Училище

Юджин Дайгон           Училище
Шло занятие по советской фантастике.
-В этот период, - говорил Иванов, - получила развитие фантастика «ближнего прицела». Период чрезвычайно плодотворный. Были написаны такие шедевры, как «Семь цветов радуги» Немцова и «Однорогая жирафа» Сапарина. Произведения, проникнутые идейностью, нравственностью и моралью строителей коммунизма, неотрывно связанные с сегодняшним днем и заглядывающие в будущее. Другое направление отражает борьбу с остатками капитализма, показывает антагонизмы в самом загнивающем обществе. Например, «Патент АВ» Лагина. Но направление, интересующее нас сегодня, продолжающее генеральную линию большой литературы в советской фантастике, показывает противоречия наши, собственные! – горестно воскликнул Иванов, - Вызванные пережитками прошлого, с которыми борются строители светлого будущего. Всю фантастику этого периода я назвал бы ленинской фантастикой, фантастикой строителей коммунизма. Она взяла на себя нелегкий труд популяризаторской деятельности, тяжкий груз просвещения…
«И надорвалась», - подумал я.
-…но выполнила задачу, подняла уровень образования масс!
Крот шепнул мне на ухо:
-Я достал Воннегута. Ты мне – Саймака, я тебе – Воннегута.
Я еле заметно кивнул.
-Фрегатов, может быть, вы расскажете нам о Немцове?
Крот с готовностью вскочил.
-В своей повести «Осколок солнца», - торопливо заговорил Крот-Фрегатов, - Немцов поднял проблему использования чистых природных ресурсов. Она и сейчас стоит перед нами! Налицо типичный пример предвидения, столь характерный для всех авторов этого направления.
Иванов согласно кивнул. Голос Крота окреп и зазвенел.
-И вот, на благо светлого будущего, в повести укрощается энергия солнца. В нашей стране, во времена Немцова будущее только закладывалось. Но уже тогда он понял, что при строительстве нового, чего не строил еще никто, нужна и новая, доселе неиспользованная энергия. И Немцов нашел такую энергию! Это – энергия солнца! Что может быть проще, казалось бы на первый взгляд. Солнце у всех на виду, оно сияет  и мы живы только благодаря его энергии. Да, часть ее бесполезно пропадает. Да, это не дело. Да, лучше покрыть планету полями, поглощающими солнечный свет. Тогда наши производительные силы легко возрастут до коммунистического уровня производственных отношений…
«И новая, коммунистическая революция сметет прогнивший социализм», - добавил я про себя.
-…к тому же Земля перестанет светить в космос, станет невидимой. И возможный космический агрессор не обнаружит нас. Что же касается звездных друзей, то мы найдем способ подать им сигнал…
«Который и перехватит космический агрессор».
-Все это так, но давайте вспомним о роли солнца во всех мировых религиях. Все народы прошли через стадию обожествления солнца. И даже позже бог ассоциировался у них со светом, то есть, опять же с солнцем. «Солнце светит нам по воле божьей», сказал …э-э, один из римских пап, - ввернул Крот-Фрегатов на ходу сочиненную цитату и ловко вывернулся. Строитель светлого будущего не обязан знать всех римских пап наизусть. – И то, что сила солнца используется для построения лучшего из миров, говорит нам о том… - тут он сделал эффектную паузу.
«О чем же интересно это может нам сказать?» - заинтересовался я не на шутку. В чем Крота не упрекнешь, так это в отсутствии оригинальности.
-Что вся история человечества, все его помыслы и стремления, пусть неосознанно, но закономерно направлены на построение этого мира. И по всем религиям, настал священный момент, мифическое дело, когда «божественная», в кавычках, энергия направлена на цели людей и по воле людей. Человек освободился от теологического рабства, и сам стал господином угнетавших его, игравших им стихий. Именно такой человек достоин прекрасного нового мира!
«Может быть, мне показалось, но последние три слова он явно произнес с большой буквы».
-Общества, Фрегатов, общества.
