Пути свои и чужие

Рассказ без случайных совпадений


1. Повод для ненависти

Весна. Капают тонкие серы капли с серого неба. Пахнет мокрой зеленью. Мокрой грязью. Хвойными опилками и навозом. В конном мире я недавно. Мало вижу, понимаю еще меньше, но много и безотчетно чувствую. Всей кожей, каждой клеткой мозга ощущаю и не переношу глубокую, природную неприязнь непрерывно проявляемую друг к другу представителями спорта и проката.
В небеленой, неубранной комнате, с печкой «буржуйкой», про которую мне еще бабушка рассказывала свои детские впечатления, раздаются резкие злые голоса. Злые звуки то вторят, то противоречат друг другу. Захожу. Нет уже в комнате никого. Спор доносится из сбруйной. Через две плотно закрытые двери несется ко мне нецензурная брань: русская и узбекская. Вздрагиваю. Тренер Саиб в последнее время ругается все чаще. Напряженно вслушиваюсь.
- Они давно там закрылись. Ревнуешь? – слышу заинтересованный в новых ощущениях голос Сергея. Нравится ему смотреть за развитием моего отношения к нерусскому тренеру.
Здесь никто не знает как давно, под каким влиянием формировалось мое понимание этих людей и их культуры.
- Ругаются? – игнорируя скользкий момент, спрашиваю я.
- Да, девочки в город ходили, сбрую побросали, потеряли.
- Зачем ходили?
- Да на прокат ездили.
- А, ну да, - киваю я.
- Знаешь, чё! Моя это уздечка, - звенит и шипит из-за открывающейся двери. – Не было тебя тут сто лет! Припёрся! Домой к себе вали! Там командуй!
- А кто виноват? – не унимаюсь я, вынуждая собеседника высказать конкретное мнение. Меня уже и за это недолюбливаю здесь.
Проворно, говоря языком тела больше чем словами речи, выскальзывают из-за дверей одна за другой две девочки: брюнетка и блондинка. Скрываются в конюшне их гулкие голоса. Вижу через залитый искусственным светом дверной проем, как в потоке узбекской ругани летит в угол захламленной комнаты уздечка.
- Девочки виноваты, - Сергей размеренно, методично отрывает от тренера мой взгляд. Вздрагиваю от глухого удара двери. Вышел из сбруйной Саиб. Он зол. Зол сильнее обычного. Все чаще и чаще в последнее время приходят на конюшню девочки. Весна. Потеплело. Многих из них называют словами «тренер», даже «профессионал». Некоторые галопом ездить боятся, а уже начали вести свои «группы» наравне с узбеком-гастарбайтером.
- Правильно ты их, Саиб! Что они и дома так? Хозяюшки… будущие! – говорит Сергей.
Видно как нелегко даются ему эти слова: мужчиной вообще быть непросто. Все отношения с подобными себе – гремучая смесь гормонов и разума. Вечный цикл перехода мужской конкуренции в солидарность равную по силе и обратную по направлению.
- Правда ведь? – обращается он уже ко мне: удобный повод для обсуждения появился.
Киваю. Скрываюсь из зоны внимания. Быстро стемнело. Серый вечер под высоким приморским небом наполнен надоедливой моросью. Падают капли на сырой асфальт. На мокрых железных перилах импровизированного забора сидит девочка. Круглое юное лицо заливает густая малиновая краска и слезы. Падают шелковые белокурые волосы с покатых плеч.
«Колоритная, пышная русская красота, - думаю я, - такой в современном мире и места-то нет».
