Камышлеева деревня

               
 
  Сколько  деревень исчезло с лица земли у нас. Сколько забыто названий и мест, где они находились? Не долгой была их история. Одни  прожили сто лет, другие чуть больше, или чуть меньше. Некоторые деревни живы и сейчас.
По-разному происходит их исчезновение, несколько лет назад стихия смела с лица земли деревню Патриха, за одну ночь история остановилась,  сгорели Калтоши. Другие исчезают медленно вместе со своими самыми стойкими жителями. Как хочется, чтобы они не умирали, наши дорогие и любимые, наши родные деревни. За последние полвека, не появилось ни одной другой, и уже не появится. Жаль.
 Всё самое доброе и хорошее в нас от деревни. Там жили и живут люди, мои земляки,  которым посвящается это сказание. 




                КАМЫШЛЕЕВА  ДЕРЕВНЯ


                Повесть


    
                Дай нам, Господи, место…
                Дай нам, Господи, время…
                Дай нам, Господи, силы…               
                Дай нам, Господи, разум…




Декабрь 1895 года выдался на редкость лютым, воздух был вязкий, словно пропитанный снежной пылью. Дни стояли совсем короткие, не успевало развиднеться, как  снова наползали сумерки, и всё вокруг погружалось в дрёму. Лес, покрытый шапками снега и инеем, затаился, и только изредка раздавался сильный треск. Это мороз раскалывал вековые деревья изнутри, отрывая огромные сучья. Лесные обитатели попрятались, и казалось, что всё вокруг не живое, а искусно сделанное опытным мастером.
По дороге, прорубленной среди густого ельника и изрядно припорошенной снегом, медленно плелась лошадь, запряжённая в сани. Возница в сером овчинном тулупе лежал на постеленной поверх сена собачьей дохе. Изредка он останавливал лошадь, счищал  с её морды сосульки и продолжал движение дальше, долго стоять нельзя: лошадь остынет, и так, вся покрыта инеем. До дома оставалось совсем немного, там и отдых будет и ночлег.
Уже в сумерках подъехали  к речке, за которой в сотне метров на возвышенности стояла усадьба. Возница привстал на колени и стал рассматривать реку,  морозы старались усердно,  река постепенно промерзала. Если промерзнет до дна, вода выйдет наверх наледью и заморозит всё вокруг, тогда будет худо, вместо дороги появится ледяное поле. Но  страшное в этой наледи то, что на ней  можно --провалиться. В таких случаях обморозиться - не самое страшное, главное, что лошадь может ноги сломать. Но в сейчас наледи ещё не было, глубокий снег сдерживал наледь, и дорога была в порядке.
Возница проехал во двор и сразу поставил сани под навес. Там для коней стояли кормушки  с сеном и в большом чистом корыте, насыпан овёс. Воровать корм было некому, потому и клали много, чтобы лишний раз не бегать по морозу. 
Возница, не торопясь, распряг лошадь, занёс сбрую и хомут во времянку, где варили корм скоту, там же было место и для упряжи. Туда же занёс и доху, снял тулуп и оставил здесь же, оставшись в лёгком полушубке, он пошёл к дому. По пути накрыл лошадь попоной, какое-то время посмотрел в ту сторону, откуда приехал. Глянул на небо, проступающее яркими звёздами, вздохнул и поднялся на крыльцо доброго пятистенка, рубленого из хорошей выдержанной сосны, за пару лет не потерявшего цвет свежего дерева и в одиночестве красовавшегося посреди большой поляны. Со всех сторон усадьбу окружал вековой лес, рядом с домом в ограде   стояли и постройки. Несколько хлевов для скота, которые внутри разделялись перегородками и снаружи имели несколько отдельных входов. За постройками до самого леса тянулся огород, где к осени вырастала хорошая картошка, капуста, огурцы, морковь и другие овощи. Всё, что нужно было для дома. На крыльце он оглянулся, словно пытался кого-то высмотреть в темноте, снял рукавицы шитые из овчины, и стал сдирать с бороды сосульки.
Что высматривал он в той стороне? Что ждал от перемен, грядущих с той стороны? Что они принесут тебе Егор Петрович Камышлеев, еще, по сути, молодому человеку, но уже добившемуся в жизни права, не плыть по течению, а выбирать свою дорогу.



                1



Егор Камышлеев -  крепкий, кряжистый мужик тридцати лет, появившийся в этих местах десять лет назад. Пришёл не с пустыми руками, у него было два добрых коня, к которым он прикупил ещё одного уже здесь, была корова, овцы, когда через полтора года рядом с новым, крепким, просторным домом появились и хозяйственные постройки, добавилась и другая скотина, и птица.
Если есть деньги, построиться не очень сложно, а деньги были. Отец Егора, Пётр Фомич, жил в достатке, помог сыну на первых порах. Жил он со своей семьёй в низовье реки Бирюсы, в деревне Федино, в одной из первых русских деревень на Бирюсе. После появились Кондратьево, Шелаево и другие поселения берегам  красавицы Бирюсы.
Как  его отец и дед, Пётр Фомич занимался охотой, рыбалкой, сеял хлеб, держал скот, водились у него и пчёлы. Каждая копейка  шла в хозяйство.
У Петра было два сына Егор и Иван, да три дочери. Дети росли не балованные, трудолюбивые, любое дело ладилось в их руках. Со временем Пётр отдал всех дочерей замуж, Не просто отдал, а каждой собрал хорошее приданое, никто не был в обиде на отца. Когда пришёл черед до сыновей, Пётр сел с ними за стол и сказал:
–  Вот что сынки, подходит время вам жениться.  Мне, как отцу хотелось бы, чтобы вы жили вот здесь, под одной крышей. Наверное, так и правильно, но не  будет воли вам под отцовской рукой. Я так думаю:  Иван, как младший, останется здесь, чтоб нам с матерью было с кем доживать век, а ты, Егор, давай, выбирай себе место: хоть здесь в деревне, а хоть и ещё где, и строй своё гнездо. Как отец, я помогу тебе всем, обделен не будешь. Самостоятельная жизнь порядку учит. Как Егор думаешь?
– Согласен, тятя, – кивнул Егор.
Он и сам иногда думал об этом, но говорить с отцом на эту тему не решался, боялся гнева родительского. И сейчас был рад тому, что отец будто подслушал его  мысли.
– Вижу, рад, – буркнул отец.
Хоть и принял он такое решение, но в тайне надеялся, что Егор будет отнекиваться.
–  Небось,  хочешь на новые места поехать?
– Посмотреть сначала бы, а то, может, и нету хороших мест–то.
– Места хорошие завсегда есть, да только их найти надо, открыть для себя. Тебе  восемнадцать, взрослый уже, пойдёшь нынче с обозом до деревни Бирюсы, там тракт через всю страну построили, приглядишься и  решишь, куда за своим местом пойти. Может, в верховья Бирюсы отправишься, а, может, и другие места есть хлебные. Так и порешим.
В начале зимы, когда лёд уже стал крепким, из соседних деревень снарядили обоз с пушниной и разным товаром, надеясь всё продать проходящему по новому тракту люду, или обменять на нужные вещи. Можно сплавить всё вниз по реке до Енисейска, но там и своих хватает добытчиков, а в верхах места мало заселённые,  надежды больше для выгодной торговли. За несколько недель прошли путь от деревни Федино до деревни Бирюсы. Миновали большие сёла: Шелаево, Шиткино и Кочергинскую заимку. Егор походил по каждому селу, посмотрел, как живут люди, но не понравилось ему тут, суетятся все, народу много, простору нет. В Бирюсе обоз остановился, выбирая куда поехать в Алзамай или в Тины. Егор решил пойти в верховья реки Бирюсы, а там, как Бог даст. Пересказал своё решение односельчанину, чтобы тот, когда прибудет, домой рассказал отцу, и отправился на поиски своего угла. Он пошёл по накатанной санями дороге, сделанной по руслу реки, решив, что кто-нибудь и подберёт по пути, а нет, так лыжи привязаны за спиной - нацепил и сам добежал куда надо. И вскоре его нагнала повозка, в санях  в тулупе, нахохлившись, сидел старик.
– Садись, мил человек, как- никак по пути, малость,  подвезу.
– Спасибо на добром слове, – сказал Егор и на ходу запрыгнул на сани.
– Ты, чей же будешь? – спросил старик, –  что-то не узнаю.
– А ты всех и знаешь? – Засмеялся Егор.
– В этих краях народу немного, можно по пальцам сосчитать.
– Так уж и по пальцам?
– Это я так, к слову, а вообще-то немного здесь людей живёт. По Бирюсе деревни три есть, на Тагуле одна, на Туманшете есть одна, ещё  деревни по малым речкам стоят, но их совсем мало. Так что людей здесь немного, а которые сюда по каким делам едут, одни и те же. Так что я многих знаю, а вот тебя не припомню. Молод ты ещё.
– Я с низовьев Бирюсы.
– А сюда зачем, прячешься от кого?
– Нет, – засмеялся Егор совершенно искренне.
– Значит, за своей долей подался, – заключил старик.
– Как ты определил?
– Не ты первый, не ты последний, – вздохнул старик,  –  сюда больше и не зачем ехать.
– А, разве не имеется здесь мест добрых?
– Есть места, да только чтобы и всё и за раз, так не бывает, много труда надо положить.
Старик охотно рассказывал, какие трудности ждут Егора, и делал это, видимо, не первый раз, уж больно складно он говорил. Егор слушал Афанасия, так звали старика, и радовался, что все эти трудности ему по плечу. Когда подъезжали к деревне, уже наступили сумерки.
– Как ваша деревня прозывается? – спросил Егор.
– Сполох.
– Где?
– Деревня так зовётся - Сполох.
– А где можно переночевать?
– У меня и заночуешь, поговорим ещё.
За вечерним разговором Егор выяснил для себя, куда лучше податься на поиски. Он узнал, что по Туманшету поселений меньше, чем по Бирюсе, хотя Туманшет намного ближе.  Видно, все желали забраться, как можно дальше, чтобы никто не мешал. Егор решил пройти по Туманшету, но искать место не на его берегу, а на какой-нибудь маленькой речушке. И не на виду, и большая река  поблизости. Река это единственная дорога и зимой, и летом, а ещё и кормилица. А реки здесь богатые рыбой, в лесах никто не охотится, значит и зверя и птицы в достатке, только руки приложи.
Пообещав хлебосольному хозяину посетить его на обратной дороге. Утром, как рассвело, Егор отправился дальше. Ему пришлось ещё раз переночевать в деревне Лука, стоявшей на высоком берегу Бирюсы, прежде чем он добрался до устья Туманшета. После разговоров на последнем ночлеге, Егор ещё больше был уверен в своём выборе. Только на Туманшет и никуда более.
И вот устье Туманшета. Бирюса, разрезав гору, уходила широкой заснеженной дорогой вверх и скрывалась за поворотом, а Туманшет, словно, упёрся в Бирюсу,  прямо под прямым углом врезался в преграду. С правой стороны - гора, поросшая густым лесом, наклонилась к воде, а слева лежало широкое снежное поле, ровным белым полотном тянувшееся до далёких холмов. А там до самого горизонта - тайга, уходившая небольшим уклоном прямо к небу. 
На Туманшет сворачивал одинокий санный след, тогда как на Бирюсе дорога была укатана. Егор выведал, что в двадцати верстах от устья по Туманшету есть деревушка с одноимённым названием. В деревне Егор не хотел селиться: уж если жить, так не зависеть ни от кого. С такими мыслями он и пошёл искать своё место: на лёгких широких лыжах, обитых камусом, сделанных специально для него дедом, с котомкой за плечами, в которой - самое необходимое, с ружьём и запасом зарядов.
Вскоре река оказалась между двух поросших лесом сопок, словно в жёлобе по распадку нёс свои воды Туманшет. Подо льдом и снегом нельзя было определить всю мощь реки, но было видно, что сила в реке не малая. 
Егор оглядывал незнакомые места, открывая для себя новое и пытаясь сразу запомнить всё. Через пару вёрст он вдруг увидел чудо, прямо с горы в реку бежал ручей, но так как была зима, вода, замерзая, образовала огромную ледяную горку. Эти причудливые формы  менялись, потому, что вода бежала поверх льда, намораживая разные фигуры. Полюбовавшись ею, Егор пошёл дальше.
Первая речушка, впадавшая в Туманшет, вытекала из распадка, поросшего густыми елями внизу и высокими стройными соснами по верху. Это место не понравилось ему, склоны распадков неподходящее место для жилья, и он не остановился здесь. По пути попадались острова, поросшие лесом, но ничего особенного в них не было.
День клонился к вечеру, и Егор стал присматривать место для ночлега. Решил заночевать на берегу, в густом лесу, где сосны росли вперемежку с елями. Егор остановился на ночлег возле вывернутой с корнем ели, набросал свежего лапника под корни, где устроил себе лежанку. Из свежее нарубленных еловых веток, сделал себе шалашик, используя вывернутые корни, закрытый с трёх сторон. Костёр развёл между двух толстых поваленных лесин, прямо перед шалашом, они будут гореть всю ночь, и не нужно подниматься подкладывать дрова в костёр,  а от костра в шалаше тепло.  Приготовив на костре нехитрый ужин, Егор стал раздумывать о том, сколько ему еще понадобится времени, чтобы найти своё место под солнцем. Так и уснул, размышляя над будущим.
Проснулся от холода. Было ещё темно, костёр прогорел, и требовалось пододвинуть лесину, чтобы он набрал силу. Вскоре, согревшись, Егор опять уснул. Утром, позавтракав, он пошёл дальше, оставив здесь всё, как есть, может,  кому и сгодится. Пройдя сотню метров, Егор остановился и стал осматривать место, которое приглянулось ему. Левый берег был крутой, река подходила прямо к горе, а вот правый был хорош. За небольшим перелеском был чистый поле, кое-где росла небольшая лоза, едва проглядывавшая из–под снега и больше ничего. Дальше за поляной на небольшом бугре высился добротный лес. С одной стороны поля рос густой ивняк, он тянулся прямо от леса и до реки.
«Там, наверное, есть маленькая речка, – подумал Егор и пошёл проверить свою догадку».
Действительно там была небольшая речушка.
«Очень кстати, можно будет на ней и определиться. Зимой будет дорогой, а летом вода рядом, да и за рыбой далеко не ходить, поставил «морды» и свежая рыба всегда». («Морды» это такие ловушки для ловли рыбы, куда рыба, попадая, уже выйти не может, где её вычерпывают саками.)
Егор пошёл вдоль речушки, осматривая места. На левом берегу, похоже, было большое озеро, которое тянулось вдоль речки и уходило вправо. Полоса земли между озером и речкой могла служить хорошей дорогой. Берег высокий и достаточно сухой. От большой реки до леса было около версты, и лес стоял на небольшой возвышенности. Егор подумал, что земля здесь должна быть годная для пашни.
Осмотрев всё, он пошёл дальше. Речушка сразу стала петлять по лесу, но Егор шёл по возвышенному берегу озера. Когда озеро повернуло в сторону, Егор решил исследовать речушку. Вскоре он нашёл огромную ровную поляну на левом берегу речки. Она была  достаточно высоко над рекой и уходила в сторону. Егор обошёл поляну, осмотрелся, и внутри что-то заныло.
«Вот оно это место, – пронеслась шальная мысль, – как на сердце легло».
Недалеко он заметил вывал деревьев и решил, что там можно будет сделать шалаш, а потом уж и осматривать всё дальше.
Вечером Егор сидел в  хорошем добротном шалаше, в котором он собирался прожить несколько дней, пока обследует окрестности. Всё устраивало его здесь, места нетронутые, а, значит, богатые. Рядом с шалашом Егор добыл косулю и соболя, зверь не боялся человека. Вокруг было много хорошего леса - со строительством дома проблем не будет, только сила нужна, а сила у Егора была. Уже через несколько дней, он знал всё, что находилось в радиусе нескольких вёрст, и чем больше он узнавал, тем больше ему всё нравилось. Но была одна проблема, которая не давала покоя. Где-то недалеко вверх по Туманшету есть деревня. Что за деревня? Какие там люди живут? Чем занимаются? Про всё это нужно было разузнать.
Поднявшись пораньше, Егор направился искать деревню. Вернувшись на реку Туманшет, пошёл вверх по течению. Только к вечеру он услышал лай собак. Деревня, если так можно назвать несколько домиков, прилепившихся друг к другу,  стояла на высоком берегу. Дома были небольшие и срубленные недавно: стены и крытые драньём крыши ещё не почернели. Несколько построек рядом с домом тоже были новые. Всё было сделано не особо аккуратно, но добротно, на долгие годы.
Собаки, учуяв чужака, лаяли громко, но без злобы. Из крайней избы вышел невысокий коренастый мужик в коротком полушубке, бородатый, выглядел он довольно старым, но, как потом оказалось, ему было только тридцать пять лет.
–  Доброго здоровья, хозяин, – сказал Егор, подходя.
– Цыц, вы, черти! – прикрикнул хозяин на собак, осматривая пришельца. –  И тебе здоровья.
–  Пустишь переночевать?
– А, чего ж не пустить, если по-доброму. Заходи.
Егор оставил ружьё в небольших сенцах прошёл в низкую дверь. Перекрестившись на иконы, стоявшие на «божнице» в переднем углу, он поздоровался с хозяйкой, невысокой худенькой женщиной неопределённого возраста.
– Раздевайся, проходи, – хозяин  сел на лавку.
В переднем углу, под иконами стоял большой стол. По стенам около него были широкие лавки, они заполняли всё пространство от стены до стены. Посреди дома стояла большая «русская печь», она хороша была тем, что в ней  варили себе, скоту, в ней пекли хлеб, на ней можно было и спать. Обычно там спали дети, но и взрослые любили «погреть косточки». Комната освещалась лучиной, возле печи стояла керосиновая лампа, но зажигали её не часто, только по праздникам. Керосин стоил дорого, и возить его приходилось издалека.
– Садись вот сюда, на лавку, – сказал хозяин, разглядывая пришельца.
– Наталья, подай нам чего-нибудь, ужинать пора.
Вскоре на столе дымилась круглая варёная картошка, солёные крупные ельцы, хлеб и кринка с молоком. 
После ужина, хозяин спросил:
– И чего тебя занесло от дома? Ты, чей будешь?
– Пришёл я место в жизни поискать, – начал Егор.
Он обстоятельно рассказал - кто он, откуда и зачем пришёл.
– Молод ты ещё, но нахратый, –  заключил хозяин, – Игнатом меня кличут. Комов Игнат, и моя жена - Наталья.  Я так же, как и ты сюда пришёл, здесь никого ещё не было, а теперь уже и соседи имеются. Но с хорошими людьми и в соседстве не тесно. Ты, может, тоже присоединишься к нам?
– Я ещё не осмотрелся, –  Егор не стал говорить о приглянувшемся ему месте.
– Конечно, не стоит подаваться в путь и останавливаться в первом же месте.  У реки хорошо останавливаться, летом и зимой дорога под боком, рыба всегда есть, но мне не очень нравится, что скоро здесь будет проходной двор. Будут шастать чужие туда - сюда. Сходил я в верха, посмотрел, места хорошие, богатые зверем,  я там и охочусь, а пахотной землицы в тех местах  нет.
– А почему ты поселился на берегу, если не нравится здесь, – спросил Егор.
– Ну, сейчас пока нормально, и я думаю, не скоро заселится этот край,  и жена захотела на берегу. Деревня, где она родилась, была на берегу реки и это место напоминает ей дом. А, потом, я много времени на охоте, а здесь всё к людям ближе, женщина, что скажешь.  А ты женат?
– Нет ещё, – смутился Егор.
– Одному тяжело подниматься. Надо опору.
– Как земля, родит хлеб?
– Родит-то, родит, только я много не сею, охотой живу. Есть, конечно, и скотина, какая никакая, но это так баловство, жёнка желает и возится. Покосы рядом, пашня под боком, летом всё какое заделье. Картошка вот, да капуста, да мелочь всякая, всё своё, молоко да сметана. А мяса на зиму добываю по осени, хватает, рыбу наловим, посолим, вот и достаток. Нам много не надо, вдвоём мы. Если будут ещё едоки, так и пища будет. Пушнину в Конторку или Тинскую вожу, сдаю, но это всё пока зимник ещё есть. Вот так и живём.
– Охота - дело знакомое. Охотой можно прожить, а другие промыслы здесь есть?             
–   Дёготь можно гнать, живицу, да только возить далеко. Сюда пока никто не ездит, народу здесь нет, и промыслов тоже. Но время идёт, видишь, ты, вон, подыскиваешь себе местечко. Другие придут.
– Печку, когда делал, кирпичи сам обжигал?
– Есть глина, поискать можно. Где-нибудь возле речек. Доски пилить можно самому, только помощника хорошего найти подыскать, стекло привозить нужно да железо, а так всё есть. Дранья наготовить и одному можно.  Ничего, Егор, жизнь только начинается, захочешь всё успеешь. А то если рядом где будешь, так и я помогу, зови. Да и другие мужики помогут. Дело такое.
Ещё разузнал Егор, что в округе почти никого нет. Выше деревни, верстах в пяти, на берегу реки есть с пяток рубленых домиков, но там люди промышляют охотой и рыбалкой. Обосновались братья Шведовы. Игнат ходил в верховье Туманшета, далеко ходил, но больше, ни кого и ничего похожего на пребывание людей не видел. Так что можно и здесь обосноваться. Хорошие места, светлые. Чего ещё искать, только время терять. Надо возвращаться домой и готовиться к переселению. Егор ещё несколько дней прожил в шалаше, не смотря на холода. Ему здесь всё нравилось. Он уже размечтался, где будет ставить дом, где будут стоять постройки, сладкие мысли носились  в его голове.



                2



До дома Егор добрался быстро. В деревне Бирюсе случайно пристроился к обозу, который после успешной распродажи своих товаров налегке шёл в Шелаево. А там совсем рядом,  дальше каких-то сто вёрст на лыжах до деревни Федино пробежать, словно прогуляться за белками. Пару дней - и дома. В родных местах расстояние не смущает. Весёлый, довольный, весь в куржаке с морозу, он под вечер ввалился в дом.  Мать едва не уронила чугунок с картошкой, отец отложил валенки, которые подшивал, поднялся, подошёл, обнял.
– Нашлась пропажа, – сказал он, – давай, раздевайся.  Мать, там Иван на дворе, скажи ему, пусть баньку растопит.
– Сейчас я, сейчас, – мать набросила шубейку и, было пошла на двор, но не утерпела, подошла к Егору и обняла.
– Иди, мать, уже, – отец тоже смущался неожиданной радости.
Через некоторое время заскочил в дом и брат Иван,  он без разговоров сгрёб Егора в охапку.  Иван  был младше Егора на пару лет , но выше ростом, крепок, как и весь род Камышлеевых.
– Ну-ну, – осадил отец, – сейчас перевернёте всё.
– Как ты, нашёл место? – радовался Иван брату.
– Разговоры потом, сейчас в баньку сходит, смоет всё худое, а там и поговорим за столом. Ванька, ты баню затопил?
– Да, затопил. Воды сейчас принесу, и будет готова.
В баню Иван пошёл с братом, он, как и Егор, тоже любил побаловаться веничком. Веников готовили на зиму много, каждый из мужчин брал себе по венику, и после бани от него оставался только голик, любили париться. 
Баня топилась по-чёрному, посреди помещения была вырыта яма, она являлась топкой. Сверху накладывалось много камней, сквозь которые проходил огонь. Трубы не было, и дым выходил в отверстие в стене под потолком. Воду нагревали камнями. Нагретые камни бросали в деревянную кадку с водой, потом вытаскивали и снова грели. Камней для этого было много, и воду нагревали очень быстро. Когда баня протапливалась, угли все выносили, проветривали от дыма, затыкали отверстие под потолком, потом женщины мыли полы и полок, и баня готова.
  Ужинали, молча, и только когда перешли к чаю, отец, наконец, сказал:
–  Ну, что, Егор, нашёл место себе, или здесь будешь обосновываться?
– Нашёл, – ответил сын и, не торопясь, стал рассказывать о своём путешествии.
Рассказывал подробно, с самого начала обо всём. Отец покачивал головой, прихлёбывая чай. Мать незаметно для себя подсела поближе, а Иван, подперев лицо руками, слушал, стараясь не пропустить ни одного слова. Когда Егор стал описывать место, которое он выбрал, отец отставил чай, внимательно выслушав, кивнул:
– Толково. И хорошо, что не так далеко, можно будет приезжать в гости. Теперь надо готовиться к переезду. Я думаю, что лето ты дома проживёшь, к осени оженим, а там, глядишь, и можно будет подаваться в путь. Сразу возьмёшь Ивана, поможет на первых порах, пока я дома сам справляюсь.
Иван даже подпрыгнул от радости, для него это было выше всяких желаний. Он готов был на всё.
– Я, может, тоже место присмотрю там,– сказал Иван.
–Я тебе присмотрю, – буркнул отец, – а мы с матерью как же?
Он смотрел на братьев и радовался, как они между собой были дружны:
« Хорошие выросли, – думал Пётр Фомич, – и в голове порядок, и руками всё могут, не пропадут по жизни. Надо только оженить хорошо, и продолжится род Камышлеевых».
Были у  Петра Фомича уже  внуки, но фамилии у них  другие, а, значит, и род другой. Любил он внуков, особенно  привечал красавицу Анну, единственную внучку. Вот, только род чужой продолжался, а не Камышлеевых, так в жизни заведено. 
Весна нагрянула весело, смахнула снег, прошумела половодьем, зазвенела птичьим переголосьем.  Камышлеевы, отсеялись и отсадились быстро, погода словно готовила каждый день под очередную заботу. Нежной детской зеленью украсились перелески и луга. Лето стало набирать силу.
Егор в кузнице делал себе инструмент: долота, стамески, гнул навесы. Многое требовалось сделать, чтобы потом не искать по округе. За каждой железкой не наездишься, за каждым гвоздём не находишься. Его отец Пётр Фомич, составил список всяких мелочей, которые нужны будут на новом месте, и их оказалось много. Старались припомнить всё необходимое, но со временем от некоторых вещей пришлось отказаться, слишком много набиралось груза.  Решили ехать на трёх подводах, захватить с собой, как можно больше груза.
Только у Петра Фомича было некоторое сомнение, ему очень хотелось оженить Егора. У женатого человека и разум другой, не будет блыкать по сторонам. В первый раз с Иваном поедет, а там уж самому надо будет. Много раз Пётр Фомич думал, а надо ли отсылать сына на вольную жизнь, может, рядом всем было бы теплее и уютнее и, ему, отцу, спокойнее, но каждый раз он гнал от себя такую слабость. Чего это обоим сыновьям возле материной юбки толкаться, есть места добротные, есть воля, есть сила и ум, так пусть свою дорогу протопчут.  Хватит родителям  и Ивана. Слушаются сыновья отца, но если и Иван надумает куда податься,  остановлю своим словом, хотя, чего загадывать.
Егор закончил работу, но домой идти не хотелось. Он решил сходить на реку, умыться, посмотреть на воду. На реке хорошо мечталось, река, что мать родная, с ней рождались здесь, с ней жили, и хорошее, и плохое легче переносилось с рекой, и кормилица, и поилица. Егор подошёл к берегу, попробовал рукой воду, не прогрелась ещё река, но ребятишки уже плескались на мелководье, а потом грелись у большого костра. Будучи пацаном, Егор тоже купался, а потом ходил с опухшими глазами, от постоянной простуды веки краснели и отекали. Ушло  то время, только довольная улыбка осталась на лице от воспоминания. Егор решил припомнить детство, быстро разделся и с берега прыгнул в реку.  Сначала вода обожгла, заныли руки, но через некоторое время отпустило, он привык к воде, холод ушёл, и остался только восторг. Егор долго плескался, плавал,  пока не замёрз. Тогда он медленно вылез на берег и пошёл к своей одежде. Рядом с одеждой сидела девушка и кидала камушки в реку. Сначала Егор не узнал её, а потом, приглядевшись, хохотнул.
– Настасья, ты, что ли?
– Нет, не я, привидение. Не замёрз?
– Нет, вода нормальная, – сказал Егор.
Медленно одеваясь, он стал рассматривать девушку. Это была Аксёнова Настя. Недавно  она бегала девчонкой, а сейчас, прямо невеста.
– Тебя и не узнать, – сказал он.
– Так давай знакомиться, – рассмеялась она и взглянула на него весело, озорно, словно пронзила взглядом.
– Что тут делаешь?
– На тебя пришла посмотреть.
– Зачем?
– Полюбоваться. Давно не видела, вишь, какой стал, совсем мужик.
– Не маленькая ещё мужиками любоваться?
– В самый раз.
– И на язык остра, гляди, кто и подрежет.
– Не ты ли?
Она поднялась, подошла к нему, пристально посмотрела в глаза:.
 – А, сможешь?
Глаза её искрились бесовским огнём,  Егор даже растерялся. Настя была немного помладше его, она никогда не водилась в их компании даже в детстве, а сейчас тем более. Но вот она, странная, смело глядит в глаза, смеётся над ним.
 – Подрежь, если сможешь, – рассмеялась она и побежала по берегу.
Егор растерянно смотрел вслед развевающемуся на ветру светлому платью. Он не был скромным, краснеющим от каждого взгляда, но сейчас на минуту растерялся.
– Вот, хохотушка! – с восторгом промолвил он, – всё, будет моя.
Вечером на вечёрке, Егор отвёл её в сторону и сказал:
– Осенью сыграем свадьбу, и поедешь со мной.
– Быстрый какой, а вдруг у меня кто уже есть?
– Моей будешь. О других забудь.
– А ты у меня спросил, согласная я или нет?
– Спрашиваю?
– Я подумаю, – кокетливо кивнула головой.
 Аксёновы жили исправно. Кроме Насти у них были ещё два сына и дочь. Сыновья были намного старше Егора, они уже давно женаты, и сестра замужем  в другой деревне. Настя была, как говорят «поскрёбышем», последним ребёнком в семье, ей многое позволялось, насколько было можно, но она была главная помощница у матери. Шустрая пигалица, за словом в карман не полезет, себя в обиду не даст. Отец Насти, Афанасий Лукич,  имел хорошее хозяйство, держал скот, была у него пасека. Сейчас он на охоту не ходил, но в молодые годы был неплохим промысловиком, в последнее время скупал пушнину, а потом перепродавал. Занимался промыслом кедрового ореха, давили кедровое масло, которое стоило дорого. Семья жила  в достатке. Афанасий очень любил Настю, последняя радость для отца и матери. Дочь была нетребовательная, некапризная, самостоятельная, и это и нравилось старику. Шумная, весёлая Настя много раз сглаживала и семейные проблемы, ругаться в семье, было не принято, но иногда мрачное молчание было ещё хуже громкой ругани, так Настя прибежит, расшумится, пристанет к одному, к другому, смотришь, и заулыбались в доме. И забыли из-за чего «сыр-бор».
 В последнее время Настя всё чаще стала поглядывать на Егора. Он был на несколько лет старше её, но это даже и лучше. Егор, кроме того, что был видным парнем, слыл ещё и работящим. Он не был заводилой в деревне, гармонистом или весельчаком, но был  не последний парень в деревенской компании. Насте не  нравились балагуры: с ними хорошо за столом, а в жизни так и будут смешить народ, а жизнь мимо и проскочит. Егор не такой, лишнего не скажет, но если сказал, то сделает. Настя решила не ждать, пока Егор заметит её, или заметит, да не её. Она решила сама действовать потому и просидела полдня возле кузницы, выбирая удобное время. И появилась совсем не случайно, и сделала всё, как задумала, ей было удивительно, что получилось всё так просто, что Егор не остался равнодушным. И когда услышала, что нужна Егору, она ликовала внутри, но виду не подала. Пусть ещё помучается.
– Подумала? – спросил Егор через неделю, повстречав Настю.
– Подумала, – ответила она, опять пристально глядя ему в глаза.
– И, что?
– Что решила?
– Да! Что решила? – Егор тоже пристально посмотрел на девушку.
– Засылай сватов, а там видно будет, – шепнула она, и весело хохоча, побежала, оставив его в растерянности.
– Вот чертовка, – улыбаясь, проговорил он. 
Вечером за столом Егор сидел сам не свой. Нужно было поговорить с отцом, а, как начать разговор, он не знал.
– Чего ёрзаешь? – спросил отец, – никак сказать чего хочешь?
–  Да.
– Чего - да? – Пётр Фомич внимательно посмотрел на сына, – случилось чего?
– Сватов надо засылать, – выпалил Егор, кое-как преодолев ком в горле.
– Что жениться надумал, это хорошо, – улыбнулся отец, – дело нужное. И к кому же засылать сватов - то нужно?
– К Аксёновым.
– К Афанасию Лукичу, что ли?
– Да.
– Так у него дочка, вроде, замужем, – толи насмехаясь, толи, действительно не зная про младшую Аксёнову.
– Да, младшая Настасья подросла уже, – не выдержала мать.
–  Это, которая хохотушка? Так она малая ещё.
– Восемнадцать осенью будет, – сказала мать.
Про всех деревенских детей женщины всегда знают всё.
– А, что? Семья справная. Небось, Афанасий Лукич и приданое не пожалеет,– сказал отец, разговаривая словно сам с собой, – пожалуй, и хорошо будет, а от ворот поворот нам не покажут?
– Чего покажут, небось Егор не из последних на деревне, – с недовольством сказала мать.
– А ты чего молчишь? – обратился Пётр Фомич к сыну, – ай пошутил?
– Нет, не пошутил. Я не знаю, чего говорить.
– Жизнь поменять хочет, а слов найти не может.
– Чего привязался, – опять вступилась мать, – себя вспомни, много слов помнил?
– Ну, это когда было? Время другое было.
– Для женитьбы время всегда одинаковое, – не унималась мать.
Егор с удивлением поглядел на неё, обычно немногословная, она прерывала отца за каждым разом.
– Чего это с тобой, мать? – спросил отец. – Никак заболела?
– Заболеешь тут с вами, – она прикрыла лицо платочком и отвернулась.
Откладывать ничего не стали. На другой день, Пётр Фомич, взяв для разговора соседку Лукерью, бабу ловкую в этих делах, поехал к Аксёновым. Встретили их с добром, проводили в дом, быстро собрали стол. Все догадывались для чего прибыли гости, и не хотелось ударить в грязь лицом. После обязательных речей о купце и товар выпили по рюмке, чтобы говорить легче было.
– Хороший ты хозяин, Пётр Фомич, – сказал Афанасьев, – и сын у тебя ладный. Я бы и сам не пожелал бы другого жениха для дочки, но это я. Ты не обижайся, а если Настасья откажется, то неволить её я не буду.
– Так давай спросим? Пусть и сразу скажет, – сказал повеселевший после рюмки водки Пётр Фомич.
– Мать, позови Настасью, – сказал Афанасий Лукич.
Настя, принаряженная по этому случаю, тихо вошла в комнату. Молча, поклонилась гостям и опустила глаза.
– Скажи-ка, дочка, согласна ты замуж за Егора? Приехали по твою душу.
Девушка подняла глаза, озорные искорки промелькнули в глазах, румянец окрасил щёки. Настя улыбнулась, опустила глаза и быстро вышла из горницы.
– Раз дочка согласна, то и я перечить не буду? – сказал старик Аксёнов, – а ты, мать, как, не согласная?
– Ну, вас,– махнула рукой мать Насти и заплакала.
Все оказались довольны. Всё прошло, как нельзя лучше, свадьбу назначили на осень. Егор с нетерпением ждал возвращения сватов, но новости пришли раньше, по улице понеслись слухи, что Настасью просватали за Егора.
Вечером Егор с Настей уединились на берегу реки и сидели, обнявшись и не стесняясь, что кто-нибудь заметит это. Молчали, думали каждый о своём, но были счастливы оба. 
Свадьба была без особого размаха, но шумная, весёлая, гуляли три дня, сначала у жениха, потом у невесты. Молодые стали жить у Камышлеевых., жить было где, тем более, что по весне собирались отправляться в новые края. Настя была не только не против поездки, а, наоборот старалась во всём поддерживать своего мужа. В новую семью она вошла так, будто и жила здесь всегда, ей все были рады. С ней в доме и смех раздаваться стал чаще, и, казалось, стало светлее, она не пыталась никому угождать, но и поперек, никому не становилась. 
Зима прошла быстро. В начале марта стали собираться, нужно, было ещё пока крепкий лёд, отвезти все вещи на новое место и по льду вернуться. Собирались  ехать на трёх санях, потом два коня останутся сыну, а на третьем отец вернётся домой. Заодно и посмотрит, что за место выбрал себе Егор.