У Крота привычка говорить вместо «новое общество» - «новый мир», вместо «светлое будущее» - «дивный новый мир». Последнюю замену он, правда, делает в нестучащем узком кругу и с каким-то затаенным ехидным превосходством. Он у нас всеми считается одним из самых многообещающих. Его прочат в критики.
-Занятие окончено, - чуть дрогнувшим голосом говорит Иванов и, в подтверждение его слов, звенит звонок.

Эпиграфика. Наука об эпиграфах. О том, где, когда и сколько их ставить.
Я бы, честное слово, на практических творческих работах ставил бы их перед каждым абзацем. Но правила, к сожалению, допускают их только в начале главы или рассказа. Тогда я разбиваю каждую главу на главки и под названиями вкатываю по три эпиграфа кряду – один над другим. Преподаватели, глядя на мои трехэтажные эпиграфы. Качают головой.
А Крот коварно предлагает:
-А ты попробуй составить сочинение из одних эпиграфов.
Я говорю, что ерунда получится.
Он настаивает.
Ну, я и делаю – ради интереса. Получается странновато, но мне нравится. Крот тоже восхищается, преувеличенно, но искренне. Он называет это «поиском формы», чем пугает меня. Ведь «поиск формы» - это чистой воды формализм, и как я только мог позволить себя на такое спровоцировать? За такое дело можно враз вылететь из училища, но Крот утешает, что, мол, все фантасты досоциалистических эпох страдали от запретов. Ты пиши, пиши. Я и пишу втайне. Мне нравится. Однажды я из одного набора фраз сделал три варианта – один лучше другого.
-Все эти классические фантасты, - говорю я Кроту, - они, конечно, сыграли свою роль, но не повезло им, родились рано, обогнали свое время.
-Ты думаешь, им не повезло? – хитро щурится Крот. – Ты думаешь, у нас им было бы лучше? А что касается обогнавших время, то посмотри на это иначе: если бы не было их, то не наступили бы и времена, которые они «обогнали», - (я каким-то в шестом измерении работающим чувством ощущаю кавычки), - Не они появились раньше «»своего времени», и не время отстало от них. Может быть, они-то как раз его и двигали, изменяя свое?
Я поражаюсь такой постановке вопроса. Пожалуй, Крот, несмотря на все свои таланты, тоже может отсюда вылететь. Почти все мы, если разобраться, можем отсюда вылететь. И кто останется?
На этом занятии нам предлагают тексты, к которым мы должны подобрать эпиграфы. Все они, кажется, с эпиграфами, но нам их предлагают в «голом» виде. Наша обязанность – «одеть» эти тексты. Ничего из предложенного мы еще не читали, но будем читать по программе, позже, дальше, на следующих курсах.
Эпиграфы обычно нам дают списком. В этом случае Крот почти всегда выбирает правильный. По-моему, он все, что есть в программе, уже прочитал. Возможно, еще до поступления, на котором мы сдали экзамен по истмату, написали сочинение и представили свои собственные произведения – кто рассказ, кто повесть. Крот жулик и пройдоха, космический по масштабу хитрец.
Или мы должны вспоминать строки поэтов и писателей, более-менее подходящие по смыслу. На мой взгляд, большинство эпиграфов, поставленных под названиями, к самим творениям, за ними следующими, никакого отношения не имеют и никак им не соответствуют. Так я Кроту и сказал.
-Ты просто не представляешь, - ответил он мне, - до чего ты прав.
И захихикал.
Конечно, эпиграф – признак хорошего литературного вкуса, и все такое, но я насчет этого сильно сомневаюсь. Куда же девать несоответствие? Нелепица получается.
-Ты просто не представляешь, - повторил Крот, - до чего ты прав. Здесь у тебя чутье истинного таланта. Это ты сразу заметил. Нельзя продемонстрировать хороший литературный вкус там, где его нет. Ни хорошего, ни плохого, ни даже извращенного или порнографического – никакого.
-А что же тогда есть? – спросил я.
-Программа. Генеральная линия, - прошептал Крот и, выкатив глаза, прижал палец к губам. – Тс-с-с… Сплошные алгоритмы.