- Ты бы не сидела на железе под дождем!
Марфа едва слышно всхлипывает. (На самом деле, девочку зовут Мариной, но не часто.)
- Чего он сюда припёрся! Пусть домой к себе командовать едет.
«Не остыла от спора», - думаю я. Да и меня саму мелко трясет, то ли от холода и сырости то ли от взаимной чужой и собственной злости.
- Ты не права. – слышу я свой голос. – Марина, скажи спасибо, что такой «припёрся». У него можно учиться.
- Не буду я у этого «хачика» учится. Пошёл он!
- Марина, он – мастер спорта. У него документы есть, он не врет по этому поводу, как это делают некоторые.
- Да пошёл он с документами своими. Не нужен мне его спорт. Всё ему не так!
«Последнее точно подмечено», - думаю я.
- Ты же давно с лошадьми. Умеешь много. У него можно еще больше узнать. В будущем пригодится!
- Без него обойдусь, - не унимается девочка, - я сюда пять лет хожу. Нормально было без него. Я ему сказала: «Вали домой к себе!» Пусть своих детей воспитывать едет.
- Марина! – не выдерживаю я, здорово рискуя быть посланной еще дальше Узбекистана. – Ты о взрослом человеке говоришь. Он старше тебя лет на двадцать! Ты к нему «на Вы» обращаться должна.
Марина снова расплакалась. Обидела я ее: чем-то задела и не заметила сама.
Заливает новая волна малиновой краски снежно-белое лицо. Падают с плеч, модные волосы холодного платинового оттенка.
Я сделала ей больно.
- Я этому «хачику» Вы говорить не буду. Меня это унижает!
«О как!» - думаю...
- Ненавижу я этих нерусских! – выдавливает она сквозь слезы так яростно, что я пугаюсь.
«Может повод у нее есть… посерьезнее моего».
- За что? – спешно спрашиваю я.
- Просто ненавижу! – уверенно и немного пораженно отвечает девочка, красивая юной русской красотой.
Я и сама удивлена этой новой мыслью: «Что можно считать поводом, достаточным для ненависти?»
- Волосы у тебя классные, - неожиданно слышу я слова своего голоса. – Твои?
- Да. – удивленно радуется неожиданному комплименту Марина.
- Очень идут тебе. Не крась и не стриги.
- Спасибо. Я и не собираюсь, - отвечает она.
- Ладно. – киваю я в знак того, что хорошо поговорили и поняли друг-друга. Окончен наш несостоявшийся диалог.
Поворачиваю за угол, смотря под ноги. Падают капли дождя. Разбиваются о мокрый асфальт все чаще и быстрее. Сгорбившись, сидит на железных перилах фигурка в толстовке. На злую птичку похожа.
Я завидую Марине: не стесняется она выражать чувства, которые я не позволяю себе испытывать. Завидую тому, как однозначны ее чувства к «нерусским». С шестилетнего возраста говорю я себе, что ненавидеть – плохо и тяжело. Именно рядом с этим чувством пришли впервые в мою жизнь горечь, горе и боль чужой, невосполнимой потери.
Так легко было слышать в детстве бабушки голос, читающий рассказы для детей. Рассказы о жизни и культуре Союзных Республик. Было интересно слушать и ждать, когда же мы поедем туда - в гости к дяде Саше. Мама и бабушка престали читать мне такие книги, когда мы вернулись из Узбекистана. Я родилась и успела немного вырасти в Советском Союзе. Уважать и любить чужую культуру меня научили раньше, чем стало модно в поисках себя ненавидеть других.