                3
 


Погода стояла, как на заказ, ночью поджимал мороз, а днём светило солнце, пригревая на безветрии. Снег ещё не таял, но из мягкого и пушистого превращался в твёрдую крупу. На нетронутых местах образовывался наст, твёрдая ледовая корка, которая могла держать человека и без лыж, а, уж, на лыжах, как на гладкой дороге. Обоз из трёх повозок медленно завернул с хорошо укатанного зимника, проложенного по реке Бирюсе  на малонаезженную дорогу по Туманшету. Кругом стояла нетронутая тайга, снег, кое-где отмеченный звериным следом, сиял на солнце. Тишина оглушала.
– Далеко ещё? – спросил Пётр Фомич сына, оглядывая незнакомые места и  оценивая.
– Ещё с час до поворота, а там в целик, сколько понадобится времени, посмотрим. Ну, думаю, что до темноты - управимся.
– Хорошие места, тихие,– отметил отец, – и зверь здесь должен водиться.
– Мне сразу понравилось, как на душу легло. И не хочу далеко в глухомань забираться,  здесь всё есть. Ну, ты ещё увидишь.
– Да, от людей нечего прятаться, – кивнул отец.
– Ты не замёрзла, – спросил Егор Настю.
Она сидела на санях и, как птенец, крутила головой по сторонам.
– Нет, мне хорошо, – весело ответила она.
– Скоро приедем, отдохнёшь.
– Правда? Места здесь красивые. Летом, наверное, ещё красивее.
– Наверное, я летом здесь не был, не знаю, – Егору нравилось, как ведёт себя его жена, она всегда была в хорошем настроении.
Брат Иван половину пути пошёл на лыжах, весело, раскатываясь по крепкому насту, ему было всё  равно где быть, лишь бы не дома. Ивана не пугала работа, ожидавшая его. Отец с Егором решили, что Иван проживёт до зимы, пока встанет река, а потом на лыжах придёт домой. 
Ещё не стемнело, а они были на месте. Осмотревшись, Пётр Фомич, заулыбался, радуясь за сына.
– Хорошее местечко, лучше не найдёшь. Завтра ещё похожу вокруг, пригляжусь, как лучше построиться.
– Давай, сегодня отдохнём, а завтра уже и начнём, – сказал Егор, обустраивая место рядом с вывороченными соснами.
Устроились рядом с дровами, чтобы не таскать их, а на ночь дров надо много.  Сделали хороший шалаш из лапника. Вычистили снег до земли и разожгли костёр, когда земля прогрелась, костёр сдвинули в сторону, а горячее место уложили толстым слоем лапника. На такой постели  можно смело ночевать.
Через две недели вместо шалаша стояла небольшая времянка, срубленная из тонкого леса. В ней были нары, на которых едва помещались четыре человека, небольшой столик, сделанный из жердей, пока не было досок. Рядом с дверью установили небольшую железную печку, привезённую с собой. Сразу стало веселее. Перед отъездом, отец с Егором целый день готовили дрова. Неподалёку свалили две сушины, лошадьми притащили на место, распилили на чурки. Иван поколол их и сложил у избушки. Потом, когда начнётся настоящая работа, дровами заниматься будет некогда.
– Вот, что я скажу,– сказал отец в последний вечер перед отъездом, – место удобное, я доволен. Река недалеко, и зимой, и летом - дорога, озеро под боком, за рыбой далеко не ходить. Лес я посмотрел, засечки сделал, можно готовить на дом. Пока снег, можно валить, и возить, снег сойдёт, возле дома брёвна ошкуришь, и пусть полежат немного, а там, и рубить можно. Будет время, сходи к соседям в деревню, договорись о помощи, заплатишь, сколько надо, но к осени нужно построиться. Дом соберёшь, а там легче будет. Нанимай людей, деньги есть, пожалеешь на дело, упустишь время - потом всё потеряешь. Я пометил лес, который и на доски сгодится, недалеко отсюда поставишь лесопилку, таскать не надо будет, а если дело пойдёт, то по реке можно и на продажу возить. Ты говорил, что глину можно найти для кирпича, сам кирпичи начнёшь отжигать, знаешь, как делать, видел. Для себя сготовишь,  а потом видно будет. Я это к чему говорю, слышал я, что людей сюда будут на поселение отправлять, осваивать землю, вот и смекай: у тебя есть время встать на ноги, а там, глядишь, и копейка пойдёт.
Проговорили весь вечер, строили планы, начиналась новая, полная неизведанности, жизнь. Как всё сложится, сколько потребуется трудов, сколько прольётся пота? Кто мог знать? Но Егора это не пугало, внутренне он настроился, что просто так ничего не бывает, и с самого детства приходилось трудиться. Маленьким был до тех пор, пока за материну юбку держался, а как отцепился, сразу - хворостину в руки и пристроили пасти гусей. 
Отца проводили ближе к полудню. Дорога дальняя, за один день не пройдёшь, так что и торопиться не стоило, утренние морозы не давали солнцу развалить дороги, запас времени был. На другой день Егор с братом стали готовить лес для стройки, валили сосны рядом с избушкой. На лошадях сразу таскали на место и раскладывали. Приходилось  торопиться, пока есть снег, потом будут другие заботы. Придётся  распахивать целину вокруг дома, готовить землю под огороды. А летом, придёт время готовить  место для пашни под хлеб. Но это - планы, а сейчас валили лес, брёвна были ровные, одного размера, не толстые - в самый раз, окантовывать не придётся. Дерево смолёвое, сочное, простоит долго. Настя тоже выходила помогать, рубила и оттаскивала сучья, кипятила чай, готовила еду.
Время пролетело быстро, вскоре зазеленели опушки, зажелтели подснежники, засинела медуница. К тому времени работу успели сделать немалую, брёвен заготовили в достатке. Рубить дом Егор решил в августе, лес подсохнет. Придётся ехать в соседнюю деревню, просить людей, самим быстро не сделать. Нужно ещё нанимать людей пилить тёс, доски нужны будут на пол и потолок, на многое другое. На всё две пары рук не хватит, деньги есть, нужно использовать. Деньгами снабдил отец, хорошее приданное было и за невестой.
К августу всё было готово,  лес подсох, доски готовы, надрали дранья на крышу,   заготовили мох. Егор договорился с Игнатом, знакомым из соседней деревни, о помощи, тот пообещал собрать мужиков.
Через три недели дом стоял, с накрытый свежим драньём крышей, большой, сверкающий желтизной, посреди зелени леса, словно золотой терем.
– Складно получилось,– сказал, любуясь, Игнат.
– Да, – сиял счастливой улыбкой Егор.
– И место выбрал ты неплохое, я здесь бывал раз, через озеро ходил зимой. Напрямую до нашей деревни, «рукой подать».  Вокруг озера до нас недалеко, будем жить, будем навещать друг друга. Зови, печь тебе сложу, век помнить будешь.
– Спасибо Игнат за помощь, мне одному бы не справиться. А печь сложить, считай, уже позвал. Кирпича нажгу и позову.
– Компанией и батьку бить сподручно, – хохотнул Игнат.
Законченное дело отметили застольем. Все остались довольны.
– Как тебе наш дом? – спросил жену Егор вечером, сидя у костра.
– Ещё работы хватит.
– Да, ещё поработать придётся, но главное сделали.
– Мне очень нравится. Как теремок, – Настя тоже была рада.
– Заживём, Настя, как люди заживём. И всё у нас будет, – сказал Егор, – дай срок.
К концу сентября дом был готов к новоселью. Игнат, как обещал, сложил печь, Егор сам сплёл рамы на окна, застеклил. Не успел сделать ставни, но это дело не срочное. Туманшетские мужики прислали нехитрую мебель: стол, табуретки, деревянную кровать Егор сделал сам, как и широкие скамейки вдоль стен. До зимы успели сладить небольшую баньку и хлев. Соорудили ограду и навесы от ненастья для лошадей. Сделано было столько, что даже не верилось. На новоселье позвали Игната с женой Натальей, и мужиков, помогавших Егору. Население в этом краю небольшое, и любое знакомство было полезным. Новоселье отметили шумно и весело.
После покрова пришли морозы.  Сковали небольшую речку, бежавшую рядом с домом. Снега было немного, и Иван бегал на охоту. Егор не держал его, хотя работы в доме ещё хватало, но Иван и так помог достаточно, пусть немного отведёт душу на охоте. Если и добудет чего, так это не будет лишним, и пусть места осмотрит: где, что есть. Скоро брату уезжать домой,  лёд на реке окрепнет, наладится зимник, тогда и можно будет отправляться домой. А пока сам Егор доделывал мелочи во дворе, Настя управлялась по дому, наводила красоту. Летом она сумела вырастить неплохой урожай овощей, насолила огурцов, наквасила капусты, хороший урожай картошки заложили в подполье. Хлеб не растили, но, как только будут дороги, Егор поедет закупать зерно.
Через месяц Егор собрался за покупками. Снарядили две подводы, на одной ехал Иван, на другой сам Егор. Решили добраться до Конторки, там хлеб был дешевле, но, главное - довезти Ивана. Рядом - деревня Бирюса, а там можно найти обоз до дома. По - светлому доехали до места. Переночевав на постоялом дворе, Егор разузнал цены на хлеб, нашёл знакомых, которые взяли с собой брата.
– Расскажи отцу, как у нас всё сладилось, пусть порадуется. Может, получится, так добро пожаловать в гости, – Егор говорил, а сам понимал, что времени никогда не хватает.
 Дел много, а руки одни.
 – Сам-то ещё приедешь?
– Я и жить приеду сюда, – Иван засмеялся.
– Давай, место есть. Женишься и сюда, если батя отпустит.
 Егор купил подарки отцу и матери. Не столь ценны были подарки, а уважение и внимание ценилось больше. Обняв на прощание Ивана, Егор сказал:
– Спасибо, брат. Без тебя я бы не справился.
– Да, ладно. Чего там,– засмущался Иван и пошёл вслед за обозом.
Он ещё обернулся, махнул рукой и запрыгнул на сани.
Егор закупил, всё что планировал. Пришлось советоваться с торговцами в покупке материи,  Настя наказала купить разных тканей:  на шторки, на кровать. Загрузил всё на повозки, привязал одни сани к другим, тронулся домой.  По пути Егор заехал в Сполох к старому знакомому Афанасию, решив переночевать у старика. С обозом быстро не поедешь, кони устают, а там и отдых, и поговорить можно. Егор обещал заехать к Афанасию при случае. Старик не сразу узнал в госте знакомого, только после того, как Егор назвался, он вспомнил и заулыбался.
– Здоров, здоров, – засуетился он, – а я уже и позабыл про тебя, думал, что ты сгинул где, или проскочил назад. Ладно, все разговоры потом, давай заводи коней во двор, распрягай. Оська, коней прибери, сделай, как надо, – крикнул он рослому пареньку.– Пойдём, – потянул старик Егора в дом.
Проговорили весь вечер. Егор рассказал, как и где обустроился, что успел сделать, что ещё предстоит поделать. Старик кивал, подливал самогону и удивлялся.
– Ловок ты, Егор, ох ловок. Молод ещё, а развернулся как, молодец. Теперь ты часто будешь наведываться в наши края, милости прошу, если переночевать приспичит, или еще какие заботы. 
Егор и заехал для того, чтобы завести хорошие отношения с людьми, чтобы было, где остановиться при случае. Ночевать в Конторке и Бирюсе неудобно, там хоть и есть ночлежка, но всё равно неспокойно. А здесь недалеко, но уже положение другое.
– Ты не знаешь, где можно щенков хороших взять? – спросил Егор, – мне и сторожевые собаки нужны, и охотничьи. Меня вот сейчас нет дома, а там жена одна, страшно ей. И волки могут наведаться, или ещё кто надумает. Тайга.
– Есть у меня щенки хорошие, и заберёшь. Три щенка, два кобеля и сука. Они и сторожить годные, и на охоту. Только немного надо натаскать, а то дурные будут.
– И, ладно. Я со временем заведу себе хороших помощников, может, и эти ладные будут.
– Как вырастишь. Смотрел их, должны толковые быть, потому и не выкинул.
С Афанасием Егор расстался, как с другом, щедро заплатил за ночлег и за щенков. Собачки Егору понравились, особенно чёрный кобелёк, его сразу назвали Чернь.
«Вот и начал обживаться самостоятельно», – подумал Егор.
На душе сразу стало легко и весело, словно донёс до места ношу и сбросил. И радость от того, что не сбросил раньше, что донёс, и теперь будет немного легче.  Сто раз прав отец, не нужно жмотничать да прятать копейку в кубышку, положи на нужное дело, глядишь,  вернётся копейка с прибытком. Не бросайся друзьями, нынче любые рабочие руки дорого стоят. С Игнатом Комовым вышло хорошо, помог сам и других привёл. Не пожалел денег, так мужики и кое-что в дом сделали. Пусть мелочь, но в другой раз смело обратиться можно.
За мыслями и дорога оказалась недалекой. И  уже всё знакомо здесь, скоро устье Туманшета, нужно сворачивать к дому, а там час, полтора и усадьба, не чужая,  а своя. И жена любимая заждалась, наверное. Вспомнив о ней, Егор невольно заулыбался, чем больше он жил  с Настей, тем больше его тянуло к ней. Он не говорил  ей всяких глупостей, какая, правда в словах, один звон? Егор прижимал жену к себе и нежно гладил или просто сидел молча. Она не требовала ничего, не устраивала скандалов, всем была довольна, от того и больше была мила. Егор любил смотреть, как жена занималась домашней  работой, иногда подзывал её, и прижимал к себе. Настя обнимала его за голову, и они так сидели, пока жена неожиданно не спохватывалась и не уходила по своим делам.
Пройдя устье, Егор подумал, что если от этого места пойти к его дому, то окажется гораздо ближе, и не так привязан будешь к реке. Летом надо пройтись здесь, посмотреть, возможно, и прорубить какую дорогу. Хотя бы на Бирюсу выход будет, а тут лодки летом ходят. Надо будет и с Игнатом переговорить, проделать дорогу, им тоже будет поближе ездить.
Домой Егор добрался уже к вечеру. Настя выбежала на крыльцо встречать, наскучалась одна. Егор вручил ей щенков:
– Глянь-ка, каких зверей я привёз, накорми их. Я перенесу товар в дом, распрягу коней, а потом будем разбирать, чего я там накупил.
Перетаскав мешки с зерном и мукой в кладовку, сложил их в большой специальный ларь, подальше от мышей,  выгрузил всё остальное в сенцы. Под навесом распряг коней, упряжь занёс во времянку, задал корма лошадям, только потом пошёл домой. Настя уже накрыла стол, приготовила полотенце. Щенки дружно сопели на тряпке у печки.
– Сегодня у них праздник, а завтра на улицу выселю. Конуру сооружу, где это видано, чтобы собаки в доме жили.
 Умывшись, Егор сел за стол. Настя сидела рядом, она, словно ребенок, вся извертелась, пока Егор ужинал.  Потом начался разбор покупок,  Настя весело щебетала, разглядывая разные материи, примеряя их: то к себе, то к окнам, то к краю кровати. Егор сидел осоловевший, после ужина его стало клонить в сон. Он сел на лавку возле печки и незаметно уснул, проснулся неожиданно, от взгляда. Жена сидела на табуретке напротив и улыбалась.
– Раздевайся, ложись, постель я приготовила. Я тебя не донесу.
–  Может, донесёшь?
– Нет, расхохоталась она,  – каши мало ела в детстве.
Егор разделся и полез под тёплое лоскутное одеяло. Заснул моментально, устал за последние дни.

               

                4


Прошло десять лет.  Егор из юноши превратился в крепкого, осанистого, бородатого мужика. Только глаза выдавали добрую детскую душу. Окрепло и дело Егора. Пару лет назад построил себе новый дом, большой, с высоким крыльцом. Тот, первый, ещё не старый, отдал под общежитие, там у него жили сезонные рабочие, которых Егор  нанимал на сезон  для заготовки леса, распиловки его на доски. Потом эти доски сплавом на плотах по весне отправлял в Суетиху. Там он продавал оптом перекупщикам и имел от этого неплохой доход. Перекупщики брали всё, что им предлагали. Егор организовал и обжиг кирпичей, глина была, считай, под ногами. Брали прямо с берега речушки, там же месили, сушили, обжигали. Доход тоже был немалый.  Рабочих кормили рыбой, картошкой, в которой недостатка не было. На зиму добывали несколько лосей, обеспечивая себя мясом, заготавливали грибы, клюкву, чернику, смородину. В большом количестве гнали дёготь, самое лучшее средство от гнуса, которого здесь хватало всегда.  Дёгтем мазали и себя, и скотину, ей  тоже приходилось несладко. 
 Дело шло. Про Егора Камышлеева уже шёл слух по округе. Были у него заказы из ближних деревень. За это время появилось неподалёку несколько селений: Цыганки, Еланка, Тропа. В последнее время деревни стали расти, всё новые и новые люди ехали сюда за своей долей. Работы у Егора хватало. Из  Туманшета Игнат Комов за пиломатериалом при случае отправлял всех к Егору и имел с этого свой доход. Сообща сделали дорогу до устья Туманшета через лес, ездить стало намного ближе и удобней.
Недалеко от устья предприимчивый мужик Тимофей Ожёгов сделал паром через Туманшет и летом перевозил всех желающих через реку. На паром входила одна повозка, этого хватало. Без работы Тимофей не сидел, а когда приходила зима, ремонтировал паром, делал срубы для припаромков, чтобы было удобно заезжать и съезжать.
Зимой к Егору приезжали за кирпичом из Догадаевки,  Шелехова. Всё шло своим чередом. Приезжал в гости отец, остался доволен. Егор снарядил его подарками, хорошую связку соболей для родителей, не забыл тестя с тёщей. Купил хорошее ружьё брату Ивану за помощь и в подарок на свадьбу. Иван женился пять лет назад, у него уже было две дочки. А вот у Егора пока детей не было, Бог пока не дал, но Егор не отчаивался. Настя часто в последнее время плакала тайком, но Егор поддерживал её, как мог, любить меньше не стал. Даже, наоборот. Настя изменилась, девичьи черты исчезли, и это сделало её ещё краше. По просьбе Насти они ездили на молебны в церковь в Конторку, посещали разных целителей, но пока результата не было, хотя надежда ещё оставалось, ведь совсем не старые. Да рассказывал старик Афанасий из деревни Сполох, что есть лекари у староверов на реке Тагул. Несколько дней пути по Бирюсе вверх, и по Тагулу полдня, там, в деревне Георгиевка есть старуха, которая лечит такие беды. Егор свозил Настю туда. Одарили старуху дорогими подарками, она  долго колдовала, шептала, и потом сказала, что будет ребёнок через два года. Год прошёл с тех пор. Чем ближе подходило время, тем тревожней становилось, появлялось сомнение. 
Торговые дела шли хорошо, прибыльно. И вот сейчас Егор приехал в тревоге. Новые известия не обрадовали его:  в Суетихе он узнал, что в волость прибыла бумага, в которой говорилось, что скоро начнётся большое переселение в Сибирь. Строится железная дорога, для обслуживания понадобится много людей, а так же нужны земледельцы, по округе начнут селить пришлых, желающих обрабатывать землю. Расселения уже начались, и постепенно подходили к Бирюсе. В Суетихе стали строить большую лесопилку, для дороги нужно много шпал. Понагнали народу для строительства моста через Бирюсу, в строители брали крестьян с окрестных деревень: Бирюсы, Конторки, Еловки, Баероновки. Народ ютился в бараках, но работа шла.
«Придётся у себя уменьшить немного лесопилку. Хотя если начнут строить дома вокруг, пиломатериал пригодится. Но в запас тоже не стоит заготавливать. Время покажет», решил Егор.
Не замечая мороза, он стоял на крыльце и смотрел в сторону, откуда приехал. Оттуда и нужно ждать перемен. Потом оторвав от бороды сосульки, пошёл в дом. Настя уже надевала лёгкий полушубок,
– Ты куда? – спросил Егор.
– Я уже испугалась за тебя, вроде давно приехал, а всё нету и нету, подумала, может, случилось чего. Напугал, – виновато заулыбалась жена.
Егор подошёл, обнял, прижал к себе, погладил волосы, вдохнул такой любимый запах.
– Чего со мной случится? Я здесь дома, как-никак.
– Мало ли, – хитро улыбалась Настя.
За ужином она сказала, что был приказчик из волости, сказал, что заедет завтра. У него к тебе дело есть, просил ждать его.
– Он куда поехал?
– В Туманшет. Целая сумка бумаг. Я его накормила, а то, как же по морозу да голодному.
– Умница ты у меня. Больше ничего не говорил?
– Сказал, что в волости неизвестно о нашей заимке, но это хорошо, что она есть. Ещё он сказал, что разговор у него к тебе долгий.
– Что за разговор? – стал размышлять Егор. 
Усталость словно рукой сняло, всякие мысли полезли в голову.
«Приказчику из волости понадобился. Это из самого Шиткино. Может, что с отцом случилось?»
Егор гнал от себя разные мысли, пытаясь понять ту одну правильную, но выходило одно и то же. И только Настя опять огорошила его, заставив всё забыть, уютно примостившись под боком, она промолвила:
– Егоша,– так она одна звала его, – у нас ребёночек будет, – и спряталась под одеяло.
Какое-то время Егор лежал, не понимая сказанное, потом откинул одеяло и спросил тихо:
– Правда?
Настя кивнула в ответ и виновато заулыбалась. Все другие мысли сразу куда-то делись, и Егор тоже лежал и улыбался, представляя, как он с сыном будет ходить на охоту. Почему-то сразу подумалось, что будет сын.
На другой день он не находил себе места. Этого самого приказчика всё не было и не было. И только под вечер, когда уже собирался сам ехать в Туманшет, во двор въехала повозка.  Егор как раз был во дворе. Человек в большом овчинном тулупе был довольно весел.
– Встречай, хозяин! – крикнул он и вывалился из саней.
Егор поднял ездока и повёл в дом.
– Ручкин, Илья Ильич, – представился он, – а, вы будете Камышлеев Егор…?
– Мой отец Пётр Фомич.
– Егор Петрович, значит, так и запишем, – сказал он и весело засмеялся, – я здесь по казённой надобности.
– Илья Ильич, может, поужинаем сначала, а потом и поговорим? – Предложил Егор.
– Согласен, – сказал чиновник и снова рассмеялся.
Настя быстро собрала на стол. И горячее из русской печи томлёное мясо, и разные закуски: солёные грузди и рыжики, малосольные хариусы.  Егор принёс  бутылку вина, купленного на всякий случай, сейчас это было к месту. Засиделись допоздна. Егор предложил все дела отложить на завтра, чтобы со свежей головой всё решить, на том и остановились.
Утром, попив чаю с таёжными травами, чиновник выглядел свежо. Эти поездки по разным местам, забрали много здоровья, а ещё было дело, которое нужно решать быстро,  по крайней мере, было такое указание. Но что, когда и где на Руси делалось быстро? Вот и приходилось поспешать, насколько это было возможно. Илья Ильич, разложил свои бумаги на столе, спросил:
– Егор Петрович, давно вы здесь живёте?
– Десять лет уже, как построились.
–  У нас вашей заимки нет на учёте. Понимаете ли, я вам расскажу причину моего приезда к вам, а потом поговорим. В связи со строительством железной дороги, а также по плану заселения Сибири, к нам, в наши края будут переселяться много народу, в том числе и сюда. В Туманшете мы создали поселенческий участок, там уже неплохая деревня, и на первое время будет, где остановиться семьям, которые приедут сюда. Старшим там  Игнат Комов. Мы с ним всё обговорили, составили договор. Хороший хозяин, толковый мужик. Он о вас отзывался самыми добрыми   словами.
– Спасибо. Я о нём тоже ничего плохого сказать не могу. Он мне помог на первых порах.
– Это хорошо, сладите с ним по-доброму. К вам дело такое. Игнат сказал, что у вас есть небольшая лесопилка.
– Есть. Но я её собирался закрывать.
– Почему? – поинтересовался Ручкин.
– В Суетихе, куда я продавал большую часть материалов, строят большую лесопилку, мне за ней не угнаться.
– И не надо, здесь скоро понадобится много стройматериалов.
– Но ведь людей содержать надо, я и так набирал на сезон, потом рассчитывался, и люди уезжали.
–  Этот вопрос мы решим. Кирпич делаете?
–  Пока делаем.
– Не прекращайте. Давайте заключим договор, мы вам оплачиваем работу вашу, а вы пилите материал для строительства домов, делаете кирпич. Для поселенцев государством выделены деньги, часть из них будет выдаваться им на руки, а другая часть, чтобы не пропала, будет выплачиваться вам, как производителю, а вы будете давать материал, по специальной бумаге, которую мы дадим поселенцам. Те бумаги будут пофамильными, по ним два раза не получишь ни денег, ни материалов. И ещё, Егор Петрович, как вы смотрите, чтобы здесь поселить людей, рядом с вами? Места здесь хорошие. Рано или поздно, но здесь всё  равно поселятся люди, лучше если это будет организованно, чем, как попало.
– Я уже думал, – сказал Егор, – рядом с домом место не очень хорошее для деревни. Одна-две усадьбы - куда ни шло, а для деревни место есть здесь недалеко. Я потом покажу.
– С вами хорошо решать вопросы, – улыбнулся Ручкин. – В договоре так и запишем: для поселения рекомендуется деревня…Камышлеевка. Вы не против такого названия?
– Нет, не против, – Егор покраснел от неожиданности.
Я так и запишу в договоре, что в деревне Камышлеевка можно расселить пятьдесят семей с самостоятельным строительством.  Помощь и содействие представляет Камышлеев Егор Петрович. Предоставляется лес для строительства домов и прочих построек, а также кирпич, доски, и он же организует доставку гвоздей, стекла и прочего материала.
– Егор Петрович, я вам под расписку выдам сейчас деньги на заготовку всего этого, а потом по мере расходования, вы будете отчитываться и получать ещё деньги. Вы, наверное, подумали: почему же мне такая вера? Возьму деньги и сбегу. Есть такие мысли?
– Если пока нету, то завтра могут прийти, – честно сказал Егор.
– Правильно. По крайней мере, честно, значит вы человек честный. И это не  те деньги, с которыми можно всю жизнь бегать, а работать с нами у вас есть выгода. И у вас здесь свой дом, построенный не за государственный счёт, а за свои денежки, вот поэтому у меня есть вера в вас. Давайте будем работать, и вы не останетесь внакладе.  Я вас убедил?
Илья Ильич опять рассмеялся.
–  Если, что, мне теперь надо будет ездить в Шиткино?
– Пока да, но скоро мы переберёмся в Конторку или в Тайшет, скорее всего, в Тайшет. Там делают станцию, народу  прибавится и работать с ними будет проще по месту прибытия.
– А сюда сразу пятьдесят семей пришлёте?
– Нет, не больше пяти-семи семей. У вас есть, где разместить на первое время?
– У меня есть дом для рабочих, можно пользовать, а потом будет видно, чего и как.
– Весной уже приедут люди, готовьте все, о чём мы договорились. Нанимайте ещё людей для работы, к лету нужен лес на пять домов и всё остальное. Справитесь?
– Как же не справиться. У меня и сейчас лес есть для строительства, немного ещё заготовим, и будет порядок.
– Славно, Егор Петрович, ой, как славно. Вообще переселенцы поначалу едут в разведку несколько человек, смотрят на условия, а потом везут семьи. Я же буду сразу рекомендовать вас, без разведки.
– Постараюсь делать всё, как положено.
Пока Настя готовила обед, Егор отвёз Ручкина показать место для деревни. Они переехали небольшую речушку, поднялись немного в гору, и Егор остановил коня.
– Вот,– показал он на ровное место, тянувшееся версты полторы. – Здесь раскорчевать можно и под огороды, и под грядки. Место хорошее, сухое, не затапливает, не заливает, пробовал вырастить здесь немного картошки и разных овощей. Земля родит хорошо, только руки приложи. Раскорчёвывать придётся много, работа трудная, но места другого поблизости нет. За речкой тоже есть ровное место, можно и там посмотреть.
–  Нет, здесь место славное. Хороша будет Камышлеевка, места лучше и не надо. Сам–то чего не поселился тут?
– Это место я потом уж нашёл, и одному здесь неуютно, как пень среди дороги, а для деревни в самый раз.
– Потом и сам переселишься сюда?
– Время покажет, – загадочно сказал Егор.
После обеда Егор проводил гостя. Положил в сани мешок с подарками, кроме «дикого» мяса, грибов и ягод, Егор положил и связку соболей, на тот случай, что придётся ещё обратиться к «казённому» человеку. И понравился Егору Илья Ильич, этот весёлый человек, уже в годах, но с молодыми глазами, толковый и умный. На прощание он сказал:
– Надеюсь на вас я. На тебя, Егор Петрович, на Комова Игната, потому что деньги деньгами, а ещё и хочется, чтобы державу обустроить.  Разные люди приедут: и  вороватые, и ленивые -  только большинство хороших будет. А ты тут старшим назначаешься, так наказано поселенцам будет, что ты здесь главный. Просьба к тебе: будь всем как отец, не смотри, что некоторые будут старые, каждому по делам его помоги. Гордому спесь сбей, ленивого заставь работать, неумёхе - укажи, трудяге -  помоги, вспомни, как отец тебя учил уму разуму. И надо иметь в виду, что едут сюда не от хорошей жизни, едут сюда за долей своей.
Скрылись в лесу сани, стих шум умчавшейся повозки, только снег сверкал и искрился на солнце. Егор долго смотрел вслед уехавшему чиновнику, начиная осознавать, что произошло важное событие. Теперь к нему обращались, как к доброму хозяину, теперь на него имели виды не просто кто-то, а целое государство надеялось на него. Странно было на душе. Иногда он чувствовал себя просто мальчишкой, хотелось вытворить что-нибудь необдуманное. И вот теперь он Егор Петрович, а не какой там Егорка.
От таких мыслей на душе становилось тепло и легко. Вдруг Егор поймал себя на мысли, что ему вдруг захотелось стать выше, и он невольно приподнялся на цыпочки.
– Ну, прямо косач, – вслух сказал Егор, расхохотался во весь голос и пошёл домой.
Настя уже убрала со стола и стала вязать чего-то. Егор подсел рядом, обнял и спросил:
– Как ты?
–А что со мной? – удивилась Настя.
–  Скоро, к весне приедут сюда новосёлы, – сказал Егор, – всё тебе веселее будет.
– Слышала, что приедут. Где будут жить?
– Я показал место на горе, там хватит на всех.
– Мы здесь останемся? Или потом тоже туда поедем?
– Ещё не знаю. Тебе здесь не нравится?
– Здесь хорошо, тихо, а там люди будут. Где лучше?
Егор понял, что его жена скучает одна здесь, ни подружек, ни вообще людей, поговорить не с кем. Часто остаётся одна в доме. Но за все эти годы ни разу не сказала ни слова жалобы или возмущения. И сейчас, когда она ждёт ребёнка, ей хочется поближе к людям.
– А ты хотела бы переехать наверх? – спросил он, пытаясь проверить свою мысль.
– Ну, если там люди будут жить, – подняла Настя глаза.
– Устала здесь?
– Не устала, но и поболтать не с кем.
– А со мной?
– С тобой начинаешь болтать, а ты всё молчишь, а потом и вообще уснёшь. И я болтаю сама с собой.
– Ладно, обещать не буду, но если всё будет хорошо, и мы переберёмся наверх.
Настя опять что-то говорила, но Егор ничего не слышал. Он был далеко в своих думах.
«Как всё пойдёт? Сейчас нужно подготовить всё для первой партии, а там видно будет, как оно срастётся. Какие ещё люди приедут? На что они способны? Смогут ли построиться? А то начнут работать, а потом всё бросят и поразбегутся. И что дальше? Ручкин говорит, мол,  помоги, а захотят ли они моей помощи. Надо съездить к Игнату, поговорить. Им нужно сейчас вместе соображать, Игнату  тоже досталось. У него вообще переселенческий участок. Я не понимаю, как он справится. Моё дело принять готовых, а у него ещё и направить их, куда кто захочет. А  то придут люди, построят дома, а вдруг разонравится место, что потом делать? Кого будут винить?» Мысли не давали уснуть. Настя давно затихла, примостившись у него на руке, рассыпав волосы. Егор прикрыл оголившееся плечо жены и снова погрузился в мысли. Только под утро забылся в тяжёлой дрёме. К обеду, когда немного унялся морозный туман, он запряг коня и собрался к Игнату.
– Настя, я к Игнату съезжу, поговорить надо. К вечеру буду, ты не хандри, ладно. Или, может, со мной поедешь?
– Нет, у меня есть дела, там Наталье передай привет. Егоша, ты не задерживайся, ладно?
– Ладно.
Игнат возился во дворе, когда Егор подъехал к воротам. Несколько лет назад они вдвоём прорубили дорогу вокруг болота. И между соседями сразу расстояние уменьшилось на несколько вёрст.  И зимой, когда дорога была накатанная, за полчаса можно было приехать к приятелю.
– Бог в помощь, – сказал Егор.
– И сам справляюсь пока, – засмеялся Игнат, – ну, здоров ли сам? Как Настасья твоя, во здравии?
– Спасибо, всё хорошо. А у тебя?
– Да, Слава Богу. Заходи, сейчас пойдём чай пить, Наталья постряпушки затеяла.
– Балует?
– Есть такое дело.
Вскоре, они сидели за столом и пили чай с оладьями.
– Ты чего жёнушку не взял? А то она там бедненькая одичает, – сказала Наталья,  – хоть бы поболтали немного.
– У неё какие-то дела срочные образовались. Я предлагал,  да и холодновато на улице.
Наталья хитро посмотрела на Егора, улыбнулась и сказала:
– Правильно, по морозу нечего болтаться, будет ещё время, посудачим. Вам все косточки перемоем.
– Хорошо, в другой раз, потеплее будет, привезу.
– Догадываюсь, что за дело тебя привело,– сказал Игнат.
– Мне тоже хотелось потолковать с тобой. Как гром средь неба это дело, а с другой стороны, если общее дело выгорит, то и свои дела поправить можно будет. Там, в волости решили опереться на тех, кто прижился. Их тоже понять можно, не выкинешь людей в чисто поле, или в лес. Деньги выложило государство хорошие, страна большая, а людей здесь и нету почти. Не только обрабатывать, а если придётся и защитить некому. Но это дела казённые, а давай, про наши заботы поговорим.
– Я за тем и приехал, – сказал Егор, – уточнить, что и как. Как это будет.
– Мне Ручкин объяснил так: люди приедут поездом или своим ходом придут. Многие уже в пути давно. Идут со всем своим хозяйством.
–  Почему не на поезде?
– Говорят, что своим ходом дешевле, экономят деньги на всём. И верно, на новом месте каждая копейка пригодится. Потом их направят в нашу сторону. Пока основной обоз ползёт, от каждого хозяйства люди налегке пойдут, выбрать для себя  место. К нам должны направить пятнадцать семей, десять семей сюда, в Туманшет, здесь и место хорошее, обжитое, но сразу больше принять нельзя. Надо жильё, а его ещё нет, строить будут сами хозяева. Лес приготовим мы, пиломатериалы разные, кирпич. Людьми помощь будет по возможности. Главное - поставить дом под крышу, а там уже сами доделают. Хорошо бы, какие мастеровые были, кузнецы, столяры, ещё какие мастера. Мы «и сами с усами», как говорится, а за всем не поспеешь. Пять семей к тебе направлю.
– Ручкин сказал мне. Я и место ему показал под деревню, он даже название уже записал, словно деревня уже есть.
– И  какое?
– Камышлеевка.
– Ну, паря, ты и даёшь. У тебя уже своя деревня, прямо помещик,– смеялся Игнат.
– Ну, уж помещик,– засмущался Егор.
– Смехом я это, а если серьёзно, то вот ещё что. Мне Ручкин по хмельному делу сказал, что это переселение - только первая волна. Есть разговор, что это переселение  затянется лет на десять, а то и больше. Вот теперь смекай, какое дело можно развернуть. Люди будут, и много будет людей, и с деньгами, на каждую семью, говорят, рублей по двести выдаётся только на обзаведенье. Тут и кумекай, у нас сейчас хорошая лошадь десять рублей стоит, корову за пятёрку можно купить. Поселение пойдёт по реке. У тебя, у меня здесь,  дальше  в Саранчет. В Венгерку не послать, там, у братьев Шведовых, пахотной земли совсем нет. Буду предлагать места здесь в округе: Цыганкова заимка, Светлое, Тропа. А там дальше есть Шелехово,  Догадаевка. Остальные деревни уже далековато, и они по Бирюсе находятся. А вот на эти деревни надо рассчитывать, что им понадобится для строительства многое. Лес, конечно, везде есть, вот доски пилить надо, кирпич жечь, дёготь гнать, всё, что сгодится для строительства. Ну и заготавливать продукты, разные соленья.
– А про Еланку ты не говорил, – спросил Егор.
– Туда не буду отправлять, – там сосланные поляки живут, нелюдимые какие–то. Живут своей общиной и пусть живут, если кто захочет туда пойти, никто держать не будет, но и предлагать не стану.
– Из-за чего сослали? – спросил Егор.
– Точно не знаю, будто бы за бунт. Да теперь уж чего, своё они получили, чего их трогать, живут и живут. К тебе Егор просьба, постарайся приготовить всё, ка надо. Есть у меня думка, что сейчас по этой мути появятся здесь ловкачи, которые постараются перехватить дело, не надо давать им возможности.
– Ты, Игнат не сомневайся, я исполню, как надо. Не пожалею сил.
– Силы как раз побереги, делай добротно, но через пуп не надо. Придёт время, тогда покажешь всё.
После разговора с соседом Егор совсем успокоился и принялся за работу.



