Лесной Кот. Глава 3

 Прошло два дня. Два раза уже проделал свой путь по Небосводу светлоликий Хорс, и два раза озаряла вековой лес бледная Луна.

Трое путников – двое людей и кот – всё также пробирались сквозь лесную чащу, в которую никакой другой человек по своей воле и желанию не зайдет. Соколица всё удивлялась, как Кот мог не запутаться в этих, почти одинаковых деревьях, не заплутать без спасительной и надежной тропинки. Девушка давно потеряла ощущение своего окружения, не могла уже точно указать сторону, из которой они пришли, а охотник всё куда-то её стремительно и уверенно вёл.

Но в середине дня, когда солнце стояло ровно по середине своего пути, в голосах лесной глуши послышался переливчатый звук льющейся воды. Точнее сначала Коготь, который до этого всё время бегал где-то рядом, развлекаясь пуганьем жуков и ящериц, или охотился, или вовсе пропадал из виду, выбежал к ногам путников и спокойно зашагал около своего человека. Потом и Кот, остановившись, закрыв глаза, вымолвил:

– Родник журчит, около него и пристанище моё.

Соколица же, сколько не напрягала слух, не вслушивалась в голосья леса, не могла это различить среди шелестов и птичьих песен. Зато потом, когда огненное коло наклонилось к западному горизонту, перекрашивая лазурную небесную гладь в кровяной багрянец, она услыхала тихое журчание воды, настолько тихое, что не ясно: то ли ты и в правду слышишь его, то ли чается уже тебе от долгого ожидания подобного голоса.

Но вот сквозь туманную завесу усталости, тупой боли в ногах от долгой ходьбы, недосыпа и просто переживаний она уже ясно услышала журчание ручейка.

Хотелось надеяться, что впереди тебя ждёт добротная, из плотного толстого сруба изба с извивающейся змейкой ароматного дыма, тянущейся из печной трубы, стелющейся над светлой соломенной крышей; с радостно визжащей и скулящей собакой около крыльца, подпрыгивающей на месте и виляющей от счастья пушистым хвостом. И хотелось разглядеть в окне пёстренькую пушистую кошечку, сидящую на подоконнике, деловито вылизывающую когтистую лапку. Хотелось, чтобы хлопнула толстая дубовая дверь – выбежала мать с растрепанными волосами, лезущими из под платка, побежала встречать дочь с охоты. Даже хотелось, чтоб, как всегда, медленно вышла старшенькая, уже замужняя сестра, ехидно и надменно покосилась на дурёху-охотницу. Да ещё хотелось, чтобы и маленький брат с радостным воплем, кинулся на встречу девушке спрашивать: видала ли сестрёнка волка или медведя в лесу. Но это лишь хотелось…

Соколица очнулась от счастливого виденья. Нет, такому не бывать, уже никогда не бывать… Хватит, нечего забедовать* да плакаться об ушедшем! Теперь всё будет иначе, настолько по-другому, что даже нельзя было раньше о такой жизни помышлять. Впереди встретит лишь утлая маленькая охотничья хата, в которой ещё долго будет разогреваться печь, если там вообще она есть. В ней вряд ли будет тебя встречать строгий, но хороший помощник-домовой, и вряд ли в ней просто будет витать дух жилья, ибо охотник говорил, что там нечасто бывает. Но, возможно, скоро она станет более тёплым и уютным убежищем.

Вот только как они жить-то станут? Он наверняка по-прежнему будет скитаться по лесу и по всем возможным весям, а что она? Что ей останется? Будет сидеть одна в глубокой чаще древнего леса, совсем одна… Раньше девушка мнила*, что жить одной дело хорошее; молвила, что не к чему ей муж: и так себя прокормит, сама себя защитит. Ну а сейчас, как представишь такую жизнь, так холодный пронизывающий страх накатывает, ведь у неё даже побратима-зверя нет, как у Кота. И будет она выбегать ему навстречу в те редкие дни, когда придет он проведать хату, и силиться вспомнить человеческую речь, чтобы «здравствуй» вымолвить.

Звук бурлящей воды всё усиливался, вскоре раздвинулись лапы огромных елей, и перед путниками во всей красе предстал лесной ручей. Не широкий, в полсажени шириной, он ветвился прозрачным кристально-чистым потоком меж толстых корневищ деревьев, в особенности плакучих ив, нашедших здесь свое любимое место – около воды. Они склоняли свои головы над стремительным, беглым* родником; и их зелёные, с лёгким оттенком голубого матовые косы, сплетённые из длинных вытянутых листьев, опускались на прозрачную сверкающую поверхность быстрой воды. И повсюду слышался лёгкий высокий перезвон – так плакались ивы. Но не печальна – светла была оная песнь.

А впереди виднелась запруда: несколько толстенных брёвен служили препоной* для потока ручья, и он разливался в небольшое мелкое и покрытое острыми камешками озерцо. Оно помешалось в ровной округлой ямке, старательно выкопанной, по-видимому, охотником. А дальше, на выходе из рукотворного озерца, вода текла чуть медленней, но вскоре снова набирала прежнюю беглость*.