Вот выражение «прижал палец к губам» подразумевает указательный палец правой руки (если человек, произведший действие, правша) или левой (если он левша). Но не зная этого, можно подумать что угодно. И на пальцы ног, и на мизинец.
По окончании эпиграфики я посмотрел в «Основы литературы» для первых курсов литературных училищ, особое издание для училища номер семь. Но там я не нашел разъяснения. Но еще раз взглянул на правила.
Правила, зная которые, мы сможем писать.
Может быть, назвать их Правилами?
Но они запрещают одушевлять неодушевленный предмет, и этот случай не попадает в перечень исключений. Значит, нельзя.
Заглянул в туалет. В туалете – диспут. Насчет того, были ли в Америке мастера, кроме канонизированных Азимова, Брэдбери и Шекли.
Более начитанный утверждает, что были и есть. Более идеологически выдержанный (но не стукач!) толкает про вырождение, безликость и погоню за прибылями.
Я спокойно справляю малую нужду. Я скорее соглашусь с начитанным, но и не стану до конца отвергать точку зрения его оппонента.
Любой из нас при благоприятных до безнаказанности обстоятельствах помочится на кафедру в лекционном зале. Хотя бы и за компанию.

Утопизм. Двадцать минут до конца занятия.
Статуй дает слово Мартышу.
-Давай, Тазильников, выступай! – говорит Петров.
Мартыш-Тазильников лениво тянется из-за стола, словно какой-нибудь бледный нераспустившийся бутон к Сириусу.
Статуй-Петров ящерится крупными треугольными, не по возрасту острыми зубами. Невероятно, но между ними есть промежутки. Ну и челюсть у него! И череп лысый, в складках. И весь он налитой, упругий, округлый и коренастый. С мощным лбом и большими темными глазами. Бывший борец-тяжеловес.
С самого начала Мартыша понесло куда-то не туда. Весь он такой, марсианистый. И мысли у него не по земному поворачиваются.
-Одной из первых утопий, написанных непосредственно строителем коммунизма и для строителей коммунизма, явилась «Туманность Андромеды», - налегая на строителя и строителей, произнес отрешенно витавший до этого Мартыш, с трудом выговаривая слова, точно перенестись к нам для него оказалось затруднительно. Словно перевел свою мысль с марсианского на русский. – И это позволяет рассматривать ее, как план. Как глобальный план того, что нам предстоит совершить. План на века, на тысячелетия. Вместе с тем, мысль автора остановилась на эллинизме. Ефремов отмел все, созданное позже. Эллины стали для него идеалом. Не случайно «Таис Афинская» также воспринимается, как утопия. Она и написана, как утопия. И люди в ней – те же полубоги, что и в «Туманности…» Таким образом, он остановился в развитии. Утопия в прошлом – и утопия в будущем, трансформированные отражения друг друга. И отстоят от настоящего примерно на равное количество лет. И что показательно – в обоих романах присутствует дух более древних времен. Как далеко бы по исторической шкале не отстоял мир от нашего, он имеет своих предшественников, свою глубокую историю, известную ему гораздо лучше, чем нам. Герои «Таис…» знают о своем прошлом гораздо больше, чем мы, оно для них близко и полно подробностей. Герои «Туманности…» не знают о нас почти ничего. Они осведомлены о нас так же, как мы – о героях «Таис…». И глубина их исторической памяти такова же, как у нас, как у эллинов. Оба романа устремлены в будущее, каждый – в свое.
-Вы совсем не проводите грани между своими и чужими суждениями. Ваш способ мышления кажется вам единственным? – поморщился Статуй.
-Нет, - виновато сказал Мартыш. – Мне так удобней излагать. Утопия Ефремова, чрезвычайно яркая и красочная, но неживая. Она – как скульптура, способная к движению, бродящая между прекрасных картин и полотен. Ее движения идеально точны и выверены, но они не живы, они – движения скульптуры. Все построения вокруг, и речь ее, и разум, кристальны, ясны, совершенны, но искусственны.
-И правильны, - добавил Статуй. Он очень любил Ефремова.
-И правильны, - согласно опустил голову Мартыш.
-Продолжайте.