2. Пропущенная глава

3. Знакомая девочка

Мне весело и тяжело. Килограммов шесть весит ноутбук. Можно, конечно, пользоваться оборудованием в аудитории, но никогда нет 100 % уверенности, что все будет работать. Свое надежнее. Зима. Холодно. Бррр. Скользко стучат о глянцевый пол двенадцатисантиметровые каблуки. Полы тяжелой шубы метут ступени торгового центра. Вот сейчас переведу дух под теплым кондиционером и дальше побегу. Тут метров триста осталось. Но как же холодно! Жуть! И это только декабрь!
Мелькает за стеклянными дверями голова знакомой лошади. Я редко хожу на конюшню. Что там делать без тренера? Не успеваю заметить, как оказываюсь около Марины и Бальтазара. Глажу повзрослевшее, вытянувшееся лицо коня. Стряхиваю с перчатки седую шерсть. Конь похудел, глаза потухли – не таким был он после табуна.
- Выглядишь хорошо! Похудела! – говорю я румяной девушке.
- Ты тоже.
- Спасибо. – Я знаю, что хорошо выгляжу, возможно, впервые за жизнь. – Ты чего без шапки? Холод такой? Волосы посекутся. – говорю я.
- На себя посмотри! – улыбается круглое лицо сквозь влажный колючий холод.
- У меня капюшон! И я в помещении работаю.
- А где?
- Да вон там, в институте, около театра.
- А… и сколько платят?
- Да не очень помню, - честно говорю я. - Зарплата у «преподов» такая, что уважать себя перестаешь, когда ее получаешь. Стараюсь об этом не думать.
- Ну сколько? – настаивает Марина.
Я думаю, как сделать понятными цифры зарплаты преподавателя университета. Долго думаю.
- Короче говоря, платят мне тысячи четыре.
- В день?
- В месяц! – смеюсь я. – В месяц я у них раз восемь работаю. Пятьсот рублей в день получается.
Марина удивленно молчит. Мне, кажется, что она не хочет меня обидеть.
- Ну, у тебя же муж есть.
- Ну да.
- Серега фотографии со свадьбы отдал. Спасибо. Классно мы вас покатали?
- Да. Ради кареты только и стоило замуж ходить, – смеюсь я зубами сжатыми в прошлогоднюю свадебную улыбку.
Странно, красноречиво оборачиваются на нас прохожие. Здесь, во Владивостоке так принято. Но это неприятно. Какое вам дело, до того, что у нас общего? Нас связывает интерес и «любовь» к лошади. А что связывает друг с другом вас?
Начинаю замерзать, но мы еще не договорили.
- Холодно сегодня, капец! А я еще в одних джинсах поехала. Колготки пришлось покупать. 200 рублей, блин.
- Заработаете. Не так и дорого. Главное что бы тепло было. Здоровье не купишь.
- Точно. Хорошо, хоть от коня тепло. Дина, а почему Саиб не приходит? – наконец спрашивает Марина. Видно, что вопрос давно ее волнует.
– Скажи, пусть придет. Коней ковать надо. Новый год скоро. Пара не кованная. И этот тоже.
Безучастными глазами смотрит внутрь себя Бальтазар. «Ну и имя у тебя, парень».
- Как ты ездишь-то а нем по городу я не понимаю!
- Да так и езжу. Первый раз боялся всего, шарахался, трясся, а сейчас хоть как-то. Жалко его. Три месяца в конюшне простоял. Купили, а заезжать никто не стал. Хозяйку он ударил, вот его и поменяли.
- Да, я помню. На Гурона. Ей и Путя предлагали, но она почему-то отказалась. Не понимаю.
Марина заметно напрягается. Млечный Путь – ее любимый конь. Тяжело представлять себе в чужих руках жизнь друга. Но, подумав, она отвечает:
- Да ему бы лучше было. Хоть бы карету эту не таскал по горкам.
- Ничего. И Путю повезет еще. Гурону же повезло.
- Не знаю. Давно тебя на конюшне не было.
Насторожено бьется сердце.
«Что случилось?»
- Хозяйка Гурона в командировку уезжала. Его в секцию отдала, чтобы платить меньше. Ну они и прыгали на нем. Он же везет всех. Плечо распухло. Продали его в деревню куда-то.
- Не переживай! – говорю я, даже не знаю Марине или самой себе. – Может и нормально будет все.
- Да, все будет хорошо с ним.
- Ладно, бежать надо. Удачи тебе. Привет всем.
- Скажи пусть Саибу, пусть приходит.
Неловко. Хотелось бы объяснить, что я не в «тех» отношениях с нерусским бывшим тренером, что бы что-то говорить. Но Марину волнует не это. Ей не все равно, что ходят по асфальту некованые лошади.
Я еще долго смотрю вслед. Четыре полосы движения плотно забиты японскими машинами. Ряды припаркованных иномарок прямо на проезжей части и тротуаре. Холодно. Поджимает богатый хвост серый жеребчик трёх лет. Прихрамывает. Но на какую ногу я понять не могу. Снимаю зубами перчатку, успевшую впитать запах которой городские жители в России часто путают с запахом лошади. Слежу за удаляющимся крупом серого коня. Ищу телефон. Нажимаю кнопки. Гудки превращаются в звуки знакомого голоса…
- Когда выходной у Вас? Коней ковать приходите.
- Кто просил?
- Марина.
- Кто?
Саиб ждет приглашения от другого человека.
- Марфа. Работает она в городе. Кони хромают, - пускаюсь я в ненужные, излишние объяснения.

