4. Любовные приключения Благословенного

«Любовные приключения Благословенного»

       А любовные приключения… того, кто известен как Александр Первый развивались во всю ширь. В. Штейнгель писал в воспоминаниях, помещённых в сборник Мемуары декабристов (Северное общество»:
       «Великий князь добивался благосклонности жены придворного ювелира Араужо, женщина отвергла его ухаживания. В один из вечеров лета 1803 года к дому ювелира подъехала карета, присланная якобы от больной тётки госпожи Араужо.
       Жену ювелира силой отвезли в Мраморный дворец, где она подверглась групповому изнасилованию. Женщину отвезли домой. Несчастная Араужо бросилась почти без чувств, могла только сказать: «Я обесчещена!» – и умерла. На крик мужа сбежалось множество: свидетельство было огромное! На другой же день весь Петербург узнал об этом».
        С одной стороны, конечно, вызывает настороженность то, что об этом рассказывает декабрист. Кто такие декабристы, теперь то уж известно. С другой стороны, речь идёт не о человеке, воспитанном в духе самодержавном, а хлебнувшем разврата Англии. Может быть… Ведь далее эти наклонности того, кто занял Российский престол столь немыслимым образом, продолжались.
       И при всём при всём этом, как официально известно, у императорской четы были дети, правда, ушедшие из жизни в младенчестве. Это Великая Княжна Мария Александровна (1799 – 1800). Она прожила всего год и два неполных месяца. И дочь Великая Княжна Елизавета Александровна (1806 – 1808). Она прожила год и пять неполных месяцев.
       Обе родились, когда рядом с Елизаветой Алексеевной был уже не Александр Павлович, и обе похоронены в церкви Благовещения Александро-Невской Лавры Санкт-Петербурга. Вопрос только в том, чьи это дети?
       Некоторые биографы полагают, что причина в прохладном отношении к жене именно в том, что слишком рано вступил в брак наследник престола. Но аргумент ли это? Вспомним, в каком возрасте венчались Великий Князь Московский Дмитрий Иоаннович и дочь князя Суздальского Евдокия Дмитриевна. Но почему же у них не только не произошло охлаждения, а, напротив, историк Александр Нечволодов называл их союз примером для всех последующих поколений. Не охладел к своей супруге рано женившийся Иоанн Васильевич, наречённый Грозным. Слуги тёмных сил отняли у него любимую жену, о которой он скорбел до самой смерти, хотя и вынужден был жениться, прежде всего, ради наследников престола.
       Тут более подходит то, что доказывает в своей книге Геннадий Гриневич, причём, доказывает более чем убедительно, растолковывая доподлинно, как проводил расшифровку тайнописей Феодора Козьмича.
Александр стал править, а супруга его стала путешествовать.
        Биографы приводят фразу Императора: «Чтобы любить женщину, её надо немножко презирать, а свою жену я слишком уважаю».
       Видимо, имеется в виду любовь в либерально-демократическом понимании. Недаром Благословенного иногда называют едва ли ни первым либералом. Эта теория развивалась медленно и достигла апогея на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Учение Владимира Соловьёва, которое восприняли слишком близко Александр Блок, Андрей Белый и другие поэты, нанесло им же самим, точнее, их личной жизни, большой вред.
       С 27 сентября 1814 года по 9 марта 1815 года проходил Венский конгресс. Под таким наименование осталась в истории общеевропейская конференция, призванная подвести итоги эпохе наполеоновских войн.
       Молодая писательница София Привалихина, автор книги, посвящённой Елизавете Алексеевне, так показывает Вену тех лет.
       «Вена в 1814 году была третьей из крупных столиц Европы и только немногим уступала по размерам и числу жителей Лондону и Парижу. Население Вены насчитывало 240 тысяч жителей. Это был оживленный, хотя и неплотно застроенный город с многочисленными лужайками и аллеями, отделявшими городской центр от пригорода, в разных частях которого обосновалось в своих дворцах с садами дворянство; там же размещались и монастыри, а также бедные кварталы и первые индустриальные районы…»
       То есть, это был в город, в котором можно было великолепно провести время. На это и рассчитывал Император, наречённый Благословенным. А он в то время был в расцвете сил и в расцвете славы, которую принесли ему победы Русской армии, столь нелюбимой им.