                5
 


К концу апреля почернели дороги, но ещё можно было смело ездить по реке, лёд был ещё крепкий. Запах весны уже расходился повсюду. В один из вечеров к Егору приехали две повозки, на каждой было по трое мужиков. Среди них был и Игнат. Остальные были незнакомы, но Егор понял, вот они, первые переселенцы. Он мельком оглядел их, оценивая, по виду это были серьёзные люди.
– Здорово, Егор! – крикнул Игнат, – принимай гостей.
– Доброго здоровья всем, – ответил Егор, – добро пожаловать,  проходите в дом.
Мужики вразнобой поздоровались, оглядываясь, по-видимому, они не могли понять, где же здесь можно строить, кругом стояла стена леса. Они не осознавали, сколько придётся положить трудов, чтобы создать своё гнездо, чтобы было где жить по-человечески. Продолжая оглядываться, они пошли в дом. Войдя, перекрестились на иконы и столпились у дверей.
– Раздевайтесь, проходите, садитесь на лавки, места хватит, – Егор прошёл на кухню к жене.
– Приготовь нам чего-нибудь перекусить, видно, разговор затянется, – сам пошёл во двор распорядиться насчёт лошадей.
–  Вы останетесь или поедете? – спросил он Игната.
– Поедем. Переговорим, посмотрим место и поедем. Если всё пойдёт нормально, то скоро все переедут сюда, а пока на постое стоят в деревне. Понравится, не понравится, а предложить мне пока больше нечего, только здесь. У тебя всё готово?
– Может и не всё, но начинать можно. Лес мы валили прямо на участках и рядом с ними. Все  равно корчевать надо, огороды распахивать. Если леса и не хватит немного, то можно и дальше валить. Там лес строевой, я думаю, что до того, как дома начнём рубить, надо огороды посадить. А пока и лес немного подсохнет.
– Жить где будут? С семьями они.
– Пока холода, поживут у меня в старом доме, где работники живут, а потом, когда на улице потеплее станет, можно на участках времянки построить, там и жить. До холодов  дома постараемся поставить, пять срубов, это не так много.
– Я своих мужиков попрошу, заплачу из казённых денег. Сейчас, Егор, выгода для себя хоть и будет, но не большая,  прибыль будет через год-два, когда другая волна поселения пойдёт. И здесь уже не пустое место будет, – шепнул Игнат.
– И сейчас не в убыток, а потом видно будет, – сказал Егор, – пошли в дом, поговорим.
Мужики сидели на скамейке рядком. Они потихоньку разглядывали дом, удивляясь богатому, на их взгляд убранству. Пол крашеный, что было диковинкой, в  центральной России, откуда они прибыли своим ходом почти за год, деревянные полы вообще редкость, только в богатых домах. Но там скоблёные, а здесь в избе посреди леса - крашеные. В доме чисто, побелено. Хорошо живут.
Егор с Игнатом прошли и сели за стол.
– Сейчас перекусим, чем бог послал, а потом поговорим за дело, – сказал Егор.
– А то какой разговор натощак?
Настя быстро накрыла на стол. Поставила разных солений, рыбы солёной и мороженой на расколотку, горячей круглой картошки.
– Доброго здоровья, Настасья, – сказал Игнат.
– И вам дай бог долгих лет.
– Как поживаешь здесь, не одичала?
– Слава Богу, живём, ладим.
– Это хорошо. Если всё ладом, и тягость не в тягость.
– Не стесняйтесь, садитесь ближе.
Мужики осторожно потянулись за едой. Ели молча. Егор пил чай и наблюдал за гостями. Они все были разными:  вот один с густой чёрной бородой, по нему видно, что бог силой не обидел. Другой, рядом с ним, мужик некрупный, но жилистый. И остальные трое не хлюпики.  Было бы хорошо, если какими ремёслами владеют.
– Ну, что мужики, это Егор Петрович Камышлеев. Он у вас здесь будет и управляющий, и помощник, и отец родной, – начал Игнат, – кое-что он уже сделал, подготовил для вас, но основная работа будет делаться вами самими. Попробуем договориться о помощи, потому, как время не терпит, и зимовать у нас можно и нужно только в доме. И вы с нашей помощью поставите за лето себе дома.  Теперь каждый спрашивай, что надо, но прежде сам назовись.
– Я буду, Антип Кузнецов, встал чернобородый, – чегой-то мы не заметили ни леса, который готовый, ни места для постройки.
– Антип, а ты каким ремеслом владеешь? – спросил Егор.
– Кузнецами и были. И дед, и прадед, а отец и сейчас живой.
– Нам кузница понадобится, станешь работать?
– Как построимся, чего ж не поработать. А кузню мне недолго собрать.
– Ты кто будешь? – Егор указал пальцем на жилистого небольшого мужика. Вставать не надо, не на собрании.
– Зовут Кузьмой, фамилия Захаров. Я больше по дереву рукодельничаю, могу дугу для коня согнуть, и сани сделать, и колесо собрать для телеги, и кадушку соберу. Любое дело по дереву могу осилить.
– Хорошо, а рамы можешь собрать, косяки, двери.
– Так это любой для себя делает.
– А, что ещё можешь сделать?
– Лодку-долблёнку могу сделать.
– Обживётесь, понадобится. Река недалеко, версты две отсюда, для себя рыбу будете ловить, кто пожелает.
– Трифон Суренков, – представился третий. – Я попробую собрать мельницу. Небольшие речушки или ручьи есть здесь?
– Дело доброе. Речек и ручьёв хватит.
Лаврен Кузьмин назвался специалистом по шитью полушубков из овчины и не только полушубков, мог изготовить и упряжь.
Фрол Погодин оказался на все руки мастер.
– Что я хочу сказать. Всё, что вы можете, всё понадобится, всё сгодится, самое главное к осени зайти в дом. Может что-то и не  сделается, но главное - зайти под крышу и поставить печь. Печи кто умеет ставить?
– Я могу, – сказал Фрол.
– Кирпичи есть, готовые сложены. Пока снег лежит, будем ещё  лес готовить, потом надо будет выжечь корни на участке, чтобы посадить огороды. В середине лета начнём ставить дома. Не рассчитывайте на большие хоромы, это если потом силы будут, стройте сами, сейчас дома строить будем небольшие. Хоромы и топить сложнее, холодно зимой у нас, а летом жара бывает отменная, мошкары и гнуса полно, но есть дёготь, мажемся сами, мажем скотину. Теперь же жить будете пока у меня, во дворе есть дом для наёмных сезонных рабочих, но они сейчас живут на лесопилке, там и работают. Летом каждый на своём участке поставит какую-нибудь  времянку до осени. Потом эти времянки пригодятся для скота на первое время. Главное: не падать духом, а работать,  следующий год будет полегче. И ещё, нужно жить дружно и помогать друг другу, одному не выжить. Я знаю, где-то будут и споры, но давайте без зла, погорячились, поругались, остыли, и сразу надо  мириться.
Мужики заулыбались. Егор, заметив это, спросил:
– Что, ругаться уже приходилось?
– Приходилось, – сказал Фрол.
– Дело житейское. Главное без зла. Ну, что? Идём смотреть?
Все быстро оделись и вышли на улицу, пешком перешли через речушку, по склону поднялись на гору и через четверть часа стояли на месте. Вдоль дороги, проходившей посреди участков, по обе стороны лес был приготовлен к шкурению. Как только сойдёт снег, с сосен снимут кору, и она будет сохнуть. К середине лета, можно будет начинать рубить срубы. До осени сделать пол, потолок, накрыть крышу, вырыть подполье, сложить печь, а там каждый обихаживает сам своё гнездо. Мужики смотрели по сторонам, оценивая своё новое место. Видна была работа, сделанная до них, сколь ещё нужно будет  сделать, но не баре, для себя каждый постарается, за тем и ехали. К работе все привычные. И вот он, шанс, есть земля, руками можно потрогать, место красивое. Деревня Камышлеевка. Скоро она станет родной для тех, кто здесь родится,  а в некоторых семьях скоро будет пополнение.
– Нравится место? – спросил Егор.
– Ничего, годится, – сказал Антип.
– Или там лучше было?
– Там родина, а здесь поживём - увидим, сколько землицы можно пахать?
– По указу мы должны помочь распахать три десятины. А там Антип отвоёвывай у леса ещё землицу, да обихаживай. На десять лет переселенцы освобождаются от налогов, так, что пользуйся, вставай на ноги, крепи хозяйство. Покосы и пастбища есть, скота можешь держать в достатке, сколько сможешь.
– Это понятно. А церковь есть где-нибудь поблизости? Ребятишек крестить, да и самому причаститься.
– Вот с этим пока плохо. Есть в Бирюсе и в Конторке, это самые близкие деревни, где есть церкви. Ничего, ребятишек можно свозить, окрестить. Будущим летом начнём у нас в Туманшете ставить свою церковь,– сказал Игнат. – Кто поможет, милости просим.
– Не слушай ты его, Егор Петрович, там свету в окошке не было, а здесь, глядишь, хоть дети порадуются, – сказал Фрол, – это он просто всегда сердитый, так, Антип?
– Сказано спрашивать, вот и спрашиваю, – ответил Кузнецов.
– Мы участки по ширине нарезали, чтобы улицу соблюсти. Решайте, кому, какой, я думаю лучше всего тянуть бумажку, так будет не обидно. Шибко отличий нет, но, как говорится, лучше сразу решить вопрос, чем потом спорить. По ширине отметили, а в длину смотрите сами, сколько потянете, – сказал Егор.
– Десять лет назад, посреди зимы припёрся ко мне парень, спрашивал  про места хорошие. Вот он перед вами, видели, как он живёт. Всё будет хорошо, как руки приложите, а само ничего не сделается. Вас целая артель, друг за дружку держитесь, и будет у вас удача. Егор Петрович один не растерялся, – сказал Игнат.
Мужики остались довольны местом.
–  Вода в речке хорошая? – спросил Антип.
– Хорошая.
– Рыба есть?
– Продавать не будешь, а для себя хватит. На продажу на Туманшете наловишь, если надо будет.
– Какая рыба здесь?
– Хариус, гольяны, налимов колол острогой, ельцы по осени спускаются.
– Значит, мужики, понравилось вам, будете здесь селиться? – спросил Игнат.
– Сколько смотрели, мёдом нигде не намазано, руку везде надо приложить. Остаёмся здесь, места хорошие, да и устали уже, почти год в пути. Пока всё не прожили, надо обосновываться.
– Раз так, то сейчас едем назад, приготовитесь, соберётесь, и можно будет переселяться. Сено есть заготовленное, привезти надо будет для скотины. И за работу.
Уже давно уехали гости, а Егор всё сидел на крыльце и смотрел вслед. 
«Какая она будет эта жизнь? Нет, не потому, что деревней жить, он вырос и жил в деревне, просто здесь люди чужие, незнакомые. Как с ними жить, как они себя поведут?»
–Чего гадать, – вслух сказал Егор сам себе, – поживём и увидим.



                6



К концу лета в деревне уже стояли дома, сияли маленькими окнами, золотились свежим деревом. В каждом доме трудились с утра до ночи: летом дни длинные, светало рано, и темнота приходила поздно. Накосили сена для скота, благо покосы нашлись рядом и погода постояла. Две артели мужиков из Туманшета вместе с Игнатом потрудились на славу, дома, стояли, крытые свежим драньём, на потолки таскали землю для тепла, быстро сплели и остеклили рамы. В трёх домах поставили печи, в двух других ещё делали. В огородах росла картошка, капуста, огурцы, морковь и другие овощи. В первое лето всё было для переселенцев, и погода постояла, и земля родила хорошо. Антип Кузнецов и Трифон Суренков взяли участки огородами к реке, а остальные огородами к лесу.
– Я в прогоне, поближе к речке поставлю кузницу, и на речку с удочкой ближе ходить, – решил Антип.
Трифон тоже захотел поближе к реке. Антип уже заканчивал отделку внутри дома, струганные полы сияли желтизной и пахли смолой. Жена Антипа Евдокия не могла насмотреться на них, она и не мечтала о деревянных полах. Там, в «Рассее», полы были земляные, земля утрамбовывалась, потом её подметали веником. Но босиком не походишь, ноги были грязные, а тут, как баре жить будем. Невдомёк ей было, что с земляными полами в морозы не нагреешь дом, и почему не сделать, как надо - лес есть, только делай, не то, что на Родине. Там у помещика ничего не выпросишь, а здесь бери – не хочу. Двое сыновей старательно помогали отцу с матерью. Старший Иван, пятнадцатилетний подросток, от отца старался не отставать, младший, Никитка, тоже не стоял в стороне. Дочка Иринка мала ещё, восемь лет только, но и она помогала: грядки полола, без дела не сидела. Зато сейчас по вечерам садились всей семьёй на скамейки вокруг стола и молчали, не веря своему счастью. Или рассказывали весёлые истории, вспоминали счастливые минуты строительства своего дома. Были ещё незаконченные дела в доме, Егор Петрович обещал привезти извести, можно будет побелить и стены, и печь, белым бело будет, сказка, а не жизнь. Картошка уродилась хорошая, хлеб уберём, и зимовать можно. Две коровы в хлеву, два коня, обещали, ещё овец десяток. Евдокия потихоньку радовалась своей удаче, даст Бог, и мы на ноги встанем. Антип и то стал иногда улыбаться, а то, было, совсем серый ходил. О кузне думает, и пусть. Руки у него ловкие, любое дело сделает, сейчас и сгодятся.
Антип закончил навес над крыльцом. Крыльцо небольшое, на три ступеньки, не высокое, но широкое. Дальше достаточно свободные сенцы. В доме - прихожая с кухней и русской печью, потом большая комната с выступающей русской печью, на которой можно свободно спать всем ребятишкам. За шторкой деревянная кровать. В переднем углу на божнице старенькая икона, привезённая с собой.
– Антип! Ты дома? – позвали с улицы.
 Антип выглянул и сенцев. У дома стояла телега. Рядом был Камышлеев.
– Доброго здоровья, – сказал Антип, выходя.
– Здорово. Антип, дело есть. Ты сможешь сделать железные печки небольшие, и трубы с коленями к ним.
– Тебе надо, Егор Петрович?
– Нет, вам. Нужно печки поставить дома, утром пока русскую печь натопишь, замерзнешь. А так быстро затопил железную печку и сразу дома тепло будет, сварить по–быстрому можно, чаю подогреть. Только, Антип, в дымоход вставить так, чтобы задвижкой можно было трубу закрыть, а то всё вытянет.
– Чего ж не сделать, только железа нет такого.
– Я привёз, бери в телеге. Только так рассчитай, чтобы на пять печей хватило. До    холодов управишься?
– Дак чего, сделаю, раз нужно. Долго ли нарезать и нагнуть готовое железо.
В конце лета Настя родила мальчика, сына назвали Фёдором. Через месяц, пока было тепло, повезли крестить в село Бирюсу, церковь там хорошая, большая. В Крёстные отцом  взяли Игната Комова. После крещения, Егор случайно встретил Ручкина Илью Ильича, он был проездом в Конторку. Там находилась волостная управа, туда и ехал Ручкин. Он обрадовался встрече со старыми знакомыми.
– Как переселенцы у вас, перезимуют?
Егор рассказал, что у них все будут зимовать в домах. Обеспечат себя на зиму и продуктами, и кормами для скота. Осталось только овец прикупить и всё.
– Дивные ты дела говоришь, Егор Петрович. Верно  ли так? – Улыбаясь, спросил Ручкин, –  молодец! Буду докладывать начальству. А у Игната как?
– Хорошо. Он здесь тоже, куда-то, по делам пошёл.
– А чего вы здесь?
– Сына крестил, – разулыбался Егор.
– Вот и ладно. Поздравляю! Как мать?
– Хорошо.
– После Покрова, как станут дороги, приеду с инспекцией, возможно, не один. Комиссия по расселению, подготовка к большому поселению. Сейчас, извини, не могу больше говорить, спешу очень.   
Егор рассказал Игнату о встрече.
– Приедет, встретим, – пожал плечами Комов.
Какой-то особой радости в его словах Егор не увидел.
– Ты, чего? Случилось что?– спросил Егор.
– Случилось. Потом расскажу.
Хоть и стояла тёплая погода, телега у Егора была застелена дохой. Были тулуп и полушубок с собой, не на себе носить. А  погода может измениться в любой момент, осенью бывает всякое.  Бывало,  в конце сентября выпадал снег и до весны не сходил. Укутав жену и малыша, Егор привязал повод к повозке Игната.
– Настя, вы можете поспать, а я с Комовым переговорю. Я привязал повод, можешь смело отдыхать.
– Иди Егоша, я, и впрямь, устала. Да и покормлю мужичка. Прожорлив больно, – улыбнулась она, – вырастит большой, как ты.
– С божьей помощью вырастит.
Егор пересел к Игнату.
– Чего случилось?
– Походил я среди людей, послушал новости.
– И чего говорят?
– Говорят, что много народу в Сибирь прут на поселение. Много тысяч. С Рассеи, с Белоруссии, с Казани татар гонят. Люди разные, и за дела разные. Много лихих людей будет. Прощай, жизнь спокойная.
– Может, обойдётся? Мест много, Сибирь большая, не всех же к нам. Да и сами лихие люди не полезут в глушь. Им место, где народу больше.
– «Чугунку» тянут, скоро к нам проведут. Вот тогда и повезут тыщами людей. Ты вот представь, нам с тобой прислали пятнадцать семей, нужно помочь закрепиться за жизнь, сколько мы трудов положили. Денег дали в достатке, никто не говорит, но деньгами лес не заготовишь, люди нужны. А у нас и за деньги много ли можно нанять, ты вот постоянно нанимаешь, где берёшь?
– Я на сезон нанимаю, – сказал Егор, – плачу неплохо, главное, не обманываю. Где беру? А по деревням еду, и вниз по реке, и вверх по Бирюсе. Нанять нелегко, никто не желает от дома надолго отлучаться. В верховье Бирюсы многие идут мыть золото, там, говорят, много золота.
– Оно и у нас есть, – сказал Игнат,– много раз в желудках глухарей находил самородки. Россыпей, правда, не видел, мыть сам не пробовал, не захотел. Зло это большое, затягивает, можно и сгинуть в тайге. На Бирюсе золота побольше, на некоторых речках, прямо под ногами валяется.
– Так и валяется?
– Говорят, –  засмеялся Игнат.
– Надо больше слухов распускать про золото, лихие людишки и подадутся за лёгкой деньгой, а у нас трудники останутся. Конечно, много народу нам не принять, это ты верно сказал. И ни к чему нам много народу. Землю под пашню добывать у тайги нелегко, заливных лугов на Туманшете нет, значит, в тайгу надо подаваться.  И пусть подаются.
– От реки далеко, от дороги далеко. Если торговать, то много ли ты наторгуешь без товара, а без дорог не навозишься.
– Ручкин приедет, попробуем поговорить, в его власти рассылать людей. Надо договориться, чтобы к нам много не слал, а если и отправит кого, то людей работных, толковых.
– На большое количество людей не соглашайся. Если будет давить, то хотя бы не сразу отвечай, цену набивай, мол, у нас возможностей немного,– Игнат говорил, но продолжал думать о чём-то и помимо разговора.
– Ладно, встретимся ещё и обмозгуем, что нам делать, – сказал Егор, – надо привлечь к нашему делу мастеровых, к, примеру, кузнеца.
– Посмотрим. У нас некоторые, что на два-три года раньше поселились, давай нос задирать, строить из себя старожилов, порядки устанавливать. Пришлось усмирить, сразу на место не поставишь, потом в деревне постоянно свара будет. Кому это надо? Ты тоже присматривай, что бы не завелась паршивая овца. Лучше сразу приструнить, чем потом мучиться.
– Это верно. Не случилось пока такого. Буду знать.
– Приглядывай. И ещё, раз комиссия будет, у тебя есть какие бумаги для отчёта?
– Какие бумаги? – удивился Егор.
– Если будет комиссия, значит, будут проверять, куда и на что потрачены казённые деньги. Ты себе составь списочек, что ты сделал, сколько леса заготовили, досок напилили, кирпича отожгли. Сколько стекла, гвоздей покупал, и все другое. Цены можешь немного завысить, ведь ездил не к соседу за всем, а далеко. Для чего это? В комиссии может оказаться «бумажная» душа, ему вынь да положь бумажку. А ты ему сразу подай, вопросов будет меньше и подозрений.
– Деньги казённые остались?
– Немного.
– Говори, что не хватило, ещё своих  добавлял. Нам Егор главное, что бы на первый раз было хорошо, потом всё будет проще. Это был «первый блин», потом начнётся всё серьёзней, раз казна платит, можно и работать. Согласен?
– Согласен, а бумажки я составлю. Чего и сколько и расценку напишу - не понравится, пусть идут и обмеряют.
– Я, думаю, до этого не дойдёт. Егор, тебе не нужно, конечно, говорить, но на всякий случай скажу: лишнего не говори, спросили - ответил, а сам ничего не предлагай. Чем меньше, тем лучше. Кто знает, какие там будут люди.
Они ещё немного посидели, и Егор пошёл на свою телегу. Настя, прижав к себе сына, лежала с закрытыми глазами.
– Наговорились, «сплетницы?» – сказала она, не открывая глаз.
– Не спишь? Боялся разбудить. Не холодно?
– Не беспокойся. Чего наговорили?
– Ручкина встретил в деревне, обещал с проверкой приехать.
– Тебе бояться нечего.
– Я не боюсь. Просто могут ещё поселенцев прислать, на этот раз больше.
– Много людей, это хорошо, – проговорила Настя и задремала.
Поездка не была лёгкой.
Ещё через неделю в деревню пригнали отару овец. Это было последнее, на, что пошли переселенческие деньги, выданные Егору. Он ездил по деревням, договаривался с хозяевами об овцах, немного переплатил, чтобы хозяева сами доставили скот.  Обещанное было исполнено. Камышлеевцы все вышли из домов, разглядывая такой подарок. До приезда Егора никто ничего не делил, потом разобрали отару на пять групп, и опять тянули бумажки. Все остались довольны. Двух человек, пригнавших овец, накормили, напоили и доставили до Перевоза на подводе. Там они остались на ночь, а утром сами будут добираться по домам. 



                7



Снег выпал ещё до Покрова, пошёл с вечера и сыпался всю ночь. Тихий крупный поначалу он вскоре повалил так обильно, что ничего не стало видно. Совсем лёгкий морозец не замечался. Под утро снег прекратился, сразу стало светло, празднично.
В Камышлеевке вовсю дымили трубы, деревня жила. Трифон Суренков ещё до света стал разгребать снег. Разметая тропинки к хлеву, на улицу, Трифон раздумался, как сложилась его жизнь. Родители Трифона мыкались в батраках, по царскому указу дали воли, люди вышли из крепостных, но что с той волю, если нет земли? Землю тоже дали, но негодную для пахоты, Вот такая получилась свобода. Кто–то брал землю у помещиков в непосильную аренду, кто-то просто уходил в поисках своей доли, только особо идти было некуда. И многие опять пошли на поклон к барину, так и маялись. Но вот прошёл слух, что будет заселение Сибири. Само слово Сибирь людей не радовало, тяжела была жизнь в Сибири, раз туда ссылали на каторгу. Слухи наводили страху, но слухи  слухами, а жить надо было. Просвету у себя дома не было, тогда отец и сказал:
– Иди, Трифон, может тебе улыбнётся удача. Деньги дают на поселение хорошие, глядишь, и справишься.
Взял Трифон семью: жену Марию,  дочек погодков, и с другими сельчанами, Антипом Кузнецовым и Фролом Погодиным, отправился в путь. С деньгами не обманули, часть дали сразу, а остальные, сказали, дадут на месте. И здесь не обманули, Какие-то деньги дали, а на остальные  готовят дома. Встретили хорошо, каждый имеет свой дом, небольшой, но новый и крепкий. А кто жил в хоромах? В таких-то никогда не жили. Всё было хорошо, да только тоска иногда так сжимала внутри, что выть хотелось. Всё бы это - да там, в родимой сторонке.
Захаров с Кузьминым были из соседней деревни. Все поселенцы были знакомы друг с другом ещё по старому месту, но ещё и дорога почти сроднила их. Бабы только поначалу ворчали, но потом дорога всех помирила, все привыкли жить артелью.
– Здорово, сосед, –  громко сказал Антип, – вот и снежком нас окрестило на новом месте.
– Доброго здоровья Антип. Тоже вышел кости размять?
– Хошь, не хошь, а надо, куда деваться? Ты чего смурной, ай, заболел?
– Нет, вспомнилась деревня наша. Ты-то вспоминаешь?
– Чего её вспоминать, доброго мало было.
– Само вспоминается, другой раз так сожмёт, что мочи нет.
– Гони кручину прочь, сожрёт. А, что б легче было, спроси свою бабу, хочет она назад, или нет, моя - так, ни в какую. Хоть и не говори. У меня были ещё в дороге, когда шли, сомнения, а вот теперь не хочу никуда. Глянь-ка: всё справно, теперь сам своей судьбой рули. Я на следующее лето поставлю кузню, буду грусть-печаль молотком отгонять, а ты хотел мельницу сделать, будет лето, ищи место и за работу. Помощь нужна будет, подсоблю, глядишь, и прирастём к месту.
–  Прав ты, Антип, умом я тоже понимаю, но находит иногда.
– Я чего хотел сказать, нам надо новоселье справить, а иначе добра не будет. Самогону нагоним и всей деревней отметим, надо праздники делать, а то скиснем.
– Я не против, Егора Петровича позовём, Комова - как-никак, а люди неплохие оказались.
– Само собой, надо спасибо сказать. У тебя дома тепло? Печка не дымит? – вдруг сменил тему Антип.
– Тепло. Ещё и холодов не было, печка топится, Мария хвалит, когда хлеб стряпает.
– Маленькую поставил печь?
– Поставил. Протапливал раз.
– Ладно, бог не выдаст, свинья не съест. Перезимуем как-нибудь, а на другую зиму веселее будет, – Антип закончил убирать снег и направился домой.
– Антип, тебя Егор Петрович звал на крестины? – крикнул вдогонку Трифон.
– Он всех звал, – ответил сосед.
– Пойдёшь?
– Что значит - пойдёшь? – остановился Антип, – разве ты не пойдёшь?
–  Пойду. Я пойду.
– Чего это ты захандрил, сосед, не пойму тебя? Много тебе встречалось таких людей в жизни? Он тебе уважение показывает, а ты какую–то ерунду несёшь.
– Да не по себе как-то, – Трифон тоже пошёл домой.
– Ты и не думай ничего, не придёшь, знать я тебя не знаю и здороваться не буду.
– Ладно. Сказал, приду, чего ещё говорить?
Крестины прошли шумно. Были все камышлеевцы и Комовы из Туманшета, и выпито было изрядно. Фрол Погодин хорошо ладил с гармошкой, люди пели и плясали, словно стряхивали всю усталость за прошлые годы. Женщины водились с малым Фёдором, выискивая сходство с отцом и матерью, говорили о своём, радуясь новой жизни, давали советы молодой матери. Все были словно одна семья.
– Петрович, дай я тебя расцелую, – говорил подвыпивший Антип, – уважаю и люблю! По-человечески делал дело, без обмана, зови, если что, я за тебя кому хошь, растолкую правду.
Каждый из новосёлов говорил добрые слова, которые были не только ради такого случая, а шли от сердца. Если кто и не разговорчив был за работой, то сейчас самогон развязал языки, и никто не сказал ничего  худого.
Разошлись уже ближе к полуночи. Ещё долго слышны были нестройные песни новосёлов медленно поднимающихся в деревню. Уже и собаки лаяли в деревне.
– Надо же, настоящая деревня. И песни тебе, и собаки лают, – сказал подвыпивший Егор.
На душе было светло и спокойно, от хорошо сделанного дела, от уважения людей, которых ещё полгода назад не знал, даже не подозревал об их существовании. От того, что у него родился сын, наследник! От того, что у него самая лучшая жена, с которой ему Егору легко и спокойно, от того, что всё идёт своим чередом ровно, без всяких потрясений, от того, что дело у него налажено и приносит неплохой доход. Миллионщиком не станешь, конечно, но всё в доме есть, и на чёрный день отложено. 
Через месяц прибыла комиссия, вместе с Ручкиным приехали ещё два человека. Появились к вечеру, когда уже темнело. Егор вышел во двор на лай собак, в ворота, которые не закрывались ни зимой, ни летом, вкатилась кошёвка, запряжённая ладным жеребцом, хозяин сбежал с крыльца, подхватил за узду коня.
– Доброго здоровья, Егор Петрович, – раздался знакомый голос Ручкина,
–  Встречай гостей.
– Здравствуйте, здравствуйте! Добро пожаловать! Как добрались в наши палестины?
– Ох, и далеко же вы забрались, ехали, ехали, едва доехали, мои сотоварищи совсем замёрзли.
– Так, чего сидите, прошу в дом, там натоплено, тепло, у хозяйки и приветить чем найдётся. Давайте, а я пока жеребца пристрою, он тоже притомился.
Егор отдал повод работнику, жившему при доме с тех пор, как родился сын. Помощь для Насти нужна всегда, печку натопить, воды с реки принести, другие дела появляются. Егор взял в работники одинокого мужика неопределённого возраста, но в делах расторопного. Никола, так звали работника, взял повод и ждал, пока приехавшие вылезут из кошёвки и заберут свои сумки.
– Ну, здоров ещё раз, – Ручкин обнял Егора, – видели твою деревню, правда, так, мимоходом, но стоят дома, из труб дым столбом. Порадовал, Петрович, ой, порадовал! Ладно, все дела завтра, а сейчас веди греться.
Гости, особо, не шумя, вошли в дом.  Когда они разделись, Егор усадил их поближе к разогретой печи.
– Здравствуй, хозяюшка, – сказал Илья Ильич, обнял Настю, как старую знакомую. – Похорошела, матушка – то как! Ну, где наследник, показывай.
Посмотрев на ребёнка, сучившего ногами и пускавшего пузыри, он достал из кармана серебряный крестик на цепочке, маленькую ложечку тоже из серебра и блюдце с кружечкой, всё серебряное было для ребёнка, а матери Ручкин подарил золотые серёжки с ярко зелёными камнями.
– Спасибо, – сказала Настя и покраснела.
– Это вам с Егором Петровичем спасибо, благие дела делаете.
Хапов выглядел угрюмым, обиженным человеком, на лице не было и намёка на улыбку. Он сидел с отрешённым видом, словно отсутствовал. Господин Свистунов Сергей Сергеич был полной противоположностью. Он вертел головой, разглядывая убранство в доме. Его маленькие чёрные глаза, казалось, насквозь пронизывали не только человека, но и всё вокруг. Ручкин среди этих двух господ был, словно бельмо, постоянно на виду и на слуху. Весельчак и балагур он умел от души посмеяться и сам пошутить. Знакомство с семьёй Камышлеевых позволяло вести себя запросто с ними, а своих спутников он ровно  и не замечал, знать, привык к их виду. Застолье  не получалось, Хапов и Свистунов ели и пили молча, а Ручкин и не пытался что-то изменить. Егор подумал, что в комиссии нет ладу меж собой, и молчал, в доме зависло какое-то напряжение.
– Егор Петрович, о делах поговорим завтра, посмотрим дела ваши, чего вы тут наворотили, а сейчас мы бы отдохнули уже. Завтра день трудный.
– Настя, постели гостям, почивать будут, – сказал Егор жене.
– Мне, если можно, на печи, – улыбнулся Ручкин, –  спина не гнётся.
Он незаметно подмигнул хозяину и вышел на двор, Егор пошёл за ним. Они прошли во времянку.
– Егор Петрович, позвал я тебя, чтобы предупредить: не будь слишком откровенным с моими спутниками, зловредные  и подлые они. Кроме своего кармана ничего не видят. Будут спрашивать чего, думай, что говорить, хотя у тебя дел наворочено, можно показать труды свои. Рад, что в тебе не ошибся, друг ты мой. В других местах дома не достроены, люди ютятся в землянках, деньги разворованы. А вы, как ангелы, всё в дело пустили.
Егор про себя улыбнулся. Что, что, но он далеко не ангел, или точнее сказать совсем не ангел. Кто связан с торговлей, тому и в церковь грех заходить. Дела и помыслы, не в меру, грешные.
– Скажи по секрету, у Комова тоже все люди в домах в зиму пошли?
– Насколько я знаю - все. Кто-то лучше обустроился, кто - похуже, но все под крышей и с печкой в обнимку.
– Вот и именно, с печкой в обнимку, а это самое главное. Дрова - то есть? 
– Дрова вокруг растут, не ленись, заготавливай. На этот год вершинник сухой заготовили на дрова. На следующую зиму уже сами пусть заботятся.
– Недовольные имеются?
– Не слышал, ни одного недовольного слова. Видно не сладко там жилось. Все довольны.
– Ох, порадовал ты меня, ох, порадовал и, прямо скажу, выручил ты меня, очень выручил. Ну, ладно, завтра пойдём смотреть, чем ты нас удивишь.
Утром, едва рассвело, комиссия направилась в деревню. Пошли пешком, Ручкину захотелось немного размяться. Поднявшись на гору, остановились, перед ними стояли пять свежесрубленных домов, желтеющих среди снега, как золотники на белой скатерти. Рядом с домами были времянки, но капитальных хозяйственных построек ещё не было. Не было и оград, и ворот с калитками, не поспели к зиме, оставили на потом.
– Улицы размечали, или как попало строились? –  неожиданно спросил Хапов.
– Заранее размечали, – ответил Егор, – думаем, что и ещё будут новосёлы, и улица пойдёт вон туда, – Егор показал направление.
–Это, как раз вдоль реки, там, под горой у нас речка, вдоль неё и будет деревня, воду возить доступно будет и недалеко. Вот эти два дома огородами к реке, а другие к лесу.
– Как определялись участки?
– Поселенцы сами мирно порешили. Я хотел, чтобы тянули бумажки, но договорились полюбовно.
– Скот у поселенцев есть? – спросил теперь Свистунов.
– В каждом доме есть корова, пара коней, овцы, если честно, то по живности я учёт не вёл. Но жалоб и просьб не было.
– Как же вы, милок, упустили это? Учёт за всем надо вести.
– А кроме этого делов хватало, некогда было по мелочам оглядываться. Дома были самым главным, и мы их поставили, вот, люди живут.
– Домики - то не ахти какие, небольшие домики, прямо, скажем, – пробубнил Хапов.
– Господин Хапов, а землянки, которые вы посещали, были, конечно, гораздо больше. Просто хоромы! – не вытерпел Ручкин, – и где вы видели дома большие? Здесь строят дома, чтобы было тепло, а не чтобы далеко было видно.
– Это я так, к слову, – пробубнил Хапов
– Не придирайся и к слову. Мы за эту поездку ничего подобного не видели, здесь самое рациональное использование государственных средств, выделенных переселенцам.
–Пожалуй, здесь виден результат, – согласился Свистунов, – может, с людьми поговорим, узнаем у них, довольны ли они.
– Пойдём, вот сюда зайдём.
Они направились в дом к Трифону Суренкову. Встретил сам хозяин. 
– Здорово, Трифон! Вот, господа хотят посмотреть, как ты устроился. Это комиссия по переселенцам, – сказал Егор.
– Доброго здоровья всем. Проходите, если надо.
Все вошли в дом. В прихожей топилась маленькая железная печурка, от которой растекалось тепло не только в прихожей, но и в комнату, на ней стоял чайник и кастрюля.
– Вы этим топитесь, – спросил Свистунов.
– Нет, что вы, это Егор Петрович нам подарки сделал, сейчас без неё, как без рук. Пока большая печка натопится, этой быстренько протопишь и тепло. На ней и сварить быстрее можно.
– Какие это я подарки делал, Трифон ты чего? – спросил Егор,
– Как же, Антип сказал, что это ты привёз железа и приказал наделать печек для каждого дома. Мило дело.
– Железо куплено на ваши деньги.
– Деньги, чьи бы ни были, а забота твоя, – заключил Трифон.
Прошли дальше в комнату. Кругом было чистенько, стены и потолок побелены, на окнах белели совсем маленькие занавесочки. В углу стоял стол, скамейки вдоль стен. В переднем углу икона, Егор снял шапку и перекрестился на икону. Всем пришлось сделать то же, хотя и не собирались делать этого.
– Проходите, садитесь  к столу, Мария, чаю гостям подай, – сказал Трифон.
– Ничего не надо, – заулыбался Ручкин, – мы только от стола,  поговорить с вами пришли, а точнее спросить, как вы устроились, есть ли какие просьбы, жалобы. Может, с чем-то не согласны?
– Скажу, барин, честно. Я, было, заскучал, захандрил по родной стороне, да Антип, сейчас сосед, а по старой жизни односельчанином был, поставил на путь истинный. Спроси, ты, говорит, свою Марию, хочет ли она назад.
– И, что, спросил? – Илья Ильич предвкушал интересную историю.
– Спросил. Говорю, собирайся, Мария, поедем назад. Вроде бы в шутку сказал, проверить, значит, так она взяла ухват и сказала, что голову мне всю расшибёт, чтобы дурь всякую выбить.  Вот я и подумал, что если такая пигалица, как моя Мария готова биться за этот дом, за этот кусок земли, то мне уж сам Бог велел.
– Понравилось, значит здесь? – сказал Ручкин.
– Ещё не поняли, не успели, времени не было, человек хороший встретился, помог, а где привет хороший, место не будет плохим. Я про Егора Петровича, дай Бог ему здоровья, ему, и жене его и сынку. К этим словам мы все присоединяемся, меж собой разговоры имеем.
– Он за деньги выполнял свою работу, – вставил Хапов.
– Оно, конечно так, – почесал затылок Трифон, – Без денег и дурак не хочет работать, только работу исполнять можно по-разному. Один сделает добротно, но без души, другой с душой, но невзрачно. А здесь и с душой, и красиво, к примеру, с теми печками. Мог бы и не делать, не замёрзли бы, а ить позаботился. За деньги, что ль?
– Живность в достатке имеется, – спросил Свистунов
– Пара коней, мы на них и приехали, корова, кур уже здесь прикупили в деревне летом, опять Егор Петрович позаботился, сговорился с деревенскими мужиками. Они нам цыплятами продали по два-три десятка. Ему какая корысть, а ведь сделал. А ты барин, говоришь за деньги, – Трифон даже немного обиделся таким разговорам.
– Перед снегом овец пригнали по десятку на хозяина. Пригнали, раздали, сказали: уплачено сполна. Мы и не спрашиваем, кем уплачено, знаем кем.
– Что на лето решили делать? – Илья Ильич решил сменить неприятную тему про деньги.
– Работы хватит, хлев тёплый ставить надо, скоро начнём лес готовить. Ворота, надо, дом без ворот, что баба без платья.
Ручкин захохотал, разряжая обстановку.
– То-то мы долго любовались домами, когда пришли, оказывается, мы на голых баб пялились.
 Хохотали все, кроме Хапова. Он чуть сквасил лицо, и всё, будто  не умел смеяться.
– Время останется, хочу присмотреть место под мельницу, поставлю небольшую, для деревни хватит. Зерно будет своё, мука своя, всё меньше расходов. Антип обещался помочь, а сам Антип кузню ставить надумал.
– Вот и заживёт деревня Камышлеевка. А вы меня поедом ели, что нет такой деревни. Ан есть! – сказал Ручкин, обращаясь к своим спутникам.
– И мельница своя будет, и кузница, и ещё люди сюда потянутся. Молодец господин Камышлеев, предусмотрел и последующее строительство, спланировал деревню! Ладно, пойдём в другой дом.
Зашли к Антипу. У него в доме было почти так же, кроме небольших мелочей.
– Вы ещё к кому-нибудь пойдёте, или соберёмся здесь и поговорим, – спросил Егор.
– Я думаю, что здесь и поговорим, – сказал Ручкин, – ничего нового мы не увидим.
– Сынок, иди мужиков позови к нам, скажи, чтоб быстрей шевелились, господам ждать недосуг,– сказал Антип младшему Никитке.
Никитка быстро накинул шапку, полушубок и выскочил за дверь. Вскоре подошли мужики, по одному они проскользнули в дверь, сняв шапки, поздоровались.
– Вы присаживайтесь, где кому удобно, есть разговор. Мы приехали проверить, как вы устроились, есть ли какие жалобы, пожелания. Сегодня посмотрели на ваши дома, хорошо сделали, добротно. Ещё работы много, но это вы уже сами будете доделывать. Лес можете брать бесплатно, это так положено по договору, налоги не будете платить десять лет, это тоже по договору, чтобы была возможность окрепнуть. Деньги, выделенные на обзаведение домом, живностью, разными другими необходимыми вещами потрачены не зря. Но других денег больше не будет, теперь давайте сами решайте вопросы, артелью, помогайте друг дружке. В вашу деревню ещё будут направлены переселенцы, нужно будет помогать и им. Я слышал, что вы собираетесь делать мельницу, кузницу, а что ещё можете?
– Говори, Антип, ты побойчей, – сказал Фрол Погодин.
– Кузьма Захаров будет по столярному делу у нас. Шибко боек по этому делу. Кадки, столы, табуретки, шкафы разные может собрать,  также сани, телеги, колёса к ним, дуги смастерить, только железа на обод привезти надо.
– Жалобы есть? – спросил Хапов.
– Какие жалобы? Встретили хорошо, помогли, будь здоров. Какие такие жалобы.
– Так, и нету жалоб? Может, боитесь чего? – допытывался Хапов.
– Есть жалоба!  – Вдруг сказал Фрол, – я молчать не буду.
Хапов кивнул головой, осмотрел всех, надеясь, что у кого-нибудь ещё появится смелость.
   – На что ты жалуешься?
– Гнус здесь, ух зловредный, кровь сосёт, что наш бывший помещик! – сказал Фрол и осёкся, понял, что брякнул лишнего.
– На гнус наше право не распространяется, – разрядил неловкость Ручкин.
– Я серьёзно спрашиваю, мы сейчас составим акт, что всё хорошо, потом никакие жалобы не будут приниматься, – заявил Хапов, – деньги, что выделило государство, потрачены не зря, на это требуется отчёт. Вот этот отчёт мы и составим, где каждый и распишется, что жалоб не имеет, что государство выполнило свои обязательства. Дом стоит, скотина есть, три десятины бесплатно должны быть распаханы. Лес есть, сколько потребно, но брать на дальних делянах, где отведут. Есть жалобы?
 Жалоб не оказалось. Люди понимали, что жалобы это так, что-то другое затевалось. И это другое их не касалось напрямую, потому, как сказано было что денег больше не будет, а значит, интереса мужицкого тоже нет. Через некоторое время Хапов предложил подписать акт всем поселенцам. Грамотными были только Антип и Фрол. В церковной школе не раз стояли на горохе, но грамоту усвоили, остальные поставили крестики.
– И ещё, – сказал Ручкин, – в каждой деревне, селе есть человек, который за всё в ответе, старший. Его все должны слушаться, подчиняться. Вы себе выбирать будете?
–Так у нас есть! – сказал Антип, – Егор Петрович, чем не хорош? Мы к нему попривыкли. Человек большой души и совести, нам другого - не надо. А приедут другие новосёлы, кто кроме него сможет встретить, как нас встретил?
– Хорошо, так и порешим. Ну, что ж, мужики, удачи вам в вашей новой жизни, привыкайте к Сибири. Хорошему человеку Сибирь не мачеха, только приноровитесь и забудете прошлую жизнь. Тогда некоторым жёнкам ухват понадобится для чугунов, а не мозги вправлять,– сказал Илья Ильич и весело захохотал.
– Пойдём обедать, – позвал спутников Егор, – хозяйка, наверное, заждалась.
Они ещё раз посмотрели на деревню. Возле каждого дома, несмотря на мороз, стояли семьи в полном сборе и смотрели на уходящую комиссию, пока проверяющие  спускались с горы. Когда переходили через реку, Свистунов  спросил:
– А вы, господин Камышлеев, почему здесь поставили свою усадьбу?
– Я уже десять лет здесь живу, мне это место  понравилось тогда, – ответил Егор.
– А сейчас?
– Я здесь привык. Понадобится, так перееду, недолго дом собрать.
– Чем вы купили людей, что они за вас горой? – не унимался Свистунов, поглядывая на Егора.
– Просто я их не продавал, вот тем и купил, – ответил тот.
 Ручкин, слышавший разговор расхохотался.
– Это как? – не понял Свистунов.
– Не обворовывал, не обманывал, вот и все дела.
Свистунов замолчал, потом сблизился с Хаповым и стал что-то выяснять. Илья Ильич тоже вклинился в их разговор, он махал руками и ругался. Его собеседники кивали головами, не желая соглашаться. Спор быстро прекратился, так же, как и начался.
После обеда, собираясь дальше, Ручкин подозвал хозяина.
– Егор Петрович, мы решили за твои дела вручить тебе премию. И с большой надеждой, что не закроешь своё дело с лесопилкой и другими промыслами, а также надеемся, что будешь нашей опорой и в других делах, – Илья Ильич подал Егору свёрток.
– Потом посмотришь, – тихо проговорил Ручкин, – проводишь нас до Туманшета, разговор есть.
 Егор приказал Николе тоже запрячь коня в кошёвку. Ручкин поехал  с Егором, пожелав рассказать новости и перемены.
 – Что я хотел тебе сказать, Егор Петрович, времена меняются. Переселенцев стало больше, денег стало больше. Вот такие хаповы и свистуновы стали приворовывать. Ладно бы помаленьку, а то ведь без стеснения уже, норовят друг перед дружкой урвать кусок пожирнее. Хотели и здесь поживиться, но не вышло. Ладно, чёрт с ними. К тебе просьба такая: там денег двести рублей, премия, большие деньги или нет- не мне судить, но я прошу: два - три года пусть лесопилка работает, сможешь продавать материал соседям - продавай, но не закрывай. Через пару лет очень понадобится твоя помощь. Сейчас идёт поселение поблизости. В Конторке, Еловке, Бирюсе, но там чалдоны строят разные каверзы, не хотят новых людей. Воровство процветает. Теперь партию поселили на Авдюшинской заимке, деревня большая получилась, церковь начали  строить. Церковь будет, не умрёт дело. Не очень хотят от своих корней отрываться люди.
    – Из каких краёв едут? – спросил Егор.
    – Из разных: большая часть из центральной России: Самара, Могилёв, Чернигов, другие места. Гродно, Орловщина, Тамбов. В Авдюшино из Украины партия приехала. По всей стране агитируют, даже из Сибири едут, из Тобольска. Ожидается  большой поток переселенцев, железная дорога дошла до нас, добираться будет легче.
   – Видно, не сладко там живётся, – сказал Егор, – для чего столько людей сюда? 
  – Осваивать новые земли. Народу нет, а земли освоить надо много, поэтому и даёт государство столько денег. Сладко ли нет, сами выбирают себе судьбу, только ещё знай: денег не будет столько, сколько я тебе в тот раз давал. Разворуют. Сам планируй, что важнее всего сделать. Это я тебе между нами, не для чужих ушей. Воруют, что за всеми не уследишь, а делать нужно будет. Почему тебя прошу и говорю с тобой открыто, твоя деревня, твоим именем названа, тебе и ответ за неё. Как поставишь здесь жизнь, так и будет, и мужики за тебя горой, опора есть. Помощь будет тебе, а им - лишняя копейка. Поверь, не могу я прекратить воровство, здесь рука руку моет, и всё покрывается. Концов не найдёшь. Чем дальше от столицы, тем вольнее воровать, хотя, кто знает, что творится в столице. Ничего, Егор Петрович, справимся с делами. Сейчас в Тайшете, на станции пункт приёма и распределения переселенцев откроем, тогда будет легче.
.– Дела-а, – Протянул Егор, – и Бога не боятся.
 – Надо не тратить силы в борьбе с ними, а делать своё дело. Тебе хорошо, ты их видишь редко, а я каждый день с ними.
   В Туманшете комиссия по домам не ходила. Посмотрели дома, составили акт. Утром, как рассвело спешно уехали восвояси.