4. Чужой приговор

Падают крупные капли дождя в песок манежа. Медленно. Нудно. Как все в моей жизни в эти дни.
- Да кончится дождь скоро. Не передавали на сегодня. Своди мне поход, а? Надо: друзья приехали. Люди хорошие. И машина сломалась опять.
- Я дороги не знаю. Да и боюсь. За коня.
Дорога к морю идет через город, через оживленные жилые районы, шоссе и авто-рынок. Без приключений обходится редкий поход. Я их не хочу.
«Чего хочу?» - думаю, пропуская мимо ушей все хозяйские доводы, - «Стукнуться головой об асфальт, чтобы все закончилось. Чтобы не нужно было жить, работать, делая каждый шаг усилием воли. Не хочу больше так. Никак не хочу».
- А поехали, - отвечаю я.
- Ну и умница!
Медленно, сосредоточенно собираю я лошадь. Хозяин и седло готов мне конкурное дать. Странно, конечно, иметь лошадь не имея седла. Странно как много это говорит обо мне.
Провожу инструктаж девочкам, решившим пойти в поход.
Думаю: «Разогнаться бы где-нибудь как следует, чтобы замерло все вокруг, остановилось, и не было больше ни этой жизни, ни меня».
С этой мыслью встречаю я в сером проходе конюшни веселую уже компанию девочек-прокатчиц. Многих видела. Но знаю хорошо одну Марину. Увидев меня, она подходит совсем близко. Обнимаемся. «Странно,» - думаю я, - «знакомы-то не так коротко». Обнимаемся и с остальными. «Ладно. Почему бы и нет».
В Марине что-то изменилось. Не могу понять что. Загорела или просто потемнела кожа, изменилась форма лица. Что-то еще не так. Но я и не пытаюсь понять что. Говорят, она в последнее время болеет. Но я не помню, что бы слышала чем.
Выясняется, что они всей компанией тоже хотят поехать к морю. Можно отправить «походников» с ними и необходимость во мне отпадает. Но с другой стороны, они же не работать пришли, а отдыхать, за коней хозяину платят. Да и мне идти сегодня особенно некуда. Меня нигде не ждут. Подседлан конь. Мысли в голове улеглись. Все очень удачно складывается.
Едем. Послушно везут нас кони через оживленные движением полосы дорог. Через ряды блестящих, прошедших предпродажную подготовку иномарок. Сижу. Не шевелюсь. Везет. В машинальном спокойствии везет меня моя маленькая вороная лошадка.
Проехали. Город, машины, дороги и люди остались позади нас. В преддверии Саммита АТЭС лес изрезали просеками, повалены деревья, появились новые грунтовые дроги и совсем исчезли старые. Даже девочки, годами водившие здесь походы не знают, куда точно идти. Ярко проявляется под высоким осенним небом характер всех и каждого, когда нужно принимать решения не имея достаточной информации, когда перестало работать все, что знал прежде.
Сижу. Молчу. Думаю иногда. Влажно и душно вокруг. Мерзко и тяжело на душе. Что-то не то и не так. Вдет нас в неясном направлении очередная дорога. Торопится под Мариной серый жеребец. Конь словно убегает, силясь от чего-то увезти Марину, а она ему не дает.
Отчаянно хочет успеть за Млечным Путем моя черная лошадка, но мне его держать легко.
А Марина уже кричит коню, что:
- Дурак. Похудел, а все равно тащит. Нет Сереги на конюшне не докормит никто. А Путь силы зря тратит!
Не слышит ее серый жеребец. Уносит.
- Как же достал ты меня! – говорит она коню. - Руки после химии слабые совсем, а ты все прёшь!
Не хорошо подслушивать чужие разговоры. Не заметила я, как унес меня Азиз. Далеко за спиной остались Марина, Млечный Путь и страшные слова ее приговора. Вот стоим мы на обрывающейся грунтовой площадкой дороге. С высоты смотрю я, и смотрит конь подо мной на простор моря, высокие гряды ещё зеленых холмов, здесь мы называем их сопками.
«Прости, Господи, душу грешную», - почему-то думаю я слышанными не раз от бабушки словами.
Мелькают внизу фигурки всадниц. Девочки что-то решают.
- Прости меня, Азиз. Отменяется план головой об асфальт.
- Сохрани, Господь, коня и меня, - думаю я вслух. И по привычке, повторяю за этими словами выученную когда-то молитву, мелькает в памяти светловолосая девочка, плачущая под весенним дождем.
– Да будет воля Твоя…
- Раз-два-три… - отзывается Азиз. Понесли его к лошадям уверенные ноги.
- Ты б не скакала на молодом коне по камням, - обращается ко мне Марина. – Здоровье не купишь.
Киваю и ужасаюсь: как по-новому звучат в моей голове эти слова.