-Одновременно появилось «Магелланово облако» Лема. Близость названий не случайна. Две утопии сильно повлияли на все последующее. Лем более конкретен хронологически, но нет у него той исторической глобальности, перспективы, что у Ефремова. Зато «Облако» гораздо ближе к людям. Будущее населено людьми, а не богами, похожими на олимпийских. Жизнь – вот что есть в «Облаке». Идеологически оно также привязано к сегодняшнему дню. У Ефремова ощущается торжество, поступь веков. У Лема звезд достигает и смертельная машина империалистов. Но с мертвецами на борту – они оказались недостойны звезд. Обе утопии утверждают, что мы не одиноки. Что есть другие цивилизации, в большинстве своем живущие по законам, сходным с нашими истинами. Налицо космическая закономерность коммунизма.
По-моему, из «Магелланова облака» этого не явствовало. Мартыш у нас тоже критик. Но еще и утопист. Утопии свои он пишет в виде трактатов. И вообще, он на клонинга похож – тощий, вены  чуть из-под бледной кожи не выпрыгивают. Не то, что Крот – пухлый, приземистый, румяный. Мартыш – настоящий сын Марса.
Статуй сказал еще одну речь, от себя, но я ее не слушал. Я перебирал в памяти прочитанного Саймака. «Все живое», «Необъятный двор», «Кимон». Внутри меня в человеке-телефоне бродил смешной и трогательный кот и жалобно мяукал – заблудился в джунглях. Все это относится к последнему курсу. Пока мы должны закрепить свою преданность делу Строительства (правила позволяют писать его с большой буквы); зацементировать в своем сознании проспекты, прямые, как стрела, по которым победным маршем шествуют герои-космонавты и таланты-ученые; заасфальтировать русло для гуманизма строителей Светлого Будущего (правила не разрешают писать эти слова с большой буквы, но хотел бы я посмотреть на того, кто осмелится переправить их на маленькие).
Крот растормошил меня, вернул от грез к реальности.
-Центавра, - прошипел он мне, - берешь Воннегута?
Кроту я доверяю – он ерунду читать не будет. Но вот в чем дело – я изучил списки рекомендованной литературы и не помню, чтобы там был Воннегут.
Так я Кроту и сказал.
-Дурак, - шипел он, - его недавно перевели и только что издали. Его еще не успели включить в программу.
О, тогда другой разговор. Это очень может быть. В это я верю.
Ее величество Программа. Хоть правила и не дают величать тебя так, тем более записывать, но такая запись бы отразила положение вещей. Пусть тебя произносят и печатают с маленькой буквы (если только ты не стоишь в начале предложения), пусть. Но обращаются-то с тобой, как будто ты – с заглавной. Хорошее слово – пусть.
Крот прав, все запрограммировано. Сплошные алгоритмы. Тс-с-с… Впору прижат палец к губам, да я бы так и сделал, если бы сказал это вслух. Указательный палец правой руки.
Утопизм закончился, мчимся в столовую, как стадо бешенных кентавров. (Возможны варианты: кто-то представляет себя мустангом и игриво взбрыкивает на бегу; кто-то – грузным мамонтом и топает на весь коридор; кто-то – свиньей и жизнерадостно визжит в предчувствии кормежки; визг подхватывают ревом и криком, - сколько вам лет, беснующиеся орды фантастов?)
Едим быстро. Большинству из нас все равно, чем питаться, но кормят нас хорошо, во всяком случае так сообщают нам наши желудки. И сыты, и не болит ничего. Чтобы не думать о еде, нужно почаще набивать брюхо. Полное брюхо располагает к размышлениям о том, что мир устроен хорошо и все вещи на своих местах.

Зарубежная фантастика.
О-о, сегодня дивный день. А вчера? Вчера был истмат и мировая история, история союза, философия, военная подготовка (где мы без малого час отбивали ноги о плац – скажите, зачем это будущим фантастам?), физика и соцреализм. А позавчера – математика, информатика, химия, биология, кинофантастика, основы критики (с упором на критику фантастики, где  мы с восторгом разгромили опусы друг друга, причем взаимно, в результате чего все остались насупленными и надутыми, то есть идеально подготовились к следующему предмету), и завершило учебный день редакторство (опять-таки с упором на фантастику). И тут мы напоправляли, всласть наизменяли ерунду, расстрелянную на основах критики, сколь прелестной и желанной показалась нам месть! К сожалению, и она оказалось взаимной, и из кабинета мы вышли опять-таки не в лучшем настроении – вот если бы все могло быть односторонним! Те из нас, кого прельстит подобная перспектива, пойдут в редакторы – и отведут душу.
