негде, вот проблема. Не хочется на берегу, мало ли - сомы полезут. Самое их место, под мостом-то.
 Аля оперлась о перила, вытянулась на руках и глянула вниз, под мост, но не увидела ничего, кроме своего искаженного отражения.
 - Смотри, - сказала она, - вода черная и потому меня видно хорошо.
 Глеб полуобернулся, посмотрел вниз, но ничего не увидел. Вставать с нагретого солнцем бетона не хотелось и потому он только кивнул снова, соглашаясь.
 - Я всегда думаю, - продолжила Аля. - Всегда и обо всем. О том, что было, о том, что будет. Про тухлых вот думаю - почему у них мозги сгнили, а они живут?
 - Потому что они еще не умерли, - ответил Глеб. - Разум - умер, тело - нет. А мозги... кто ж в них копался-то, в мозгах у тухлых. Это ж мы только говорим, что сгнили. А вдруг они просто изменились, мутировали, вдруг вирус не убивает, а видоизменяет людей, делает их другими. Вот сама подумай, зачем людям разум-то? Думают и думают, все у них проблемы, всю жизнь. А нет проблем, так сами же себе их и создают. Хорошо ж жили, перед всем этим, - он махнул рукой, - нормально. А потом рраз, и началось. Почему началось? Потому что перемудрили слишком, вот почему. А теперь на тухлых посмотри - нечем им думать и оттого счастливы они, наверное.
 Аля не считала тухлых слишком счастливыми, но не сказала этого вслух.
 - А я по-другому мыслю, Глеб. Вот читали же мы про призраков раньше, даже вроде как видел их кто-то. А что такое призраки? Души без тела. А что такое тухлые?
 Она повернулась к Глебу и смотрела на него, ожидая ответа, но тот молчал, не зная, что именно она хочет услышать.
 - Ээх ты, - покачала она головой, - не понимаешь. Я вот думаю, что тухлые - тела без душ. Отражение человека, призраки наоборот. Души скитаются по миру в поисках тел, а тухлые - в поисках душ.
 - Ха, - усмехнулся Глеб. - Просто все у тебя, Аль, чересчур просто. Да и не может такого быть, призраков ведь не бывает.
 - Так и про тухлых говорили, что не бывает их. Фильмы про зомби смотрели и смеялись еще, помнишь? Не до смеха теперь, небось?
 - Ты чего? - удивился он злости в ее голосе. - Я-то при чем?
 - Ни при чем, - резко ответила она. - Никто ни при чем, вот только миру конец, а так - все как всегда.
 - Ты нервы-то побереги, Аль, - он резко вскочил на ноги. - Не надо на меня срываться, ни при чем я. Ушли они. Сами ушли, сами вызвались, никто не приказывал, нужно было - вот и ушли. И точка. А ты, если такая вся правильная - чего не пошла с ними-то?
 - А я бы и пошла, - в ее голосе был вызов, - да вот только не взяли меня!
 - Не поздно еще, - его уже бесил этот разговор и он понимал, что потом будет жалеть о нем, но уже не мог остановиться. - Уйти никогда не поздно.
 - Ты! - Аля ткнула в него пальцем, но слов не хватало, они не могли передать всех эмоций.
 - Да, - Глеб уже провоцировал, - да, я. Не он, и что? Только его нет уже скорее всего, а я тут, рядом. И что теперь?
 Глаза у Али округлились, гнев разом ушел куда-то, Глеб заметил, что она готова расплакаться, махнул рукой и быстрой, нервной походкой пошел к толпе, стоявшей у пристани.

  Она ушла ночью, когда уже разложили палатки и горели костры, просто взяла свой рюкзак и ушла, и ей было плевать на то, что ночь, что она практически безоружна, совсем беззащитна, и что утро для нее может уже не настать. В этот раз она впервые не думала.
* * *
 Место пореза пылало, его словно жгло огнем изнутри, из тела и она боялась этого внутреннего жара. Наверное, если бы не это, порез не казался бы таким опасным, даже если учесть обилие крови. Теперь нога распухала, рана казалась в тусклом свете спички ужасной, и Аля боялась заражения.
 Наверное потому и не заметила тухлого, который в сумраке казался полусгнившим трупом, ожившим только лишь когда она приблизилась на расстояние вытянутой руки.  Зубы тухлого впились в лодыжку другой, здоровой ноги, Аля закричала и, сбросив с плеча рюкзак, принялась колотить им по голове тухлого, но его липкие и склизкие пальцы вцепились в добычу и не выпускали ее. От мысли о том, что с ней происходит и насколько жутко то, что с ней станет дальше, она заверещала еще громче, задергалась и вдруг, неожиданно для самой себя, вырвалась.  Кровь хлестала из раны, скорее всего тухлый прокусил артерию, но Аля не могла оставаться здесь и потому побежала без оглядки, напролом, сквозь какие-то кусты, невидимые в темноте ночи. Дикий ужас захлестнул ее разум, мыслей в голове не было, хотя где-то далеко, в самой глубине сознания, она понимала, что с пробитой артерией далеко не убежит, что нужно остановиться и перетянуть рану жгутом, однако безграничный ужас гнал вперед и она попросту не могла сейчас остановиться. А потом неожиданно нога провалилась в пустоту и она покатилась куда-то вниз, натыкаясь на острые камни и обрывая одежду о торчащие повсюду ветки.