               
 
                8



– Фёдор, ты чего это вытворяешь? – спросил Егор подросшего сына, которому исполнилось два года. Он самостоятельно осваивал большое пространство двора. Сейчас Фёдор подружился с большим лохматым псом, сидевшим на цепи. Пёс был хорош для дома, большой, страшный на вид, он и в схватке с волком не уступит. Егор часто отлучался по делам, потому и держал такого охранника. На людей Разбой, так звали кобеля, скалился редко, он своим чутьём определял, с чем приходили люди. Рыкнет пару раз для острастки, чтобы дать знать хозяину, а если хозяин был рядом, то и совсем не реагировал. Правда, был случай, когда Разбой показал свой норов. Один из работников, во дворе поскользнулся и махнул палкой, которую держал в руке, на Егора. Получилось всё случайно, без всякого умысла, но Разбой так рванул на обидчика, что зазвенела цепь. Работник стал прятаться за хозяина, а кобеля едва успокоили.
Двухлетний Фёдор приглядел это лохматое чудовище и решил познакомиться с ним поближе. Однажды вечером, занимаясь какими-то делами во дворе, Егор не заметил, как сын подошёл к кобелю. Разбой сидел возле конуры и с удивлением смотрел на ребёнка, первый раз он подошёл так близко к нему. Собака не знала, что ей делать, то  ли рыкнуть, то  ли уйти. Пока он решал, Фёдор ударил Разбоя кулачком прямо по носу, кобель растерялся от такой наглости. Когда Егор увидел, хотел было закричать на собаку, но в это время, ребёнок оттолкнул собаку и полез в конуру. Кобель совсем растерялся, сел рядом с конурой, заглядывая в своё жилище. Вскорости, Фёдор вылез из конуры и пошёл дальше обследовать двор, а. Разбой с удивлением смотрел за новым хозяином.  С этого дня ребёнок делал с собакой, что хотел, волкодав всё терпел. 
На этот раз Фёдор пихал свою маленькую ручонку в пасть собаке, пытаясь схватить длинный собачий язык. Но поймать язык не получилось, мальчик обнял собаку за шею. Когда Разбой лёг, Фёдор залез верхом, лёг на широкую спину собаки и затих. Бывали случаи, что так и спал верхом на собаке.
– Егоша, смотри за сыном, а то собака укусить может, – сказала Настя с крыльца.
– Совсем замучил её.
– Не укусит, – сказал Егор, – ему и самому нравиться.
– Больно сделает, может и цапнуть.
– Этой собаке постараться надо, чтобы сделать больно. Я посмотрю, – сказал Егор жене.
С каждым днём Егор всё больше любовался женой. После рождения сына, она стала ещё краше, ещё дороже ему, они не говорили друг другу о своих чувствах, просто тихо нежно любили, бережно, с уважением относились друг к другу. Прошло уже достаточно лет, но отношения не становились хуже. А сейчас первенец и любимец Фёдор ещё больше крепил их отношения.  Они часто, обнявшись, наблюдали за проделками сына, а проказник он был добрый. То в печку залезет,  всю золу вытащит и сам перемажется, то кота поймает и начинает теребить, пока тот не разорётся и не исцарапает Фёдору руки.  Сын не ревел, посидит, поморщится, потом сам начинает расковыривать выступившую кровь на следах кошачьих когтей. Быстро находил себе другое занятие. Мальчик не терпел, когда его брали на руки, сразу выворачивался и уходил.
– Пойдём, сынок, – сказал Егор, снимая Фёдора с собаки, – а то совсем скоро оседлаешь его.
Взяв его за руку, они направились к речке. Там сели на валёжину и стали смотреть на реку, в  воде сновали мелкие рыбки.  Осенняя вода, чистая, прозрачная, притягивала, кое-где за берег уже зацепились жёлтые и красные листья. Река была небольшая, два-три метра шириной, в основном не глубокая, но и омуты в некоторых местах имелись. Когда Егор поселился здесь, речка не имела названия, просто один из маленьких притоков Туманшета, каких много, но со временем речку тоже стали звать Камышлеевка, по крайней мере, писать в некоторых бумагах. Деревня и речка с одним названием, но поселенцы в шутку звали её «Дунаем». Где–то далеко, есть такая большая река, вот и пошутил кто–то, шутка прилипла сразу. Не каждую весну, но бывало, что река показывала свою силу, разливалась, затапливая низины, вырывала небольшие деревья и кусты. После такого половодья, и стали звать «Дунаем», или Дунайкой. Весной по речке на нерест в большом количестве поднимался хариус, ловили "мордами", загораживая реку. Летом добывали гольянов и разную мелочь, кололи вилками небольших налимов и усачей. По осени опять ловили хариуса, который скатывался на зимовку в Туманшет.  Но первые поселенцы  сразу поняли, что в этой речке рыбой много не разживёшься, поэтому стали осваивать Туманшет, до которого больше двух вёрст. Зато там рыбы полно всякой. Тот же хариус, ленок, царь реки - таймень, щука, окунь, елец. Подростки любили таскать на удочку пескарей. За первые пару лет, что стоит деревня, мужики не только освоили реку, но уже и поделили меж собой участки, которые были ближе к деревне. Не то, что бы совсем запрещалось рыбачить в этих местах, нет. Просто там хозяева ставили корчаги - ловушки, наподобие, кошеля плелись из ивовых прутьев. В виде воронки делалась горловина, и отверстие для выбора рыбы. Это отверстие затыкалось толстым пучком травы, а горловина смазывалась крутым тестом, замешанным на отрубях. За один хороший улов в большую корчагу можно было поймать ведра три рыбы. Попадалось всё.  За ельцами залетали в ловушку и щуки с окунями. Корчаги ставили с лодок, на мелководье много рыбы нет, а на глубине без лодки не поймаешь.
Специалистом делать лодки - долблёнки оказался Кузьма Захаров. Лодки он долбил из целого дерева. Для этого подходила осина,  дерево лёгкое для обработки, мягкое, податливое, оно становилось крепким и твёрдым после просушки. Кузьма выдалбливал середину, делал форму, а потом, нагревая над костром, понемногу разворачивал дерево клиньями и распорками. Затем ставил шпангоуты и три–четыре сиденья, в зависимости, от длины лодки, которые служили дополнительной распоркой бортов. По верхнему краю с наружной стороны прибивал по одной тонкой доске с обеих сторон, наращивая борта. Лодка получалась лёгкая и устойчивая, и выдерживала большой груз. Эти лодки использовали для постановки корчаг,  на них же переплавляли людей на другой берег. Там, на другом берегу Туманшета, напротив Камышлеевки на горе росли кедрачи. Гора спускалась прямо к самой воде, напрямую на  неё было не пройти, слишком крутые склоны, но были достаточно удобные распадки, по ним и  добирались до кедрачей. Место называли «Толчихой». Камышлеев поставил там зимовье, в котором в шишкобой жили работники, заготавливавшие орех, там же и давили кедровое масло, отсюда и название. Кедрачи были хорошие, но шишка родилась не каждый год, часто и не стоило заниматься битьём ореха. Но бывало, что рано падал снег и засыпал шишку, тогда её брали весной, кода сходил снег. В первый же год, Егор решил: раз живут артелью, то и пользоваться им будут все,  места хватит всем. И не так уж велик доход с этого дела.    
Два года стоит деревня. Ещё прибавилось три семьи за это время, но это были самопереселенцы, а проще говоря, люди, бросившие всё и спешно уходившие от нужды. В Сибирь они попали несколько лет назад, сначала подрядились батрачить в Конторке, на Тарае, где жили зажиточные хозяева. Но много не заработаешь в батраках, тогда мужики собрались артелью, жён оставили в деревне, а сами отправились искать золото в верховье Бирюсы. Не было их два года, но когда пришли, забрали семьи пошли устраивать свою судьбу. Расспросили где в округе можно приклониться и  решили в Камышлеевке. Не потому,  что здесь так уж хорошо, а из-за того, что деревня здесь совсем новая, и нет старожилов, которые норовят подчинить к себе новосёлов. Так и пришли сюда три семьи, спросили у Егора разрешения поселиться в деревне. Егор, как отвечающий за всё, не стал перечить. Лес был уже заготовлен для строительства, использовали его, новосёлы исправно за всё заплатили. Заплатили и за помощь в постройке домов, хотя, камышлеевцы помогли бы и без денег. Но копейка лишней не бывает, а раз дают, то чего отталкиваться. Дома поставили быстро, сноровка была, никто зимовать не остался в землянке. Во вторую зиму было уже восемь домов.
Антип Кузнецов сделал кузницу на краю огорода. Срубил небольшой сруб, поставил горн. На огромные чурки поставил наковальни, рядом соорудил станок, ставить подковы лошадям, и работа пошла. Ремонтировал нехитрый крестьянский инвентарь, мастерил кой-какой инструмент.  Железо с каждой своей поездкой в город понемногу привозил Егор.  В Суетихе строился железнодорожный мост через Бирюсу, железо валялось под ногами не нужное. А в далёких деревнях оно годилось на всё. Мастера-кузнецы делали много чего для деревенского быта, годилось любая  «железка», ничего не выбрасывалось.
Весной в деревне случился и первый пожар, сгорела баня. Баня построена была одна на все пять семей, топили по очереди. Хорошо, что баня стояла на краю огорода далеко от построек. Её в первое же лето поставили за огородом Трифона Суренкова, поближе к речке. Топили баню по-чёрному, под очагом разжигали костёр из смолёвых и сучковатых дров. Годились все дрова, которые не подходили для домашней печи. Очаг состоял из кучи камней, которые нагревались огнём. Дым выходил через отдушину в потолке. Такая топка требовала пригляда и была пожароопасная. Но, как обычно, пригляда не было, и баня загорелась. Когда заметили пожар, то тушить было уже поздно, через месяц поставили рядом новую. Никто никого винить не стал, дело обычное, потому и ставили их подальше от жилья.
Задумавшись, Егор не сразу заметил, что сын его уснул, сидя рядышком на валежине. Егор улыбнулся, взял сына на руки и пошёл домой.
– Умаялся,  мужичок, –  улыбнулась Настя, на крыльце забирая сына, – сам бы зашёл, чаю бы попил.
– Пожалуй, и попью, – согласился Егор, – а что там к чаю есть?
– Уж чего-нибудь есть,– засмеялась жена, зная любовь мужа к постряпушкам. 
Едва Егор сел за стол, как на дворе залаял Разбой.
– Кто-то пришёл, – сказала Настя, – иди, посмотри, пока на стол соберу.
Егор вышел на крыльцо. В воротах стоял новосёл Мыльников Осип.
– Мне бы поговорить надо, Егор Петрович.
– Заходи, как раз чай собрались пить, – пригласил Егор.
– Я ненадолго.
– Заходи, там разберёмся.
Осип зашёл, перекрестился и сказал:
– Доброго здоровьица в дом. Здравствуйте.
– Проходи к столу, присаживайся. Сейчас чаю попьём, потом и поговорим, чего два дела делать.
Настя поставила стопку блинов, миску со сметаной, принесла чаю и поставила мёд. Села сама за стол.
– Как прижились на новом месте? – спросила она.
–  Спасибо, хорошо.
– Как ребятишки?
– Слава Богу.
– Места нравятся?
– Ничего. Хорошие места.
– И, ладно.
Егор с Мыльниковым вышли на крыльцо.
– Егор Петрович, надумал я открыть у нас лавку. Буду торговать разной мелочью.
– А чего только мелочью?
– Можно привозить мануфактуру, женские безделушки, пуговицы, иголки, посуду разную, инвентарь. Всё можно со временем возить.
– Раз решил, чего от меня надо? Помощь какая, что ли?
– Я хотел спросить, может ты сам Егор Петрович надумал лавку открывать, дело-то прибыльное.
– Нет, я не хочу заниматься лавкой, но если откроешься и будешь возить товар, я могу заказы делать и для себя. Скоро мне совсем не до торговли будет, а ты давай, делай, как раз ко времени, скоро лавка нужна будет.
– Ты лесу мне продашь на строительство?
– Решим вопрос.
И ещё я хотел место под лавку не с краю ставить, а поближе к серёдке взять.
– А откуда ты знаешь, где будет серёдка деревни?
– Разговор идёт, что много будет переселенцев, вот я и подумал, отодвинуть участок подальше. И участок взять поболее, лавка места требует и себе дом рядом ставить надо.
– Верно говоришь. Хорошо, я дам материал, а ты, как построишься, дом, в котором сейчас живёшь, отдашь мне под поселенцев. Всё равно мне людей расселять надо.
– Договорились. Только когда переселюсь, тогда отдам.
– Но с переселением ты не будешь затягивать, правда? Нет, если хочешь построить ещё дом, место бери, а - вот, за материал придётся заплатить. Причём ехать за разрешением на всё надо в волость, потому, как у тебя льгот нет. Так как?
– Даю слово. Делать будут всё по справедливости.
– Договорились, готовься. Приду потом, определим место.
– Ещё вопрос, ты один будешь держать лавку, или в доле с кем?
– Один буду, – сказал Осип.
– Мне надо знать для отчёта по материалам, если придётся. С меня тоже спрос есть.
  Мыльников не стал тянуть время. До снега поставил дом под магазин, а рядом ещё больший под жильё. Два сруба накрыли крышей и оставили в зиму. Эти две постройки стояли уже не рядом с другими домами, между ними было свободно ещё четыре участка. Но надо было наполнять улицу равномерно, и Егор решил, застраивать в первую очередь нужно  другую сторону улицы. Сразу разметили место и там. Тут и выяснилось, что некоторые поселенцы тоже захотели жить поближе к середине. Антип пришёл первый и спросил разрешение построить дом около магазина, но на другой стороне улицы. Объяснил, что кузница, которую он тоже захотел перенести, должна быть доступна всем. На условии, что Антип отдаст старый дом для поселенцев, Егор выделил место и лес на строительство.
               

                9



В начале лета 1902 года Егор впервые приехал в Тайшет. Особо ничего не было, стояло станционное здание. В здании и кроме небольшого помещения для людей ожидающих поезда, был буфет, в котором можно было наскоро перекусить. Там же можно было купить разную мелочь, иголки, нитки, пуговицы. Ещё в здании станции был врачебный кабинет переселенческого пункта, там же вставали на учёт вновь прибывшие переселенцы. Люди ехали из разных мест, ехали издалека и много дней. Здесь им предоставлялась медицинская помощь, если была нужна, отсюда направляли в разные деревни. Здесь же и кормили несколько дней, пока определялось место для поселения. Уже никто не предлагал выбирать место, называли деревню, или переселенческий участок, и поезжай. Из переселенческого участка могли направить и дальше, обеспечивали деньгами сразу. На дорогах стали появляться разбойные люди, которые нападали на одиночных переселенцев. Грабили, отбирали всё, поэтому переселенцы ездили большим обозом. В Конторке, Бирюсе и Суетихе старались купить коней и другой скот. Цены росли, на всех не хватало.
За станцией виднелись уже первые домики нового поселения, за которыми сплошной стеной  стоял нетронутый лес, пугающий своей темнотой. Совсем немного отобрали пространства у леса. Рядом со станцией работала  первая лавка Супруна. Купец Иван Корнеевич Супрун, как человек ответственный и деловой, получил разрешение построить своё заведение рядом со станцией. Было обещано, что все постройки будут в лучшем виде и послужат началом новой улицы, контуры которой уже просматривались. И ещё Иван Корнеевич пожертвовал хорошую сумму денег на постройку церкви, которую собирались, строит в скором времени. Дело было за местом, которое ещё не могли согласовать. Уже подтягивались и другие люди, имевшие хорошие капиталы, и пытавшиеся оформить своё дело. Торговые люди и промышленники почуяли здесь хорошую поживу.
Егор осматривал  новое поселение, которое, как он решил, будет решающим в этих местах. Станция будет строиться, людей останется достаточно, особенно тех, кто связан с дорогой.  Скоро начнётся большое строительство, но Егор не сможет подключиться: не те возможности у него, да и нет особого желания. Суеты много. Нужно встретиться с Ручкиным,  Егору передали просьбу Ильи Ильича. В переселенческой конторе Егору дали адрес Ручкина на Северовокзальной улице. Найти небольшой  новый домик не составило труда,  Илья Ильич дома был один.
– Рад тебя видеть, – улыбался Ручкин, – ой, как рад. Давненько мы не виделись. Проходи Егор Петрович, чай пить будем. Как там Настасья поживает? Хотелось бы увидеть. Наследник вырос, поди?
– Слава Богу, всё хорошо. Настя во здравии, Фёдор - озорник растёт, сладу нет, сам себе барин. Не уследить за ним, может в лес убежать, или на реке пропадает, а то и в деревню к ребятишкам убежит.
– Деревня живёт? Поселился ещё кто?
– Немного. Три семьи всего. Безльготники, за свои деньги строились.
– И такие есть?
– Не спрашивал я, откуда деньги. Один из них, Мыльников Осип, нынче летом открыл лавку.  Перебрался на другое место, как он говорит, поближе к серёдке. Я ему леса дал на строительство и магазина, и дома, но первый дом забрал для поселенцев.
– Значит, у тебя готовый дом есть?
– Пять домов.
– Пять домов готовых к заселению? – переспросил Ручкин.
– Два, хоть сейчас - доски отдирай от дверей и окон и заходи, а три стоят под крышей. Двери, полы, потолки есть, даже рамы стоят, но без стекла.
– Выбили, что ли?
– Нет, один дом Мыльников отдал, другой дом Антипа Кузнецова.
– Уехал кузнец?
– Переехал тоже поближе к середине деревни, не понравилось место, где кузница стояла. Новый дом поставил, большой. У него сыны, уже вот-вот женить надо. Ну, а три дома я поставил сам в расчёт на будущих переселенцев. Если кто будет сейчас, застеклить и печку сложить недолго, и  пусть стоят, что срубам сделается под крышей.
– Так я к тебе сразу и пошлю пять семей. Только им там нужно будет купить лошадей и другую скотину.
– Есть на продажу и лошади и коровы, не хватит - из других деревень приведём. Я смотрю, а цены здесь кусаются, у нас можно дешевле купить.
– Сегодня ты у меня переночуешь, а завтра я с тобой отправлю пять семей. Твоего коня пристроим на ночь в лучшем виде. Нам с тобой переговорить надо.
Проговорили до полуночи.
– Расскажи мне про свои возможности. Сколько у тебя заготовлено леса под строительство, сможешь ли ты ещё поставить хотя бы пять домов. Очень надо. Поток людей увеличивается, а селить некуда. Не  везде так, как у тебя, многие поселились и забыли, что надо помочь другим, люди мыкаются, не могут пристроиться. Появились случаи разбоя, сейчас уже люди стали ездить с ружьями.
– Лес есть, высушенный, можем начать рубить дома хоть завтра. Плохо, что рук мало рабочих. У меня мужики помогают по возможности, но и своих дел у них хватает. Если только нанять их на строительство, подзаработать, можно и из других мест людей попросить, только деньги нужны. В последнее время какая–то неопределённость.
– Деньги, Егор Петрович, ты получишь. И за работу свою, и на строительство. Тебе я доверяю, и спрашивать отчёта с тебя не буду. Я понимаю, что на то оно и дело, что б доход приносило, у тебя совесть есть, ты лишнего не возьмёшь. У Комова как дела, не знаешь?
– Знаю, что лес готовый есть, про другое не могу ничего сказать, давно не был у него. Всё какие-то заботы, дела.
 – К нему тоже направлю людей, скажешь ему. И деньги с тобой переправлю: пусть строит тоже. 
– Сделаю, как надо.
– Егор Петрович, а сколько ты можешь поселить в деревне людей? Сколько дворов может выдержать без убытка твоя деревня. Я понимаю, что нужны покосы, нужны пашни, а их надо добывать, разрабатывать. Земли под пашню есть?
– Земли есть, – сказал Егор, на минуту задумавшись, – руки смозолишь, пока до пахоты доведёшь. И не совсем рядом под боком, с полверсты от деревни. За речкой есть ровное место, если раскорчевать и распахать, можно и сотню дворов в мире и согласии  содержать.  Да только это дело не одного года. А так, думаю, не больше полусотни дворов. Пока люди неплохие, работные, но кто знает, что за народ ещё придёт. Попадётся одна непутёвая овца, всех перебаламутит.  Власть надо, крепкую руку на деревне, чтобы слушались, слово, как закон было.
– А ты?
– Я - власть, пока распоряжаюсь деньгами, имею возможность помочь. Потом в знак благодарности слушают люди. А скоро всё забудется, и что тогда моё слово? Мне надобна особая власть. Ты с меня спрашиваешь, значит, права мне дадены должны. Кого-то приструнить, кого-то похвалить. Тогда и порядок будет, и дела пойдут.
– А как ты ладишь с работниками своими?
   – Словом. Сказал слово, исполнил в точности. Я ведь не урождённый купец, который в любом деле прибыток видит. Начал  с малого. Батюшка мой, Пётр Фомич, дай Бог ему здоровья, отделил меня с изрядными по тем временам деньгами, лошадей дал, скотину,  тесть не поскупился с приданным. Брат мой Иван помогал на первых порах строиться, мы с ним вдвоём лес готовили под дом, ставить хоромы помогал Комов с мужиками, тогда и сдружился с ним. И мужики хорошие у него в деревне, шалопутных мало. Вот отец учил меня:  прежде чем дать слово, подумай хорошенько, сможешь исполнить или нет. Уж если дал слово - умри, а исполни. Тогда и честь тебе, и хвала. Вот и стараюсь так жить. Словами не бросаться, а если взялся за гуж так, не говори, что не дюж. Дюжу пока.
   – Должность мы тебе дадим, к примеру, глава поселения. Пока не утрясётся всё. Вот и будешь ты править словом.  И рассчитывай  на будущее  дворов  на пятьдесят, не меньше, а там посмотрим, как в государстве пойдут дела. По возможности руби дома, можно даже не на участках, а где удобно, потом перенести будет легче, чем рубить. А, вообще, я удивляюсь тебе Егор Петрович, вперёд смотришь. Мы только подумаем, а ты уже сделал. Сейчас рубленые дома отовсюду в Тайшет везут, так легче и быстрее.
   – В срубе лесу ничего не будет, а в гурте может и испортиться под дождём. Вот и поставили срубы по месту, а раз не надо переносить, то и крышей накрыли, дранья в достатке.
   Через три дня пять семей на трёх подводах прибыли в Камышлеевку. Народ вышел посмотреть на вновь прибывших, будущих односельчан. Время подходило к обеду.
   – Трифон, – обратился Егор с Суренкову, – накормите людей пока, пусть по домам по семье возьмут, а я часа через два приеду, будем распределять дома.
   – Накормим, голодными не оставим.
    Через два часа в доме, оставленном Мыльниковым, собрались старожилы и новосёлы, сидели, кто на чём приспособился, разглядывали друг друга.
   – Вот новые жители нашей деревни, прошу любить и жаловать. Для начала будем знакомиться. Вот наш кузнец Антип Кузнецов, мельник Трифон Суренков.
   Егор представил всех жителей, кроме Мыльникова, его не было в деревне, уехал за товаром.
  – Теперь я буду называть фамилии, а вы вставайте, чтобы было видно всем. Антонов Никифор с женой и двумя дочками, Фирсанов Никодим с женой и сыном, Бутьянов Иван, есть жена и два сына, Лятин Николай, жена, сын с дочкой, Томаев Прохор, жена и три сына.
    Люди вставали, кланялись обществу, и садились. Чувствовали себя неловко.
   – Дела такие, если первые люди приехали совсем на пустое место, то нынче немного по-другому. Есть два дома готовых к заселению прямо сейчас, три других дома будут готовы до холодов, доделывать нужно будет и самим. Печи сложит Фрол Погодин, он у нас специалист, все печи в деревне его дело.
Фрол кивнул.
    – Кирпич есть, Фрол знает где, возить будете сами. Стекло получите у меня, если сами не можете остеклить рамы, Кузьма Захаров по этому делу мастер, у него можно заказать и мебель, какая нужна. Помощь будет, но вы и сами должны стараться. Ещё, на днях я узнаю, где можно будет приобрести коней, скотину. Деньги на это у вас должны быть. Есть? – спросил Егор.
    Мужики дружно закивали.
    – Поедете выбирать сами, со мной. Теперь, как будем делить дома, кто пойдёт в готовый, а кто в недостроенный. Может, сами решите? Забыл совсем, за готовые дома придётся доплатить бывшим хозяевам, за их труд, так, что решайте. Когда узнали про доплату, разделили сразу. Фирсанов, Бутьянов и Томаев решили взять недостроенные дома. То ли у них была сила доделать, то ли на детей помощников надеялись. Антонову достался дом Мыльникова, Лятину - дом Антипа Кузнецова.
   – Всё решили?– спросил Егор, теперь кому выпали недостроенные дома, будете тянуть бумажки, кому какой, или сами разделитесь? Почему спрашиваю, чтобы потом никаких споров не было, никаких обид. Первые поселенцы разобрались полюбовно. Теперь вот Антипу не понравилось, так новый дом построил себе в другом месте, а на старом оставил прежний. Только на таких условиях будет разрешено строиться по льготе. За свои деньги можешь хоть пять домов строить. Всем понятно? Будут вопросы, где меня найти, знают все. И Последнее, Антип, прочитай–ка вслух вот эту бумажку. Ты у нас - грамотей.
   Антип посмотрел на бумажку, повертел, посмотрел на печати, и прочитал:
  – Камышлеев Егор Петрович назначается главой поселения Камышлеевка. Является представителем власти по означенному месту. Есть печать и подпись.
  – Егор Петрович, а раньше ты кем был?
  – Подрядчиком, что делал, ты знаешь. Я надеюсь, в наших отношениях ничего не изменится. Предупреждаю теперь серьёзно. Есть сведения, что в некоторых местах поселенцев обижают местное население, чалдоны. У нас в деревне все равны, потому никаких обид. Если будет что непонятно, прошу ко мне. Я никому не отказал, ни в чём, и надеюсь, в деревне будет порядок. Это надо всем нам, артелью жить легче. Ещё два вопроса, есть слух, что бродят в округе лихие люди, промышляют разбоем. У нас новая деревня, могут попробовать заглянуть, отпор давать сразу и  без жалости,  дай Бог, чтобы, не пришлось. Второе. Услышал я Фрол, что царьком на реке стал, распределяешь участки, что на реку не пускаешь никого.
   – Егор Петрович, пустое брешут? Поделили реку для рыбалки корчагами, а удочками лови, где душа пожелает.
   – Ладно, раз так ловчей, делите. Только не хватайте, больше, чем унести сможете. Выделишь места новеньким, кто, конечно пожелает.

   


