Тихий омут. сутки 3

Сутки третьи

Голос дяди К. вернул меня в реальность. Вверху спинки стула, на котором я уснул, были две шишечки, продолжение ножек, и во сне я «прилег» затылком на одну из них. Как объяснил дядя К., я пытался встать, дергал ногами и рукой тянулся к затылку.
– Надеюсь, это не было предзнаменованием, – не сказать, что я испугался, (инстинкт самосохранения все еще подсказывал мне не жить, а спать), но голос мой показался испуганным даже мне.
– Это нервы, просто нервы. Поспи еще, – дядя посмотрел на часы, – есть еще час. А я добуду нам еды в дорогу.
Мне казалось, что «как можно спать после такого?», казалось, что не усну, но я лег, чтобы не спорить с дядей. При этом я боялся, что если все же усну, то опять увижу свою смерть. Или еще чью-то. Но не увидел ни своей, ни чужой: едва мое тело накрылось одеялом, я провалился в черную дыру  и выбрался к горизонту  событий только через час.

Мог бы дуть холодный, резкий ветер, пронзительный, как мой внутренний крик, но нет, природа никак не выказывала отношение к происходящему, для нее это был простой день среди прочих. Полчаса назад мне казалось, что я смогу еще уснуть в пути и тем самым решу проблему разговора с дядей (о том, как себя чувствую и что собираюсь делать дальше), однако сон как назло не шел. И грехом было закрыть глаза и сделать вид, что спишь, ибо по-хорошему с дядей К. нужно было разговаривать, чтобы он не уснул за рулем. Если бы церемония не начиналась так рано, я бы доехал на автобусе.
– Как отпустили с работы? – дядя К. понял, что спать я не буду.
– Нормально. У нас без вопросов отпускают на один день
– На один день? Ты же отца хоронишь!
– Я не сказал им. Не их чертово дело. Да и скажи я – ничего не изменилось бы. Они и так сделали мне большое одолжение, что взяли на работу.
– Сволочи.
– Все нормально.
– Ничего нормального. Отца хоронят не один день. А если бы твоя мать была больна, если бы с ней нужно было неделю провести, чтобы она пришла в себя? Вот что я скажу: уходи от них. Деньги пока есть. Найдешь себе другую работу.
– Денег мало. Я не хочу, чтобы мама сдавала комнату. Не хочу, чтобы жила одна с посторонними.
– Найди работу в нашем городе. Еще лучше.
То, что казалось лучше для других, никогда не совпадало с тем, что было лучше для меня. Но чтобы опять не выпасть из реальности, не провалиться в мысли, я продолжил врать, продолжил этот чертовски неприятный для меня разговор:
– Мне придется уехать вечером. Иначе они не заплатят.
– Сволочи! Столичные жирные сволочи! Знают, что все деньги у них, вот и крутят рога! Далась тебе эта столица! – дядя К. вжал педаль газа в пол, но тут же отпустил.
Машину дернуло. Я стукнулся коленом о бардачок передней панели.
– Извини, – он повернулся ко мне и постарался улыбнуться.
Я постарался улыбнуться в ответ. Но ничего (у нас) не вышло. Остаток пути мы ехали молча, забыв даже о еде, которую дядя наверное где-то достал, пока я спал и видел свою смерть. В течение следующих трех часов мы ехали молча: дядя К. смотрел на дорогу, я смотрел в окно и ничего не видел. Ни о чем не думал. Как будто правда меня убили во сне.
Все совпадало – мне предстояла встреча с отцом.

Сутки третьи и третейский суд

Святой отец смолк, но смолк не враз, а исподволь: первые пару мгновений лицо его ничего не выражало, затем отразило потуги поймать ушедшую мысль. Затем мне стало интересно, ушла ли его мысль потому, что он задумался о чем-то другом, или он впал в прострацию и вдруг для себя выпал из нее. Наверное, второе, ибо, все не находя мысль, он все более терялся.
– Святой отец, вы в порядке? – обратился к нему помощник, стоящий позади него и держащий наготове лопату для закапывания гроба.
– Да, можешь приступать, – пробормотал святой отец, все еще обескураженный тем, что не может уловить происходящего вполне и лишь угадывает его.
– Закапываем, – кивнул помощник своим парням.
На этом «закапываем» заканчивался мир моего отца. Мир как воля закончился для него три дня назад, но пассивный мир заканчивался на этом «закапываем». Я ни черта не философ, но, думаю, сам черт Шопенгауэр согласился бы со мной: святой отец испытал остановление воли в момент, когда мой отец испытывал оставление мира. И с этой точки зрения мир казался.
И я так больше не мог. Когда мы вернулись домой с похорон, я не хотел думать, что это мой дом. Хотелось забыться, уйти в нормальный, конкретный запой. И я ушел из дома с бутылкой виски и неприкаянно бродил по родному городу, совершенно не замечая последнего, любые воспоминания гоня от себя, пел одну и ту же чертову песню, на ходу сочиняя и заменяя слова на первые взбредшие в голову, и пил то огромными глотками, то медленно цедя, стараясь оттянуть момент возвращения в дом. Вернуться получилось удачно: поминальный стол покидал последний гость. На столе остались бутылки – весь крепкий алкоголь я собрал с собой. Дядя К. все понимал и ему было чертовски жаль: «От себя не убежишь», – обнял он меня перед посадкой в автобус. Но мне от его жалости стало только тошнее. Я решил выйти на первой же остановке и бежать до самой съемной квартиры, а лучше пока не задохнусь и не сдохну. За мной бежали бы мои призраки, и я не останавливался бы и не оборачивался, боясь увидеть среди них призрак отца. Но Земля недаром круглая, от себя и сам черт не убежит: остановить Землю и сойти, но я чертовски устал для выхода.
Дорога под автобусом была слишком ухабистой, чтобы дать мне заснуть. Было уже порядочно темно, я не спал, а со стекла на меня в упор смотрел незнакомый парень, который вроде имел со мной общие черты, но как-то неправильно их носил. Этот парень пялился на меня всю дорогу и внушал мне черте знает что своим видом. Внушения вышли – первый сорт. Р. сказала, что для меня центр мира – мой отец. Но, черт и ее и меня дери, это же не так и почему я смолчал и будто бы согласился с ней? Центр мира для меня – я сам. Не будь у Анны дня рождения позавчера, все вышло бы иначе. Я ничего не рассказал только из-за дня рождения, который Анне даровал неоспоримое право быть центром мира в том месте в тот день. Или не только из-за этого чертова дня рождения? Анна сильнее меня, ладно, я уяснил. И все же какого черта? Да и отец – ну конечно я думал о нем весь вечер, ведь он только что умер, о ком мне еще думать? об Анне что ли?
Почему я постоянно думаю об Анне? Почему она снится мне? Да даже если Р. права, и мы с Анной помешаны на наших папашах, то какого черта ее отец вылез вперед моего? Так уж мне надо знать, что там у них произошло, черта с два. Надо прийти и рассказать, что я хотел. Пусть слушает. Почему я сказал «хотел», а не «хочу»? Не приходить больше в бар – вот что нужно сделать.
И все-таки, как вы уже знаете, я пришел.
(Встреча с мамой, остальное, бывшее между нами во время похорон отца, описанию не подлежат по моей воле, ибо, не являясь писателем, все же являюсь автором.)