       Известный Русский военный историки Антон Антонович Керсновский с сожалением отмечал: «Могучий и яркий патриотический подъём незабвенной эпохи Двенадцатого года был угашен Императором Александром, ставшим проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному русскому. Он как-то особенно не любил воспоминаний об Отечественной войне – самом ярком Русском национальном торжестве и самой блестящей странице своего царствования. За все многочисленные свои путешествия он ни разу не посетил полей сражений 1812 года и не выносил, чтобы в его присутствии говорили об этих сражениях. Наоборот, подвиги заграничного похода, в котором он играл главную роль, были оценены им в полной мере (в списке боевых отличий Русской армии Бриенн и Ла Ротьер значатся, например, 8 раз, тогда как Бородино, Смоленск и Красный не упоминаются ни разу)».
       В 1814 году автор многотомной Истории наполеоновских войн генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский записал в своём дневнике:
       «Непостижимо для меня, как 26 августа 1814 года Государь не только не ездил в Бородино и не служил в Москве панихиды по убиенным, но даже в сей великий день, когда все почти дворянские семьи России оплакивали кого-либо из родных, павших в бессмертной битве на берегах Колочи, Государь был на балу у графине Орловой. Император не посетил ни одного классического места войны 1812 года: Бородино, Тарутина, Малоярославца, хотя из Вены ездил в Вагрмаские и Аспернские поля, а из Брюсселя – в Ватерлоо».
       Император сделал всё, чтобы в Париже победоносные Русские войска, сыгравшие главную роль в разгроме наполеоновских банд и освободившие Европу, чувствовали себя не победителями, а униженными и оскорблёнными. 
       Антон Антонович Керсновский в своей знаменитой «Истории Русской армии» рассказал в книге:
       «При вступлении войск в Париж произошёл печальный случай. Александр Первый повелел арестовать двух командиров гренадерских полков «за то, что несчастный какой-то взвод с ноги сбился (вспоминал Ермолов). Хуже всего было то, что Государь повелел арестовать этих офицеров англичанам. Распоряжение это возмутило всех, начиная с великих князей. Тщетно старался Ермолов спасти честь Русского мундира от этого неслыханного позора «Полковники сии – отличнейшие из офицеров, – молил он Государя, – уважьте службу их, а особливо не посылайте на иностранную гауптвахту!» Александр был неумолим; этим подчёркнутым унижением Русских перед иностранцами он стремился приобрести лично себе популярность среди этих последних (ненавидевших русских), в чём отчасти и успел».
       Ну так, а как же иначе? Он ведь воспитывался в Англии. Ещё одно подтверждение тому, что Геннадий Гриневич прав. Это ли не косвенное, да ещё какое подтверждение, что на Русском престоле находился случайный человек, который резко отличался от любого из Великих Князей, Царей и Императоров России, кроме разве что Петра Третьего.
       Характерными были в те времена для Русского Государя и постоянные либеральные вихляния, и малодушие в дипломатии. Многие биографы, историки, исследователи пытались понять, что происходило с Императором Александром Первым в начальные годы его правления. Они рассматривали того, кто находился на русском престоле, как Александра Павловича, рождённого и выросшего Великим Князем и воспитанного в великокняжеском духе, то есть подготовленного к нелёгкому жребию Русского Государя. А жребий Государя в то время очень и очень нелёгок, и было бы несправедливо утверждать, что каждый, кто рождён в августейшей семье, стремился непременно занять высший пост в Государстве. Известно, к примеру, как было воспринято известие о том, что ему надлежит в скором времени ступить на престол Российских Царей, Великим Князем Николаем Павловичем и его супругой Александрой Фёдоровной.
      Но если вернутся ко времени, названному «дней Александровых прекрасному началу» и подробно рассмотреть его деяния, начало покажется далеко не прекрасным.