5. Море и лошади

Мы сидим в беседке у моря. Нас человек семь, наверное. Две девочки «походницы», надо сказать, они милые и смелые. Человек пять девочек из поката. И я.
- Ты же учитель? Английского?
- Да, - соглашаюсь я, не пускаясь в лишние, подробности: какая разница кем работаешь, когда чувствуешь себя никем.
«Я плохой функционер. Стремление «во всем дойти до самой сути» мешает зарабатывать и понимать людей, которые ради этого живут. Сижу в беседке. Слушаю горькие нетрезвые рассказы про ушедших лошадей. Слушаю чужую обиду на то, что прокат никто не любит. Слушаю и понимаю, что пиво для этих девочек не алкогольной напиток, а антидепрессант, под действием которого они начинают чувствовать.
Опасливо, напряженной походкой подходит к беседке мама с двумя детьми:
- Сколько стоит прокатиться на лошади?
- А они умеют сами? А… ну тогда водить надо… - говорит девочка, сидящая рядом со мной, и вдруг вспоминает:
- Да мы прокатом не занимаемся, сами отдыхаем тут.
«Вот и у нее профессиональные трансформации начались, - думаю я – сказала текст как заученный, а потом вспомнила, что не на работе. Любопытно».
Внимательно оглядывают нас глаза женщины, не имеющей к лошадям отношения. С опаской смотрит она на нашу нетрезвую компанию. Я тоже так смотрела когда-то давно. Лошади и девочки с пивом – картина знакомая всем.
- Кать, возьми Мороза, прокати детей.
Серый конь пошагал по пляжу и вернулся.
Ушла, поблагодарив, мама и ее довольные дети.
- Вот нас, прокат не любят. А за что? Что мы им сделали? Вот мы же их бесплатно покатали.
«Вот у Даши проблемы с самоопределением нет, - думаю я, - даже сидя в компании друзей, она – девочка из проката. Для себя самой. Ей четко понятно кто она. Однако не ясно: почему ее за это не любят».
Я хочу подобрать слова объяснения, но не выходит, да и по большому счету излишни они. Девушке, женщине не нужно решение проблемы. Мы созданы природой, чтобы терпеть и переживать. Этим и похожи на лошадей. Нам достаточно, что бы выслушали, поняли и пожалели. Киваю. Соглашаюсь, что обидно. Молчу. И с ужасом понимаю: я не люблю девочек из проката не за то, что они делают, а за то какие они. Больно резануло по профессиональному самолюбию это открытие. Я несправедлива. Меня учили оценивать человека, только по результатам его деятельности. Получается, что осуждая девочек из проката, я теряю лицо воспитанного образованного человека? Кто дал мне право судить и осуждать качество чужой личности?
Я, конечно, могу привести кучу примеров обращения с лошадью, за которые девочек из городского проката можно не уважать. Но мое отношение к ним как к людям сложилось еще до того как я поняла, что их есть за что упрекнуть как конников.
Слоев в лошадином мире людей много. Не зная где находится правильный вход, мы в первую очередь сталкиваемся с теми, кто остался на задворках. На городских площадях оказываются те, кто не может найти себе места ни в мире лошади, ни в мире людей. Получается, что от общения с лошадьми меня долгие годы отгораживали люди, которым кроме лошадей идти больше не к кому?
Получается, что лошадь я ценю больше чем человека? Мне не стыдно это признать. Гордится тут нечем. Но это пока просто слова. Хотя, похоже, что уже нет: реальный вход в конный мир мне показал Саиб. Испытывая безграничную благодарность к нему, я часто несправедлива к другим. Вот и наглядный живой пример сидит напротив, подробно излагая пережитый опыт.
Девушка, яркими наглыми веснушками напоминающая меня:
- Мне обидно очень было. Я работала, секцию вела. Они мне сказали, что я деньги украла, а я их не брала! У нас и отношения хорошие были я их скакать учила, прыгать. Она же только со мной первый раз галопом поехала. Спасибо говорила, а потом сказала, что я воровка и выгнала.