Все равно, здесь лучше, чем в школе. По семь классов мы проучились в ней. Наши одноклассники учатся теперь в восьмом. А мы – на первом курсе. Нам даже стипендию платят. Мы задарма живем в общежитии (те, кто приехал из других городов), задарма едим. Обстановка здесь располагает к творчеству. У нас с Кротом на двоих – комната двадцать квадратов, с телевизором, креслами, столом, стеллажом и маленьким холодильником. Не считая удобств. Готовят из нас мастеров, художественную интеллигенцию. И ведь есть из кого готовить – не дураков набрали.
Жюля Верна и Герберта Уэллса мы уже прошли. В библиотеке есть полные собрания их сочинений, и мы много читали дополнительно. Естественно, только фантастику. Если еще и приключения читать, то на фантастику времени не хватит. Хоть его и много. Домашних заданий не задают. Но если ты хочешь выполнить работу лучше, пишешь ее в свободное время. По Верну и Уэллсу мы написали, по каждому – критические обзоры, включая в них все, и программные и дополнительные книги. Плюс по стилизации. Это – для желающих. Я пожелал. В результате мой «Летающий остров» занял первое место на конкурсе по Жюлю Верну. Первое место по Уэллсу получил Бандерлог.
Неверно было бы называть рассказы стилизациями. Подражание, навеянное многими томами, скорее. Комбинации идей и сюжетов.
У меня ученые, испытывавшие небольшой космический дирижабль, попали на летающий благодаря тысячемачтовым лесам вращающихся винтов, остров. Их дирижабль поднялся, насколько возможно, включил ракеты, облетел вокруг Земли и вернулся. Позднее они хотели добраться до Луны. При спуске произошла авария – из-за метеора. Дирижабль упал на летающий остров, созданный другими учеными. За островом гнался целый флот винтокрылых танков. Они садились на палубы, из них выскакивали роботы. Это гений-диктатор хотел захватить вольную колонию мыслителей и творцов, людей искусства и науки. Мужественные капитаны взорвали свое творение, когда последний танк сел на остров, и из него вышел сам диктатор. Испытатели чудом спаслись, угнав аэростат.
Рассказ вышел большой, динамичный. Жюри заявило, что я написал не только лучший рассказ, но и наиболее близкий к Жюлю Верну. Прототипами моих героев послужили его персонажи, диалоги я выполнил на его манер, и описания тоже. На это ушло много сил и поэтому на Уэллса меня едва хватило. Я чувствовал себя выжатым лимоном, жертвой вампира, высосавшего все мои соки.
Уэллс навеял на меня следующее: путешественник на машине времени забирается в будущее, где Землю захватили марсиане. Они не вымерли от чумы, а устроили свои порядки. И описал то, что предрекалось человечеству в «Войне миров». Сочли пессимистичным и посетовали, что я не развил тему, а только обозначил, приоткрыл на двух печатных страницах (0,1 печатного листа).
Бандерлог тоже отправил своего гения в будущее, и тоже на машине времени, как две капли воды похожей на уэллсовскую. Но в будущем гений обнаружил общество зверолюдей, населивших планету после эпидемии, погубившей множество людей. Зверолюди расселились с острова доктора Моро. Они поклонялись людям, имели свою иерархию. Тоже длинный рассказ. Жюль Верн Бандерлога ни на что не вдохновил.
Крот написал два средних, одинаковой длины рассказа. Зато его обзоры оставили всех соперников далеко позади. Что мы проходили по программе?
Жюль Верн: «Двадцать тысяч лье под водой», «500 миллионов Бегумьи», «»Из пушки на Луну».
Герберт Уэллс: «Машина времени», «Человек-невидимка», «Война миров».