                10



   Фрол Погодин сидел на берегу и смотрел на воду. Пришла осень. Вода в реке была чистая, просматривался каждый камушек на дне, по берегам красно-жёлтыми каймами, опоясывала воду листва. Скоро выпадет снег. Вместе с первым снегом и льдом покатится вниз с мелких речек рыба на зимние пастбища. Нужно не просмотреть это время, упустишь - пройдёт она за одну ночь, тогда без рыбы на зиму останешься. Сегодня Фрол дожидался орешников. Некоторые мужики, взяв подростков, ушли на неделю бить шишку, будет, чем заняться холодными зимними вечерами. Щёлкать орехи - дело заразное, стоит только зацепиться, и пока не закончатся, не остановиться. Еда не еда, а всё - занятие. Фрол, как и все деревенские мужики, вытащил корчаги на берег, спрятал на зиму. Какие доживут до нового сезона, а другие придётся выкинуть, потом плести новые. Рыбы хватало  всем. Летом это особенно важно мяса нету, хранить негде, а рыба, пусть не мясо, а всё ж не пустая похлёбка. Неплохо здесь живут мужики, улыбнулось и им немного счастья. Даже подзабываться стало голодное время в родных местах,  а здесь ничего, можно жить. И земля родит понемногу, скотина водится, сено косить можно в достатке, мало, так чисти себе покосы да заводи ещё скотину. Фрол нашёл несколько полян около деревни, вырубил кустарники, почистил, теперь с сеном на всю зиму, даже и на продажу есть. Зимы, только, лютые, так заготовь дрова и плюй в потолок пока за окном холода. Дрова готовят за огородом, когда выпадет снег, на санях и перевезут уже готовые, сухие. Также и с сеном, лежит  в копнах до поры, потом  по снегу домой возят. 
Дети  подросли, родителям помощники. В огороде грядки пропалывают, за скотиной присмотрят. Сын, правда, ещё маловат, но не заметишь, как  вырастет помощник. Лаврен Кузьмин сподобился к охоте, добывает и белку, и соболя. Всё копейка. У меня душа к рыбалке, я ему рыбы на зиму дам, а он мне - мяса дикого: сохатины, изюбрятины. Шкурки сбывает через Камышлеева, тот продает кому–то в городе. Всем хорошо, нынче новых семей прибавилось в деревне. С начала лета пять, да к осени шесть домов заселили. Едет народ, растёт деревня, пока все ладно живут, без спора, видно, нахлебались до горла горюшка, отойти не могут. Раньше в деревнях было такое, что мужики пока не пили, мирно жили, а уж бабы склоки разводили, водой не залить.  Здесь и бабы как воды в рот набрали, значит, не о чем ругаться. Каждый раз смотрим на новых, какие они будут, но пока, Слава Богу, невредные люди. Начал было Мыльников хитрить в лавке, товары продавать не совсем доброго качества, Камышлеев поговорил с ним наедине, сразу всё встало на свои места. Камышлеев вроде барин не барин, а силу имеет, попробуй поперёк его пойти, на место быстро поставит. Но, по правде сказать, что и делает, так на пользу всем. Барин такой не бывает, кто он, не понятно. Живёт себе, как на хуторе, никого не пускает рядом поселиться. Чего не хочет вместе со всеми? Построил бы дом посреди деревни, да и жил.
   – Фрол! Фрол! – раздался голос сверху.
   – Чего?  Заблудились что ли?
   – Он здесь! Идите сюда. Первыми спустились подростки. Молодые, лёгкие на ногу, они намного опередили мужиков. Фирсанов Семён и Тимоха Томаев быстро сошлись с Петькой Захаровым и Ванькой Кузнецовым, ребята вместе здорово поработали на шишкобое и сейчас тащили по мешку чистого ореха.  Столько же несли Лаврен Кузьмин, Захаров и Антип Кузнецов. Антип нёс ещё полмешка для Фрола.
   – Фрол, ты чайку заварил? – наудачу спросил Антип, –  пить хочу, сейчас полречки выпью.
  – Так пей всю, ещё набежит, – в тон ему ответил Фрол, – иди водохлёб, для тебя берегу.
   Антип сбросил мешок и приложился к кружке с чаем. Чай заварен из ягод и корешков разных, навар вкусный и полезный.
   – Скоро снег, наверное, выпадет.
   – С чего ты взял?
   – Как с чего, осень же, не заметил? И кости ноют чего-то.
   – Намялся с колотом вот и болит, а  молотком стучать легче?
   – Всяко хорошо, как со стороны смотреть, а помахать и молотком замаешься.
   Переплавились за два раза. Молодёжь убежала, а Антип помог Погодину затащить лодку на брёвна. Больше в этом сезоне не понадобится.
  – Чего нового в деревне?
  – Ничего особенного. Новенькие осваиваются, готовятся к зиме, пилят дрова.
  – Большая становится деревня, сколько уже дворов? Восемнадцать, что ли?
  – Считай девятнадцать.
  – Каких девятнадцать? Ещё  прибился кто?
  – Татарина Камышлеев привёз из Щетиновки. Ездил торговать скотину, а там татары с Казани сосланные. Место им дали в Щетиновке, но им там не понравилось, послали в Тайшет человека за разрешением искать место дальше, в верховье Бирюсы. Пока человек ходил, ссыльные чего-то не поделили, Шухрат Ибрагимов упросил Петровича взять его в Камышлеевку, был согласен на любые условия. Егор Петрович привёз его и его жену с сыном к нам. Хотел взять к себе до следующего года, но Мыльников уговорил поселить его в магазине.  Там в пристройке и живут, и сторожат заодно.
 – А говоришь ничего нового нет.
 – Выскочило из головы.
 – Ты приходи ко мне в кузню, заделаем.
 – Чего заделаем, – спросил Фрол.
 – Дырку в голове заклепаем, – засмеялся Антип.
  В середине августа приехали ещё пять семей, для них уже стояли дома. За полмесяца довели до ума, и люди собирались встречать зиму. Егор помог закупить на зиму картошки, муки, купили лошадей, коров. Для них даже заготовили сено. Не сладко будет зимовать первую зиму, да ещё и на новом месте, но в своём доме, и надежда есть, а на будущее. Весной на себя начнут работать, а там, глядишь, и достаток будет.
  Услышал Господь молитвы, дал возможность людям и  пожить по-людски, вырастить детей в достатке, не видеть их голодные взгляды. Давно не слышали весёлый детский смех, ещё и сейчас смотрят, как волчата, ожидая обиды. Но  никто не понукал ими, наоборот, старались помочь. Каждый помнил своё прошлое, каждый понимал, что сейчас и так сложно, и в этот момент неудачная шутка может ранить  человека. Женщины ходили вечерами по-соседски помочь, или просто поболтать.  Днём уже по улицам носились ребятишки, звенели звонкоголосьем. Жизнь налаживалась, валялись у ворот собаки, копошились куры, в тени похрюкивали свиньи.               
   Большой праздник случился осенью для всех жителей Камышлеевки, в Туманшете открылась церковь. Небольшая, но уютная, она словно солнышко в окошке стала для людей, все Камышлеевские жители ходили на освящение. Енисейская епархия прислала настоятеля отца Михаила (Борисенко). Это была первая церковь во всём здешнем краю, построенная поселенцами. Теперь можно и свадьбы гулять, и детей рожать, венчаться и креститься есть где. Отмечали с гармошкой  и песнями в Туманшете, а потом гулянка перешла и в Камышлеевку. Никак нельзя христианину без церкви, никак, потому и потянулись люди на поселение в большом количестве в Туманшет, и в близлежащие деревни.
  Пришли шишкари, принесли ореха. Счастливчики угостили новосёлов, показали, как щёлкать их, потому многие кедровых орехов раньше и не видели. Попытались щёлкать, как семечки, но ничего не получалось.
Пришёл в деревню Егор. Захотелось посмотреть, что успели сделать до зимы. Подсказать чего. Он знал, что соседи подскажут не меньше его, но самому хотелось посмотреть.  Ведь его деревня, его имя носит. С некоторых пор, он почувствовал за собой некую ответственность, подумалось, что потом люди будут говорить про деревню? Если скажут, мол, не деревня, а сборище, кому будет приятно слушать такое, вот и старался Егор, чтобы в деревне было хорошо всем, по возможности. Каждый имел достаток по своим возможностям, по крайней мере, не ходили с протянутой рукой, чтобы со своих соседей никто не драл по три шкуры. Если и брали деньги за работу, так умеренно. Рад был Егор тому, что люди и сами понимали это и не наживались за счёт чужих неурядиц. Попытался было Мыльников продавать порченый товар, материал прелый, но переговорил с ним, указал, что и ему помощь была за счёт переселенцев, так образумился. Берёт у селян и мясо, пушнину, шкуры бараньи и диких зверей по своим ценам, но за это не стоит упрекать. Перевоз на базар тоже стоит копейку, а там попробуй, продай ещё. Но Мыльников договорился с купцом Супруном, и у него забирают товары, тоже не по базарной цене, но Мыльников не в накладе. И деревенским мужикам хорошо, и Мыльникову прибыток. Егор смотрел на деревню и радовался, давно ли размечали первые усадьбы, а сколько домов уже. Правда, лес вокруг деревни поредел, но это ничего, вырастет. Сколько его ещё повырубят, пока люди будут приезжать? Уже и магазин посреди деревни стоит, как хотел Мыльников, и за магазином поселились люди. И где будет середина деревни, кто знает? Антип стучит в своей кузне, много работы у него, с других деревень приезжают. Хороший оказался кузнец. Кузьма Захаров всю округу обеспечивает кадушками. Важное дело, каждой семье их по десятку нужно, разного размера, и для засолки, и для воды. Воду возили с реки,  попробовали копать колодец. Вода оказалась близко, но нехорошая, не вкусная. Брали воду из колодцев для скота, а скоту много надо. Мыльников выкопал колодец прямо во дворе, деньги есть, почему бы не сделать. Другие возили для себя  бочками с реки. Бывало, что вместе с водой попадалась и мелкая рыбёшка, веселья сколько было. Шутки ради обсмеют, мол, ведром рыбу ловит.
Егор, завидев дым в кузнице, решил зайти, перемолвиться парой слов с Антипом.
– Здорово, Антип, – сказал Егор, присаживаясь на топчан.
– Доброго здоровья, Егор Петрович, дело, какое привело? – спросил Антип.
– Смотрю, кузня дымится, дай, думаю, зайду. Давненько не виделись.
– И, то. Как супруга ваша, во здравии?
– Здорова.
– А сыночек ваш?
– Балует, мать справиться не может, – сказал Егор и улыбнулся.
Сына он любил. Фёдор не особо и шкодничал, просто очень самостоятельный, что захотел, то и делает, но это неплохо. Мальчишка и должен быть самостоятельным.
– А у тебя всё хорошо?
– Слава богу, пока не жалуюсь.
– Новенькие устраиваются?
– Обживаются. Первая зима трудная будет, по себе знаю.
– Подсказывайте, пусть дрова готовят, а то будут в лесу по пояс в снегу хворост искать. У нас хворостом не согреешься, дрова нужны.
– Сказали уже. Чего-то делают.
Егор сидел и смотрел на огонь. Сын Антипа, Иван - рослый крепкий парень помогал отцу, тягал меха, раскаляя заготовку.
– Вырос - то, как. Приехал, мальчишкой был ещё. Время идёт, – заметил Егор.
–Уже проблемы с ним, – сказал Антип.
– Какие у него заботы?
– Жениться хочет, в сваты снаряжает.
– Это же хорошо. Пусть женится, первая в деревне свадьба будет. А пойдём вместе сватать? – предложил Егор, – к кому хоть идти?
– К Трифону. Дочка у него старшая подросла, Лизка. Давно ли с куклами забавлялась, а уже и невеста.
– И чего сидим? Дела неотложные что ли?
– Нет, неспешные. А пойдём, пусть попробует отказать, – подхватился  Антип, словно только этой поддержки ему и не хватало. 
Ванька покраснел, опустил голову и ещё усердней стал раздувать меха.
– Доделаешь, пригаси горн, да прикрой дверь, а то свиньи опять переворочают всё.
В середине лета, готовясь к сенокосу, камышлеевцы несли косы отбивать к Антипу. Почитай, все хозяева умели отбивать косу, но не так ладно, как кузнец. Коса-инструмент тонкий. Даже не в том смысле, что она сама по себе тонкая, а вот настроить косу по человеку, по росту, отбить жало, это мог сделать не каждый. У некоторых и коса на вид хороша, а возьмёшь в руки и намаешься. Кажется, всё нормально, а не косит, мнёт траву. Другая, напротив, вся ходуном ходит, вот-вот развалится, но только тронь траву, звенит коса, трава ложится ровным рядком. Любо – дорого. И усталость не берет, косил бы и косил, дня мало. Вот и шли к Антипу, настроить косу, отбить тоже искусство. Не добьёшь, не будет жала, не будет косить, перебьёшь, жало пойдёт волной, тоже не будет косить. Антип научил Ивана отбивать, как надо, а сам настраивал каждому косу по росту. По высоте крепил «пуповину», ручку на косовище, а так же ставил правильный угол самой косы. Если всё совпадало, то коса работала на загляденье. Антип с Иваном работали в самой кузнице.
– Дядя Антип, – раздался звонкий девичий голос.
– Чего тебе?
– Косу посмотри.
– Вань, иди, посмотри косу, – сказал отец. 
Иван вышел из кузни. На чурке сидела Лизка Суренкова, рядом на земле лежала коса.
– На землю не ложи косу, сама обрежешься.
– Поучи, – засмеялась Лизка.
– Чего у тебя? – сказал Иван и поднял косу. 
Лизку он знал хорошо, живут в одной деревне. Молодёжи немного, как и всех жителей, каждый всё про всех знает. На вечёрки ходили на пустырь, где жгли костёр, играла гармошка, на которой ловко давил кнопки Пашка Погодин. Подросток ещё, но с гармонью управлялся лихо, как и его отец. Девчонки танцевали, пели песни, да лузгали семечки, парни курили втихомолку, когда и выпивали самогона. Много не употребляли, так, только для запаху. Ванька часто замечал неожиданные Лизкины взгляды, но не обращал внимания, мало ли кто на кого смотрит. После вечёрки расходились домой, никто ни кого тогда ещё не провожал, тем более, что жили все рядом.
– Вань, отбей мне косу, чтобы сама косила.
– А вёдра тебе не сделать, чтобы сами воду носили?
– Ты и это умеешь? – расхохоталась Лизка.
– Чего веселишься? – пробурчал Иван.
– Тебя увидала - как смешинку проглотила.
Иван стал понемногу отбивать косу, постукивая по «бабке».
– Вань, чего ты такой скучный? – приставала Лизка, явно насмехаясь над его нерешительностью. Иван сам по себе не был большим специалистом поговорить, а тем более с девчонками.
– Не мешай, а то испорчу, будешь потом  мучиться.
– Скучный ты человек, Ваня.
– Готово, – Иван протянул Лизке косу.
Она внимательно посмотрела ему в глаза, погладила его тёмные волнистые волосы, затем взяла косу и расхохоталась. Она, смеясь, шла в гору, а Иван стоял оторопевший и смотрел ей вслед.
– Вань, иди, подсоби, – крикнул отец из кузницы.
Оцепенение медленно сошло, и Иван пошёл помогать отцу. Некоторое время он ещё думал о Лизке, но потом и забыл. Вскоре, недели через две, на покосе, Иван снова столкнулся с девушкой.  Покосы у Суренковых и Кузнецовых граничили, Иван уверенно делал прокосы, всё ближе подходя к границе покоса. На самой границе стоял большой шалаш, в нём обедали, отдыхали, когда была самая жара, оставляли инструмент под навесом, чтобы не ржавел под дождём, и не порезался кто невзначай. Когда Ивану оставалось совсем немного, он нечаянно разрезал осиный пузырь. Не заметил в густой траве серый шар и полоснул по нему косой. Осы среагировали мгновенно, одна влепила Ивана прямо в лоб. Он бросил косу и яростно отмахиваясь, бросился к шалашу. Осы отстали, но лоб начал распухать. Лизка видела, что случилось с Ванькой, подошла к нему и сказала:
– Садись, жало выну, а то разнесёт лицо, собаки не узнают.
Иван послушно сел на чурку. Она присела на корточки перед ним и стала искать черное пятнышко на лбу, осиное жало. Если его вытащить, то опухоль пройдёт быстро, и через час-два ничего не останется. С Иваном случилось что-то непонятное. Он уже позабыл про боль, просто смотрел на румяные Лизкины щёки, зеленоватые глаза. Лизка вытащила жало и, увидев глуповатый вид Ивана, неожиданно чмокнула его в губы. Затем рассмеялась и пошла на свой прокос.
И пропал парень. Словно заворожённый он смотрел на девушку. Иногда просто наблюдая, иногда тайком. Это было так заметно, что отец сказал однажды:
– Ты чего такой квёлый? Никак заболел?
– Нет, не заболел, – отвечал отрешённо Иван.   
– Так работай, как следует.
Но работа не лезла в голову. Тогда и рассказал Иван про Лизку, что надо сватать соседку.
 Антип принарядился, прихватив с собой водки, конфет, вместе с Егором отправились в сваты.
– Ты ходил когда-нибудь в сваты? – спросил Егор.
– Нет, не приходилось.
– Мне тоже не приходилось, батя сосватал без меня.
– Трифон тоже не знаток, вот и столкуемся.
У Суренковых даже не догадывались, зачем пришли два односельчанина. Мало ли раз собирались по соседски выпить в праздник, поговорить, спеть песни, которые помнились ещё с родных краёв.
– Проходите, – засуетился Трифон, увидев Камышлеева.
Тот  нечасто заходил. Егор прошёл к столу и поставил водку, Трифон удивлённо посмотрел, и крикнул:
– Мария, собери-ка на стол чего-нибудь закусить. Вы присаживайтесь, – пригласил он гостей.
Жена Трифона сразу поняла, зачем они тут, и засуетилась. По пути сказала Лизке, чтобы она принарядилась.
Когда сели за стол и выпили по рюмке, Егор сказал:
– Дело у нас такое. У нас, как говорится у нас купец, ну, в общем, пришли мы сватать вашу дочь.
– Лизку, что ли? – спросил Трифон, только сейчас до него стало доходить, зачем пришли гости.
Хозяин совсем растерялся.
– Как же, да-да. И кто же жених? Ах да.
– Мы пришли сватать моего Ивана за Лизавету, – выдохнул Антип, словно сам затащил воз сена на гору.
Мария незаметно толкнула мужа под столом и кивнула на бутылку. Трифон быстро разлил, и когда выпили ещё по одной, разговор стал налаживаться.
– Ивана твоего знаю, хороший парень, работящий. Я бы и согласился, да только, как сама Лизка.
– А давайте и спросим её, а заодно посмотрим невесту, – сказал Егор.
Мария привела дочь. Лиза была смущена, но радость проскакивала во взгляде. Красивая, статная девушка с длинной по пояс косой, с открытым чистым взглядом понравилась Егору.
 «Хорошие у нас невесты в деревне. И детки вырастут красивые».
– Ну, что, красавица, согласна пойти замуж за Ивана? – спросил Егор.
Девушка ещё больше покраснела, опустила глаза и быстро развернувшись, ушла.
– Невеста согласна,– так, что родители, вы-то согласны?
Трифон, с удивлением смотревший на дочь, словно первый раз увидевший её, промолвил:
– И, вправду, уже невеста.
– Ты чего, дочь не узнал?– спросила Мария.
– Да, вроде, росла себе, росла, в доме жила, а за делами и не заметил, как выросла.
– Так согласны?
– Поперёк дочки мы не пойдём, если ей по нраву, значит и мы согласны. И Сват Антип хороший человек, с таким породниться не грех, и жена его Евдокия добрая хозяйка. Хорошая семья. Да и такому свату, как тебе Егор Петрович, разве откажешь?
Уходили сваты пьяненькие, дело было решено. Свадьбу назначили после Покрова, как управятся с делами. Все были довольны, молодые тоже счастливы.



                11




Свадьбу сыграли в конце октября.  Сначала выкупали невесту, потом целым караваном направились в Туманшет в церковь. После венчания разукрашенные упряжки растянулись длинным разноцветным поездом по всей дороге, гуляла вся небольшая деревня. Сначала у Кузнецовых, потом перешли к Суренковым, ещё неделю ходили в гости, кто к кому хотел. Первая свадьба в деревне, первые молодожёны, первые катания по деревне на разнаряженных санях. Праздник длился долго. Молодые стали жить у Кузнецовых, за следующее лето сваты решили, поставить новый дом молодым, пусть живут своим умом. Камышлеевы были первыми гостями на свадьбе. Всё было вновь, но прошло хорошо. Зародилась традиция, теперь все последующие свадьбы будут сравниваться и примеряться на этот праздник.
После свадьбы в деревне наступило затишье. Морозы брали своё, никто лишний раз не хотел мёрзнуть, будет ещё время. Настя учила пятилетнего Фёдора грамоте. Мальчик был смышленый и схватывал всё на лету,  он уже знал буквы и ловко складывал слова, сам удивлялся, как это просто. По вечерам Настя читала вслух сказки, Егор сам любил послушать, а сын так просто каждое слово впитывал.  У него появлялось столько вопросов, что Егор удивлялся, как это у жены хватает терпения всё разъяснять. Егор с сыном садился на скамейку возле печки и, слушая разные истории, уносился в мыслях в свои дела.         
 Этот год закончился хорошо. Сделано много. И достаток тоже увеличился, но, что будет дальше? Сейчас только домами для новосёлов не обойдёшься, надо что–то ещё думать. Только какие дела принесут доход? Разводить скот можно, но возить продавать далеко, хотя, если обозами привозить и сразу оптом сдавать, то можно подумать. Лесопилка доход принесёт, когда материалы нужны будут, надо узнать, как пойдёт поселение дальше. Поэтому надо подаваться узнавать, где, что нужнее всего. Настя уже давно перестала читать, уже и Федя уснул, а Егор всё думал о своём. И мысли не отпускали его.
– Егоша, иди спать, – позвала жена.
– Иду, – сказал Егор, едва сбрасывая свои думы.
Уже лёжа в постели, Настя спросила:
– Что-то случилось? Смотрю, ты в последнее время, вроде, сам не свой, всё думаешь о чём-то?   
– Всё пока нормально, – сказал Егор, обнимая жену.
С самого первого дня он любил её, каждый миг с ней был в радость. Настя понимала мужа, лишний раз не докучала расспросами, не требовала особого внимания. Она знала, что Егор, как и все деревенские мужики не научен особым любезностям, так чего требовать. Он как мог, делал ей приятное, покупал подарки, но красивых слов, ни разу не сказал. За все их пятнадцать лет, которые они прожили вместе, муж не только не повысил голос, но, ни разу взглядом не упрекнул жену.
– У меня какое-то предчувствие нехорошее, – сказал он, – когда оно появилось, я не понимаю, но живёт оно во мне. Может, это просто страх, за наш тихий мир, в котором мы живём. Ты, Федя и я. Что-то должно произойти, но я не понимаю, что. Вот одолевают разные думы.
– Смотри, чтобы они не съели тебя.
– Не дамся.
Через неделю Егор поехал посмотреть, как продвигаются дела  у новосёлов в деревнях в верховьях реки Бирюсы. Он доехал до Перевоза, а там по Бирюсе, по зимнику, проложенному по реке, поехал вверх. Первая деревня, стоявшая у него на пути, была Догадаевка. В ней одновременно с Камышлеевкой началось заселение переселенцев. Деревня стояла на высоком берегу Бирюсы, на правом берегу реки гора опускалась прямо в воду, и места для жилья не было. А вот левый берег был хорош. Ровный, он тянулся на много вёрст вверх по течению, на нём  было много места для домов, но деревня  прижималась к густому лесу, которым заканчивалась равнина. Река словно разрезала гору и ушла в сторону, и у этого разреза стояла Догадаевка. Место было тенистое, прохладное даже летом, но люди привыкли. Здесь новостройка шла к лесу, к холму, вниз по течению, строились здесь сами, потому длилось это не по одному году. Но даже и так считалось большим подарком, самое главное, что здесь под боком была река, где водилось много рыбы, и жители серьёзно занимались промыслом. Задержался в Догадаевке Егор недолго, переговорил со старшим о поставке досок и кирпичей, сговорившись, поехал дальше.
Переселенцы шли дальше в Щетиновку, что в девяти верстах выше по берегу, и Шелехово. Мужик, по фамилии Щетинов, облюбовал чистое место на левом берегу реки. Напротив, через Бирюсу была огромная отвесная скала, там он и построил заимку. Потом пристроились и переселенцы, которым это место пришлось по душе, деревня только начинала строиться. Егор переговорил, кому и что можно продать, а ночевал он уже в Шелехово. Утром заключил несколько договоров на поставку, но немного, большого строительства не было. На другой день он вернулся домой и решил, что надо пока приостановить заготовки. Запас есть хороший, большего делать не стоит, и съездить в Суетиху и в Тайшет, узнать, что можно выгодно туда поставлять. Там сейчас народу много, товары нужны.
В Новый Год в деревне устроили небольшой праздник. У Антипа в доме сделали застолье, несли все, кто что мог, чем были богаты, «в складчину». Самое главное было не напиться и набить брюхо, а пообщаться, попеть песни, поговорить по душам. Веселились от души, немного было праздников у этих людей, каждый раз хотелось, чтобы запомнился.
 Когда стали петь песни под гармонь на три голоса, Егор прямо обомлел: так это было красиво. А когда его Настя стала подпевать во весь свой сильный красивый голос, Егор был сражён окончательно. Он, конечно, слышал, как жена напевала вполголоса дома, не думал, что это звучит так хорошо. Вечер прошёл просто на загляденье, всем понравилось так, что договорились иногда собираться всей деревней на такие посиделки.
В середине февраля 1903 года Егор отправился в Тайшет, разузнать, что можно ожидать в ближайшее время. Февраль был хоть и ветреный, но не холодный, редко доходило до тридцати градусов мороза. Ветер то дул по - дурному, поднимая и перенося кучи снега, то успокаивался и чуть хиусил. Потом, словно набравшись сил, снова начинал куролесить.
Тайшет строился. Уже стояли дома на Северовокзальной улице, Транспортной и начиналось строительство на Харинской. Возле паровозного депо чернели бараки для работников, кругом сновали люди, несмотря на мороз. Суетились, каждый со своими заботами и делами. Депо работало.
Егор проехал на южную часть селения, там тоже вовсю осваивались территории. На базарной площади работали лавочки, валил пар из харчевни. Егор зашёл в харчевню перекусить и послушать, что говорят люди. Услужливо подбежал половой и предложил услуги. Егор заказал горячих щей и жареного мяса, а когда он отказался от выпивки и попросил квасу, половой сделал «кислую» физиономию. В его недовольном взгляде было видно неудовольствие от того, что не удастся поживиться. Пьяных обсчитать всегда легче.
Прислушиваясь к пьяным разговорам, Егор узнал, что купцы Супрун, Жернаков и Зюзенцев круто взялись за дело. Жернаков в двух километрах от станции построил лесопилку и поставлял шпалу, столбы и другие материалы железной дороге, Супрун  и Зюзинцев взяли подряды на строительство домов, которые и продавали, и сдавали в аренду. Если Омские купцы: Зюзенцев, Сорокин, Кабанов, Жернаков, Шейн блюли какую-то купеческую честь, то Супрун, маленький рыжеватый, шустрый купец, приехавший из Киева, не гнушался ничем. Открывал маленькие лавки, торгуя хлебом, солью, керосином, материей и другими необходимыми товарами. Готовился открыть кинематограф,  открыл гостиницу, игорный дом, харчевни, в которых напропалую торговали водкой и самогоном. Скопив капитал, он взял подряд на строительство домов для поселенцев, заплатив при этом немалые деньги, надеясь в скором времени всё вернуть. И стал строить дома, взяв два переулка, которые назвали Первый и Второй Супруновские. Они были в самом центре. Дома сдавал внаём.
Тайшет строили  и с другой стороны железной дороги.  Купцы Кабанов, Сорокин, возводили дома по Транспортной и Харинской улицам, а также Северовокзальной. На этом многие погрели руки. Редкие дома строили из выдержанного, хорошего леса, в основном рубили из сырого, который  брали, расчищая участки. Строили люди, которым не надо было много платить, оттого и дома получались разные, но жилья не хватало. Поселенцы Поляков и Сергей Ульянов поставили кирпичный завод и обеспечивали кирпичом строительство домов и железную дорогу.  На ручейке безымянном, рядом с лесозаводом, Зюзинцев поставил мукомольню, обеспечивая мукой всех в округе. Ещё у него были подряды на строительство домов на Первой и Второй Зелёных улицах. 
 Узнав последние Тайшетские новости, Егор понял, что с его капиталами здесь делать нечего. Можно только поставлять какие–то товары, небольшим оптом, предварительно договариваясь. При этом он решил, что может иметь дело только с Супруном. Основными поставками занимался купец Кабанов, тягаться с ним не стоило. Другие купцы работают со своими подрядчиками и заказчиками, у них другой уровень. Только Супрун может брать небольшие партии. Надо наведаться к Ручкину, что он скажет по  поселенцам, будут ещё или нет.
Посещение Тайшета пока не улучшило настроение Егору. Он оставил коня на гостином дворе, сам пешком пошёл к своему другу. Дверь открыла невысокая, худощавая женщина, ещё достаточно молодая и красивая.
 – Здравствуйте, мне бы Илью Ильича. Я Камышлеев Егор.
 – Вы Егор Петрович? Я вас таким и представляла, – обрадовалась она, – проходите. Меня зовут Екатерина Павловна. Сейчас я вас чаем угощу, с мороза хорошо.
 – А Илья Ильич? – начал, было, Егор.
 – Он скоро придёт. Вы не представляете, как он обрадуется вам. Он мне  рассказывал о вас столько хорошего. Я знаю, что вы бывали здесь, но так получилось, что меня не было. Как ваш сынишка?
   – Спасибо, хорошо.
   – Супруга, Анастасия, здорова? И про неё я знаю.
   – Всё хорошо.
 Не успели они допить чай, как пришёл Ручкин. На радостях он обнял Егора.
  – Как я рад, что ты заехал. Ты по делам или так?
  – Заехал узнать, что ожидать дальше. Какие новости у вас?
 – Пока затишье. Переселенцы едут, но небольшими партиями и все остаются здесь в Тайшете. Господин путейный инженер Манучаров оставляет их здесь, особенно мастеровых. Даже с некоторыми заключает контракты, обеспечивая общежитиями. Когда проезжал через Тайшетку, видел бараки?
 – Видел.
 – Там они обитают. Работают на дороге.
 – Посмотрел, строится Тайшет.
 – Да, быстро строится. Жаль, без красоты, дома как один. Правда, себе купцы построили завидные терема, двухэтажные. Видел?
 – Видел. Смотрю кирпичное, что-то строят, с разными штуками.
 – Около станции?
 – Да.
 – Итальянцы строят, свои не могут такое. Водонапорная башня, воды много надо будет паровозы заправлять.
 – Как её будут заливать в паровозы? – удивился Егор, – она же далеко от дороги.
        Ручкин рассмеялся.
– Вода насосом поднимается на башню, там будет большая бочка. Потом от бочки по трубе вода подойдёт к колонке возле депо, а там паровоз подъехал, помощник кран от колонки повернул, за верёвку дёрнул, и побежала вода в паровоз.
 А какими такими насосами вода будет набираться в башню, Егор не стал, постеснялся своей «серости».   
 – Я вот думаю: понадобится моя лесопилка или нет. Будут ещё поселенцы, или закрывать уже, – сказал он о своей проблеме.
 – Что мне сказать тебе? – задумался Ручкин, – у купцов здесь всё на расхват готовы глотки друг другу рвать. Если не могут по закону взять доходные подряды, тогда просто покупают, многие чиновники тем и живут. Имеют доступ к подрядам на работы, за мзду отдадут тому, кто больше заплатит, а там хоть солнце не всходи. Многие подрядились делать дома, вроде тебя, только сравнивать нельзя совсем: у тебя совесть контролёр, а тут - рубль. Никто ничего не замечает. Манучаров отчитывается, что дела идут хорошо, дорога строится, и всё хорошо, до другого никому нет дела. Ты, Егор Петрович, не переживай, мы с тобой заключим договор ещё хотя бы на десяток домов. Получишь деньги, распоряжайся по-умному, десять семей я к тебе отправлю на следующий год или на другой. А ты пока работай, там видно будет. Я понимаю так, что ты присматривал себе здесь дело?
 – Не совсем дело, смотрел, может, какие-то товары поставлять можно. Пока не определился. Подумаю, но договор с тобой заключу, а то, смотрю, затишье какое-то. Проехал по реке Бирюсе, там тоже едва шевелятся. Народ обвыкается.
 –Ты хорошенько присмотрись. Здесь наглым надо быть. Поедешь сюда, совесть оставь там у себя в Камышлеевке. Как она, твоя деревня? Катя, иди, послушаем, что там у них в деревне.
  Егор рассказал, как отгуляли первую свадьбу в деревне, как сватали невесту, хохотали над незнанием своим. Про новогодние посиделки, про первую церковь в соседней деревне.
 – Люди не хотят возвращаться? Уже есть много случаев возврата, съедает тоска. И тяжело многим, не выдерживают, а ты взял да посиделки устроил в «складчину». Песни попели, поговорили. Эх, как хорошо-то, – радовался Ручкин.
 –У вас прямо рай какой-то. Если церковь построили, значит надолго приехали.
 –Нет, не рай. Присматриваюсь к людям, некоторые стремятся к жизни, стараются. Тот же Антип, Трифон, а вот Фрол Погодин, когда дело есть, делает, печки всем сложил, многое умеет, а, как не заставляй, будет на реке сидеть днями. Нет, чтобы дома поделать что-то, как говорится, пока не пнёшь. Хорошо, что пока нет пьяниц и откровенных лодырей.
  Рассказал Егор и про сына, как тот осваивает грамоту.
 – Хотел спросить, где можно будет купить книг, пусть читает, знаний набирается.
 – С этим делом мы тебе поможем. Катюша, поможем?
  – Поможем Егор Петрович, у нас много книг, поделимся. Все  равно многое читать уже не будем, а ребёнку в самый раз.         
 – Вот и хорошо, Настя тоже делом займётся, а то скучно ей без дела, а так учительницей будет.
 Домой Егор ехал со смешанными чувствами. Ничего определённого он так и не решил, Ручкин дал денег на дома, заказ большой для Егора, но, а дальше то, что. В конце концов, Егор прогнал эти мысли, раздумывая, чем бы ещё заняться в деревне. Так и пролетела дорога, в размышлениях домой приехал в сумерках. В подарок привёз большую стопку разных книг, там были и школьные учебники, и художественная литература господ Пушкина, Чехова, Некрасова и другие. В восторге были не только Фёдор, но и Настя. Вот теперь будет чем заняться.


               


                12



   
 Заканчивалась весна. Сумасшедший период на селе, нужно пахать, сеять хлеб, садить огороды, работы много, а времени в обрез. На пашне надо не упустить влагу, но и в холодную  землю не заложить семена, тут каждый сам себе агроном. Кто-то на других смотрит, кто-то сам решает. Как бы то ни было, но в первых числах июня в деревне начали высаживать картошку, работали артельно.  Несколько семей собирались в большую команду и выстраивались по обе стороны огорода.  По краям лежали готовые семена. Сажали под плуг, всё было достаточно быстро и весело. Большой компанией не только за столом хорошо, но и работать весело. Подсмеиваясь друг над другом, незаметно засаживали один участок и переходили на другой. Несколько артелей засаживали картошку за день во всей деревне, а делалось это так: Пара запряжённых лошадей  управлялась, обычно, хозяином. Начинали с середины. В борозду за плугом сажальщики клали семена, так как поле было длинным, один человек не поспеет за конями, поэтому на всём протяжении с обеих сторон стояли помощники, у каждого был свой кусок пашни. Плуг проходил, закладывали семена, вторым заходом плуг засыпал картошку, третий заход делал оптимальное расстояние между семенами, после него снова бросали в борозду картофель. Коням доставалось больше всех работы, но поле засаживали, предварительно вспахав.
После всех посадок наступал некоторый период затишья. В один из таких дней Егор решил сходить на рыбалку на налимов. Налимов рыбачат ночью, поэтому он решил взять с собой Настю с сыном. Редко, очень редко они отдыхали вместе. Загрузив телегу разными вещами для ночёвки, снастями, они поехали на Туманшет. Фёдор просто сиял от счастья, для него это было в первый раз. На своей речке он уже рыбачил, а на большой он был всего два раза с отцом, но не рыбачили, а просто посидели у воды, пожгли костёр, а теперь ехали по-настоящему. Место нашли хорошее, расположились на чистом берегу, здесь было достаточно дров, плавника, принесённого рекой по большой воде. Вскоре горел костёр. Егор с сыном пошёл добывать червей, зашли в густой черемушник и стали разгребать старую сопревшую листву. Червей оказалось много, Фёдор едва успевал их собирать. Снарядив удочку, Егор повёл сына на косу. Там он сделал заброс. Едва наживка скрылась под водой, сразу дёрнуло так, что задрожало тонкое черёмуховое удилище, Егор подсёк - на крючке оказался неплохой пескарь. Насадив пескаря на сниску, сделанную тоже из тонкого черемухового  прутика, поправив червя, отдал удочку сыну. Сам пошёл приготовить удочку для жены. Едва он отошёл, как раздался детский крик:
 – Поймал! Тятя, поймал!
 – Управляйся сам, –  сказал Егор, –  я маме удочку сделаю, вместе будете ловить.
  Вскоре Настя вместе с сыном весело подёргивали удочки, примеряя: чья рыба больше. Егор повесил котелок над костром, собираясь сварить чай. Сразу бросил сушёных ягод шиповника, разных травок, и свежих листьев смородины и малины. Пока чай закипал, он с большим удовольствием наблюдал за своими рыбаками.
   « Боже, как же хорошо, – подумал Егор, – вот, что ещё надо? Спешим куда-то в делах-заботах, а такую малость, как порадовать себя, не можем себе позволить, всё времени не хватает».
    Егор попил чаю и пошёл копать вьюнов. Только на них можно было наловить хороших налимов. Без них ловят и на червя, но поймаешь мелочь, а хотелось поймать достойную рыбу. Накопав десятка три вьюнов, Егор решил, что хватит, ловить больше было ни к чему. Сколько-то можно покоптить, но впереди лето, лучше потом свежей рыбы наловить. Хотя копчёный налим - это деликатес, а налимья печень ценится дорого, но Егор приехал не заготавливать рыбу, а просто отдохнуть с семьёй.
 Мать с сыном рыбачили, пока не кончились черви. Улов оказался внушительным для пескарей. А сколько было радости, а сколько было разговоров! Они наперебой показывали свои трофеи, смеялись. Егор определил, что победил младший Камышлеев, ему полагается приз - конфеты, а проигравший будет готовить рыбу. Получив кулёк с конфетами, Фёдор вытащил одну, посмотрел на отца и спросил:
 – Это мои?
 – Заслужил, значит, твои.
 – Тогда я вас угощаю, – и он протянул конфету маме.
 Все весело рассмеялись. Пили чай с конфетами, смотрели на костёр, любовались рекой, обнимались, смеялись, потом все вместе стали чистить рыбу. Все отходы собирали в баночку.
 – Мы что ли это есть будем? – спросил Фёдор.
 – Зачем? Нам рыбы мало, разве?
 – Этим мы будем кормить большую рыбу, которую будем ловить ночью.
 – И я буду?
 – Если не уснёшь, то, конечно, будешь ловить.
 – Не буду спать, – заявил сын, – а, можно, я ещё половлю рыбу?
– Червей, знаешь, как копать? Копай и лови. Зачем на реку приехали?
  Вскоре Фёдор опять ловил рыбу, но уже один, Настя готовила уху. Выпотрошенную рыбу сложила в большой котелок, посолила, налила немного воды, добавила немного масла, захваченной с собой зелени с огорода. Накрыла крышкой и поставила на огонь. Когда вода хорошо закипела, варево сняли с костра и поставили потомиться. Обедали все вместе. Вкусней ничего не ели.
 К вечеру стало прохладней. Возле костра Егор сделал небольшой шалаш, что бы тепло от костра не уходило, там и устроили постель. Места хватало всем. Уже в сумерках Егор поставил закидушки с наживкой, ходили вместе с Фёдором. Он помогал носить ведёрко с вьюнами. Снасти поставили по берегу вниз по течению метров через двадцать друг от друга. Привязывали шнур с крюком и грузилом к колышку, вбитому в берег, насаживали на крючок вьюна и аккуратно, чтобы не повредить наживку, забрасывали снасть.  Проверяли снасти через час-два, с факелом. За ночь проверяли раза три, четыре. Чтобы не уснуть, Фёдор не ложился на постель, ему так хотелось посмотреть, какую рыбу ловят по ночам. Хоть отец и сказал, что ему будет не по силам вытащить большого налима, мальчик не особо верил этому. Он так ловко рыбачил сегодня, ловил и большую рыбу, и справлялся.  Он так и уснул сидя, Егор положил его к матери.
 – Умаялся, рыбачек, – сказала Настя,  – я тоже помню, как меня первый раз брали на рыбалку.  Хорошее время было, ни забот, ни хлопот.
  – А сейчас плохое время?
  – Сейчас тоже хорошо, но мы стали другие. Молодец, что вытащил нас сюда. Здесь, как у нас в Федино, только река поменьше.
  – На реке везде одинаково.
 Внизу по реке горели два костра, кто-то из камышлеевских рыбачит.
 Егор сидел у костра, снова раздумывал о своём. Когда подошло время проверять снасти, Настя спросила:
 – Помогать надо?
 – Ты же спала.
 – Так, дремала.
 – Нет, сам справлюсь, отдыхай.
Соорудив факел из бересты, заготовленной заранее, взял топор, наживку и пошёл. Настя долго наблюдала, как муж проверяет снасти. В темноте не было видно, поймалось что-либо или нет, уснула незаметно. Когда проснулась, Егор сидел у костра и пил чай.
– Сходил?
  – Да, всё нормально, спи, я посижу.
Когда взошло солнце, костёр уже совсем погас Егор, тоже дремавший, проснулся и расшевелил угли. Подкинув дров, пошёл снимать снасти. Когда он притащил снасти и рыбу, проснулся сын.
 – Пора проверять? – спросил он, подскакивая.
– Уже всё, пора уже домой собираться.
– Поймал рыбу?
– Поймал, посмотри.
На траве у воды лежали десятка два хороших налимов, каждый не менее десяти фунтов.
   – Вот это рыба! – восхитился мальчик, – как ты поймал столько?
  – Вы же с мамой вчера, пожалуй, больше словили.
  – Но те маленькие были, а эти огромные.
 Домой приехали уже к обеду. До вечера Настя вместе с работником Николой, жившим у Камышлеевых, потрошили, солили налимов, готовили  к копчению. Прежде чем коптить, нужно было ещё несколько дней вялить рыбу, но это уже будет делать Никола. Он  большой специалист по этому делу, говорит, что научился на Байкале.
  В деревне строили два дома, прямо напротив друг друга. Ставили дом Ивану Кузнецову, женившемуся по осени, и семье Ибрагимовых, перезимовавшей эту зиму в сторожах у Мыльникова при магазине. Ибрагимовы были хоть и чужой веры, но прижились в деревне. Молились в деревне каждый в своём доме, потому как церкви не было, а то, что Ибрагимовы не ели свинину, да не пили водку, то до этого никому не было дела. В работе они не отставали ни от кого, да ещё Шухрат оказался специалистом по лошадям. Умел лечить разные лошадиные болезни, тем заслужил уважение в деревне. Однажды кто-то из новосёлов обмолвился, что другой нации они, разговаривают меж собой на своём языке. Тогда Егор, не  пытаясь выяснить кто, сказал такое, громко и медленно проговорил:
 – Может, у нас разная вера, только национальности я знаю две: это хороший человек и плохой. Только две. У нас, если начать собачиться, то долго не проживёшь, тяжело жить в Сибири без помощи, сами уже узнали. А кто ещё не понял, зима придёт - научит. Что б таких разговоров больше не было.
 На новостройку приходили свободные мужики и помогали рубить срубы. Дома росли быстро, к осени будут готовы. Вместе с взрослыми были и ребятишки. Помогали носить мох, когда просили, то подносили ковшик квасу или воды.
К концу июня срубы уже стояли на всю высоту. Работу временно прекратили, сначала огребли картошку, потом стали готовиться к покосу. Заготовили  сено и снова принялись за дома. Быстро поставили стропила, настелили полы, потолки, закрыли крышу и фронтоны.
«Осталось вставить окосячку, поставить и застеклить окна, сделать двери. Ещё осталась работа для Фрола Погодина, сделать печку. Антип уже собрал две железных печки, без которых будет холодновато, но их надо ставить вместе с большой печью, врезаясь в дымоход и делая вьюшки, чтобы закрывать трубу. К снегу ещё будет два дома в деревне, всего целых двадцать домов. По здешним меркам это большая деревня. Надо готовить поля под хлеб, покосы чистить. Скоро место для полей придётся расчищать место за речкой, там места много, пусть не рядом с крыльцом, но в четверти часа от дома, это не расстояние. Если ещё прибавятся дворов десять, то те земли понадобятся. А там ещё поженятся молодые, нужна ещё будет земля. Позаботиться стоит заранее. Поговорить с мужиками», – размышлял Егор, поглядывая на строителей.
Брал топор, вырубал «чашки», показывая, что и он может, и опять пускался в раздумье.
  Готовить лес станем за речкой, перед деревней, где Егор замыслил расчищать поля. Весной можно будет начинать выжигать и выкорчёвывать  пни. Так решил, мужики поддержали его. И вид на поля будет приятней, чем на глухой лес, тайги хватает, а полей, радующих глаз немного. И для себя зерна нынче Егор посеял больше, чем раньше. Выращивал бычков, сначала полсотни, проверить, как пойдёт сбыт. Если всё будет ладно, поголовье можно увеличить. Тогда и лесопилку можно прикрыть на время, до лучших времён.  Авось, пригодится ещё.
  Осень была урожайной на клюкву, её на болоте было столько, хоть ладошками сгребай. Егор стал заготавливать ягоду себе и для продажи. Клюква  росла рядом с домом, на краю болота. Берега озера заросли травой и мелким кустарником, образуя болотину. Ходить по ней было небезопасно, с каждым шагом под ногами всё колыхалось. Со временем травой затягивало всё больше воды, и на этой траве, на «живом» болоте и росла клюква. Вызревала она уже перед снегом, и потому не боялась морозов, становясь только слаще. Камышлеевцы  тоже заготавливали ягоду. Хранилась она просто. Приносили ягоду с болота, просушивали, засыпали в любую сухую ёмкость и оставляли на холоде, клюква замерзала, и так хранилась до весны. Лекарство это было первейшее, от разных недугов. Клюкву ели просто ягодой, варили кисель, делали квас, с клюквой квасили капусту. Егор решил, что и в городе должен быть на неё спрос. Для себя заготовили ещё чёрную смородину, кислицу, чернику. В этом году орех был неважный, заготавливать его не было смысла. Для себя только, чтоб пощёлкать длинными, зимними вечерами. Засолили много маслят, рыжиков, груздей, да опят. Заготовили и  на продажу. Особенно хорошо идут грузди и рыжики. Сельчане сдают Мыльникову, тот возит в Тайшет и продаёт. Видно, прибыток имеет, зря не возил бы. Надо переговорить с ним, через кого он товар сбывает.