Рядом же, под одной по-настоящему великанской ивой, склонявшей свои могучие ветви над озерцом, стоял небольшой дом, как раз между чистою водою и узловатым стволом. Необтесанный, но довольно плотный сруб рыжел медным блеском даже издалека: зрится*, делался он из стволов сосен, которым с начала самой жизни был дан богами солнечный багрянец. Крыша же сперва казалась продолжением гигантской ивы, так как состояла из плотно уложенных кос-веток, гибких и хлёстких.

А место само, несмотря на то, что находилось в лесу, было достаточно светло, и Небосвод здесь не так плотно закрывала зелёная листва лесных великанов, как в гущине; но при этом оно и не было открытым для всех напастей, создавалось некое чувство убежища. Только не как в родовых становищах щур, предков дух, защищал от злыдней гнездышко потомков, тут защищал лес. Даже чаялось*, что намеренно оборонительно выселись Велесовы детища, бдели* над маленькой хатой. Кто недоброе затеет, так его лесной дух напрочь изведёт! Вот только кто вообще сюда заберётся, кто об жилище охотника проведает? Да кабы проведает – не полезет. Кота скорее или за колдуна, или за оборотня сочтут.

Соколица была рада всё же тому, что увидела, но какой-то очень настырный и бредовый отголосок прошлых дней нагонял жгучее сожаление, до конца опустошавшее её. Но это пройдёт. И, как бы ни было тяжело вначале, однажды просто придётся свыкнуться.

Охотник легко подтолкнул девку к дому, а сам нагнулся над родником – выпить воды.

Она тяжело добрела до порога, опершись боком об рыжую стену дома, не без труда открыла дверь и осторожно, даже боязливо ступила внутрь. Там было прохладно и как-то темновато, только широкая полоса света, проникающая в избу через кривенькое оконце, прорезала серую тень. И маленькие лёгкие былинки болтались в этом светлом луче.

А так хата оказалась очень маленькой, но уютной. В одном из углов комнаты была свалена куча сухой соломы, пахнущей пьянящим запахом полевых цветом, которая, судя по всему, служила охотнику постелью. Девка осторожно села на ярко-жёлтый ворох сена; голова словно налилась свинцом, даже слегка кружилась. Сидеть тоже было тяжело, казалось, будто что давило на неё сверху. И было лишь одно желание: поскорее бы лечь, заснуть и забыться, и больше не вспоминать ничего, никого…

Соколица свернулась клубочком, удобнее устраиваясь в колючей соломе, и закрыла глаза. Сладкий успокаивающий аромат трав окружил её. А потом неожиданно разум перестал запоминать происходящие – от усталости всё дельнейшее казалось отдельными отрывками, то загораясь ярко, то проваливаясь в памяти.

Затеплилась печь, наполняя дом запахом свежих дров и тёплым, успокаивающим потрескиванием огня. Ещё что-то спрашивал Кот про её здоровье и самочувствие, отвечала ли она что-то или нет, а может, просто бредила – Соколица уже не помнила. Потом, как всегда, он укрыл её своим плащом и заставил выпить какое-то горячее, но едкое и горькое варево с резким травяным привкусом.

И уже смеркалось, и холодало, но в доме было тепло. На сотни верст вокруг теплилась лишь одна маленькая изба в вековом непролазном лесу.

– Научишь меня охотиться так же, как ты? – неразборчиво пробурчала девка, обратно валясь на мягкую солому.

– Научу, что же, не жалко ведь, – ответил Кот, пожимая плечами.

Но девушка уже закрыла глаза, уснула, возможно, даже и не услыхав ответа, но ведь и то благо. И ей снилось, что она была в доме. В своем прежнем доме…

«Но это пройдёт», – думал Кот. Хотя знал: такое очень долго, как едкий яд, сначала растворяется по маленькой чёрной капельке в крови, отравляет каждый самый ничтожный кусочек мысли, заставляет содрогаться во сне или питает эти сны жизнью, которой никогда не будет дано случиться. «Но от этого можно избавиться, она избавится. Потому что я смогу помочь, потому что я пережил этот яд. Оный яд – прошлое, которое не было сначала твоей болью, но при одних причинах обязано было ей стать. Но этот яд – ничто, есть более страшная отрава … Одиночество – болезнь смертельная.»

Я свободу искал, убегал от судьбы,
Только понял теперь: от не неё уйти…
Я хотел быть одним, и я стал таковым.
Как желал, как хотел, так и есть нелюдим.

А теперь я познал одиночества боль,
Но никто мой уже не нарушит покой…
Если б смог изменить и подправить шаги
То, возможно, тогда не болело б внутри.

Но за спиной были крылья, что рвали путы,
Я не мог их сдержать, не мог кровь им пустить!
И, как б ни было больно, надежду хранил,
И я, нет, не хочу становиться другим.

Нет, и править не нужно – я сам так хотел,
Это был мой полёт, и я просто взлетел!



Примечания:

Забедовать – жаловаться, плакаться.
Мнить – думать.
Беглый – быстрый.
Препона – препятствие, помеха.
Беглость – скорость.
Зрится – кажется, видится.
Чаялось – казалось, верилось.
Бдеть – неусыпно следить, наблюдать за кем-либо или за чем-либо; быть настороже.