                «Я не виноват в Аустерлице»

       Биографы считали, что Александр к армии перед Аустерлицким сражением за славой полководца и хотел получить её без промедлений. Он не учитывал, что Кутузов – это не Суворов. Суворов с испытанным девизом «Снами Бог!» атаковал неприятеля в любом положении, разумеется, атаковал взвешено, продуманно, но стремительно и дерзко. Его гениальный ум непревзойдённого полководца позволял навязывать свою волю даже многократно превосходящему противнику. Перед ним любые полководцы, его современники, немели, ну, наверное так, как зверушки перед смертельным ударом кобры. Победить Суворова было невозможно, и никому не удавалось даже противостоять его решительным – быстроте и натиску.
Кутузов – полководец иного рода, полководец, который придерживался иной тактики, который был значительно осторожнее. Его победы тоже были блистательными, но шёл он к ним своим, особым путём. Да и войска были не те или не совсем те. Всё-таки прошло время после побед Екатерининского века, да и после Итальянского и Швейцарского походов Суворова шесть лет минуло. Сменилось немало чудо-богатырей, да и командиров поменялось немало.
       Армия продолжала быть сильной и непобедимой, но непобедимой в руках непобедимого полководца. По-прежнему её цементировали выученики Румянцева, Потёмкина и Суворова, но появились и выдвиженцы «дней Александровых прекрасного начала», от которых было мало проку, и значительно больше вреда.
       План, предложенный Кутузовым, суть которого заключалась в ожидании подхода подкреплений и в наблюдении за действиями превосходящего числом неприятеля, возмутил Императора. Быть может, Александру уже мнились восхищённые взоры его почитателей, восторженные глаза прусской королевы, обращённые на него, победителя самого Наполеона. Он знал о блистательных победах Суворова в Италии и Швейцарии, знал о блистательной победе Кутузова под Кремсом и полагал, что очередная победа будет столь же блистательной и скорой. Он не понимал различие между собою и Российским военным гением Суворовым. Он полагал, что командовать войсками в бою не сложнее, нежели парадом на Марсовом поле в Петербурге. В любом случае, он должен был находиться при армии, ведь, даже одержав победу, Русская армия не должна была (по воле англичан – её союзников) добиться слишком больших успехов. Англии была выгодна война на континенте – долгая, непрерывная война, в которой продолжительное время никто не должен был одерживать решительнейших успехов. Вот об этом почему-то не задумывались исследователи наполеоновских войн.
       Хотел ли Император России только личной славы? Только ли за неё он пришёл сражаться? Тогда почему не отстранил Кутузова полностью от командования? Видимо, он всё же побаивался остаться один на один с Наполеоном, не имея рядом опытного, испытанного в боях воина. Ведь полное поражение Русской армии не входило ни в его планы, ни в планы англичан. Но отказаться от возможности поиздеваться над воинством, ему подвластным, Император не мог.
       В насмешку русским генералам он сделал главным своим советником не Кутузова или какого-то другого опытного русского генерала. Он выбрал на эту роль трусливого и продажного бездаря – австрийского генерал-квартирмейстера Вейротера. Видно, люди лёгкие на лесть и предательство были более по душе Императору.
       Между тем, Наполеон, узнав о сосредоточении Русских войск, но, не имея желания драться, направил к Александру генерала Савари. Однако тот, ведя себя осторожно и разумно, выяснил, что у австрийцев и русских нет единства, а опытный и опасный полководец Кутузов связан по рукам и ногам Александром, который был совершенным профаном в военном деле. Стало ясно, что сражение дать просто необходимо. И Савари постарался сделать так, чтобы Александр понял, будто Наполеон боится наступления австрийцев и русских, что французы слишком слабы, чтобы решиться на сражение.
       Всё это ещё более убедило Александра, что надо немедленно наступать. А тут ещё пришло сообщение о том, что возле местечка Вишау шесть русских гусарских эскадронов, опрокинули и рассеяли восемь эскадронов французских.
       Наполеон на итоги этой стычки внимания не обратил – всяко бывает. Его внимание привлекла обстановка в лагере союзников. Узнав от Савари об истинном положении дел, он сменил решение и понял, что дать сражение необходимо, ибо оно сулит большой успех.