                13




  Перед самым снегом в начале октября, справили новоселье молодые Кузнецовы, чуть попозже - Ибрагимовы. Кузнецовы перешли в новый дом втроём, Лиза родила мальчика в начале сентября. Дома всё было сделано по-доброму: сваты постарались. Мебель была, правда, незатейливая, как у всех: стол со скамейками, кровать в углу, рядом с ней на крюке, прибитом к потолочной балке, висела люлька для ребёнка. Хорошо в своём доме.
Сына назвали Егором, в честь Камышлеева, так сказал Егору подвыпивший Антип. Крестины прошли вместе с новосельем.
  Когда встали реки и наладились зимники, Егор повёз свой товар в Тайшет. Взял  небольшое количество, связей налажено ещё не было. Хотя из разговора с Мыльниковым Егор узнал, что надо ехать к Супруну, тот возьмёт, только надо сговориться о цене, и о дальнейших поставках. По приезду в Тайшет Егор пошёл к Ручкину, пытаясь  найти подходы к купцу. В это время в кабинете у Ильи Ильича был Зюзенцев. Решал какие-то вопросы по своим делам по строительству домов. Ручкин представил Егора. Омский купец Зюзенцев, по своей натуре был человеком открытым, с широкой душой. Узнав, что Камышлеев в какой-то мере его коллега, он порадовался новому знакомству. Небольшие объёмы товаров были для купца как раз нужны. На его предприятиях работали столовые, небольшие лавки,  для своих рабочих. Поставки свежих продуктов нужны были срочно, но заниматься ими самому купцу было некогда, а тут представился случай. Прямо в кабинете Ручкина сговорились о поставках, о цене, которая устроила обоих. В этот же день Егор доставил товар и получил деньги. Для Зюзинцева эта сделка при его капиталах была не очень важна, но он любил деловых людей, которые держали слово. Просто симпатизировал таким. В последнее время всё чаще нарушалось нерушимое купеческое слово,  и это было противно настоящим купцам. Это заставляло заниматься писаниной, которой купцы чурались. «Вспрыснув» сделку, Зюзенцев предложил привозить в небольших количествах и хорошую пушнину.
 – Не для доходов, а для подарков и посылов, – шепнул он и громко расхохотался.  – Такое нынче время. Рад был познакомиться, приходи по делу и без дела.
  Они ещё долго говорили о работе Егоровой лесопилки, о строительстве домов, которые оплачивались переселенческой конторой. Объёмы строительства у Егора были смешные для купца, но принцип был хорош. Расстались друзьями.
Довольный Егор поехал к Ручкину. Там вечером за чаем рассказал о деревенских делах, о работе, выполняемой в срок. Екатерина Павловна тоже была очень рада Егору. Она прямо хохотала от счастья, когда Егор рассказал о летней рыбалке. Копчёного налима он привёз гостинцем для Ручкиных.
– Можно я к вам погостить поеду? Илюша, можно я поеду погостить? – спросила она.
  – Чего же нельзя, я через две недели назад поеду, если не понравится, привезу, – сказал Егор.
 – Вот и, ладно, поезжай.
На другой день Егор с Екатериной Павловной отправился домой. Как всегда запасся подарками для жены и сына, любили они его приезды. Всегда радовал он их чем-нибудь. Вечером, проезжая через деревню, Егор показал на дома, в которых светились огоньки зажженных ламп и лучин.
 – Вот и Камышлеевка. Екатерина Павловна, стойко переносившая дорогу, закрутила головой. 
    В темноте было видно немногое.
 –  Мне ничего не видно, – прокричала она.
 – Посмотрите ещё. Сейчас домой быстрей, окоченели уже.
 – Есть маленько, скоро уже?
 – С горы съедем и дома. Рядом.
    Екатерина Павловна кое-как вылезла из саней, ноги закоченели. Егор приказал Николе срочно топить баню.
  – Настя, встречай гостей! – крикнул Егор с порога.
 – Заморозил гостью-то, – сказала жена, помогая раздеваться.
    Егор представил Ручкину, сказал, что она хочет погостить.
– Ладно, сами разберёмся.
Фёдор сидел на печке и с удивлением смотрел на чужую тётку. Своих деревенских он знал всех, а эта была незнакомой. Когда стали разбирать вещи  гостьи, позвали и Фёдора. Ему подарили большую книгу с красивыми рисунками. Глаза у ребёнка загорелись восторгом, он позабыл про всё.
          – А где спасибо, – напомнил Егор.
          – Спасибо, – сказал мальчик, застеснявшись своей оплошности.
   После бани, отогревшись, Екатерина Павловна сидела раскрасневшаяся за столом.  Пили чай. Настя угощала мёдом и разными вареньями. Женщины сразу нашли общий язык. У них появились свои дела и свои секреты. Настя тоже наскучалась одна вечерами. За час они построили планы на две недели, может, даже и больше. Только Фёдор сидел у лампы и разглядывал картинки. Ему не было никакого дела до взрослых. Егор, словно зритель, наблюдал за своим семейством и тихо радовался. Не у каждого есть место, где всегда тепло и тихо.
  Две недели шла подготовка к поездке. Егору пришлось съездить в Туманшет, выбрать у охотников хорошей пушнины. По случаю приобрёл большую медвежью шкуру в подарок Зюзенцеву. Такие подарки укрепляли торговые отношения. Видя у себя шкуру, купец каждый раз будет помнить о том, кто ему подарил  её. Приобрёл по сходной цене хариуса и ленков.
Через две недели обоз был готов, теперь можно и отправляться. Екатерина Павловна совсем не хотела уезжать. Вместе с Настей они сходили в деревню, побывали в домах. Настя не была гостьей, её любили деревенские женщины. Она приходила на помощь, если надо было, и без этого у неё были хорошие отношения со всеми жителями.
– Смотри, как хорошо, – воскликнула Ручкина, впервые маленькую печку у Кузнецовых, – неужели от неё так тепло.
– Нет, – отмахнулась Евдокия, смутившись, – разве ей обогреешься. Её топить надо круглосуточно, она у нас для утра. Утром быстренько дров бросишь, и тепло. А ещё у нас есть «русская» печь, в ней мы варим и хлеб печём. Вот от неё тепло, на ней и спать можно. Ребятишки  спят и зимой, и летом.
– Летом тоже топите?
– А как же? Хлеб-то печь надо. Но летом печь напрямую топится и вся не нагревается. У нас в деревне свой печник, Фрол Погодин. Хорошие печки делает, никто не жалуется.
Понравилось Екатерине Павловне в деревне. Во всех деревнях возле Тайшета, где ей приходилось бывать, дома не выглядели так свежо. Просто те деревни были старые, некоторым больше ста лет, поэтому там есть и старые дома, которые не радуют глаз. А здесь все дома новые, выглядят хорошо.
  Вот и настал день расставания. Женщины даже всплакнули.
– Слёзы в дорогу, хорошая примета, – сказал Егор, разряжая обстановку.
До Тайшета в первый день не добрались. Пришлось ночевать на постоялом дворе в селе Бирюса. Хорошее большое село, стоявшее здесь давно. Люди жили зажиточно, в селе была большая хорошая церковь. Через него проходила дорога на восток, в необъятные российские дали многие великие люди прошлись по этим улицам. Многие сказали добрые слова в своих воспоминаниях. Даже император Николай проезжал здесь в своё время, в соседней Конторке даже ночевал. Выделил сто рублей для церкви и подарил церковную утварь с гербами.
Егору нравилось бывать здесь, отсюда он начинал свой самостоятельный путь, отсюда начиналась дорога в его родную деревню. Давно не бывал он в родных местах, всё дела да заботы. Надо будет съездить, навестить родных. Давно не было и вестей.   
  Первым делом Егор завёз домой, уставшую Екатерину Павловну. Мужа дома не захватили, Илья Ильич уже ушёл на службу. Человек ответственный, он не позволял себе разгильдяйства даже в мелочах.  Товары Камышлеев доставил по месту, Зюзенцев приветливо встретил Егора. Всё было сделано в срок, потому и настроение у купца было хорошее, а когда Егор подал ему связку соболей, привезённых по просьбе Зюзенцева, тот запел от восторга. Как купец и, как сибиряк, он знал цену «мягкому золоту».  Рассмотрев каждую шкурку, он обнял Егора.
– Угодил, братец, угодил!
Торговаться не стал. Положил за товар такие деньги, на которые Камышлеев не рассчитывал.
– С утра хандрил, а теперь нет. Теперь настрой боевой!
– Вели занести тюк у тебя в санях, – попросил растроганный приёмом Егор.
Когда разложили медвежью шкуру, Зюзенцев сел в кресло и в восторге развёл руками. Он, долго молча, любовался хорошо выделанной шкурой с мордой, с лапами, на которых блестели чёрные когти.
– За это я дам особую цену, – наконец сказал купец.
– Это я не продаю, – сказал Егор.
На удивлённый взгляд купца, добавил:
– Это мой подарок.
– Люблю! – воскликнул Зюзенцев, схватив охапку Егора, – обмыть подарок!
И они выпили по три маленьких рюмочки хорошего французского коньку, которого Егору не доводилось пробовать.
  Вечером Екатерина Павловна взахлёб рассказывала о своих впечатлениях. Мужчины молчали: женщина любит быть на виду, но если ей не дать говорить, то врага обеспечишь себе надолго.
Уже перед сном Ручкин спросил:
– С Зюзенцевым всё ладно?
– Да, как договаривались.
– Он держит слово, не, в пример другим. Продолжите дело?
– Да, заказ не отменяется. Торговаться не стал, цену дал хорошую.
– У него капиталы позволяют, и человек он широки». Будет возможность переждать и тебе, авось, повезёт, и поедут ещё люди в Сибирь.
– Дай Бог наладятся связи здесь, хватит и мне места. У меня не большие запросы.
– Теперь, когда приедешь?
– После Рождества, скорее всего, в начале февраля. Не хочется в крещенские морозы испытывать судьбу, на том и договорились с Зюзенцевым.
– Всегда рады будем увидеть вас. Катя-то, как рада, спасибо вам. Она у меня городская, привыкла к обществу. А здесь, что? Загрустила было, а сейчас - ничего, улыбается.
– Летом погостит ещё, если пожелает. На реку съездим, порыбачим.
– Скорей бы лето, я тоже приеду отдохнуть, притомился чего-то.




                14




  Морозы долго не отступали. Лес заиндевел, словно вымер, на снегу редкие следы тех, кому невмоготу от голода, а кто может поживиться, не высовывая нос на мороз, даже не пытаются вылазить. Чаще обычного раздавались «выстрелы» стройных сосен, с громким треском разрывал их мороз. Лоси и изюбры затаились в густых пихтачах, всё живое затихло, стараясь понапрасну не тратить тепло. Так продолжалось около трёх недель. С приходом февраля, морозы понемногу стали слабеть. Поначалу над лесом исчез морозный туман, и стало проявляться солнце. Становилось светлее,  морозы ещё стояли, но уже терпимые.
  Егор опять подготовил обоз. Тянуть больше было нельзя, с ним в город напросился Антип. Хотелось посмотреть на новое поселение, присмотреть обновки себе и родным. Мыльников обещал привезти, что закажешь, а что заказывать - и не знали. Егор хотел было взять с собой Николу, но в такой мороз Насте тяжело будет, а другие работники не расторопные по хозяйству, работают только на промыслах.
  Выехали затемно, хотелось за световой день добраться до места. Ночёвки в пути – лишние хлопоты. Добрались без происшествий, правда, видели волчьи следы по дороге. Видно выгнали «серых» морозы из тайги, но встречи с ними не случилось. На этот случай, чем обороняться, было, не только от волков, но и от лихих людишек, нередко появлявшихся на пути обозов. Про смертные случаи слухов не было, но долго ли переступить черту, как недолго и нажать на спусковой крючок ружья. С такими людьми Егор не встречался, но волчьи следы он знал. И, как с волками справиться знал, нужно не растеряться при случае, хотя лучше, пусть не будет таких случаев.
  К вечеру добрались до Тайшета. Ночевать остались на гостином дворе. Наутро сговорились, что каждый займётся своим делом. Встречаться и ждать друг друга договорились здесь, в ночлежке. Утром Егор повёз товары к Зюзенцеву, купец был хмурым.
– Проходи, садись, – сказал он Егору.
– Вот такие нынче дела, – сказал он, – пришла беда, отворяй ворота.
Увидев недоумённый взгляд Егора, он хмыкнул:
– Да, ты, братец и не знаешь? Война началась.
– С кем?
– С японцем. Про Порт Артур, слыхал о таком? Да, не слыхал, откуда тут про Порт Артур знать. Война объявлена. Жди мобилизацию. Хотя разобьют япошек за промилуй бог, испугаться не успеем, но затраты потребуются. И вот тут размышляй: станет меньше строительство дороги, или не станет? То что с домами надо помаленьку придерживаться - это понятно, сейчас не до поселенцев: деньги понадобятся державе. Но дорогу, пожалуй, не прикроют, даже, напротив, усилят строительство, она идёт к океану, как раз, где японцы. Дорога будет строиться, а вот, что с переселенцами, подумаем. 
Зюзенцев ходил и разговаривал сам с собой,  размышляя. Егор смотрел на него и с интересом слушал. Он ещё не осознал про войну, рассуждения торгового человека ему были интересны.
– Сначала переселение остановят, но ненадолго. Сибирь заселять надо, а людей где брать? Если не заселим мы, заселят китайцы. На востоке уже кое-где были стычки с казаками, но с казаками не забалуешь, а здесь нет казаков. И народ пока новый, не держится за землю, не прижился ещё. Надо брать количеством, значит, что? Значит, переселение будет продолжено ещё расторопней. Дома строить не стоит бросать. Скорее всего, какое-то время они будут пустовать, но зато потом прибыток будет хороший. Согласен, Егор Петрович?
– Согласен, – Егор даже вздрогнул от неожиданности.
– Дела мы с тобой продолжаем. Когда будет ещё обоз?
– Через три недели будет, хорошо?
– Хорошо. Это сколько раз ты ещё до распутицы будешь?
– Раза три, четыре.
–Летом возить тебе будет нечего, а вот, осенью жду тебя. Если есть возможность, привези ещё шкурок. Соболей, лисиц. Белок не надо, дарить белок не солидно. Много не надо, а, чтобы у меня на всякий случай были. Кому война - кому мать родна, кому пулю - кому дулю, – добавил купец
  Егор быстро управился и поехал на гостиный двор, оставить коней. Только сейчас он осознал новость. Чем больше он понимал случившееся, тем больше вспоминал рассуждения Зюзенцева.
«Как он быстро разложил по полочкам все свои выгоды. Вот, что значит торговый человек. Он уже всё понял, всё распределил, там убавить, здесь добавить. И, ведь, как всё складно. И всё верно».
Егор решил всё хорошенько обдумать после того, как переговорит с Ручкиным. Но до вечера ещё далеко, и Егор решил послушать, что ещё говорит народ. Для этого он зашёл в харчевню, заказал обед, и, чтобы особо не привлекать внимание, взял шкалик водки, пить и не собирался, но так спокойнее. Просидел довольно долго, но ничего про войну не услышал, или люди побаивались говорить, или новость была ещё не всем известна. Ничего необычного в поведении людей не примечалось.
 На постоялом дворе Антипа не было, видно, у него дела складывались успешно. Ещё и Ручкина не должно быть дома, а сидеть здесь уже не было сил. Егор пошёл походить по улицам, и посмотреть новое для себя в строительстве, ходил по улицам, но ничего не видел. Все мысли были о новости.
«Если будет мобилизация, то кого будут брать?»
Тревожные мысли не давали покоя. В конце концов, он оказался у дома Ручкина, решил зайти наудачу. Может, Екатерина Павловна дома, всё ж будет с кем поговорить.
     Жена Ильи Ильича обрадовалась Егору. Проводила в комнату, стала расспрашивать о семье. Егор отвечал не очень складно. Ручкина поняла, случилось что-то серьёзное, стала выпытывать причину такого состояния.
– Вы, слышали, говорят, война началась с японцами. В Порт-Артуре, название запомнил сразу.
– Порт-Артур? Так это далеко. Это даже не в России.
– Как не в России - не понял Егор.
– Это в Китае.
– А как же война с Россией?
– Этот порт принадлежит России, но находится далеко.
– Что же выходит?
–  Илюша придёт, всё объяснит. Вы посидите, а я ужин приготовлю, Илюша скоро будет.
Хозяин пришёл через четверть часа.
– Илюша, Егор Петрович говорит, что война в Порт-Артуре.
– Вы уже знаете? Откуда?
  Егор рассказал утренний разговор с Зюзенцевым. Рассказал в подробностях.
– Аналитический ум у купца неплохой всё разложил верно, я согласен с ним. Только, как в жизни повернётся, вот вопрос. Слава богу, если по - купеческому всё сложится. А если нет? Вот тебе и поворот. Сегодня новость пришла, ещё пока ни каких распоряжений нет. Всё, как есть. Скорее всего, переселения не отменят. Нет, не отменят. Замедлится, но, я, думаю, потом будет волна.
  Друзья проговорили допоздна. Ручкин заверил, что о любых переменах, он срочно передаст Егору с кем-нибудь. Не стоит унывать так сразу, время покажет. Скорее всего, война не будет долгой, а в нашей стране многие и не заметят её.
  Ночевать Егор пошёл на гостиный двор, сославшись на то, что неудобно оставлять напарника одного в чужом месте. Антип уже все глаза просмотрел, ожидая Камышлеева. Кони стоят на месте, а хозяина нет, никто из прислуги тоже            ничего не знал. В городе Антип тоже услышал новость о войне. Сначала он, как и Егор не осознал её, но потом до него стало доходить, что на войну могут забрать его сына.
 «Как же так? – спрашивал себя Антип, – парень только женился, дитя народил, а его в армию. А на войне всякое бывает. Что же тогда с сыном. Нет, конечно, умереть никто не даст дитю. Ну, а сиротство -  это как, по-доброму?»
Кое-как сделав покупки, Антип направился на гостиный двор, поделиться сомнениями с Егором Петровичем, надеясь, что уж он точно подскажет, как быть и что делать. Но Егора не оказалось на месте, хотя, судя по тому, что кони были на месте, он приходил. Никакого терпения не хватало ждать, лишь, когда Егор пришёл, немного отлегло от души.
– Слышал новость? – спросил Антип.
– Слышал, ещё утром.
– Чего думаешь? Людей набирать на войну будут?
– Пока ничего не могу сказать. Не знаю, и никто ещё не знает. Я уже говорил со знающими людьми - никто ничего толкового не говорит.
– Ну, хоть что-то говорят. Насколько это дело завязалось?
– Говорят, что должно быстро решиться. Ведь война не в России, а где-то в Китае.
– Матерь Божья, – перекрестился Антип, – а мы-то зачем в Китай подались?
– Не могу ничего сказать, надо ждать. Кто знает, каким боком повернётся это дело.
 – Ты, Антип, раньше времени не волнуйся. Может и пронесёт мимо эту беду.
– Да уж хорошо бы, а то только стали привыкать к нормальной жизни - и на тебе.
Уснуть не могли долго оба, ворочались, вздыхали. Только под утро задремали. 
   Ехали, домой молча, новость не обрадовала.
  Прошла зима. Ещё пару раз Егор возил обозы в Тайшет, всё было по-старому. Война не окончилась, но была так далеко, что ничем не тревожила далёкий Сибирский уголок. Людей всколыхнула новость, но вскорости и забылась, на войну никого не взяли, воя провожающих жён и матерей никто не слышал.  А всё остальное было привычным, где-то не доедали, где-то мёрзли, ну, а когда было хорошо? Русский народ привычный. Его смутить можно в первую минуту, а потом только держись.  А здесь и страху не увидели. Где-то там эскадра шла на помощь. Что за эскадра, что это такое, с чем её едят? Для большинства было непонятно. Крейсер, да эсминец - пустые слова. Кто их видел, какие, такие корабли? Большие лодки, и что? Не тронула людей война, быстро забыли.
  В Камышлеевке жизнь шла своим чередом. Люди попривыкли к новому месту, обустроились. Строили планы, строились понемногу, возводя постройки для скота. Лютая прошедшая зима показала, что в тёплом хлеву скотине ловчей, а без коня, да без коровы, как прожить, совсем невозможно. А корова в хлеву, что тебе печка, там и курам тепло, несутся среди зимы, телёнок там же отгороженный. Для свиней другой хлев надо, в одном всей скотине тесно. Вот и шевелятся хозяева, никогда такой самостоятельной жизни не было. Всё на барина горбатились, в первую очередь на него, а на себя, что останется, теперь другое дело. Никто не указывает тебе, что сделал, то твоё. Жаль только родную сторонку, не выходит из головы совсем. Другой раз так заболит, что выть хочется, потом в заботах забудется, а как зима, только и размышляй да строй планы. Вот тут и выползает тоска. И о войне доносятся разные новости. Всё одно к одному.
  В это время Егор затеял расчищать поля за рекой, перед деревней. В свободное время мужики валили лес, хороший шёл на строительство, негодный на дрова. Ребятишки и те, кто кому валить лес было тяжело, окапывали и выжигали пни, следили, чтобы огонь не расползался далеко. Хотя по свежей траве можно было и не следить. Так всё лето и прошло в делах. Короткое сибирское лето, расписано по денёчкам, когда и что делать. Сначала посадки, потом прополки, затем начинался сенокос. Сена на каждый двор уже готовили помногу, было кому скармливать. Потом убирали хлеб, молотили, копали картошку, только вертись. Хорошо, когда погода позволяла, а то и вымотает всю душу, пока приберёшь урожай.
  К осени поле было большое, но делить Егор не спешил.
– На следующее лето расчистим ещё, потом и разделим. Чего сейчас грядки кроить.
Последние переселенцы, прибывшие из Белоруссии Юшкевич и Сушкевич переглянулись, но промолчали. Другие мужики заворчали.
– Вы, чего хотите? – спросил Егор.
– Хотели бы знать, как будем потом делить: поровну со всеми, или кто приехал последним, тем и надел поменьше, – сказал Фирсанов Никодим.
– У кого есть ещё сомнение? Антонов, Бутьянов, Лятин, Томаев Прохор - вы все сомневаетесь? Морозов, Козлов, Селезнёв? Говорите, как есть. Ибрагимов?
– Я тебе верю, Егор Петрович, ты не обманешь, – сказал Шухрат, волнуясь,
– Аллах видит, я говорю правду.
– Ты, Антип, что скажешь?
– Кто-то у них воду мутит, а пока не знаю кто, узнаю, башку скручу. Где это видано, чтобы Егор Петрович слова не держал. Сказал - поделит, значит поделит.
 – Стыдно за вас, мужики,– добавил Трифон.
– Обманывали много в жизни, вот и нет веры, – сказал Прохор Томаев, – а землицы никогда не хватало.
– Сейчас у тебя есть земля, хватает? – спросил Егор.
– Сейчас хватает, но у меня трое сынов подрастают. Скоро женить надо будет, потом где землю брать.
– Вот когда женишь, тогда и землю выделят. Сейчас воду чего мутить? У Антипа сын женился, выделили землю и дом поставили артелью. Все довольны. Тебя не бросили, когда приехал, дом построили, землю распахали.
– Не просто так, за деньги,– сказал  Прохор, не сдаваясь.
– Придёшь ко мне, я тебе покажу, сколько стоит твой дом, и сколько денег за него заплатили. Потом съезди в Догадаевку, в Щетиновку, посмотри там, поговори с людьми, потом скажешь при всех, сколько денег я у тебя украл. Ты ведь в этом сомневаешься?  Себе я участок здесь не отмерял, – сказал Егор и пошёл домой.
– Обидели человека. Без дела обидели, – сказал Трифон, и они с Антипом пошли вслед за Камышлеевым.
   Но Егор и не думал обижаться, всякое в жизни бывает. У него  хватало забот и без этого, просто решил про себя, что больше не будет нянчиться с камышлеевцами. Пусть своим умом живут, вот и не будет никаких разговоров, и эти пожоги не надо было затевать. У того же Томаева трое почти взрослых сыновей, пусть сами и корчуют. Вскоре он и забыл про это. Егор не обиделся, но в деревне стал появляться реже, занялся своими делами. Больше времени был с женой и сыном


                15



   Зелёная стена елей и сосен, сторожевой стеной оберегавшая усадьбу Камышлеева, замерла, источая терпкий запах смолы. Берёзы и осины, окаймлявшие реку, покраснели и пожелтели так ярко, что бурая трава грязной кляксой расплывалась под ними. Красные гроздья рябин и чёрной переспелой черёмухи затихли в ожидании. Осень. Прохладной прозрачностью в огромных холодных каплях росы и сиянием в редких лучах солнца осень делает последние мазки. Вода в речке не издаёт ни всплеска, ни всхлипа, словно обиженная отвернулась и молчит. Нежность, красота и грусть. Осень, приходит время прощания. И наступает время последнего молчания перед дорогой. Осень, посидим минутку помолчим.  В добрый путь, осень.               
   Егор сидел на берегу болота. Иногда приходил сюда по осени, любил побыть здесь, подумать. Хорошие мысли приходили в голову, будто набирался сил на весь год. С каждым разом всё больше затягивалось озеро травой, кое-где тянулись росточки берёз, у берега уже выросли кочки, покрытые резухой.  Были и светло–зелёные чистины, будто столы, покрытые мягкой скатертью, и на этой скатерти ровным слоем лежит клюква, крупная, тёмно-красная, сбрызнутая светло–синей дымкой.  Бери, собирай её ладонями, черпай, как воду из озера, не упусти момент. Стоит солнцу приблизиться к горизонту, спрячется царь - ягода, и уже до следующего обеда не покажется, можешь и не искать. По краю болота, там, где крепкое дно, протоптаны звериные тропы, лоси, изюбры, косули тоже любят полакомиться ягодой. За ними прогуливается и медведь, тоже большой любитель клюквы, обсасывает все кочки с ягодой. Всем хватает клюквы.
  И в этот год работники наготовили ягоды достаточно. В прошлом году клюква была в цене, заготовили и ореха, и масла кедрового, вкусного, душистого. Грибов разных насолено. Идёт лов рыбы, скатывающейся с летних пастбищ, есть договоры с охотниками на пушнину. Не хуже, чем в прошлый год будет товар, хорошо, что есть, кому сдавать. Камышлеевские мужики, кто промышлял охотой, тоже договариваются с Егором, чтобы он брал у них меха, не понимают только, почему не в чести белка. Мыльников берёт её, а Камышлеев нет. Но Мыльников не даёт цену хорошую, не хотят с ним связываться. А куда деваться? Сам не повезёшь белок продавать. Кому продашь? Надёжи нет, вот и отдают всё Мыльникову.  В этом году и молодые бычки хорошо подросли, мяса можно в достатке поставлять. И свинину тоже повезёт Егор.
  От мыслей отвлекли выстрелы. Недалеко. Пять ружейных выстрелов прогрохотало и затихло. Опять наступила тишина, но вскоре послышались шаги, к болоту вышел Иван Кузнецов, сын Антипа.
– Здравствуйте, дядя Егор, – сказал он, улыбаясь, – издалека увидел,  узнал сразу.
– Здравствуй Ваня, садись, рябчиков гоняешь?
– Чего их гонять, – сказал Иван, присаживаясь,– дурные совсем. Их стреляешь, а они сидят, головами крутят, не улетают. Молодняк.
– Настрелял?
– Пяток взял, больше не стал бить. Куда их больше? Лиза попросила рябчиков.
– Как поживаете? Ладите?
– Ладим. Хорошо поживаем. В этот раз справились со всем, вот есть время с ружьём побродить. «Морды» поставил, рыба в реке пойдёт на днях, надо на зиму заготовить себе, да отцу.
– Он и сам любил порыбачить, – заметил Егор.
– В кузне днями, дел накопилось. Ремонт разный.
– Ты чего не помогаешь?
–Никита с ним.
–Егорка маленький не болеет?
–Нет. Ходить начал, бьётся, но ходит, интересный такой. Вы б зашли, как–нибудь, проведали.
– Зайду Ваня, обязательно зайду. Выберу время и зайду.
– Дядя Егор, вы повезёте товары в Тайшет?
– Когда реки встанут, сейчас ещё нет.
– Возьмёте у меня? Есть несколько соболей, ещё прошлогодних.
– Посмотрю, если годные, чего ж не взять.
– Хочу жене обновки сделать. Выручите?
– Хорошо, Ваня. Привет им передавай: и Лизавете своей, и малому. Антипу тоже привет, давно его не видел. Ты далеко собрался?
– Нет, до Трифоновой мельницы дойду краем болота, а там и домой напрямую.
– Мелет Трифон?
– Работает. Договорюсь с ним, когда мне помолоть можно.
– Привет ему передавай. Скажи, что у меня тоже есть зерно на помол. Скажи, что я потом подойду.
– Ладно. До свиданья, дядя Егор.
 Иван быстро растворился  среди кустов.
  На другой день Егор пошёл в деревню, нужно было заказать у Кузьмы Захарова кадушек. Небольших, ведра на два, три, с крышками. В таких ёмкостях удобно возить всё: и рыбу, и грибы, и ягоды. Зюзенцев за кадушки платит отдельно, ему они тоже нужны.
  Кузьма работал в сарае, в углу двора. Там у него было множество заготовок, они были аккуратно сложены по размерам. На большом штыре на стене висел рулон железа для обручей. Их Кузьма резал и клепал по размерам.
– Доброго здоровья, хозяин, – сказал Егор, проходя в мастерскую.
– Здравствуй, Егор Петрович, – проходи, садись вот здесь.
Кузьма пододвинул свою рабочую табуретку.
– Идёт работа?
– Есть такое дело. Как делаешь, так идёт, вот мастерю, помаленьку, заказ есть небольшой, мужик приезжал из Еланки, заказал пять кадушек.
– У них нет специалиста? Я слышал, что есть свой бондарь.
– А едут ко мне. Значит, чего-то не нравится.
– Большие заказывают?
– Ведер на десять, пятнадцать, некоторые и поменьше. Капусту квасить, да огурцы солить, как раз для семьи.
– Я тоже к тебе по делу Кузьма, мне нужно десятка два, три кадушек на два, может, три ведра, но не больше. Возьмешься?
– Чего ж не взяться? Хорошему человеку за удовольствие. К какому сроку надо?
–Не все сразу, но к первому зимнику кадок с десяток надо.
–Пойдём-ка, Егор Петрович, покажу чего, – Кузьма повёл Егора в другой сарай. Там в углу стояли десять двухведерных кадушек, с хорошими крышками.
– Такие?
– Именно, такие. Ты, прямо, знал, – удивился Егор.
– По весне Мыльников заказывал, потом отказался, так и лежат. Будешь брать?
– Все сразу. И ещё остальные через месяц, полтора.
– Постараюсь, – сказал Кузьма, – я тебе сам их доставлю, они лето пролежали без дела, усохли, я их день, два кипяточном пропарю, будут в лучшем виде.
  О цене сговорились быстро.  Оба остались довольны.
  Егор пошёл к Антипу, раз уж находился в деревне, чего не зайти, к хорошему человеку. Антип ковал острогу. Когда зашёл Егор, кузнец закаливал жало, здесь требовалось умение, перекалишь, острога сломается, не докалишь, будет тупиться. 
– Лучить собрался? – спросил Егор.
– Самая пора. Вода маленькая и светлая, сегодня с Ванькой и Никитой поедем.
– Боишься, на себе не донесёшь?
– Чего ноги бить, если на телеге можно. Дорога хорошая.
Пару лет назад мужики прорубили на реку дорогу. Теперь кто хотел - ездил на подводе, ребятишки бегали пешком. Дорога проходила версты полторы через лес, потом выскакивала на луга, а там ещё с версту - и река. По этой дороге гоняли скот пастись и коней в ночное. Рекой пользовались все,  дорогой тоже. И в это время  не один Антип поедет колоть налима, все, кто не ленится, возьмут свою добычу. Зима длинная - любой кусочек подберёт, вот и стараются люди. Колоть налима - дело нехитрое. На конец лодки приделывают железную сетку, куда накладывают смолья, такие дрова горят ярко, просвечивая воду, сквозь чистую воду видно всё дно. Видно и сонных налимов, лениво шевелящих хвостами. Здесь не зевай, прицеливайся и бей. Если повезёт, то за ночь можно пол лодки набить хорошей вкусной рыбы, которую и варят, и жарят, и пироги с ней стряпают. Хороший хозяин наготовит на зиму и хариуса, и ленка, подфартит, так и тайменем побалуется. Таймень не налим, рыба серьёзная.
– Чего слышно новенького? – спросил Антип.
– Пока ничего не слышал, – ответил Егор, – другой раз без новостей спокойней.
– Верно. Живёшь себе, и, ладно. Снег выпадет, дрова, и сено перевозим домой, и, можно дрыхнуть на печи до весны.
– Зима даёт отдохнуть немного. Всё себе построил?
– Больше пока ничего не буду, всё вроде есть. Надо погодить немного, Никиту оженю, помогу построиться, а там буду тукать молоточком понемногу в кузне.
– Ой, ли. Там внуки подрастут, надо будет им помочь.
–  Это само собой, но у внуков есть родители, пусть у них головы болят, – сказал Антип.
Положил молоток с острогой и присел на чурку.
– Знаешь, Егор Петрович, в последнее время чего-то покоя нет. Вроде хорошо живём, жили бы так на родине, разве побежали в такую даль, а вот есть тревога, вдруг всё отберут?
– Кто у тебя отберёт? Тебе же государство дало всё. И не красивые глаза, а для того чтобы ты здесь жил, землю пахал, сыновей женил. Хотя Антип и у меня тревога другой раз всю душу высасывает, не знаю с чего бы это?
– Не к добру.
– Не каркай.
– Ладно, поживём - узнаем.
– Трифон дома, не знаешь? – спросил Егор.
– Должон дома быть, собирался на ночь на рыбалку.
– Зайду, зерно надо помолоть. Раз уж в деревню зашёл, решить заботы надо.
Трифон сидел за столом и пил чай.
– Садись, Петрович, чайком побалуемся.
– Чего ж. побаловаться можно.
 Мария принесла кружку чая заваренного мятой.
– Егор Петрович, с молоком вкусней будет. Мята молоко любит.
– Можно и с молоком, – согласился Егор.
Хозяйка суетилась, радуясь, что её советам послушались. Принесла горячих оладушек.
– Спасибо, хозяюшка, – Егор улыбнулся, – балуешь гостя.
Мария засмущалась и прикрылась платочком.
– Трифон, когда можно помолоть зерна?
– Завсегда можно, Петрович. Когда надо?
– Освободишься немного, да и смелем.
– Дня через два привози, сделаем, как надо. Оладушек захотел, небось.
– И оладушек тоже. Моя хозяйка тоже ловко их делает. Мельница ничего, работает?
– Чего ей сделается? Посматриваю, так работает.
– Ты один на речку едешь? – спросил Егор.
– Возьму кого-нибудь из пацанов. Одному несподручно, на вёслах кому-то надо.
– А возьми меня,– вдруг попросил Егор, – молодость вспомнить. Ты думаешь, что я всю жизнь живоглотом был.
– Какой ты живоглот? Были б все такие. Поедем, если душа горит.
– Горит, Трифон, ещё, как горит.
   Ночь была тихая и прохладная. По всей реке, насколько было видно, беззвучно скользили лодки с факелами. Иногда раздавался стук, скрежет по камням и снова всё затихало. Егор сначала сел на вёсла потихоньку придерживая лодку, проплывал по мелководью. Налимов было хорошо видно. Трифон сначала промахивался, но потом приловчился,  и в лодку полетели хорошие рыбины. Потом поменялись местами. Егор оказался ловчее, вырос на реке, дело знакомое. Трифон же научился здесь. Когда в лодке было всё дно заполнено рыбой, они поехали к берегу. Посидели у костра, попили чаю, поговорили. Вспомнили, как всё начиналось. Домой приехали, когда рассвело. Трифон завёз Егора домой, хотел было делить рыбу, но Егор, взяв пяток рыбин, отмахнулся:
– Спасибо Трифон за компанию. Отвёл душу.
– Пустое. Так, Петрович, привози зерно, сделаем в лучшем виде.
– Спасибо, Трифон. На днях завезу.



                16



   Громыхнуло в Питере, пронеслось по всей России. Январь 1905 года качнул державу, пронеслись бунты и по Сибири. Ещё не забыли позор войны, как пришла ещё беда. В Тайшете только на железной дороге, да на лесозаводе у Жернакова слышались недовольные разговоры, и то недолго. Ничего не поменялось. Поговорили потихоньку, тем и закончилось, строительство дороги и домов не останавливалось. Завершалось строительство водонапорной башни, купцы строили и свои особняки. Напротив базарной площади начали строительство церкви.  Увеличивалось население Тайшета.  Кроме Супруновских  строились Базарный, Волостной и Заводской переулки, на востоке, на западе незапланированным оказался переулок Проходной. Кроме Трактовой, Первой и Второй Зелёных, планировались Третья и Четвёртая Зелёные. В северной части Тайшета ограничились тремя улицами: Северовокзальной, Транспортной и Харинской. На железной дороге началось строительство вторых путей. На работу  потянулись ещё люди. Строительству домов ничего не мешало, все народные волнения прошли мимо.  В деревнях тоже было тихо, там, казалось, жизнь совсем замерла. Если вблизи дороги и было какое–то шевеление, то в далёких деревнях ничего не происходило. Те, кто привозил новости, рассказывали их по-разному, селяне слушали всё, словно сказки, никак не могли понять, как можно идти против царя и полиции. Прослушав очередного «сказочника», уходили домой, и быстро всё забывали. Никому не хотелось менять устои, никто не понимал, что могут принести бунты, кроме каторги. Мещане и другие обыватели, устроившиеся на казённые должности, тоже не желали ничего менять. Только рабочие, кто работал по десять, двенадцать часов,  и едва сводил концы с концами - были недовольны.    
  Егор временами наезжал в Тайшет, привозил товары. Узнавал новости у Ручкина и снова уезжал. Ещё раз возил Екатерину Павловну в гости, на этот раз летом. Устраивали посиделки на берегу реки, походы в лес, ловлю пескарей. Сын уже подрос и был проводником и экскурсоводом. Егор тоже иногда участвовал в маленьких семейных праздниках. На неделю приезжал Илья Ильич, выглядел он очень усталым. Три дня он прожил на берегу, ночуя в шалаше, никак не мог надышаться тишиной и покоем, как он говорил. Екатерина Павловна только одну ночь смогла пробыть на реке. Утром приезжала вместе с Фёдором и Настей, а вечером Фёдор увозил их назад. Потом уговорили Ручкина переехать домой.
   Вечером Егор с гостем сидели на крыльце и беседовали.
– Как там война с Японией? Что слышно? – спросил Егор.
– На море полная конфузия. Геройски сгубили моряков вместе с кораблями. Потянулись на восток войска эшелонами. Там не только японцы, но и маньчжуры имеют желание прибрать к рукам русскую землю. По Амуру волнения и стрельба, Дальний Восток и Камчатка требуют усиления. Недавно на разъезде Точильный, недалеко от Тайшета, потерпел крушение воинский эшелон. Погибли старший унтер офицер и солдаты. Тридцатого июля схоронили со всеми воинскими почестями четырнадцать душ в Черемшанке. Со всеми воинскими доблестями, как героев. Манучаров, начальник строительства, был там, выясняли причины крушения, но ничего не нашли. Дорога  новая, произошла усадка пути после дождей. Обходчик ничего не усмотрел. Видишь, и у нас отголоски той войны имеются.
– Жалко ребят.
– Жалко, – кивнул Илья Ильич.
 Через неделю Ручкины, счастливые и отдохнувшие, уехали в Тайшет.
  Время шло. Все ждали, чем же закончится буза. Только в конце года стало известно, что переселенцы вновь поедут в следующем году. Уже готовились партии в разных областях страны. Егор повеселел. Неопределённость заканчивалась, можно снова заниматься строительством домов.
  В начале лета 1906 года в Камышлеевку прибыло три семьи: Федотовы,   Кузюрины и Сырниковы. Бригада плотников, нанятая Камышлеевым, быстро из готового леса ставила дома. Строителей нанимали в Туманшете. Там деревня росла быстрее, и свободные руки находились. Поселенцы помогали, и занимались огородами, строили надворные постройки. За огородами готовили дрова, пилили и складывали в поленницы.
   На этот раз Егор занимался только руководством, сам не помогал. Скот закупили здесь же в деревне, только пару коней пригнали из Туманшета. Егор оплатил работу плотников, заплатил Фролу Погодину за печи, рассказал, что нужно для зимы, и всё. Решил: если захотят жить хорошо - то будут, а не пожелают - то и не заставишь, а нянчится уже не хотелось. Пусть живут, как хотят.
  Люди старались, обращались за помощью к сельчанам, и помощь оказывалась. Поле перед деревней расширили ещё больше, собрались делить и позвали Егора. Но тот отказался, сказав, чтобы сами решили, как позволит совесть. Как прошло деление участков, он не интересовался. Егор чаще находился дома, осенью он собрался отвезти сына учиться в Тайшет. Там сначала хотел купить небольшой домик, но потом решил сначала снять жильё поближе к школе. Потом время покажет, Настя собралась ехать с Фёдором, пожить время, пока сын не привыкнет там. Ручкины предлагали поселиться у них, но Егор не желал беспокоить друзей. Наведываться он будет по два раза в месяц, а потом на лето заберёт семью домой.
  В Тайшете открыли церковь. Это событие было существенным.  Второго июля 1906 года новую церковь освятил архиепископ Тихон, прибывший по этому  случаю  из Иркутской епархии. Настоятелем был поставлен отец Василий (Шаравин). На открытии присутствовали почти все жители Тайшета. В первых рядах находились купцы, пожертвовавшие большие деньги на строительство: Зюзенцев, Супрун, Кабанов и другие. По такому случаю из Томска приехал  Жернаков, чья лесопилка приносила хороший доход. Но сам Жернаков в Тайшете был наездами, а командовал всем хозяйством купца управляющий. Был и главный строитель дороги - Манучаров с семьёй. Впереди всех при полной парадной форме красовался урядник Иван Савельев. Тайшет стал селом  Алзамайской волости  Нижнеудинского уезда. Увеличилась значимость станции. Из соседних  сёл люди потянулись в Тайшет на жительство. В Еловке, Конторке, Бирюсе, Баероновке не хватало пахотной земли,  люди уходили на заработки на железную дорогу и оставались там. Село росло быстро. Кроме церковно-приходской школы, открывались и министерские школы, в которых обучение русскому языку, и другим наукам сильно отличалось от церковных. Большинство устраивали детей именно в министерские школы, преподавание  в них было другим, и давали больше знаний.
   Федю устроили в министерскую школу вместе с детьми железнодорожных служащих. На экзамене, проводимом перед поступлением, Фёдор был оценен высоко. Не прошли даром занятия матери с сыном, кругозор мальчика был достаточно широк, несмотря на то, что прожил всю свою небольшую жизнь, он практически в лесу. Книги, подобранные Екатериной Павловной, помогли Фёдору узнать много нужного.
  Дом сняли недалеко от школы и от Ручкиных. Екатерина Павловна взяла шефство над семьёй Камышлеевых. Не только Фёдор, но и Настя тоже надолго уезжала из Камышлеевки. В доме навели порядок, обставили нужной мебелью, приобрели всё, что требовалось. Для всей семьи начинался новый этап, нужный этап. Жизнь менялась стремительно, нужно было приспосабливаться. У Егора давно были мысли пристроиться в Тайшете, но пока он не находил себе качественного применения. Там, где он хотел работать, уже было не протолкнуться, а там, где можно спокойно работать, например,  торговать в лавке, он не желал. Это было противно всему его существу,  он не мог представить, как это можно целыми днями сидеть на одном месте, ожидая покупателей. Нет, это не по нему, строить дома для поселенцев - он не сможет тягаться с другими застройщиками,  возможности не те. Выращивать хлеб или производить мясо - нужно много пахотных земель. Вокруг Тайшета их уже нет, а разрабатывать новые земли, нужны хорошие средства и время. Взять деньги под проценты Егор не желал, земледелие - дело рискованное, а долги отдавать надо. А в Камышлеевке дело налажено, там всё работает. Одна проблема – теперь семья далеко, но они решили с Настей, что стоит перетерпеть это неудобство. Сначала Фёдор окончит два класса министерской школы, а там надо будет решать о дальнейшем образовании. Хотя, возможно, к тому времени сделают какую-нибудь школу и здесь. Намечалась большая работа и в Камышлеевке. Должны были приехать ещё поселенцы. Теперь заработанные деньги Егор не собирался тратить, как попало, не собирался рисковать. Если вкладывать, то только в надёжное дело.
  Прощались со слезами. Егор никогда не видел жену такой. Раньше постоянно ездил по делам и по месяцу, но слёз у жены не видел.
– Ты чего? – спросил Егор.
– Не знаю. Как-то сами текут.
– Никогда раньше ты не плакала, раньше тоже расставались.
– Там дома было, а здесь всё чужое.
– Ты же у меня охотница бывшая, неужто, испугаешься кого?
– Охотницей была только до замужества.
– Так, вспоминай, – улыбнулся Егор.
 Улыбка осветила лицо жены.
– Вспомню. Я ничего не забыла.
– Если будут трудности, ты к Илье Ильичу обращайся. Я через две, три недели
приеду.