А сегодня – Вайсс и Чапек.
Ян Вайсс: «Дом в тысячу этажей».
Карел Чапек: «Война с саламандрами».
Сегодня – итоговое занятие.
-Озерников, - назначил меня на ответ Слухач-Сидоров. Речи его исходили, казалось, извне, а сам он лишь открывал с отсутствующим видом рот, изображая репродуктор.
Я слышал. Как однажды он говорил Петрову:
-Все они – таланты, некоторые – будущие гении. Не загубить бы их нам…
А сейчас:
-Ваши впечатления от Вайсса?
-Незаурядная форма, придающая особое правдоподобие описанному. Правдоподобие бреда.
Крот хихикнул, прикрыв рот ладонью.
-С другой стороны, это позволяет абстрагировать описанное, - невозмутимо продолжил я. – То, что герой появляется, не помня, кто он и сразу вступает в игру, а затем, в разгар ее выдергивается в войну, в барак, связывает мир «Дома…» с реалиями Первой Мировой Войны. Сам Дом – своеобразное мироздание, тысяча городов, один над другим. Классовых городов. И обман – все общество Дома скреплено обманом, всеобщим обманом, прячущимся за экзотическими масками. Тиран создал свое подобие, внушительное и ужасающее. А сам он – ничтожный карлик. Один обман наслаивается на другой, в конце концов оказывается. Что за всем этим ничего не стоит. Страны проигрывают и выигрывают в казино. Это символ того, как нелепая случайность правит миром, развитие которого идет не по плану, а по воле провидения. Всевидящий глаз тотальной слежки, поклонение монете, грандиозное сооружение, воздвигнутое из вечного материала на слезах и здоровье рабочих, слепнущих на строительстве. И революция, сметающая карикатурный мир. Дом растет ввысь, а на вершине его – рабочие, строители. Это символизирует прогресс. А внизу, пусть на самых комфортабельных и роскошных этажах, но внизу, тащатся, не поспевая за прогрессом, прихлебатели и эксплуататоры. И невидимый противник тирании – точно призрак коммунизма, бродивший по Европе в незапамятные времена. Великолепный роман, - закончил я.
Слухач кивнул и сделал отметку в документации. Я сел.
Крот пихнул меня в бок.
-Центавра, давай поедем в выходной к девочкам?
-Я буду занят.
-Да ты и в прошлое воскресенье тоже не поехал. Чем ты занимался? Дрочился?
-Я работал. Воскресенье – единственный свободный день. Как раз то, что необходимо для работы.
-Да брось ты, на старших курсах у нас будет целых два выходных. Успеешь написаться.
Но я не собирался дать себя уговорить. Я уже знал, чем я заполню воскресенье. Воскресенье – День творенья, День творчества.
Тем временем Удод распинался про саламандр и фашистов.
А после него – Штопор, про россумских универсальных роботов и фабрику абсолюта.
И еще кто-то, кажется, Мартыш, о рассказах Вайсса. Зачем-то он и Фучека приплел.
Выступил Крот – насчет значения творчества Чапека. Потом он же раскрыл вклад в мировую литературу, сделанный Вайссом.
Наконец, Слухач запустил свой репродуктор, отвещал и зарубежная фантастика на сегодня закончилась.
Остался фантреализм. Но не в лекционном зале, где нам показывались маститые метры, а в обычном кабинете.

Фантреализм. Пока мы садимся, крот теребит меня.
-Я Рыси обещал, что ты придешь.
-И что? Опять будет котенком прикидываться и обижаться, что я не верю? Я то знаю, что она Рысь.
Поразительные знакомства у Крота в поэтическом училище. Там в основном девчонки.
-Она с ума по тебе сходит, она уже три поэмы про тебя написала.
-Поэтесса должна быть несчастной, - резонно замечаю я.
-Да она – потрясающая девка! Одни ноги…
-Да нужна она мне, со всеми своими прелестями и отвратительностями!
-Смотри, она четвертую поэму напишет, - грозит Крот.
-Пусть пишет, - соглашаюсь я.
-Она мне голову отвинтит.