Я помню это иначе: тренер, который научил меня держаться в седле, потерял тогда работу, потому, что ему нашлась замена. Девочка из проката вела тренировки вместо мастера спорта по конкуру. У меня было право «клиента» «клуба» просто и холодно уйти. Но я запомнила, как была зла на нее лично. А права осуждать другого человека мне не давал никто.
«Откуда бы такой подъем когнитивной активности, - думаю я, - еще с утра жить не хотелось». Подсознательно скользит мой взгляд по лицам, девочек, сидящих со мной в одном кругу. «Да это же рефлекс, - понимаю я, - привычка смотреть в глаза друг другу и разговаривать». Привычка, воспитанная огоньками смен Интеллект ВДЦ «Океан», «разборами полетов» в предметных лагерях, традициями КВН, отборами стипендии В. Потанина. Я смотрю в лица моих собеседниц и собутыльниц. Мне стыдно: в жизни большинства из них нет и уже не будет даже возможности получить представление, что такой опыт возможен.
Прерывает мои мысли звук любимой песни. «Наверно муж звонит, - думаю я, - почти угадала. Муж. Чужой».
- Да. Поехала. Да. Больше нечего. И пойти тоже больше некуда.
- Саиб?
Киваю.
- Привет ему!
- Вам привет. – перечисляю я выкрикиваемые клички и имена.
– Да пьем. Нет. Пиво. Но немного совсем. Я же его не люблю. В одной умной книжке написано, что «сильно выпивший наездник искуснее управляет лошадью в опасных местах дороги, чем трезвый». Нет. Не глупый человек это писал… Хорошо. Нет. Не боится ничего. Вообще ничего. Никаких нет. Кормить лучше надо, чтобы проблемы с конем были…
Словно чувствуя, что речь идет о нем, Азиз тянется к телефонной трубке.
- Привет передает. Отдохнул гад. Нет, не поедем. Да не допили. Рано еще. Светло. Да. И Вам.
Плещутся волны о пушистый песчаный пляж. Клонится солнце к еще зеленым гривам сопок.
- А он валяться любит у тебя?
- Я и не знаю. Валяется в леваде.
- Ну да, вы же мало совсем вместе. Давай научим его. Снимай седло. Я Гордого приведу. Он ему покажет как.
Поднимает клубы морского песка вороной в загаре жеребец с гордым именем.
Насторожено следят за ним глаза Азиза. Опасается.
- Давай к этому месту подводи, ногой порой, что бы понял он.
Маленький конь опускается в прибрежный песок. Кувыркается, но не торопится вставать.
- Садись на него, он с тобой встанет.
- Куда она сядет, он же на недоуздке.
- И что? Куда он от лошадей уйдет. – слышу я голоса девочек.
Прошли годы, но при виде любой валяющейся лошади я вспоминаю Марину и этот день.
Легко встает Азиз с мягкого песка, подходит к беседке. Я не могу не видеть, что ему нравится здесь. Он отдыхает: расслаблена шея, любопытно шарят по деревянному бортику губы. Опасная дорога того стоила. Я никогда прежде не видела своего коня таким. Я вообще многого не видела до этого дня.
- Ну что, поскачем, а потом допьем и домой поедем? – слышу я голоса.
- Да, здесь мягко – песок.
«Не очень тут и мягко, - думает мое негативное мышление, пока руки тянут приструги строевого седла. Я вижу камни, а не песок, по которому они густо разбросаны. «Вечно я так. Во всем отрицательное найду».
“Где тут скакать-то? Тут же метров семьдесят всего!» - думаю я.
- Так, откуда начинаем? – слышу я свой голос.
- Давай в ту сторону шагом, а потом  сюда галопом. Еще домой унесут. Ну их.
«Интересно, это трусость или инстинкт самосохранения говорит в человеке такими разумными словами?»
- Возьми Путя, проскачи. Попробуй, какой он мягкий. Моя любимая лошадь.
- Нет, я на своем. - говорю я.
- Да и правильно.
- Девчонки, скакать будете? – обращается к «походницам» Даша.
- А можно?
- Ну да, мы вас сначала на чембур возьмем, и поскачите вместе со всеми. А потом сами. Кони-то у вас молодые, проверим сначала.
Скакать по пляжу, и правда, неплохо. Я вообще люблю ездить, бок о бок, когда лошади идут голова в голову, а ты при отрыве от земли касаешься ноги всадника, скачущего рядом. Это движение порождает странно чувство единения с людьми.
- Зря ты на Путе скакать отказалась. Он классный.
- Я знаю, что зря. И так вижу какой он. Отдохнет пусть. Еще дорога домой впереди.