 Звезды светили все так же, как и какой-то час назад, Аля смотрела в небо и удивлялась их бездушию. Такие яркие, думала она, такие романтичные когда-то, в другой жизни, и такие бездушные. И глядя на звезды в небе она понимала свою ничтожность, свою незначительность в жизни этого мира, этой вселенной, и почему-то ей совсем не было страшно. Эмоции куда-то отступили, было только удивление, что все произошло так быстро и закончилось так неожиданно, а еще она не могла понять, почему ей совсем не больно.
 Одна из теней, нависавших сбоку, вдруг зашевелилась и стала приближаться, огромная продолговатая тень, которая через секунду уже была совсем рядом, всего в полуметре от нее. Луна вынырнула из-за туч и свет ее отразился на похожем на бревно боку существа, длинном и покрытом слизью. А потом по этому бревну пробежали неяркие синие сполохи и Аля поняла, куда она свалилась и что это за существо.
 Червь медленно поднимался над ней, слизь капала с его тела прямо на лицо, затекала в глаза, нос и в рот, ее тошнило, но она не могла пошевелиться то ли от ушиба, то ли от ужаса. Господи, думала она, ну зачем же так, почему это со мной должно произойти именно так, почему не быстро, не просто, а вот так, в вонючей яме, полной червей... Безглазая морда червя, покрытая поблескивающими изредка белесыми волосками, приблизилась к ее лицу, Аля застонала, словно выталкивая из себя немочь, а потом крик ужаса вырвался наконец из ее горла, дикий крик, полный боли и страха.
* * *
 Аля не знала, почему они ее не сожрали, ведь они жрали всех, кто попадал в ямы. Она вообще плохо помнила, что происходило в овраге после падения, просто очнулась в какой-то момент и осознала, что все еще жива, мало того, что может двигаться и что ее никто и ничто не удерживает. Ноги слегка болели, но раны на обеих уже затянулись и это тоже в свою очередь вызывало немалое удивление. Поднявшись и ужаснувшись лохмотьям ткани, остаткам одежды, в которую она была одета, не скрывавшим теперь практически ничего на ее грязном теле, Аля огляделась. Светило холодное осеннее солнце, черви копошились далеко, около распылителя, не обращая на нее никакого внимания, если можно себе представить внимание червей, и в принципе она была свободна, вот только... что-то не то было у нее в голове, словно те самые черви, что оставили ее в живых, влезли в мозг и теперь копошились там. Казалось, что голова чешется изнутри, неудержимо зудит, да и звуки окружающего мира слышались как-то глухо, словно они пробивались через какую-то преграду по пути к мозгу. Это все слегка беспокоило, но не могло удержать ее тут, в полном вонючей жижи овраге, кишащем к тому же червями. Еле перебирая ногами она подошла к краю и полезла вверх, потом, выбравшись на поверхность, усталым взглядом осмотрела местность и безразлично, переваливаясь с ноги на ногу, побрела в сторону далеких построек.
 Доковыляв до какого-то здания, вошла внутрь, прошла по комнатам, заваленным мусором, и рухнула в самой дальней из них прямо на пол. Ей смертельно хотелось спать, но сон не шел и Аля просто лежала лицом вниз, уткнувшись носом в какую-то полусгнившую тряпку, вдыхая запах плесени, который почему-то казался таким же приглушенным и нереальным, как и все звуки.
 Сколько времени Аля пролежала так, она не помнила, время словно потеряло свой смысл после произошедшего; вот только в какой-то момент поняла, что давно ничего не ела, однако по прежнему не голодна, и это удивило ее. Удивление стало первой эмоцией, которую она смогла проявить с того вечера, и оно понравилось настолько, что даже  улыбка проскользнула по ее губам. Перевернувшись на бок подгребла руками тряпье, лежащее вокруг, поближе, потом накидала сверху на себя, зарываясь в этот запах гнили, и снова замерла.