-Пусть отвинчивает, - опять соглашаюсь я. – Если есть за что.
Я попал в точку. Были у Рыси причины, чтобы отвинтить Кроту голову. Это сразу видно, потому что Крот забеспокоился.
-Что мне теперь, совсем там не показываться? – пробурчал он недовольно. И замер, заперекладывал тетради и ручки.
В аудиторию вошел Манекен.
-Здравствуйте, товарищи прогрессоры! – бодро поприветствовал он нас.
Мы встали и вытянулись.
-Вот и славно, - сказал Манекен.
В его присутствии Крот недвижим, как болванчик, шелков, не ворчит, меня не донимает и готов в любой момент разразиться цитированием свода постулатов, законов и систем.
Иногда мне кажется, что Манекен не человек, что у него нет имени и фамилии, только должность, звание и статус. При чем тут звание и статус? А при том. Манекен – тот еще педагог. Иногда мне кажется, что его никто не рожал, что у него не было семьи, отца и матери, а вывели его в каком-нибудь секретном инкубаторе и воспитали по уставу партии и пособиям для спецподразделений. Или, еще проще, что он – робот. Высокий, стройный, спортивный, атлетичный, всезнающий, непогрешимый, не ошибающийся, идеально ориентирующийся, в любых обстоятельствах реагирующий наилучшим образом, обладающий обаянием и здоровым цветом лица. Связей, порочащих его, не имеет и не может иметь в принципе. Образец идейности, воплощение всех качеств Строителя (имеется в виду Строитель Коммунизма – правила не рекомендуют писать с большой буквы, но даже сам Манекен не посмеет исправить). Материализовавшийся призрак коммунизма. Крот его боится, как ничего на свете. Крот, циник, на все кладущий с радостью и размахом. Крот, посылающий всех на. Крот, ставящий на место всех приматов-рудиментов. Крот считает Манекена Новым Человеком. Возможно даже, агентом развитого коммунизма, засланным в прошлое с прогрессорскими целями.
Манекен, улыбаясь, смотрит на нас – одновременно на всех сразу и на каждого в отдельности.
Под его взглядом я чувствую себя аборигеном, реликтом и атавизмом и судорожно проталкиваю в памяти то, что набивает ее внезапно беспорядочной кучей, превращающейся в разбросанные по полу некоего зала отрывочные положения…
«Нет ничего более фантастического, чем реальность. Она богаче и разнообразней чудесами и необъяснимым, чем любой из придуманных миров».
«Сказка не утверждает реальности чуда, она – выдумка, допущение. Миф утверждает, что чудо возможно в реальности, уже – в настоящем. Тогда как утверждение о наличии чуда в прошлом – легенда. Фантастика создает мир, иной, будущий или похожий на наш, сегодняшний, в котором чудо возможно и даже закономерно».
«Цель фантастики – создание миров: а) лучших, чем наш; б) худших, чем наш; в) неоценимых из-за высокой степени отличий, при ближайшем рассмотрении сводится к а) или б). В первом случае необходимо устремить читателя к лучшему миру, что должно выразиться в сознательной или бессознательной деятельности, направленной на улучшение нашего мира. Во втором случае срабатывает функция предостережения и предупреждения, во что способны вылиться негативные, подчас незаметные внешне, тенденции нашего мира; читателя должно устремить к борьбе с данными тенденциями в себе и окружающем и к результатам действия первого случая. В третьем случае читатель учится распознавать тенденции, закамуфлированные почти до неузнаваемости, и разделять их».
«Дополнительной функцией является стимулирующее действие на фантазию и генерацию идей, повышение раскрепощенности и свободы сознания, освобождение от предрассудков».
«Сказанное о мирах относится и к ситуациям. Ситуации нередко включают проблему выбора. Необходимо предостеречь от неверного выбора и показать пример правильного».
«Фантастика является зеркалом действительности. Необходимо отметить, что все фантастические элементы, сколько бы они не казались необъяснимыми, имеют (или получат рано или поздно) научное обоснование. Все чудеса чудесны до тех пор, пока не открыты законы, которым они подчиняются».