6. Мы заблудились

Это было ожидаемо и символично. Давно пытаюсь выйти из анабиоза сознания. А тут такая удача: тонут в звездном и лунном свет гривы сопок и широкие змеи новых грунтовых дорог. Шелестит листва деревьев. Трогает лицо холодный октябрьский ветер.
Девочки ругаются. Кто-то предлагает ехать по дороге – так надежнее и видно куда ехать. Город освещен.
«Кони и в темноте видят», - думаю я. Лошади я доверяю больше, чем ночному транспортному потоку.
- Сама через город едь! Давай, Путь, домой!
Без колебаний, да практически и без моей команды, идет а серым жеребцом Азиз. Тянуться вслед за нами и остальные всадники. Наверное, некоторым страшновато.
- Время-то детское еще. Всего 11 часов. – говорим мы друг-другу вслух.
- Просто осень скоро. Темнеет рано.
Все помнили, что дорога должна быть здесь. Но память подвела. Вернее, подвели дорожные службы. А вот, и виновники, собственной персоной! Вагончик, костер, веселые удивленные окрики.
- Ух-ты, лошади! Девчонки! Красиво как! Давай к нам! Вот этот белый красивый!
- Он серый!
- Ну… пусть серый, все равно красивый! Да подождите вы!
- Некогда нам. Кони голодные – домой надо. Понарыли тут! Не поймешь куда ехать.
Млечный Путь, сквозь гриву которого льется рассеянный листвой ночной свет и правда красив загадочной, неземной красотою. Я заворожено смотрю, как сквозь тени деревьев идет в зарослях папоротника изящный конь: несет домой человека.
- Ай, молодец! Нашел! – прерывает радостное восклицание мои мысли.
Вот она, знакома каменистая дорога в город. Кони ее узнали. Повеселели.
Шумит знакомой мелодией телефон. «Муж? - Нет»
Жена хозяина конюшни:
- Нет. Едем. Нормально мы. Нет. Просто засиделись. Нет. Не потеряли. Никого. Пока не потеряли. Через полчаса будем уже.
«Если Бог даст,» - думаю я. Как-то сразу захотелось скорее попасть домой – на конюшню. Через темные улицы и змеи городских дорог. Кто-то прозевал коня. Понесли. Все как один. Что-то подсказывает, что этот кто-то я. Звонко раздается в ночной тишине звук конских копыт. Опасно скакать по каменистой дороге.
«Опасно, значит надо быстрее. Давай вот тут по бровке, тут мягче».
- Раз-два-три – раз… - отзывается конь.
Подъем крутой, кажется, что он в прямом смысле взмывает в ночное звездное небо, обгоняя серенького Мороза летит маленький вороной конь. Темно. Не видно даже ушей лошади, на которой я сижу, но мысли чернее чем ночь, блуждавшие в моей голове долгие месяцы, резво проясняются до состояния дня.
- Куда ты! – слышу я голос за спиной, - я торможу, а ты несешься!
- Мы не несемся – мы летим!

7. Все будет хорошо

- Приехала? Что долго так? – интересуется хозяин конюшни.
- Сидели, разговаривали. – бесстрастно отвечаю я.
- Разговаривали, конечно! Поверил! Мужиков там нашли!
- Конечно, нашли! – не пытаюсь я спорить, - там такое строительство идет. Дороги нерусские строят: все как я люблю!
- Знаешь что! – предъявляет мой собеседник подвыпившим голосом: меня люби! Меня, понятно!
«Себя любить сил нет», - думаю я. Молчу.
-Давай, пойдем, я шампанского купил! Пойдем, пойдем!
- Давайте здесь лучше, в конюшне, - остывшим от приключений голосом говорю я.
- Да, да. Давай! Как жеребец твой?
- Хорошо. Молодец он.
- Да, да, плохих не держим! Какого коня тебе продал! Не пожалел!
Спорить не хочу, но правда дороже комфортного диалога:
- Конем он через четыре года будет.
- Я и говорю, хороший конь будет!
- Хорошие кони бывают у хороших хозяев.
Я не замечаю, откуда появляются тренер, бутылка шампанского, пара пластиковых стаканов. Я уже давно перестала удивляться количеству выпиваемого здесь спиртного. «Человек такая тварь, что ко всему привыкает», - вспоминается мне.
- А жидкость для снятия женщин, - пробую пошутить.
Но то ли удается слабо. То ли доля шутки слишком мала. Не смеется никто. Из темноты конюшни подходит к нам Марина. Владимир Игнатьевич как-то неожиданно стихает. Не на словах. Внутренне: словно затаивается в нем сила, бьющая обычно безрассудным ключом всех и каждого.
- Саиб, давай налей нам! А тебе ж нельзя спиртное в руки брать? Давай, я сам!
- Таким людям я налью. – уверенно берет он бутылку за зеленое горлышко. Я знаю, что произойдет, но хлопок все равно пугает меня, а может быть и задремавших лошадей.
Из неосвещенного искусственным светом угла конюшни фигура девушки видна плохо.
- Марфа, можно тебе шампанское?
- Да, врачи сказали, немножко вина можно.
Хорошо, что здесь темно. Я избегаю смотреть на девочку. За годы знакомства они успела стать почти взрослой.
- Ну, давайте, - торопливо пьет хозяин конюшни. - Хорошо съездила? – продолжает Владимир Игнатьевич, сделав очередной большой глоток.
- Да, хорошо… Пёр меня Млечный Путь всю дорогу. А так хорошо все очень.
- Да, да, овса даем, корма купил я.
- Как сама вообще?
Я прячу лицо в стакане, отгораживаясь от того, что услышу.
- После химии тяжело было, сначала, а теперь легче.
- У тебя все будет хорошо. – не выдерживаю я.
- Да, я знаю. У меня все будет хорошо. И здесь хорошо. С конями хорошо всегда. – девочка снимает с головы бандану…
Слегка отвернувшись, отхлебывает большой глоток прямо из горлышка бутылки тренер-мусульманин. Мы часто спорили с ним о Марине. Я все пыталась доказать, что эстетический русский идеал именно такой, что она красива волосами так же как иные лошади богатой гривой. Я отчаянно что-то доказывала ему. Он доказывал мне что-то другое. Не о чем больше спорить. Плотно затягивая бандану Марина тоном чистого удивления спрашивает:
- Саиб, ты же не пьешь?
«Голова завтра болеть будет!» – добавляю я взглядом.
- С такими людьми я выпью, - отвечает он Марине.
Опускает и глаза. Сводит брови, прищуривается. Отворачиваясь, ставит бутылку на пол.
«Уже болит». – читаю я беззвучный ответ мне.
Звон стекла о бетонный пол, словно пробуждает чувства, притихшего было, Владимира Игнатьевича:
- Да, все у тебя будет хорошо, пошёл я коней походных кормить.
- Я знаю. – звучит удаляющийся голос в моей памяти.