 Со мной что-то происходит, думала она, и это что-то пугает, но не отталкивает, потому что... и она поняла почему: потому что это становилось частью ее самой, а части себя нельзя испугаться, и мысль об этом снова вызвала улыбку. Ведь нельзя же бояться своей руки или ноги, думала Аля, нельзя бояться своего мозга и мыслей, что в нем, ведь они же твои. Ты и они - единое целое, нечто общее и неотделимое... вот если бы оно было оторвано - тогда да, тогда можно, тогда страшно и неприятно, тогда нужно страдать и мучиться... а так - так-то даже и лучше, наверное, и то, что там копается, внутри головы, оно ведь тоже мое... Глаза ее закрылись и она провалилась то ли в сон, то ли в забытье, изредка лишь приходя в сознание на краткие моменты и только для того, чтобы подгрести побольше тряпья.
 Окончательно пришла в себя она от каких-то непонятных звуков, доносившихся снаружи здания. Раскидала ворох гнилья, что давил на грудь и мешал дышать, встала на ноги и поморщилась от чересчур яркого света из разбитого окна. Вдохнула полной грудью и удивилась - запахи вернулись, они стали прежними, такими же, как и раньше, может даже ярче и сильнее. Прислушалась - звуки тоже вернулись, да и копошение в голове куда-то исчезло. Во всем теле ощущалась какая-то необычайная легкость, словно не было той страшной ночи, словно ее не кусал тухлый и не было никогда оврага с червями; вернулись и эмоции - она радовалась тому, что может дышать, радовалась солнцу, светившему из окна и легкому сквозняку, трепавшему покрытые слоем грязи русые волосы.
 Я выгляжу ужасно, подумала она и обрадовалась этой мысли, обрадовалась тому, что вместе с усталостью ушла апатия, что снова хочется жить и выглядеть хорошо. Пошла по комнатам, нашла в одной из них лежащую на боку ванну, в которой было на три пальца пахнущей гнилью воды, окунула в нее руки и с удовольствием плеснула себе в лицо раз, потом второй, и только после этого умылась. Сняла ботинки и лохмотья, раздевшись донага, выбрала кусок ткани почище и, макая его в воду, вытерла все тело. Потом прошла босыми ногами по покрытому колющими ступни обломками штукатурки полу в коридор, добралась до лестничного пролета и стала подниматься вверх. Она хотела во что-то одеться, но не могла найти ничего подходящего, хоть и обыскала все этажи, потом решила, что так, наверное, даже лучше, ведь было настолько приятно ощущать всем телом этот теплый воздух и легкий прохладный ветерок, словно ласкающий кожу редкими мягкими прикосновениями. Поднялась на пятый, последний, услышала шум снаружи здания и, привлеченная им, вышла на балкон.
 По дороге медленно катился броневик, она видела такие раньше: солдаты, группа зачистки, черные, которых боялись все - и люди, и тухлые, если они, конечно, умеют бояться. Броневик уже скрывался за поворотом, когда вдруг в ее голове прозвучал едва слышный голос:
 -  Внимание всем, есть тепловизор.
 Аля испугалась его, этого плохо различимого голоса, ведь она отчетливо понимала, что голос идет не снаружи, что он внутри ее головы, что говорят не с ней и что вообще такие вещи не должны происходить с людьми. А потом она поняла, что там, далеко, откуда идет голос, там тепло, там бьется сердце, которое она потеряла в той, другой жизни и что сердцу этому очень ее не хватает. Аля бросилась назад, к лестнице, ведущей на первый этаж, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, не обращая внимания на осколки стекла, впивавшиеся в голые ступни, сбежала вниз и, добравшись до первого этажа, остановилась, как вкопанная, перед дверью наружу.
 Чудом сохранившаяся дверь была из тонированного одностороннего стекла, того самого, через которое изнутри здания видно все, а снаружи - только отражения, дверь была открыта внутрь так, что отражала теперь то, что внутри, то есть холл и ее саму. Аля стояла перед ней, смотрела на свое отражение и горло ее перехватило от того, что представало ее взору в этом подобии зеркала.
  А потом пришла боль, не ее, чужая, словно проткнули тело сбоку, рядом с сердцем, совсем близко, и ей стало страшно, потому, что она понимала, чья это боль.
 - Олег, - выдохнула она, - Господи, нет...
 И пришла вторая боль, как будто ей отрывают руку, будто раскаленным железом протыкают ладонь, разрывая плоть и кости. Она дернулась было бежать туда, где она так сейчас нужна, туда, где сейчас так больно тому, за кем она вернулась и кому она сможет помочь, но посмотрела на свое отражение, на яркие, светящиеся желтым светом глаза, на безволосую, покрытую рябью чешуи голову, и не смогла пошевелиться. Господи, нет, подумала она, нет. Реальность изменялась вокруг, она уже изменилась, только Аля не понимала этого до сих пор.
 А потом пришел голос, не тот, что в первый раз, а знакомый и родной голос, полный боли и отчаяния и голос сказал:
 - Лети-лети, лепесток.
 И это было той самой песчинкой, которая перевесила чашу.
 - Лечу, Олег, - выдохнула она. - Я лечу.