Я перебираю их в страхе, что меня спросят, а я не смогу ответить. И это непонятно – как я могу забыть то, что знаю? Я стараюсь убедиться в том, что действительно знаю все, что обязан знать и пытаюсь вспомнить все сразу, выдергивая вопросы и определения из далеко отстоящих друг от друга разделов и параграфов.
«Фантастика телескопически увеличивает все, существующее в действительности».
«Фантастика, в своем специфическом отображении реальности, является продуктом разума, а не больного воображения. И разум в ней является критерием».
«Фантастика – детище реальности и не способна существовать в отрыве от своего родителя».
«История – кладезь примеров, материал, из которого выводятся перспективы будущего. Будущее определяется прошлым, а изменить его можно в настоящем».
«Фантастика – полигон воображения, на котором возможна обработка различных теорий и процессов».
«Фантастика тесно связана с реальностью. Все. Связанное с реальностью, влияет на будущее.
Фантастика – важнейший инструмент воздействия на будущее через настоящее, в том числе путем показывания в настоящем различных вариантов возможного будущего.
Часто, для усиления прямого или обратного воздействия, вариант выполняется в виде заведомо невозможного будущего.
Будущее – не единственная область построений, но единственная область применения фантастики как инструмента».
«В качестве вспомогательного признается терапевтическое действие фантастики, но оно ни в коем случае не может претендовать на основную главную роль».
Внешность и облачение Манекена безупречны. Он разговаривает, словно диктор радио, а выглядит, как диктор телевидения.
«Объект для подражания», - подумал я со всем презрением, которое только мог собрать, будто копил его специально для этого случая. Стандарт. Тот еще педагог. Умеет сделать так, что ты замолчишь, когда ему нужно и скажешь необходимое ему, опять-таки, когда ему это понадобится. И все мягко, безупречно, чрезвычайно психологично. Знаток людей. Конкретно – детей. Конкретно – талантов.
А ты лежишь под его микроскопом, бессильный против изощренных манипуляций. Ты, объект изучения, воспитания и формирования. Тебя ведь нужно направить на правильный путь. Но не грубо, ты ведь очень хрупок, нельзя тебя сломать или испортить, а тонко.
И мы позволяем изучать, воспитывать, формировать и направлять нас. Делать из нас положенное по Программе.
Или затаиваемся внутри себя, под послушной покорной маской нужного впечатления. Затаиваемся, как скорпион, притворившийся мертвым, чтобы внезапно вонзить смертоносное жало…
Порой я прихожу к выводу, что все училища созданы не для того, чтобы обучить нас. Нет, они для того созданы, чтобы нейтрализовать нас, наш неизбежный протест (не у всех, но у многих), удалить наш яд, лишить нас возможности защищаться, сломить нас, сделать послушными винтиками Строительной Машины (правила не разрешают писать это словосочетание, и каждое слово в нем, с большой буквы, но никто не узнает, что я написал его и их в нем не по правилам, потому что само оно не имеет права на возникновение как понятие, имеющее смысл, вложенный в него мной, нет, Мной – я составлю свой собственный алфавит, перевернув для начала уже существующий и «Я» станет в нем первой буквой, нет. Первой Буквой).
Так где же выход? Где выход, который будет Выходом? Писать для Них и втайне – для себя? Без надежды, что лучшее мое когда-нибудь опубликуют?
Пусть мое воображение больно, но это мое воображение. Настоящее воображение, не кастрат какой-нибудь. Для меня оно – Воображение.
Пусть моя фантазия извращена, но это моя фантазия. Настоящая, не выхолощенная, не загнанная в рамки, буйная, дикая, непредсказуемая. С ней не соскучишься – и это главное! Для меня она – Фантазия.
Правила пишутся правителями. Сначала по необходимости, а затем они решают, что они правы.
Как будто кто-то может быть абсолютно прав!
В Их алфавите первая буква – «Мы». Такой буквы нет? Такая буква есть, и с нее начинается Их алфавит.
И страшнее всего, когда Они в самом деле убеждены в том, что они все правильно делают.
Так и начинается занятие. И не просто занятие, а Занятие.
Занятие по фантреализму.