        Он снова направил Савари к Александру с просьбой о личном свидании с Императором. Тайная же цель была такова – окончательно убедить Императора России, что французы очень боятся сражения и потому стремятся к переговорам.
        Александр от встречи отказался и направил к Наполеону Долгорукова. А тот под влиянием своего Императора, тоже отчасти лишился возможности объективно оценивать обстановку.
        Впоследствии Наполеон говорил, что Долгоруков разговаривал с ним как с боярином, которого собираются сослать в Сибирь. Наполеон сказал прямо:
        «Долго ли нас воевать? Чего хотят от меня? За что воюет со мною Император Александр? Чего требует он? Пусть он распространяет границы на счёт соседей, особенно турок, тогда все ссоры его с Францией кончатся».
        Не забывая о лживости и коварстве императора Франции, всё же нельзя не согласиться с тем, что он никак не мог понять, для чего же всё-таки Александр стремится к войне с Францией и какая в том польза для России? Он прекрасно знал, каковы у русских союзники - они показали это ещё во время походов Суворова. Теперь же демонстрировали равнодушие к русским, которые пришли их спасать.
        Нелегко уловить тайные мысли любого агрессора, однако поступки Наполеона в тот период свидетельствуют скорее о том, что он действительно не хотел войны с Россией – ему и без того хватало дел в Европе, чтобы зариться на огромное пространство, в своё время поглотившее и дикие орды Востока, и многих европейских завоевателей.
        Долгоруков вёл себя заносчиво, всем видом показывая, с каким отвращением разговаривает с Наполеоном. Он высказался по поводу незаконного захвата Францией Голландии и по поводу бедственного положения Сардинского королевства, обманутого французами. Смешно было слышать, что такой великой Державе, как Россия, могло быть дело до каких-то европейских стран, которые никогда ничего, кроме зла, ей не приносили. А сами, между тем, могли поместиться на территории одной только её губернии. Удивительно было думать, что ради этих стран, даже о существовании которых совсем не известно русским крестьянам, эти русские крестьяне, сделанные солдатами, должны бить французских крестьян, тоже призванных в воинский строй.
        Причём, от этого взаимного избиения не было никакой пользы ни Наполеону, Франции и французскому народу, ни России и Русскому Народу
       Впрочем, если принять во внимания то новое, что стало известно о происхождении Императора, известного нам под именем Александра Павловича, о его истинном рождении, воспитании, обучении, всё станет на место. Эти битвы были нужны Англии, но никогда и никто бы не подумал, что Аустерлицкая бойня нужна «туманному Альбиону», ибо «туманный Альбион» умел прятать концы в воду.
        Наполеон, не посвящённый в тайны Императора России, был крайне удивлён бестолковостью его целей и сказал Долгорукову:
        «России надобно следовать совсем другой политике и помышлять о своих собственных выгодах».
        Долгоруков демонстративно отвернулся, вскочил на коня и ускакал, не простившись, то есть презрев все нормы самого элементарного этикета. «Якобинская шайка» Александра постоянно удивляла всех непредсказуемостью своих поступков.
       «Итак, будем драться!» – сказал вслед Долгорукову ещё более удивлённый император Франции.
       Теперь Наполеон уже сам стремился к бою, видя, что русскими и австрийцами управляют взбалмошные дружки Александра, опирающиеся на столь же бестолковых в военном отношении австрийских начальников, коим всем вместе не только руководить армией или даже дивизией или хотя бы ротой доверять рискованно, но и пасти стало овец доверить опасно.
        Наполеон ухмылялся вслед. Он знал, что все планы союзников в канун сражения будут у него на столе, потому что австрийцы, не умея воевать, очень хорошо умели торговать планами войн, кампаний и сражений, в коих им доводилось участвовать. Не случайно на требования высшего австрийского командования представить планы кампании 1799 года, Суворов отправил в Вену тщательно опечатанный сургучными печатями чистый лист бумаги.