                17




   Камышлеевка гулеванила неделю. Обмывали второго сына Ваньки Кузнецова. Потом женили Петра Захарова, Кузьма породнился с Козловым Андреем. Дочка Андрея, Мария, свела с ума Петьку, сосватали быстро. Чуть позже была свадьба Томаева Тимофея и Ларисы Мыльниковой. Свадьбы прошли одна за другой, не давая отдышаться. Егор был приглашён на обе. Гулять на свадьбах хорошо, но дело есть дело, сразу после очередной гулянки он с обозом направился в Тайшет. Если раньше он с тревогой ехал туда, то сейчас с радостью. Встреча с семьёй была праздником. Дела у Фёдора шли хорошо, учился он легко. Многое уже знал, другое, новое схватывал быстро, цепкая память ребёнка ничего не упускала. Но чем больше Фёдор узнавал, тем больше у него возникало вопросов, на некоторые не только Екатерина Павловна отвечала, но и сам Ручкин.
– Не ученик, а просто террорист какой–то, – смеялся Илья Ильич, рассказывая Егору.
– А кто такой террорист? – Последовал вопрос.
– Ну, вот, видишь? Федя, сейчас тебе пока рано знать кто это такой, но я обещаю, что мы поговорим на эту тему.
– Хорошо.
Ручкины привязались к Фёдору. У них своих детей не было, вся нерастраченная любовь досталась Феде. Сам же ученик относился с большим почтением к своим домашним учителям.
– Дома всё хорошо? – спрашивала Настя.
Она уже соскучилась по дому. Просто по своей кухне, по занавескам, по своей корове и прочей живности.
– Всё хорошо,– сказал Егор, – Никола справляется с хозяйством. Кашеварит сам. По дому убирается раз в неделю Фатима Ибрагимова, я попросил. Неудобно  мужику полы мыть, да постирушки устраивать. Она довольна. Когда ты приедешь, то если захочешь, пусть она и убирается.
– А я, что, изболелась? Нет, в своём доме я сама справлюсь.
Екатерина Павловна посоветовала поехать Насте домой, до следующего приезда, а Фёдора они возьмут на это время к себе. Федя тоже хотел поехать домой, но, увидев взгляд отца, не посмел ничего сказать. Настя ухватилась за эту возможность и сразу согласилась. Целый вечер она рассказывала Фёдору, что надо делать. В ответ слышалось:
– Мама, я знаю. Да, я знаю. Я сам. Я умею. Я всё сделаю.
Егор рассказал о деревенских новостях.  О том, что у Антипа ещё внук родился. Как прошли свадьбы.
– Я думаю, что в следующем году ещё две, три свадьбы будет. Если не больше. Прибавится в деревне внуков, радости прибавится.
  Настя заскучала по сыну, ещё не приехав домой. Егор посмеивался над непостоянностью жены, ох, это  материнское сердце. Дома жена взялась за хозяйство сама, убирала, мыла, чистила по-своему, хотя и отметила, что дома порядок. Но надо было всё своими руками потрогать. Когда пришла Фатима, Настя пригласила её попить чаю, проговорили с ней полдня, но убирать ей не дала. Сказала:
– Я через две недели опять уеду, потом уже можно приходить, а сейчас я сама.
Фатима не обиделась. Хозяйка хозяйку понимает.
  Дела по дому закончились быстро, и дни потянулись в думах о сыне. Егору некогда было скучать, забивали скот, морозили мясо. За всем нужно проследить. Всё делали работники, люди старательные, толковые, но всегда кажется, что сам сделаешь лучше, а рук на всё не хватает.   Работники не обижались на замечания, Егор ругаться не любил и не ругался. Когда надо было, говорил спокойно, старательно выделяя слова, и от этого спокойного голоса пробирало так, что лучше бы поругал. Нерадивых работников предупреждал, а потом без сожаления выставлял. Но за отработанные дни всегда платил, не обманывал. Не было в крови этого, обманывать и хитрить. На копейку схитришь, обманешь, на рубль сам потеряешь, так учил отец, так и жизнь учила. Дал слово - держи, не можешь исполнить - не обещай, не давай надежду. Сказал - сделай, не подведи. По таким устоям старался жить Егор. И сейчас готовил товары не как попало, а как нужно, никто никогда не проверял при приёмке, потому и хорошо было на душе. Доверяют, а когда проверять начнут, то жди беды. Туши мяса укладывали рядами, закрывали пологом, увязывали, ровными рядами ставили кадки с мороженой клюквой, солёными грибами, с солёной и вяленой рыбой. Пушнина лежала отдельно для Зюзенцева и для Жернакова. Были у них свои слабости. Можно было купить и в Тайшете хорошие меха, но могли пойти нежелательные слухи. Для кого? Для чего? А Камышлеев не афишировал ничего.
  Егор был во дворе, когда к нему пришёл Антип Кузнецов.
– Здорово, Егор Петрович.
– Здравствуй,  Антип. Случилось чего?
– Случилось. Бутьянов Иван помер.
– Как помер? – растерялся Егор.
– С вечера попросил баню протопить. Сходил. После бани сказал, что нехорошо ему, лёг полежать и не проснулся.
– Горе, какое. Сироты остались.
– Два сына.  Старшему восемнадцать лет, малому четырнадцать.
– Вот и первый покойник в деревне.
– Я чего пришёл-то? Где будем хоронить? Пока не надо было, разговору не было. Может в березняке, что за огородами?
– Нет, здесь совсем в деревне будет. Я присмотрел место, поедем, покажу. Место хорошее, сухое, от деревни недалеко и не близко. Гроб делают?
– Да, Кузьма уже, наверное, закончил.
– Кто копать будет могилу?
– Есть копщики, хватит людей.  Зажгут костёр на ночь, а с утра и копать будут. Не должно ещё промёрзнуть сильно, морозов больших не было.
Егор проехал деревню, и по целику ещё с километр, потом свернули влево.  Редкий сосновый бор был чистым и светлым, снег был неглубокий. Проехали до самого места.
– Вот в этом бору, я, думаю, будет в самый раз.
– Хорошее место, – согласился Антип, – как-то не додумались сами.
– Не надо было, вот и не думали.
– Ты же подумал.
– Дело случая. При мне кого-то хоронили в Догадаевке. Там кладбище высоко на горе, вот и подумал тогда про место у нас. Присматривал, ездил специально.
– А в Догадаевке почему на горе?
– Боятся, что в большое половодье может низины топить, вот и выбрали место повыше. Деревня на берегу.
  Антип выбрал место почище. Вытоптал снег.
– Пусть первому и место будет лучшее, – сказал он. – Все здесь будем. Тут места всем хватит.
– Дай-то Бог, что бы уже здесь. Не пришлось ещё искать новой доли.
– Согласен. Вот только без причастия придётся хоронить.
– Батюшку на отпевание привезите.
– Привезём. Хоронить будем послезавтра. Завтра могилу выкопают, на другой день и похороним, приходи.
– Куда я денусь? Надо ещё и деньгами помочь.
– Неужто, не сможем деревней похоронить?
– А после похорон? Вот то-то и оно. Слава Богу, скот есть, проживут. Сыны уже большие.
  Горе, что гром среди ясного неба. Кто вздрогнет, кто обернётся, кто перекрестится, но все заметят и услышат. Никто в деревне не остался в стороне, помогали, чем могли. Деньги несли, кто имел, продукты, вещи какие-то, каждому было дело.  Когда живой, то не думаешь ни о чём: рано, мол, ещё, а оно приходит и не спрашивает рано, или в самый раз.
Вся деревня провожала до кладбища. Перед этим, лошадями притоптали дорогу, и теперь идти было не очень тяжело. Всем хотелось посмотреть и место под кладбище. Когда поставили свежевыструганный крест, сразу обозначилось кладбище. До этого всё было, как бы не всерьёз, а теперь при виде креста сразу прекратились шепотки и разговоры. Только крест и растерянные и понурые люди, долго не отрывали глаза от креста. Каждый подумал о своём.
– Поминать заходили по очереди, все сразу не уместились за столами.
Егор с Настей вышли и пошли домой. Разговоры были неуместны, дома ждали ещё дела. Завтра утром ехали в Тайшет. Настя считала часы, соскучилась по сыну, настряпала ему всяких вкусностей.
     Дорога через лес до Перевоза шла большей частью по густому ельнику.  Там было темно и жутковато, лес был настолько непроходимый, что дальше первого ряда деревьев ничего не было видно. Только от деревни дорога какое-то время шла вверх, потом вниз, через небольшие распадки опять вниз. Из ельника дорога выныривала прямо в деревню Перевоз. Летом здесь был паром, зимой же просто дорога по льду.  Тимофей Ожёгов, державший перевоз, был ещё в силе. Сам тягал паром, помогал загонять подводы, зимой он рыбачил подо льдом, охотился. Была у него и ночлежка, припозднившиеся путники ночевали здесь. За небольшую плату давали место, кормили самого и кормили коней, если было нужно. Сам Тимофей силой был одарён с рождения. Однажды на паром в конце дня заехали три здоровых мужика. Мужики, как мужики. Посреди реки вытащили ножи и предложили отдать выручку. Двое лиходеев, которых Тимофей успел схватить за руки, и не поняли, как оказались в воде, третий спрыгнул сам, не дожидаясь приглашения. Тимофей распряг коня, и столкнул его в воду, поднатужившись, и телегу перекинул через невысокие перила. Всё это делал молча. Уже потом в конце, сказал, чтобы деньги за переправу положили на паром. Каково же было его изумление, когда утром он увидел копейку за паром. Сначала он подумал, что потерял кто-то, но потом вспомнил, что вчера здесь копейки не было. Усмехнувшись, положил деньги в карман.
   Увидев Егора, Тимофей махнул рукой:
– Как поживаешь? Опять в Тайшет поехал?
– Здорово, Тимофей! Дела всё, надо ехать.
– Поосторожней, Егор, волки о двух ногах развелись. На той неделе обчистили мужика из Шелехова.
– Спасибо, что предупредил. Буду наготове.
– Езжай по реке, хоть дальше, но спокойней.
– Спасибо, Тимофей.
Егор не испугался, но ружья положил под руку, так надёжней. Одно дал Насте. Что - что, а стреляла она ловко, смолоду научена. Уже после обеда, проезжая мимо леса, Егор заметил людей, выходивших из леса наперерез обозу. Только у одного было ружьё, другие были с топорами.
– Стреляй сразу, не разговаривай,– сказал он Насте, – они знают, зачем идут. Настя спокойно сидела на возу и смотрела на разбойных людей. Уверенные в себе они медленно шли по снегу. Обозу некуда было деваться: дорога узкая, не развернёшься, но Егор и не думал разворачиваться.
Тот, у кого было ружьё, помахал им над головой, обращая внимание на оружие. В тот момент с обоза раздался выстрел. У ног бандита взметнулся снег. Тот в первую минуту не понял, пока разглядывал, услышал голос:
– Забрось ружьё подальше в снег, а то я не промажу.
Когда у его ног взорвался второй фонтан снега, бандит забросил ружьё в снег.
– И не думайте шевелиться, уговаривать не буду, – сказал Егор.
Обоз уже прошёл, а разбойники стояли, смотрели вслед уходившей добыче, потом развернулись и нехотя подались в лес.
– Хорошо стреляешь, на охоту надо взять, – усмехнулся Егор.
– С испугу, – спокойно ответила Настя.
– Тебя лучше не пугать, – расхохотался он.
– И не пугай, – улыбнулась Настя.
Фёдор тоже соскучился по родителям, он не отходил от них, пока не легли спать. Настя всплакнула и сказала, что больше не поедет без сына ни куда. О налёте не вспоминали. Егор даже не рассказал об этом Ручкину.
– Весной будет большой поток переселенцев, есть сообщение. Война с Японией ускорила освоение Сибири. На Востоке маньчжуры делали попытки присвоить территории, опять были стычки с казаками. Есть жертвы. Там тоже много не освоенных мест, много золотоносных речек. Убивают старателей. В верховье Бирюсы усилили охрану приисков, бывают нападение бандитов. Есть сведения, что и у нас появились любители бандитского промысла, нападают, но не на всех. Получают вооружённый отпор, если так пойдёт, то скоро прольётся кровь.
– Стрельба будет, это точно. У нас все охотники, а они не спустят, – сказал Егор, но не рассказал ничего о нападении, не стал тревожить друга. Но про себя решил, что надо помощника брать с собой, от греха подальше.




                18




  Весна пришла ранняя. В апреле пригрело солнышко, а уже в начале мая подули тёплые ветры, прошли дожди, и снег исчез. Днём стояло тепло, и ночью до морозов не доходило. Земля прогрелась быстро, пахать стали рано: боялись упустить влагу.
  Лаврен Кузьмин заканчивал пахать свой участок, пашня подходила к самому лесу. Кроме трёх саженей государственных, Лаврен ещё припахал изрядно. Никто не покушался на эту землю, а землица родила хорошо и находилась рядом с домом. Хлеба хватало, овса тоже не просили, картошку садили рядом с домом, потому, как это самое тяжёлое дело и самое позднее. Начал пахать с утра, помогали сыновья Илья и Нестор. Сыновья были погодками, сейчас уже почти мужики, пора женить обоих. Пахали по переменке, один из сыновей ходил за плугом, другой вёл коней в поводу. Кони были молодые, обученные первый год в работу, по пять лет им будет осенью. Свои кони, не гнали в работе, жалели, пусть ещё попривыкнут, а то запалятся в молодости, пропадут лошадки. К вечеру, когда работы оставалось совсем немного, кони вдруг зафырчали и отказывались идти. Лаврен разозлился было, внимательно посмотрев в сторону леса, увидел медведя, сидевшего на валёжине и смотревшего на работников.
– Илья, принеси- ка ружьё, пулей заряди, вон медведь сидит.
Илья пошёл за ружьём, вернулся быстро, но медведь, почуяв опасность, при приближении Ильи скрылся в лесу.
– Смотри смелый какой, – восхитился Нестор.
– Может голодный, только из берлоги вылез?
– Какой бы ни был, это медведь.
– А небольшой, – сказал Илья,  – пестун, скорее всего. 
– У пестуна силы хватит голову свернуть. Чего он сидел? Не боялся совсем.
– Уйдёт, больше не появится.
Допахали поле спокойно. Больше кони не беспокоились.
Но медведь не ушёл, он ходил вокруг деревни. Женщины пошли за черемшой к болоту, он их там напугал. Приходил к Камышлееву в усадьбу, собаки подняли такой лай, что было слышно в деревне. Никола спустил кобелей, так они угнали его на болото. Трифон встретил его возле своей мельницы. Уже люди боялись ходить в лес, тогда мужики решили устроить облаву на медведя. Собрались на краю деревни, спустили собак. Некоторые кобели  затеяли драку меж собой, другие пошли в лес, дерущихся собак, разогнали пинками.
Вскоре из леса донёсся собачий лай и рёв. Все поспешили на шум. Одни собаки окружили медведя и не давали ему подняться, хватая за «штаны», другие молча сидели и смотрели на этот шум с любопытством. Третьи, поджав хвосты, летели в сторону дома, едва не посбивав с ног охотников.
Стреляли все сразу. Медведя застрелили, при этом убив одну и ранив двух собак, хозяева собак матерились. Медведь оказался молодым, скорее всего, он наблюдал за всеми из любопытства. Но зверь есть зверь, поди, разберись, что ему надо, и что он вытворит в следующий момент.
– Хорошо, что друг друга не перестреляли, – сказал Никодим Фирсанов, – была бы охота.
– Не каркай,– осадили его, – сам, небось, тоже палил?
– Нет, чего я буду в собак палить? Из-за них и медведя не было видно.
– Медвежатник, что ли? – спросил Лятин.   
– У тебя понятия нету? Собаки кругом, а ты палишь.
Сначала мужики разругались, а потом и помирились, вспоминая, действия каждого.
– С медведем, что делать?
– А чью собаку застрелили?
– Мою,– сказал Мехонов, – на цепи был бестолковый, а сгинул достойно.
– Может, ты сам и пристрелил его? – захохотали мужики.
– Я тоже стрелял, там пойми от чьей руки пал кобель.
– Медведя пострадавшему, – решили все единогласно.
Вечером в деревню пришёл Егор, попросил собрать мужиков.
– Я пришёл просьбой. После посевной, надо помочь ставить жильё. Бригада будет работать, но сил не хватит. Сразу приедут порядка десяти семей, надо до осени собрать дома. Да, как я понимаю молодожёнам надо делать. Меня просили не оставить в зиму поселенцев под открытым небом. Всем вам помогали, и вы должны помочь. В одной деревне жить, друг другу в глаза глядеть. Что скажете?
– Работы много, за один присест не сделаешь. Придёт время, и сено косить надо будет.
– Это само собой. Для себя в первую очередь, всем работа будет оплачена. Нужны руки, – добавил Егор.
  Помочь согласились все. Кто от чистого сердца, кому деньги нужны, а кто просто не хотел выделяться.
  Егор только вчера приехал из Тайшета. Ручкин рассказал, что едет большая партия в Тайшет. Часть людей останется здесь, но семей десять Илья Ильич пошлёт в Камышлеевку. В наших краях планируется поселение в Щетиновке, Шелехово и дальше по Бирюсе. Расселять будут и  возле Тайшета, в районе вёрст десяти, пятнадцати. Народу будет много, в этом году и в следующем такая же ситуация.  Вот и закрутилась карусель,  поутихли бунты в стране, продолжилось дело с переселением.  После выступлений в стране оказалось много желающих уехать в более спокойные и сытные места.
  Подписав договор, получив финансовую помощь на строительство,  Егор забрал семью и выехал домой. Фёдор подрос за зиму,  старался помогать отцу, грузить вещи. Ему очень хотелось домой, там были деревенские друзья сверстники, с которыми играли, ходили на рыбалку. Хотелось поскорее их увидеть, прогуляться вокруг дома, посмотреть, где нынче понастроили гнёзда птицы. Покупаться в Дунайке. Как ему не хватало всего этого здесь. Он устроился рядом с отцом, управляя лошадью.
– Ты сам управишься? – спросил он сына.
– Маленький, что ли?
– Тогда управляй сам, а я к матери поближе подвинусь. Не испугаешься в лесу.
– Чего в лесу летом бояться?
– Как чего? Недавно прямо возле нашего дома медведя застрелили. А ты говоришь, кого бояться.
– Серьёзно, что ли? – спросила Настя.
– Ещё, как серьёзно. При этом убили одну собаку, и двух поранили, – Егор со смехом рассказал про горе охотников.
– Хорошо, что медведь молодой был, помял бы и собак, и охотников.
– А ты чего не помог?
– Я был в Туманшете у Игната.
– Как они поживают?
– Живут, нормально. Деревня у них большая стала, раза в два больше нашей.
– У нас с голого места строить стали, а там уже домов пятнадцать было. Что у нас дома?
– Всё хорошо. Чисто, тихо, уютно, только вас нету. Сынок, забыл тебе сказать, у нас жеребёнок маленький есть, с тобой хочет познакомиться.
– Как его звать?
– Вот сам и назовёшь. Я думаю, ты за ним будешь ухаживать.
– Конечно я, кто же ещё?
  Они всю дорогу болтали, словно полжизни не виделись. Как хорошо им было вместе, Фёдор заправски сидел за кучера.
– Ты про этих ничего не слышал? – вдруг спросила Настя.
– Про кого?
– Зимой было.
– А постреляли вроде бы их. Ограбили они мужика с Догадаевки, его сыны приехали специально, да постреляли. Говорят так, а, как на самом деле никто точно не скажет. Но с тех пор тихо стало. Мне Тимофей Ожёгов рассказывал. А он всё знает. Волков даже нынче не было, даже следов не видел, но я из дома не ходил никуда. Никола петли ставил на зайцев возле дома, поймал с десяток. Вот и всё. На перевозе, пока Тимофей гнал паром, Егор успел поплескаться в холодной в это время воде. Река была чистой, лёд прошёл, вода упала. Большого половодья ещё не было, снег в верхах только начал таять. Пройдут дожди в верховье, каждый распадок подкинет водицы в Туманшет, вот тогда покажет он свою силушку.
– Выучился? – обратился Тимофей к Фёдору.
– Первый класс закончил, – сказал гордо Федя.
– Ишь, ты? А учился хорошо?
– Хорошо.
– А не врёшь? – спросил Тимофей.
– Не приучен врать.
– Ну, если учился хорошо да врать не приучен, залезай тогда, а иначе не повёз бы.
Егор улыбнулся рассуждениям сына.
– Видишь, Петрович, не приучен врать-то сын. Придётся везти.
– Придётся, – согласился Егор.
  Вечером были дома. К приезду Никола стопил баню. Перед баней, Фёдор пошёл смотреть жеребёнка, угостив его кусочком хлеба, побежал домой
Напарившись с сыном, Егор сидел и попивал квас из березового сока. Благодать дома. С полотенцем на голове пришла Настя.
– Попей квасу, – Егор подал ей ковш.
– Холодный?
– Нет, согрелся уже.
Настя не пила после бани ничего холодного, могло разболеться горло. Зная за собой такое, она никогда не пила холодного.
–Погодите маленько, сейчас соберу поесть, – сказала она и легла на кровать, отдохнуть.
– Фёдору было не до еды, Он разглядывал картинки в новой книге.
– Тять, а где медведя стрелили, покажешь?
– Бояться не будешь?
– Чего бояться, медведя убили же 
– Покажу. Потом как-нибудь, время ещё будет, целое лето впереди.
Фёдор опять стал смотреть картинки. Поужинали поздно.
  Хороший месяц июнь для работы. Светает рано, а солнце садится нехотя, работай, да работай, пока сила есть, пока не трясутся коленки. До тех пор, пока руки задрожат от работы и не станут держать кружку воды. Благодарный месяц июнь. Ещё не палит жарой, не выжигает потом глаза. Всё лето такое бы. Когда придёт время косить сено, будет жарко. Рано поутру,  когда росой смочена трава, бодрит свежесть, косить невозможно, откуда ни возьмись, вылетает чёрная куча гнуса. Лезет в глаза, в рот, за шиворот, и нет от неё спасенья, не помогает и дёготь. Только когда солнце поднимется повыше, можно брать косу и валить ровные ряды травы. Какой стоит дурман, невозможно дышать, пьянеешь. До обеда коси коса, пока трава не просохла до самого корня. В самую жару косить невозможно солнце прожигает через рубаху, пот заливает глаза и выедает солью. Часа два косари валяются в тени, пока пройдёт самый жар. После обеда обычно появляются облака и спасительный ветерок, настаёт время подворачивать валки. Сено, скошенное раньше, просыхает с одной стороны,  его надо перевернуть, пока есть ветер, он быстро просушит остатки. А ближе к вечеру надо сложить копны, в копнах сено не пропадёт. Хорошо сложенные копны любой дождь не пробьёт. Так и готовят вперемежку: косят, сушат, складывают копны, Потом, когда всё сено будет в копнах, станут ставить зароды, огромные стога. Ребятишки на конях таскают копны  к одному месту, длинную крепкую верёвку одним концом привязывают к хомуту, другой заводят вокруг копны и привязывают к хомуту с другой стороны. Конём срывают копну с места и волокут туда, где закладывают зарод.  На землю укладывают длинные берёзовые ветки, на них и складывают сено. В каждой семье есть свой специалист ставить зарод. Не любой умеет правильно сложить и утоптать   стог, если плохо сложить, пробьёт дождём, намочит сено, и тогда «сгорит», сопреет изнутри, покроется белым налётом и почернеет. С таким сеном зимовать - молока не видать. И скотина голодная будет, не годится в корм такое сено.
   Много сделали мужики за июнь, поставили четыре сруба. Ещё начатых было три. После сенокоса продолжили, старались все. На виду каждый старался отличиться. Дело шло, к середине августа двенадцать незаконченных домов стояло. Где-то ставили крышу, ложили печи. Чтобы подбодрить как-то людей, Егор выдал половину денег.  Заплатил хорошо, некоторые подумали, что это всё заработанное, и были рады такой сумме, но когда узнали, что полный расчёт будет в конце работ, взялись с новой силой. Такие деньги, где заработаешь, а тут дома. Даже скептики и те работали хорошо.  Дома ещё не доделали, как приехали переселенцы, подоспели к отделке. Переночевали у костров, ближе к обеду Егор собрал всех.
– Называйте фамилию, я запишу всех, потом будете тянуть бумажки, кому какой дом выпадет. Чтобы не было скандалов и обид. Дома не все готовы, но до холодов всё будет сделано. Так приходилось, заселяться всем новосёлам, самым первым ещё хуже. Скандалов не устраивать, кому не понравится место, со временем может построить дом в другом месте. Если отдаст дом для поселенцев, то получит бесплатно материалы и помощь, если захочет оставить старый дом себе, строиться может за свои деньги. Теперь, что делать дальше. Скот будет куплен, дрова готовить будете сами. Кормов тоже купим на первую зиму, дальше - это ваша забота. Покосы чистить будете сами, место есть. Дополнительные земли корчевать и чистить можете артелью, или сами, как пожелаете. В деревне есть кузница, мельница, есть хороший столяр. Всё это люди сделали сами, они и хозяева. О работах договариваться самим, но самое необходимое будет сделано бесплатно. Всем ясно? Будут вопросы, меня зовут Егор Петрович. Где меня найти, каждый деревенский знает. Начнём.
  Егор медленно записывал: Карповы, Башевские, Малутины, Николаевы, Ивановы, Фурсовы, Селезнёвы, Аксёновы, Соколовы, Королёвы. Бумажки сложили в кепку. Подходили к дому, Егор вытаскивал записку и громко читал фамилию. Новые хозяева растерянно стояли перед домом, потом шли к своему углу, о котором мечтали больше всего. Открывали двери и несмело входили. Два дома, которые строили молодожёны, делали отдельно. Сбылись мечты не о сладкой жизни, о человеческой жизни. Первые поселенцы прожили уже десять лет, здесь, в этой деревне, когда все дела закончатся, надо отметить юбилей. Деревне уже десять лет и в ней нет ни одного старожила, все переселенцы. Прижились, освоились.  Уже и детей рожают, строятся. Есть ещё место, пусть строятся.





                19


    Заселение последних поселенцев прошло буднично. После тяжёлой работы не хотелось праздников, просто устали за прошедшее лето. Заработали хорошо, но после такой работы ничего не радует. До холодов все зашли под крышу, всё, что можно было доделывать самим хозяевам под крышей, да с тёплой печкой, в счёт не шло, неизбалованны люди, на разные мелочи внимания не обращают. Не до мелочей, разные чувства на душе у людей, но больше удовлетворения. Всё ж свой угол,  и все невзгоды забываются.
Хорошо, если есть силы да помощь подрастает, сыны подставляют плечо. А у кого только дочки? Тем просвета не видно. Растишь не себе помощников, придёт время, отдашь чужим людям, да  ещё надо приданного приготовить, да так, чтобы не обидеть. Куда ж без него, никому не нужна будет и красавица, разве, богачу, какому, для баловства. Вот и рассуждай человек, когда тебе хорошо, и где тебе рай. Всё равно, радости больше, гнать их надо - скуку да уныние, сожрут, не подавятся. Чего сопли распускать, один раз живём, глядишь: Господь не обойдёт своим вниманием, да подсобит, скрасит жизнь. Хотя, куда уж краше, бесплатно привезли к чёрту на кулички, дом новый дали. Пусть не хоромы, пусть небольшой домик, но свой. Землицы отрезали клин, только какая та земля мать или мачеха - время покажет. И не убежишь назад, назад бесплатно не повезут. И куда везти  из своего угла?  Чудны дела твои, Господи.
  Так и по-другому думали новосёлы. Хорошие мысли были, или тоску нагоняли, а жизнь продолжалась. Приближалась зима, нужны были дрова и в большом количестве. Пока не было снега, ходили поблизости с участком, пилили сухие вершины сосен, лежавшие под ногами, всё, что осталось от дерева, когда отрезали деловую часть, то, что не сгодилось в строительстве. Потом на телеге подвозили чурки к дому и складывали.  Не знали ещё новосёлы, что, если сейчас не постараться, зимой ещё хуже будет. Нужно искать сушины, засохшие на корню деревья, валить их, а потом по пояс в снегу вывозить на санях. Без дров не перезимуешь.
   Егор переговорил с первыми поселенцами, о юбилее, всё ж вместе прошли этот путь, а десять лет - немалый срок, попробуй, проживи его. И самой деревне тоже десять лет. Сколько ей на роду отмерено, кто знает? Вот и стоит отметить день рождения, как любимому ребёнку, которому много отдано. Кем он станет, этот ребёнок, какая доля ему выпадет. Всё будет потом, а пока же он любим и потакаем. Начали праздновать у Камышлеевых, а потом ходили по всей деревне, от дома к дому, каждому честь и уважение. Праздновали всей деревней.
– Я уж и забыл, что жил где-то, – говорил пьяненький Фрол Погодин. – Привык, как будто так и надо.
И он разворачивал гармонь и распевал похабные частушки.
– Как один день пролетел,– вспоминал Антип Кузнецов,– уже здесь два внука народились. Вот тебе и один день.
– Да, ты у нас куркуль, – крикнул Фрол - второй дом построил. Я один обжить не могу, а у него второй уже. Ещё строить не собираешься?
– Чего ж не собираюсь? Собираюсь. Никиту оженить собрался, дом и ему строить надо.
– Кого в сваты берёшь? У меня дочка подросла, бери в родню.
– Молчи, дурень старый, – шикнула на него жена Нюшка, – зенки зальёт и болтает, что попало.
– Девка у тебя неплохая. Наверное, не сидит днями с удочкой.
– А кто мне всё делает? – вдруг заегозил Фрол.
– Да, ладно, скажет Никита к тебе идти - пойду к тебе, – миролюбиво сказал Антип.
– Можешь не ходить, не отдам дочку, – упёрся пьяный Фрол.
Все захохотали.
– Хорошая деревня у нас, – тихонько проговорил Кузьма Захаров, – сколько дней я думал, надо было ехать или нет. Вот теперь поймал себя на мысли, что не стыдно детям в глаза глядеть. Как было там, придёшь - дети голодные глядят на тебя, а не вытащишь ли ты корочку из кармана. Или забыли?– обратился он ко всем.
– А здесь. Кто голодом сидел, даже в самый плохой год. Когда жилы лопались от работы, разве не было куска хлеба? Вот и стоило ехать. Смотрю, а дети кусок хлеба на столе оставляют, разве там было такое? А ещё скажу вам вот что: на другой год или на третий я поехал по другим деревням продавать кадушки, думку держал, посмотреть, а может, в других деревнях получше пристроились. Посмотрел, сравнил, с людьми поговорил и понял, что лучше, чем у нас, нет. И чьими стараниями? 
Люди стали крутить головами, выискивая Камышлеева. Егор смутился и покраснел.
– Спасибо тебе, Егор Петрович. Новенькие поговаривают, мол, барин, раз по имени отчеству. А я скажу: не как барин он с нами возился, а как отец. Тут некоторые говорят, мол, наживается на нас. Наживается, не без этого, но как отец на детях. Скажите, у кого он лишнего взял? Кому не доплатил? Вот и выходит, что выпить за тебя надо, Егор Петрович.
– Наговорил, прямо я покраснел, – сказал Егор, – я скажу вот, что. Кто хотел, у того получилось, значит, вы хотели больше всех.  Мы хотели больше всех,– поправился он. – И  у нас получилось, как надо. Другим помогали. Где-то работой, где и добрым словом, бывало не за деньги, а от души. И это было, и мне не стыдно смотреть вам в глаза. Всегда понимали слова, умели говорить. Если выпить, то за нас всех. Мы все в одной деревне. А ей десять лет сегодня. За нас!
  Опять заиграла гармошка, веселье вылилось на улицу. Продолжалось празднование ещё два дня. Остановил всё выпавший снег, выпало сразу много. За одни сутки навалило основательно, прикрыло все огрехи.  Сразу стало торжественно и празднично, ровные белые дымы тянулись в небо, растворяясь в синеве. Хозяева расчищали тропинки возле дома и во дворе. Детишки мяли красоту, создавая своё, лепили из податливого ещё  снега снеговиков, швыряли снежками  друг в друга и прохожих. Кто-то ругался, другие, вспоминая своё детство, отвечали. Тогда все дети дружно атаковали взрослых. Настроение было весёлое.
   Через полмесяца приморозило немного, настала пора возить дрова домой. Пока снег не глубокий, можно в лес проехать. Дрова готовили весной, когда сходил снег, старались пилить недалеко от дома, где позволяло место. Валили подручные деревья, распиливали их на чурки и кололи на четыре, пять частей, так лучше сохнут. Складывали в поленницы, чтобы не ковыряться под снегом, потом, когда выпадет первый снег, на санях за несколько дней перевозят домой. Также было и с сеном. Где сена было много, ставили большие зароды. На лесных полянах ставили копна, из расчёта на один воз. Приедут, раскопают снег, погрузят на сани домой. Старались увезти всё, потом по глубокому снегу не наездишься. Каждая семья делала по- своему, никто не указывал.
   Зимой по лесу можно ходить только на лыжах. Снег мягкий, не тронутый ветром, лишь немного присыпанный хвоёй и небольшими ветками. Тихо в лесу зимой. Разными следами прошиты сугробы, как нитками, от кустика к кустику, от дерева к дереву. Только зайцы набивают тропы. Приморозит такие заячьи дороги - не проваливается зверёк, носится, согреваясь от мороза, ничего не видит. Ловят косых в петли, наставленные на тропах. Хорошая поддержка крестьянскому столу. И шкурки идут на шапки да на рукавицы, тёплые и лёгкие. Лаврен Кузьмин наловчился шить детские шубки и душегрейки. По дому хорошо ходить, можно и во двор выскочить на минутку, спину не застудишь. Зимой все ходят друг к другу на посиделки, мужики играют в карты, а женщины вяжут носки и рукавицы и разговаривают на разные темы. И о прошлом, и про детей, и всем косточки перемоют. Так проходят зимы, а иначе хоть волком вой. Дни короткие, зато вечера да ночи длинные, когда тёмные, ничего не видать, другой раз будто днём. Звёзд на небе, что ромашек на лугу, да месяц развалится боком. Снег блестит, как на солнце,  мерцает, охватывает сугробом крыши домов. Маленькие окошки выглядывают из сугробов, и мерцает в них то яркое, то тусклое, а где и совсем темно. И каждый знает, где ярко, там керосин в лампе жгут, где тускло, там лучина мерцает, а уж где темно, там спать завалились или сидят и смотрят в окно, да думы разные думают. Хороша зима, отдых даёт крестьянину, но уж больно длинна, устаёшь от неё. А придёт время погожее, и там хоть дни длинные, всё не переделаешь, много забот, да делов. Всё бегом, да спехом. И всё равно едва успеваешь уладить всё, а там снова зима.
   Кузьма Захаров с утра стучал у себя в столярке. Поставил печурку маленькую и подтапливал стружкой с опилками. Вот и хорошо, тепла сильно не надо, лишь бы руки не мёрзли. И стучи себе понемногу. На стук зашёл Трифон Суренков.
– Ишь, приспособился, тепло, хорошо. И заделье нашёл.
– Чего его искать? У меня вся работа здесь и зимой, и летом. Не под крышей, так во дворе.
– Заказ какой, что-ли?
– Новосёлы попросили собрать пару столов, да десяток табуреток. Соберу. Чего не собрать? И к весне кадки делать надо. Потом спохватятся, пойдут, а у меня уже есть. Лодку летом надо раскрыть, время займёт Лыжи надо загнуть, на лето дел много.
– Лыжи с чего делаешь?
– Как и все, с ёлки. Крепкие, гибкие получаются, сами бегают.
– У меня тоже работы много летом будет. Упряжи сколько готовить. Сейчас с материалом плохо, заказывать надо. Вот, и хожу, как неприкаянный, был у Антипа, тоже мается, сидит, валенки подшивает.
– Антип зато летом не выходит из кузни.
– Летом у всех работы хватает, сейчас заняться нечем.
– Валяйся на печи, да плюй в потолок.
– Не валяется.
– Гляди-ка, живём, заняться нечем. Как баре стали. На тех, бывало, смотришь да думаешь: вот бы так с месяц хотя бы побездельничать.
– Теперь понимаю, какая это  тяжёлая работа - бездельничать.
– Тебе, Трифон, хрен угодишь. То солнце высоко, то тучи низко.
– Не говори. Сам смеюсь над собой.
– Барина он пожалел. Ну, напейся хоть, всё время пройдёт быстрей.
– Я тебе толкую уже час, давай по маленькой выпьем, одному несподручно.
– Да нешто я против? В этом деле я всегда согласный, – оживился Кузьма.
– Не суетись, у меня всё с собой.
Трифон вытащил тряпицу, развернул её. Там лежала краюха хлеба и несколько кусочков порезанного сала. Кузьма достал из шкафчика стакан. Когда выпили поллитру Трофима, Кузьма достал свою заначку. Часа через полтора из столярки доносилось дружное пение. Вот и ещё один зимний день прожит.