8. Жизнь после чужой смерти.

Млечный Путь пережил Марину на долгих три года.
Ходили слухи, что последним желанием Марфы было, что бы мама его выкупила и поставила в хороший клуб. В городе хороший клуб был.
Ходили слухи, что приехавшие из Кореи конники хотели купить жеребца для детской секции. В Кореи верховая езда – дорогое удовольствие.
Были у серого коня и другие шансы на достойную жизнь. Лошадей любят многие.
***
Падает ночной свет города через пыльные окна конюшни. В секции три денника с сытыми и залюбленными частными конями, шеренга меринов, на привязи в проходе. Горстка пони, делящих небольшого размера денник на троих.
- Вы мои хорошие. – слышу я голос хозяйки коней, раздающей угощение.
Слышу их трусливое, попрошаистое гугуканье: боятся, что не дадут еды. Суетятся пони. Вяло перебирают ногами по полу мерины, опустившие головы к стене.
Молчит только Млечный Путь. Приглушенный пыльными стеклами лунный свет падает через его гриву на небеленую стену денника. Огромная, сантиметров сорок в диаметре опухоль вступает темной тенью на груди серого жеребца. Слева. В том месте, где ложится хомут. Гордо изогнута шея. Широкие напряженные глаза распахнуты в бетонную стену, а скорее за ее пределы.
- Смотри, что у него, - говорит хозяйка коней, - бедный. И не делают ничего.
«И я ничего не делаю».
- Морковка осталась? Дай ему.
- Я всех прокормить не могу. – слышу я резонный ответ.
Не удивлена. Осматриваюсь. Несу с улицы охапку прелого сена. Кидаю под ноги меринам, в крохотные камеры - поняшкам. «Корми или всех лошадей. Или никого», - меня учили так. Я всегда буду считать, что это правильно. Считать проще, чем всех накормить. Принципы хороши в теории. Растворяются они в компромиссах моей «окололошадиной» жизни.
Падают сквозь тусклые окна лучи ночного звездного света, крадется он через открытую дверь. Гордо опускает Млечный Путь белоснежную голову к мокрому бетонному полу, к лежащему на нем сену. Достойная жизнь для достойной лошади – таким было последнее желание человека. Что, кроме поведения других людей помешало его осуществить?
Ходили слухи, что Млечного Путя продали, украли и потеряли. Последнему я верю. Бессменный хозяин, в чьих руках жеребец родился и прожил до смерти, так и говорил: «Я Путя потерял».
Горько и грустно звучали в телефонной трубке слова и другие слова: «Поход на нем вели, он стал шататься, везти не мог. Расседлали, на другого коня пересели и дальше поехали. Он сначала шел за лошадьми, а потом отстал. Его никто и не искал».
Не было у жеребца, по имени Млечный Путь жизни, достойной его крови и личности. На моей памяти - не было. Но если умер он так, как следует из слухов: в смерти ему повезло больше, чем в жизни.
***
Что делала в это время я? Я «любила» лошадей. Всех.
Все мы, конники, вокруг любили лошадей.
Каждый – свою.
И сколько хватило сил, оставался жить рядом с нами конь, любить которого стало некому.