        Между тем, Долгоруков в возбуждении прискакал с Александру и воскликнул:
        «Наш успех несомненный. Стоит только пойти вперёд, и неприятели отступят, как отступили они от Вишау…»
        Кутузов по поводу сражения сказал своё твёрдое «нет». Он был убежден в бессмысленности и рискованности столкновения с Наполеоном в данной обстановке и при данном раскладе сил. Всё ждали, что Император отстранит его от командования. Но в тот миг, очевидно, что-то всё же шевельнулось в голове Александра и, возможно, именно в тот момент он и подумал о необходимости иметь подле себя того, кто на славу от победы претендовать не будет, а вот, случись неудача, покорно примет на свои плечи весь груз командования. Ну и свалить всё можно будет на него, а самому выйти чистеньким - мол, не командовал, а только присутствовал, молод, горяч, а Кутузов опытен – мог и предостеречь…
       В ночь на 20 ноября собрался военный совет, на котором генерал Вейротер стал излагать план, принятый им совместно с Александром и, как потом выяснилось, тут же переданный Наполеону. Французский император доподлинно знал диспозицию русских и австрийцев, знал время выхода колонн и порядок их движения, а потому заблаговременно подготовился к противодействию.
       Кутузов был не в силах помешать, и он прибегнул к излюбленному приёму – заснул во время чтения бестолковой, длинной и вызывающей раздражение нормального человека диспозиции.
        Один лишь граф Ланжерон попытался задать несколько дельных вопросов:
        «А если неприятель нас упредит и атакует в Працене? Что будем делать? Этот вариант предусмотрен?»
        Но и этот и другие вопросы остались без внимания.
        Это был не военный совет – это была сущая пародия на военный совет и недаром Лев Николаевич Толстой, как известно, хорошо разбирающийся в военном деле, изобразил его в своём романе «Война и мiр» с достойным сего мероприятия сарказмом.
        Кстати, Лев Толстой показал и то, что происходило у Наполеона, который, положив перед собою переданною от Вейротера диспозицию, использовал её для постановки задач своим маршалам, прямо указывая, как и на какое действие русских реагировать.
        Когда чтение диспозиции закончилось, генералов распустили, а Кутузова разбудили. Теперь предстояло перевести диспозицию на русский язык, а затем вручить начальникам колонн. Перевод завершили лишь к шести часам утра, так что диспозиция у Наполеона оказалась гораздо раньше, чем у наших частных начальников.
        А что же делали после сего театрального представления Император Александр и его друзья?
        Долгоруков, к примеру, пребывал в особенном волнении. Он боялся, что французы сорвут триумф, но сорвут не своими активными действиями, а паническим бегством. Он несколько раз выезжал к аванпостам и интересовался поведением неприятеля. То, что французы убегать не собираются, его радовало. До утра он носился по аванпостам. А между тем, к шести часам доставили в войска диспозицию, наконец-то переведённую. Теперь всю эту бестолковую австрийскую галиматью должны были изучить начальники колонн и довести до подчинённых. Но на это уже времени не оставалось, ибо начало действий было назначено на семь часов утра.
        Долгожданным для Императора Александра утром 20 ноября блестящая свита царедворцев появилась на поле предстоящего сражения, сверкая заслуженными на балах орденами и знаками отличия. Никто из этой свиты в бою не был ни разу. Александр выглядел помпезно, с торжественным видом он подъехал к колонне, при которой находился Кутузов, и тут же лицо исказилось от гнева: солдаты отдыхали.
        Едва скрывая раздражение, Император спросил сухо и резко:
        «Михайло Ларионыч, почему не идёте вперёд?»
        «Я поджидаю, чтобы все войска колонны собрались», – осторожно ответил Кутузов, который специально задержал колонну на Праценских высотах и хотел как-то завуалировать эту свою уловку.
        «Ведь мы не на Царицынском лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки», – сказал Император.
        Кутузов ответил:
        «Государь, потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицынском лугу. Впрочем, если прикажете!..»
        Нетерпеливый Александр приказал немедленно идти вперёд, под картечь неприятеля, ибо Наполеон уже всё приготовил для встречи русских колонн.
        Кутузов не стал объяснять того, чего никогда бы не смог понять Император, полагавший, что вся тактика действий войск заключается в одних лишь парадах на упомянутом уже Царицынском лугу. Четвёртая колонна, при которой был Кутузов, стояла на Праценских высотах. Их-то и не хотел покидать Кутузов, понимая, что они не только господствуют над полем, но и являются ключевыми для всей позиции. Они могли сыграть важнейшую роль в случае неудачи и помочь отвести беду. Говорить о том было совершенно бесполезно, ибо Александр и не думал о неудаче. Он прогнал Русские войска с высот на радость Наполеону, который ещё накануне сказал, разумеется, с подачи маршала Бертье:
        "Если русские покинут Праценские высоты, они погибнут окончательно".
        И вот Александр, считавший себя великим полководцем, сделал так, как того хотел противник. Бездарность и тщеславие? А может, сознательное истребление русских солдат, офицеров и генералов по заданию Англии? Доказательства, приведённые в труде Г.С.Гриневича о том, что Александр, вовсе не Александр, а Симеон Великий, прошедший школу в Англии, ставят всё на своё место. Уж больно трудно поверить в то, что Император по наивности освобождает для противника выгодные позиции, которые тот немедленно и занимает. Ведь не то, что генералу, каждому солдату совершенно ясно, что ключевые позиции должны быть оберегаемы на протяжении всего сражения. А в строю было немало ещё солдат, которых учили по-суворовски: «каждый солдат должен знать свой манёвр». А свой манёвр невозможно знать, если не знаешь манёвра своего соседа и справа и слева, если не понимаешь цели действий и задач всего подразделения.
        Не заслуживает сражение того, чтобы говорить о нём много. Бездарный (это мягко говоря), а по сути преступный план Александра, составленный совместно с Вейротером, тут же его и передавшим Наполеону, сделал сражение не сражением, а убийством, правда, убийством не Императора, а его подданных.
        Александр находился при четвёртой колонне, когда упало несколько первых ядер. Одна разорвалось поблизости и осыпало его сырой уже в это время года землёй. Свита разбежалась - каждый ускакал, куда кони понесли, ведь и кони у свиты в боях не бывали. Иные сподвижники Императора были найдены и приведены в главную квартиру лишь к ночи, когда всё уже закончилось. Александр оказался не храбрее других. Конь понёс его прочь от грозной сечи, понёс с такой скоростью, что уже в тылу, в кустарнике поскользнулся, уронил величавого седока, и тот, забившись в укромное место, закрыл лицо платком заливаясь слезами. Полководческой славы не получилось. Там его и нашли верноподданные генерал-адъютанты, с большим удовольствием рванувшие с поля боя на поиски Императора.
       Кутузов сильно переживал трагедию, переживал до конца дней своих. Спустя семь лет, когда он обратил наполеоновскую армию, по меткому выражению А.И. Михайловского-Данилевского, «в нестройные безоружные толпы одурелых людей», Кутузов заговорил об Аустерлице с офицерами, увидев брошенное ему под ноги французское знамя с надписью: «За победу под Аустерлицем»:
       «Господа! Вы молоды; переживёте меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что свершается теперь перед вашими глазами, одной выигранной победой или одной понесённой мною неудачей больше или меньше всё равно для моей славы, но помните: я не виноват в Аустерлицком сражении».
       Позор Аустерлица не был позором русского полководца и русских воинов. Этот позор должен был принять на себя лишь один человек - Император, известный нам под именем Александра Первого.
                Архипелагский подарок Западу.

       Освоение Средиземноморья было начато ещё Екатериной Великой во время русско-турецкой войны 1768 – 1774 годов, в ходе которой была проведена 1-я Архипелагская экспедиция и одержана блистательная победа в Чесменском сражении 1770 года. Правда, по Кучук-Кайнарджийскому мирному договору России пришлось отдать Османской империи все завоевания в Архипелаге, но взамен удалось получить Азов с его областью, Керчь и Эниколь (Феодосию) в Крыму, Кинбурн в устье Днепра.  Кроме того, Россия приобрела степь между Днепром и Бугом, и что особенно важно, право свободного плавания по Чёрному морю и через Дарданеллы. Турция обязалась выплатить контрибуцию в 4,5 миллиона рублей. Очень важным достижением было то, что крымские татары получали независимость от Порты. Это явилось первым шагом по присоединению Крыма к России.
       Освоение Средиземноморья продолжилось при Императоре Павле I.
В феврале 1799 года Фёдор Фёдорович Ушаков взял блистательным штурмом остров Корфу, захваченный в 1797 году французами. Об этом острове Наполеон говорил: «Остров Корфу, Зонте и Кефалония имеют для нас большее значение, чем вся Италия». Россия вновь укрепила свои позиции в Средиземноморье, заняв стратегический важные пункты.
       С каждым новым военным столкновением с Османской империей Россия всё более утверждалась в Средиземноморье. То, о чём когда-то мечтали Екатерина Великая и Потёмкин, сбывалось постепенно благодаря походам Фёдора Фёдоровича Ушакова в период царствования Императора Павла Первого, правильно оценившего важность господства в Архипелаге, и теперь, в правление Александра Первого, хоть и не понимавшего важности укрепления позиций в Средиземноморье, но продолжавшего по инерции политику бабушки и отца в этом районе.
       В ходе 2-й архипелагской экспедиции в вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина в 1806 году эти завоевания эти завоевания были упрочены овладением Каттарской областью, обеспечивающей возможность быстрого развертывания русских военно-морских и сухопутных сил в Архипелаге. В 1807 году в результате победоносного Дарданелльского сражения Сенявин наглухо запер вход в пролив Дарданеллы и фактически блокировал Константинополь.
       Но далее произошли события, которые трудно укладываются в представлении о чести и достоинстве руководителя Державы. В июне 1807 годы Сенявин получил рескрипт Императора Александра I передать все завоевания в Средиземноморье и возвратиться в Петербург. Этим предательским приказом были потрясены не только Сенявин и его офицеры и адмирала, но и всё местное население, которое стремилось встать под руку России. Каттарцы и многие другие народы Архипелага присягнули уже русскому Императору.
       Зачем же Императору понадобилось делать такой подарок врагу России – Наполеону? Оказывается, и предательство единоверных народов и завоевания в Средиземноморье имели свою цену – Император отдал их Наполеону за то, что тот вернул прусскому королю завоевания французов в Пруссии. За земли Пруссии, захваченные французами в ходе русско-прусско-французской войны 1806 – 1807 годов, Император рассчитался предательством стратегических интересов России и единоверных ей народов, а, кроме того, и предательством героических русских моряков, которые вынуждены по его приказу были возвращаться в Россию маршрутом, на котором господствовал британский флот, имевший подавляющее численное преимущество. Эскадру Сенявину ожидал неравный смертельный бой, из которого вряд ли суждено было кому-то выйти живым – слишком велико было численное преимущество англичан. Внезапно налетевший шторм спас Русскую эскадру. Англичане потеряли её, и Сенявину удалось дойти до Испанского порта. Там она вскоре была блокирована британцами. Только твёрдость и мужество Сенявина, его дипломатический талант помогли провести с англичанами переговоры таким образом, что эскадра была интернирована на почётных для русских моряков условиях.
       Русские моряки, благодаря мужеству и отваге Сенявина, благодаря его дипломатическому мастерству, не спустили Андреевских флагов до тех пор, пока не были с почётом погружены на специально выделенные корабли для отправки в Россию.
       Русские боевые корабли впоследствии Англия вернула России. Когда же Сенявин вернулся в Петербург, Император не пожелал даже видеть его. Вскоре блистательному флотоводцу был предложен пост начальника Ревельского порта, с которого он отправился в свою блистательную экспедицию. Только после вступления на престол Императора Николая Первого отважный адмирал был награждён по заслугам, а когда он ушёл в лучший мир, Николай Павлович в знак особого уважения лично командовал почётным экскортом при погребении. В то же самое время Россия по воле того, кто воссел на престол под именем Александра Первого, утратила Русскую Америку. Аляска была утрачена позднее – Александром Вторым.