               
               

                20



 В 1910 году учредили Тайшетскую волость, Канского округа, Красноярского уезда,  Енисейской губернии. Тайшет увеличился до четырёхсот дворов с населением около полутора тысяч человек. За десять лет народу приехало огромное количество, и большая часть осталась в Тайшете, в Суетихе, в близлежащих сёлах. К десятому году железная дорога стало перевозить грузов столько, что уже и были перебои с перевозками, не хватало вагонов и паровозов. Эхо беспорядков 1905года достигло и Тайшета. Пусть с пятилетним опозданием, но пришло. Пока большинство революционеров выловили и отправили в ссылки в Сибирь, прошли годы. Теперь начался  разброд и шатание здесь, пусть мирно ещё, пусть не было никаких бунтов, но ссыльные не сидели сложа руки. Велись разговоры с рабочими железной дороги, лесозавода, там, где работало большое количество рабочих. Самого владельца лесозавода Жернакова не было, всем правил управляющий. Мужик он был вороватый и наглый, не доплачивал за заготовку леса, уменьшал объёмы, воровал везде, где мог. Недовольство росло. Люди организовывались, читали литературу, поставляемую из Новониколаевска, Иркутска. Вместе с тем, ссыльные обучали детей рабочих, тем самым привлекая к себе всё больше симпатий. Служащие ничего не предпринимали, да и зачем, им жилось неплохо. Всё больше росло напряжение среди разных слоёв, особенно были недовольны купцами, потому что они были на виду и вели разгульный образ жизни. Трактиры не закрывались. Подвыпившие люди носились по селу на упряжках, давя нерасторопных кур и распугивая зазевавшихся прохожих. На железной дороге неизвестно к кому предъявить претензии. Вот в этих случаях ссыльными и объяснялось, кто кровососы,  с кого надо спрашивать. В сёлах росло недовольство переселенцами. Неспокойно стало жить, не все смогли устроить свою жизнь. Многие прозябали так же, как и на Родине, но возвратиться назад возможности не было. Деньги растрачены, а заработать возможности не было. Такие готовы были работать за половину зарплаты. И работали. Казённые предприятия не позволяли себе так относиться к рабочим, а вот промышленники не стеснялись. 
    Егор разговаривал с Ручкиным. Он никак не мог понять, что же случилось с людьми. В Сибири люди всегда жили вольно, но в послушании, не преклонялись перед людьми, но подчинялись закону. Были и здесь нерадивые, кто всегда работал абы как и жил так же, но кто хотел выбраться из нужды, мог это сделать. Работай, не ленись. Хочешь - паши землю, расти хлеб, нет желания - лови рыбу, реки полны. Можешь охотиться, без куска хлеба не останешься. Вырасти в огороде  картошки, набери грибов и ягод, корову держи - сено косить везде можно.  Другую скотину.
 А здесь что? Плохо платят тебе, так найди другое место. Не ходи и не ной, никто тебя кормить даром не будет.
 – Так и раньше жили. Как могли, так и пробивались, но помалкивали. А сейчас ссыльные науськивают недовольных, мол, надо пойти стребовать с купцов. Пойди да стребуй, а он закроет лесопилку, что тебе ничего не достанется - ладно, но многие другие потеряют кусок хлеба. Их устраивают условия. Я с тобой, Егор Петрович, давно поговорить хотел. Хоть и едут сейчас люди сюда на поселение, я к тебе не буду посылать больше. Понимаешь, Егор, дорог ты стал мне за эти годы, не хочу я тебя подставлять. Не те люди едут сейчас, не те. У тех в глазах добро было, а сейчас всё больше злые какие-то. Условия  не поменялись, но, сколько сейчас ругани и споров. Как представлю, что к тебе поедут такие вот горлопаны, я не знаю, что ты будешь с ними делать. У тебя много осталось материалов?
– Я уже и сам не хотел подряжаться. Устал  чего-то. Буду пока работать с Зюзенцевым. Отдохну. Материалов осталось немного, строятся  сейчас уже дети новосёлов, детишек рожают, жизнь идёт. В деревне уже больше тридцати дворов. Скандалов не слышал между людьми, может, потому, что скандалистов нет. Не шумно живут, ладят меж собой.
      – Попадутся крикуны, разбередят деревню - тогда прощай покой. Перегрызутся все. Я таких говорунов посылаю в низовье Бирюсы. Там старожилы сильны, не позволяют дурить. А у тебя все переселенцы. Пусть спокойно поживут.
    – Не хотелось бы свары, я не люблю споров. Начнут руками махать, горлопанить, а  чего хотят, толком объяснить не могут
– Заметил, что тебе покой больше по сердцу. Всё больше молчишь, а дело тебе можно любое доверить.
– В тайге привык молча. Там поговорить можно в зимовье, если есть с кем. А целый день один по лесу шатаешься, плашки проверяешь да ловушки. Сам с собой не поговоришь, и, вообще, языком чесать - не мужское дело.
– Верно. Дома всё хорошо?
– Хорошо. Фёдор в лесу находится, да на реке, дома не бывает. Настя с грядками воюет. Заняты все делами, один я вот катаюсь туда, сюда. А у нас и в деревне спокойно, размеренно, у каждого свои дела. Я вот что думаю, Илья Ильич, а на всю эту заразу, которая расползается тут, управы нет ни какой? Ведь, если подумать, то полыхнуть может. Когда кровушку прольют, то одумаются, а не воротишь ничего. Урядник, пристав, полицейские, ничего не видят?
– Пока только словами грозят, не трогают, побаиваются лить масло в огонь. Ждут, что всё само собой и стихнет.
– А, как не стихнет? Хорошо, что пока у нас ничего нет.
– Вот я тебе и не посылаю пока людей, а ты не пускай своих людей далеко, чтобы не видели ничего да не болтали зря.
– У меня только Мыльников ездит за товаром, надо с ним поговорить, что бы не болтал лишнего. Больше, никто и не ездит никуда, и некогда, лето короткое, не успеешь и делов всех поделать.
– Люди довольны? – спросил Ручкин.
– Живут. Не все в достатке, но веселей живут, чем работные люди рядом с депо в Тайшете. Здесь в бараках ютятся, бараки чёрные, всё мрачно. Нет, у нас веселей. Но если случится зараза в деревне, то найдутся и у нас любители порассуждать, особенно из последних прибывших. Те, кто раньше приехали, уже приноровились, у них всё хорошо.
– Всё ж опора у тебя есть.
– Я и не собираюсь беседы проводить, пусть сход и решает сам. Спросят, скажу своё мнение, а так пусть сами, как хотят, мужики не глупые, у каждого детей да внуков по полдома. И на каждого не угодишь, а у общества слово сильное.
  В деревне стучали топоры. За последние два года справили четыре свадьбы, дети росли, создавали семьи. Поначалу жили у родителей, а потом строили себе дома. Но строить приходилось своими силами, и стройки затягивались не на одно лето. Зимой сруб рубить не будешь, а летом другой работы хватало. Только Васька Бутьянов не стал строиться. Отца схоронили, а мать с братом бросать не захотел. Решили, когда понадобится младшему дом, тогда и будут думать.
  Возле домов стали ставить палисады. В них высаживали черёмуху, да рябину, приносили колючий шиповник. Ставили хорошие ворота да калитки, на ставни резали деревянные кружева. Всё это радовало глаз. Начал Кузьма Захаров. Сначала все ходили, смотрели. Кто просто останавливался, разглядывал, кто мимоходом бросал взгляд. Потом у Кузьмы заказал резные наличники Мыльников. И пошло. Один перед другим старались, переплюнуть соседей.
  Вечерами по всей деревне неслись весёлые переборы гармошки, иногда украшенные чистыми девичьими голосами. Отражаясь от окружающего с одной стороны плотной стены леса, песни неслись с горы, усиливаясь прохладным плотным воздухом над речкой, и исчезали в полях. Особенно завораживали своим пением Марийка Погодина да Иринка Кузнецова. Две подружки так на два голоса расширяли песню, что частенько гармонисты переставали играть, боясь спугнуть красоту и восторг. Откуда это  у них? Никто из родных не славился пением. Видно, душа русская, рождённая где-то далеко-далеко в родных краях, вырывалась  из груди, признавая  новое место своим. Далёкое, суровое, но давшее кров, хлеб и желание петь. В диковинку многим новосёлам были такие концерты, мало веселья и радости выпало на их долю. И теперь уже немолодые, которым неприлично сидеть у костра и петь песни, если только не пьяны, а душа просит. И они в темноте садились у окна, слушали и радовались своему тихому счастью. Радовались песне, не спетой ими самими, но подхваченной детьми. Радовались, что не надо думать, чем кормить детей завтра, радовались свадьбам детей, даже не своих, а соседских. Потом соседи порадуются за твоих детей, радовались за внуков, которые родились уже здесь, и никогда не узнают про ту, другую родину. Радуются работе на своём поле, молотить  цепами, провеивать лопатами зерно,  а потом из новой муки постряпать хлеб. Замешивают тесто ещё с вечера, чтобы за ночь набрало силу, поднялось. Хозяйка встанет рано, затопит печь. Для хлеба и печь затапливали по-особенному, дрова в поде складывали колодцем. У каждой хозяйки были свои премудрости. Прогорят дрова - выметет хозяйка все угли и золу, и вот на деревянной лопате тщательно вымешанное тесто ставится в печь. Каждая печь выпекает по-своему и хозяйка знает характер печи и возможности. Проходит время, и ковриги, пышущие жаром, ложатся на лавку, покрытую чистым полотенцем, потом их сбрызгивают молоком и закрывают другим полотенцем. Хлеб должен отдохнуть. Когда просыпаются ребятишки, хлеб уже готов, запах разносится по улице. Ничего нет вкуснее, как отломить сбоку наплывчик, твёрдый, хрустящий и грызть, запивая парным молоком. Мать ругает ребёнка, чтобы не портил все ковриги, да, где там углядишь? Ругается больше по привычке, потому что это не последний кусок и через несколько дней опять будет свежий хлеб. Разве это не радость крестьянину? А когда приносят в дом только родившегося телёнка, ещё мокрого, но уже вставшего на ноги, и лижущего шершавым языком пальцы. Жеребёнок, прыгающий около кобылицы, вертящий кудрявым хвостом.  И слушая песни, каждый думал о своём, каждый понимал, что Бог увидел их страдания и дал возможность подняться с колен. Всем дал равные условия, и все постарались не упустить счастливый случай. 
Все жители деревни  по-разному, кто больше, кто меньше, но были рады тому, как сложилось их настоящая авантюра, с поездкой за новым счастьем. Многие побоялись отправиться в неизвестность, не захотели бросить малое, что имели, полуразвалившиеся избушки да клин земли, который и обрабатывать было нечем и некем. Счастливы ли они? Кто теперь знает? Не спросишь теперь.


                21



  Большой компанией выехали заготавливать орех. Год  урожайный выдался. Август стоял тёплый, шишка вызрела рано и в середине сентября хорошо шла из-под колота. Колот - это длинная жердь с чуркой на конце. Вырезали в чурке паз клином, вставляли крепкую жердь. Этим колотом били по стволу кедра, шишка отрывалась и летела вниз, а там берегите головы. Шишка не разбирает, куда ей падать, бывало, что и синяки носили от шишек. Стукнешь по стволу - полетел вниз кедровый урожай. Кто-нибудь решает посмотреть, а всё ли слетели, и в это время шишка, запутавшаяся в хвое, и прилетит любопытному под глаз. Не смертельно, но неудобно, и становится неудачник объектом насмешек. Потом шишки собирают в мешки, носят на табор. А уж там, те кто не может таскать тяжёлый колот и мешки, шелушат шишки, освобождают орехи. На валёжине стёсывали край, делали ровным, как доска, потом насекали зубцы.  Из толстого сука вырезали рубель, удобную доску с ручкой и такими же насечками, как на валёжине. Шишку клали на насечки, били по нему рубелем и, прижимая, прокатывали. Шишка рассыпалась, и всё содержимое падало под валёжину на расстеленный полог. Потом всё просеивали на разных ситах и откидывали, освобождая от шелухи и  пустых орехов. Для такой работы нужно много рук, и поэтому ездили большими артелями. Потом поровну делили орех и выносили к  реке, переплавляли на другой берег, а там грузили на телеги и на лошадях вывозили домой. Из деревни тоже поехали на лошадях, вещей было много, зачем надрываться самим, если есть лошадь и телега. Переплавлял Фрол Погодин, потому что заход в кедрачи был в том месте, где рыбачил Фрол. Гнать лодку снизу или спускать сверху, а потом на шесте поднимать её против течения никому не хотелось. А Фрол был только рад, всегда приятно быть полезным обществу. Здесь можно вести себя важно, тем более, что нынешние шишкари не ровесники Фрола, а безусые юнцы, с которыми можно вести себя солидно. Двое его сыновей Пашка да Гришка, тоже в компании. Пусть поработают, в артели не посачкуешь: там все на виду. Старшим с ними пошёл Трифонов Иван. У Ивана сыновей нет, только дочки, а их не пошлёшь. Шишки бить – дело серьёзное, вот и приходится ходить  самому. Да и ладно, хоть и тяжела работа, но с молодыми хорошо, весело. У них силы не меряно, не устают,  и чего не поработать на сытый желудок. На голодное брюхо попробуй. Подросли ныне пацаны: Козловы Васька с Гошкой,  Селезнёвы Вовка с Данилкой, Ванька с Димкой Лятины, Томаев Илья, Бутьянов Мишка. Сколько их подросло, даже не заметили. Свои,  деревенские.
– Фрол, давай уже начнём перевоз.
– У меня всё готово, загружайтесь по очереди, – Фрол спустил нос лодки на воду.
Грузили вещи, садились по одному, по два. Шесть раз пришлось Фролу промерять реку шестом, никто на реке не правил веслом, всё больше шестом. И садиться на скамеечку, управляя лодкой, не полагалось, только стоя и с шестом в руках. Не у всех получалось поначалу, но со временем приноровились.
– Иван, когда вас встречать надо? – спросил Фрол, – как вы рассчитываете?
– Через три дня. Если раньше выйдем, пошлём за тобой. Продукты кончатся, и домой, с такой командой быстро закончим.
– Пашка взял ружьё, подстрелит вам еды.
– Главное чтобы не постреляли друг друга.
– Ты уж сосем, Иван, что он ни разу на охоту не ходил?
– Да это я к слову.
– Ну, Бог в помощь.
– Спасибо на добром слове. Поднимайтесь, забирайте всё и пойдём.
Иван пошёл первым. Он уже бывал на шишкобое, знал дорогу. Да и заблудиться было негде, по распадку иди до самого верха, а там - и кедрачи, и табор.
Поднимались с полчаса по чистому распадку. Тропа уже еле заметная, нечасто ходят по ней, но остаётся след от артели, не один человек прошёл. Пришли на старый табор. Там целые кучи высохшей прошлогодней шелухи, она толстым слоем лежит на земле. Тепло и мягко спать на ней, как на соломенном матрасе. Быстро сделали шалаш, разложили вещи, и стали готовиться к завтрашнему дню. Иван стал мастерить колоты, в такой компании одного будет мало. Пашка Погодин взял ружьё и подался посмотреть шишку, пройтись по кедрачу, определить, откуда лучше начинать бить. Всем нашлась работа, кто-то готовил дрова, устраивали табор, делали рубели. На костёр поставили большой котелок для чая. Всё делалось молча, со знанием дела. Деревенские дети не росли бездельниками, попробуй, поленись, не поработай, сразу острый язык прилепит прозвище, от которого за всю жизнь не отмоешься. В глаза говорить не будут, а за глаза всё равно только по прозвищу называть будут. И вся жизнь может пойти насмарку, девки отворачиваться станут. Чтобы что-то изменить, нужно заработать другое прозвище, что бы не было стыдно. 
  Раздались два выстрела. Недалеко, поэтому неожиданно и раскатисто. Все повернулись в ту сторону, но больше ничего не произошло. Люди опять занялись своим дело. Только через полчаса, когда уже стало темнеть, появился Пашка. Через плечо он нёс глухаря.
– Вот, обед на завтра будет хорош, – сказал Иван, – чего два раза палил?
– Влёт стрелял, первым подранил, пришлось добивать. А то, он удирать собрался, потом его в траве не сыщешь.
– Да, без собаки не найдёшь.
Устроившись на шелухе,  молодые ребята  слушали похабные анекдоты Ивана, посмеивались, да подкалывали разными вопросами. Весело, спокойно всем.
   Иван поднялся рано. Ещё только стало светать, молодёжь сладко спала. Иван принёс из ручья воды и раздул оставшиеся угли, подбросил дров.  Скоро закипит чайник, и тогда можно будить работников. Иван не стал теребить глухаря, просто снял шкуру вместе с перьями, разрубил птицу и залил водой. Глухарь старый, и варить его надо долго. Сейчас отмокнет немного, потом, когда все разойдутся, можно будет ставить на огонь, и когда закипит, поставить на край. Долго томиться будет мясо, зато навар хороший будет. Потом добавит картошки, и суп готов. Ещё несколько минут Иван сидел, смотрел на костёр, слушал тишину. Потом взял пустой котелок, постучал по нему половником и крикнул:
– Подъём!
Зашевелились работники, стали подниматься. Иван отправил всех умываться и приступать к завтраку. Когда все ушли, захватив с собой мешки, стало тихо.  Вскоре застучали колоты, тук, тук. Недолгая пауза, и снова. И снова. Иван поставил на огонь варево. Теперь надо к обеду приготовить еду и думать, что сделать на ужин. Потом, после ужина, при свете костра все будут шелушить шишки, работа не тяжёлая, но много её. А завтра днём Иван будет отсеивать, и варить обед, и готовить ужин, и опять отсеивать. Вечером всё повторится. Чистый орех будет лежать, да подсыхать, пока не придёт время засыпать его в мешки. Потом двое самых сильных парней понесут мешки с орехом к реке. Там оставят в укромном месте: брать всё  равно некому, не обучены люди брать чужое. Не тобой положено, не тебе и брать, так говорят здесь. Потом вернутся за другой партией, пока не наполнятся все мешки. Последний раз пойдут все, каждый понесёт свой мешок. А пока, дело к обеду, и уже много наносили шишек и высыпали неподалёку, где будут шелушить. Всё чаще несли мешки, высыпали их и уходили и снова несли. Обедали шумно. Ещё не успели устать, потому смеялись и шутили друг над другом. Весело, дружно, как одна семья. Глухарь понравился всем, но молодым и здоровым оказалось мало мяса, добавляли супом с хлебом. Хорошо в лесу обедать, кусок хлеба с супом - вкуснотища. После обеда полежали, отдохнули немного и снова пошли работать. Вечером Пашка Погодин принёс зайца и ещё одного глухаря.
– Зайца - то зачем бить? Шкурку выкинуть можно.
– Едва отбился от него. Чуть не затоптал меня. Я ему говорю:  пошёл вон, а он в драку, – серьёзно говорил Пашка.
– А чего вы там не поделили? – спросил Иван.
– Наглец попался, матерился страшно.
– А как ты понял его?
– Чего я, маты не понимаю?
– Заячий язык понимаешь?
– Да он по-русски меня крыл,  я ж говорю, едва отбился.
– Иди, помело, – отмахнулся Иван.
Все захохотали.
Работа шла весело. Перешелушили все шишки, приготовили работы на завтра. Угомонились не скоро, затихли понемногу и засопели.
  На четвёртый день с утра просеяли весь орех, затарились и отправились домой. К вечеру должны дойти до реки, там будет ждать Фрол с лодкой, да домашние с лошадьми. Оттуда на телегах повезут орехи, не по одному мешку набили.
Переплавлялись долго. Пока перевезли мешки, пока людей, время было к вечеру. В последней партии плыл Пашка. Когда садился в лодку, бросил пару глухарей.
– Чего не съели там? – спросил Фрол.
– Это я подстрелил, пока спускались к реке.
– Есть птица?
– Хватает. День походить, да с собакой, можно настрелять. Если подранишь, без собаки не найдёшь.
– Может, завтра и съездим, пока погода стоит? – спросил Фрол сына.
– Поехали. Ты тоже пойдёшь?
– Нет, я корчаги поставлю, пока ты ходишь, а потом к вечеру сниму их совсем, скоро уже снег будет.
В деревню въезжали победителями. Их уже ждали. Всем хотелось побаловаться орехами.
 На другой день Пашка настрелял десяток глухарей, а Фрол наловил два ведра ельцов. Да ещё Фрол выловил тайменя, царь - рыбу здешних мест, несколько недель назад приметил он матёрого хищника и решил выловить. Фрол заказал Антипу хороший, кованый крючок, приготовил крепкую бечёвку и чурку. В чурку вбил толстый гвоздь и привязал к нему бечёвку. К другому концу бечевы прикрепил крючок, наживкой привязал заранее выловленную мышь. Когда сын скрылся в лесу, Фрол заплыл выше ямы, где видел тайменя и выпустил мышь. Она поплыла, оставляя след, таймень схватил быстро. Фрол едва успел выкинуть чурку за борт. Таймень несколько часов гонял чурку от переката, до переката. Фрол спокойно сидел в лодке и ждал, когда рыба обессилит. Когда чурка затихла в одном месте, Фрол поплыл посмотреть, что там. Рыбина ещё немного сопротивлялась какое-то время, но ослабла и затихла, Фрол вытащил тайменя на галечник. Добыча  оказалась фунтов на тридцать. Пашка долго разглядывал диковинку и качал головой:
– Ну, ты, батя, выловил чёрта.
Фрол только улыбался.
  Отец с сыном были довольны поездкой, довольны и добычей, только матери работы привезли. Надо почистить и посолить рыбу, да обработать птицу, что бы не пропала. Соседи  приходили посмотреть на добычу Фрола.
  До полуночи  провозилась мать с добычей, но радостно было женщине. Разве это работа, когда достаток в дом. Готовые тушки птиц разложила в сенцах, чтобы занести в ледник.


                22



               
    А утром выпал снег.  До Покрова ещё две недели, и снег может и не удержаться, понаделать грязи и исчезнуть. Когда все осенние дела переделаны, можно и переждать какое-то время, но нельзя в один миг отдохнуть от работы. Слоняться без дела по двору, занятие не очень приятное, каждый добрый хозяин ходит по усадьбе, заглядывая по углам. Ищет, где ещё можно приложить руки, пока не настали холода. Там поправит мелочь какую, в другом месте починит что-нибудь. Зима потом все мелочи сосчитает и выложит в самый неподходящий момент. В такие дни сельские мужики собираются в кузнице, подальше от женских взглядов, да окриков, « не боится волк собаки, да не хочет склоки». Пока ещё морозец не прижимает, и снегу немного, в кузнице идёт работа. Зимой можно растопить горн, но только по срочному делу, а мелочи нужно доделать по теплу. Не, сговариваясь, к Антипу подтянулись Трифон Суренков, Томаев Прохор, Морозов Фёдор, Трифонов Иван. Расселис, кто где приспособился. Сын Никита, здоровенный парень, спокойный, даже стеснительный, помогал отцу. Никита  повыше и пошире в плечах отца, и старшего брата Ивана. Такой увалень с открытой душой неизбалованного ребёнка, он никогда не перечил отцу словом, но если понадобится, молчком сделает по-своему. Антип ругал неслуха, но Никита только улыбался и продолжал работать. Несмотря на свой могучий рост и силу, черты лица были нежные, материнские. Никто в деревне не пытался задирать Никиту. Поймает за руку, так сожмёт, что после этого про всё забудешь. До чего же он нравился девчонкам, но ни с кем не хороводился. Тайком поглядывал на Иринку,  Ивана Юшкевича дочку, да только мала она ещё была, пару годиков подождать надо. Никита заканчивал очередную подкову, выбивал последние искры из металла. Ему чего-то не понравилось, и он вместо того, чтобы бросить подкову в кадку с водой, положил снова в горн и стал разогревать.
– Чего ты там усмотрел? – спросил Антип недовольно, – хороша подкова.
Никита вынул разогретую заготовку, быстрыми ударами молотка, поправил одну сторону и только тогда бросил в воду.
– Гляди, какой настырный? – удивился Фёдор, – пока по-своему не сделает, не бросит. Молодец.
– Не будешь настырным, ничего не добьёшься, – заметил Трифон.
– Антип, не боишься, что сын переплюнет в работе? – спросил Фёдор.
– Чего бояться? Сын должен ловчей отца работать. У него и рука твёрже, да и глаз поострей. И будет, кому отдать дело, худо, бедно, а без куска хлеба не останется.
– Это верно. Любое ремесло прокормит, Трифон вон с мельницы имеет.
– А ты не завидуй. Свой хлеб я, как и ты выращиваю. Мельница у меня больше для души, вон Антип знает. А что она прибавку в дом приносит, так это и хорошо. Я со своих по-божески беру, не в пример другим мельникам. Так что не завидуй.
– Да я не к тому. Просто любое дело - оно всегда дело. Иду сейчас мимо Захаровых, а Кузьма тюкает уже, тоже любит свои деревяшки. И, казалось бы, стругай себе плашки, собирай под обручи, вот и кадка, Ан, нет. Попытался я как-то собрать, ну, думаю, «не Боги горшки обжигают», собрал.
– И что? – спросил Трифон.
– Баба моя увидела, топором разбила, чтобы, не дай Бог, люди увидели. Вот, что. Пришлось заказать у Кузьмы.
– Кузьме не рассказывал?
– Нет. От него только насмешки, похоже, ему некому передать будет своё ремесло. Петька-то его не хочет заниматься кадушками. Останется деревня без кадушек.
– Ты смеёшься, а вот в округе кто ещё может похвалиться этим ремеслом. Не будет на месте такого работника - будешь рыскать по округе, искать несчастную кадку.
– Зато у Кузьмы старшие дочки такие безделушки ловкие делают из бересты, – сказал Антип, – сидим мы с ним у него в сарайчике, летом было. Попросил я попить воды, Подаёт Кузьма мне кружку, сплетенную из бересты, я даже подивился. Так ловко собрана, что я долго разглядывал. Набрал воды - не протекает, попил да оставил воды, думаю - посмотрю. Кузьма увидел, засмеялся, говорит, что давно сам всё испытал, не убегает вода. А ещё сказал он, что молоко долго не прокисает в такой посуде. А резных штучек всяких, на стенках висят в доме, хлеб тоже в такой посудине. Вот тебе и дочки. А ремесло доброе у них. Только я не пойму, где они научились. Спросил Кузьму, говорит, что в Еланке у кого-то подсмотрели главное, а потом и сами добились красоты.  Захотеть надо. У меня старший сын может работать с железом, но не лежит у него душа. Сделает всё правильно, а, вот,  не станет лишний раз править, как Никита
– Новость слыхали? – спросил, молчавший до сих пор Прохор Томаев.
– Какую новость?
– Волнуется народ в Тайшете да в Суетихе.
– Чего волнуется? – переспросил Иван.
– Недовольный народ. Кто-то жирует, а большинство с голоду пухнут.
В кузнице надолго повисла тишина. Даже Никита перестал стучать и присел на чурку. Мужики задумались каждый над своим. Не забылось ещё, как голодали сами, но не хотелось верить, что теперь, когда у них уже всё нормально, где-то там кто-то голодает. Хочется всё прошлое выкинуть из памяти, но каждый раз старая жизнь догоняет и бередит душу.
– И чего хотят люди? – спросил Антип.
– Забрать у богачей всё да поделить.
– А, как не отдадут?
– Силой забрать.
– И на всех поделить? – после долгого раздумья переспросил он.
– На всех.
– А хватит на всех-то, и не передерутся все, когда делить чужое будут?
Опять мужики замолчали. Каждый решал, как можно  поделить чужое без обид.
– И как будут определять, кто богатый, а кто нет? – подал голос Трифон.
– Сходом определят, – сказал Прохор.
– Выходит сами и определяют, сами отбирают, сами делят. И кто эти сами?
– Так рабочие на дороге, лесопилке, прочие.
– У рабочих на лесопилке ничего за душой нет, у дорожников тоже. Им хочется поделить чужое,  своего не убудет. А в деревне тоже всё делить будут?
– И в деревне тоже.
– К примеру, у нас кто богатей, у кого надо забрать и кому отдать?
– У нас богатей один.
– Кто?
– Камышлеев, кто же ещё? На нашем горбу нажил своё богатство.
– Вот что я тебе скажу про Камышлеева. Может, ты уже слышал, если нет, так послушай. Мы первыми пришли с мужиками посмотреть место, которое нам предлагали. Здесь, где сейчас деревня, стоял лес. Ничего не было. Место нам показал Петрович, сказал, если нравится, стройтесь. Мы тогда долго ругались меж собой, Трифон скажет, он был снами. Я был против, что б селиться здесь, а Трифон настоял, чтобы остались здесь. И устали мы к тому времени уже скитаться, я до сих пор говорю спасибо Трифону, что настоял на своём. Тогда у Камышлеева уже было всё, что стоит сейчас. Только всё новое и строился он один. На свои деньги, не то, что мы. И лесопилка была, кирпичи обжигал. Лишнего из наших денег не брал, но ты спроси в других деревнях, как им пришлось строиться. Ведь ты, Прохор, получил свой дом за вои деньги, а не строил сам. Вот и получается, что он потратил твои деньги на тебя. Просто государство больше доверяет таким, как Камышлеев, потратить деньги на тебя. Слава Богу, у тебя всё есть. А если бы ты получил все деньги на руки, неизвестно, жил бы ты в своём доме или нет. Вот и рабочие, которые на дороге работают, да в других местах, получили деньги на руки, теперь недовольны, чужое им подавай. Вам было дадено своё, государство выделило, берите, стройтесь, обживайтесь. Не смогли своё удержать в руках, как же вы чужое удержите? Вот и нужны такие, как Камышлеев, но где их искать? Конечно, дерут три шкуры с рабочих, но кто виноват? Кто ж виноват, что сами думать не хотим. Я тебе скажу так про Камышлеева, пусть не каждый день за него молить бога, но хотя бы раз в году, а свечку за здравие ставить в церкви надо. И я ставлю. И другие, кто понимает всё, тоже ставят. И ещё Прохор, я понимаю, что ты и нас с Трифоном в богачи пристроил. Не знаю, как Трифон, а я богач. Никогда так хорошо не жил. Ты, Трифон, жил?
– Нет, и я не жил.
– А ты сам, Прохор, жил лучше?
– Да, я говорю, то, что слышал.
– Нет, ты скажи, жил ты лучше или не жил? – настаивал Антип.
– Не жил, – почти злобно выдохнул Прохор.
– Так живи и радуйся. Чего ты всякое слушаешь. Тебе повезло больше, чем другим. А всех голодных не накормишь. Вот и рассуди сам.
– Я же сказал, что просто передал новости и всё.
– Ладно, пусть новости, но у тебя есть сомнения, вот я и хочу сказать тебе  свои мысли,  просто порассуждать. Вот к примеру, заберёшь ты у меня кузницу  и как  будешь делить её со всеми поровну? Или ты хочешь доход от неё делить, а кто будет в ней работать? Меня заставишь, или Никиту моего? Вот и выходить что отберёшь кузницу, и вся деревня останется без кузни, так же и с мельницей. А у Захарова что отбирать? Заготовки его, да руки ловкие. Так посмотреть, и тебя Прохор можно причислить к богатым, да отобрать у тебя всё.
– Чем я так богат, что у меня можно отбирать? – удивился Томаев.
– А давай разберём. У тебя два коня есть, и хороших два коня.
– Ну.
– Две коровы есть, другая скотина. Хлеба ты собрал достаточно до нового урожая, я думаю и излишки есть. Есть?
– Немного есть, – согласился Прохор.
– А у тех, кто недоволен, хоть десятая часть твоего богатства есть? Нету. Вот и тебя можно обобрать.
– Разговор идёт не про таких, как мы.
– Дай волю всех причислят к богатым, и ты не увернёшься.
– Антип, ты про Камышлеева правду говоришь, у него уже всё было, когда деревню строить начали?
– Трифон подтвердит, У Фрола Погодина спроси, у Захарова, у Кузьмина. Мы тоже поначалу меж собой разговоры говорили, а потом-то как довольны были. И сам Егор Петрович из таких же, как и мы сами. Отец у него был охотником, рыбаком, потом завёл хозяйство.  Дал денег сыну на дом. Настасьин отец, тот побогаче, отвалил за дочь приданое. Петрович разумно использовал деньги, потом и сам стал зарабатывать.
– А где они?
– Где-то в низовье Бирюсы. Далековато отсюда.
– Только жить стали немного получше, опять чего-то затевается, – угрюмо промолвил Трифон, – это к нам отголоски пятого года дошли, так понимать надо. И, ведь не проскочит мимо, зацепит. Вот в чём беда. А так не хочется. Как сейчас хорошо. Вот тебе речка, лес, тишина, покой, поле рядом, в семье достаток. Нет, надо перековеркать, измесить всё в грязи, а потом сколько отмываться придётся. А, как до крови дело дойдёт? Там не отмоешься. И пойдёт всё наперекосяк. Нет,  Прохор, не поддерживаю я тех, кто колобродит там. Не поддерживаю. И своего просто так нет отдам. Если мне и дали денег, чтобы я здесь прижился, так я прижился, налоги уже справно плачу, а остальное моё, и не отдам никому, и другой тоже  не отдаст. Если дойдёт до того, умоется наша землица кровью, ой, как умоется. Нельзя доводить до этого.
Трифон поднялся и вышел из кузницы.
– Прав Трифон, – сказал Кузьмин, – хорошо тому дележи устраивать, которому своего терять нечего, а чужое, глядишь, и прилипнет к рукам. Только  надолго ли?
– Да, дела, – промолвил Морозов.
Мужики встали все разом, и пошли по домам. Не было радости от разговора ни у кого, словно ножом по живому прошлись. Хотя осталась надежда, что это не дойдёт до деревни, это там, далеко, а здесь всё останется по-старому, ничего не изменится. И завтра, и после мужики также придут в кузницу, будут говорить о своём, а то и сообразят по стаканчику. После стаканчика и разговоры другие, и темы. Нет, никто не хотел менять свою жизнь, никто не зарился и на чужое. Своё бы удержать да детям передать.
   После обеда солнце съело снег. Удивительно, но грязи не прибавилось. Просто снег пушистый был да лёгкий, вот и исчез легко без слякоти. Только на траве осталась роса крупными каплями. Солнце искрилось в них, да резало глаза.
– Я домой пойду, приберись здесь,  потом закрой кузню, – сказал Антип и пошёл,  слегка сутулясь.
Никита не торопился домой, чего там делать? Достал из тайничка свои поделки, он пытался сделать цветы из железа. Уже готовы были колокольчик, огонёк, ромашка. Ещё хотелось сделать саранки, что росли за рекой на горе.  Там  было место в несколько десятин прямо на склоне, где росли разные цветы, которые в округе нигде больше не встречались. Почему так вышло, никто объяснить не мог, были любители, которые выкапывали их, приносили в палисады, но не приживались они в садах. Никита же молотком и зубилом распускал листья и лепестки, раскручивая их. Смотришь, а листочек, словно ветром колышет только одного цвета все поделки, вот бы раскрасить. Никогда не завянут. Никита смотрел за цветком, запоминал, а то и рисовал угольком, что бы не упустить самое важное в цветке его неповторимость. Баловство, конечно, но нравилось подчинять себе металл. Заработавшись, Никита не услышал, как зашла сестра Иринка.
– Кому цветочки делаешь? – спросила она беззаботно.
– Чего пришла? – Никита любил сестру, но своих секретов ей не раскрывал.
– Тятя звал домой.
– Случилось чего?
– Ничего не случилось, просто сказал, чтобы домой шёл ужинать. Поздно уже.
– Я сейчас доделаю и пойду.
– Можно я с тобой посижу?
– Только не мешай.
– Ладно.
Никита ещё несколько раз нагревал заготовку, гнул, рубил, разводил в стороны. Всё отчётливей в куске железа проявлялся цветок. Когда дело было закончено, Иринка стала рассматривать цветок.
– Смотри, как ловко получилось? Кому делаешь?
 –Никому. Просто делаю и всё.
– Мне подаришь?
– Тебе зачем?
– Надо!
– Посмотрим. Никита спрятал цветы, и они вместе пошли домой.




                23



  Мыльников сидел расстроенный, уже заканчивался графинчик водки, а хмель всё не брал. Супрун, с которым он имел дело, которому он сдавал товар, вдруг не захотел продолжать с ним, с Осипом Мыльниковым дела. Сказал, что у него появились другие поставщики.
– Как же так, Иван Корнеич, мы столько лет работаем вместе? Разве ж я тебя подводил? Всё делал, как надо,– умолял Мыльников.
– Дорого просишь за товары, мне за меньшую цену предлагают, – говорил Супрун, развалившись за столом, разглядывая бумаги.
– Ну, как же дорого? Нисколько не дорого. Я себе в убыток, почитай, вожу. И у тебя за хорошую цену отовариваюсь.
– Будет ещё дороже. Времена неспокойные. Гляди, что сворачиваться придётся и вовсе.
– Какие времена не такие? Всё, как всегда.
– Ты слепой, что ли? Кругом косые взгляды, того и гляди «петуха красного» пустят. И в харчевню людишки перестали ходить, закрывать буду, – говорил Супрун.
Но было понятно, что он под это дело хочет взвинтить цены. Осипу цены никак нельзя поднимать, кто будет брать товары? Тогда и продавать ему не будут в деревне ничего. С чем тогда ехать?  Всё навалилось сразу. Надо что-то думать, может в Суетиху съездить к Жоголеву. У него есть своя лесопилка, рабочие живут там же, рядом с лесопилкой. Наверняка можно сговориться, но надо  ехать, посмотреть, а потом и разговаривать. Надо собрать хороший товар, преподнести подарки. Любят господа заводчики подарки, за подарками дело не станет, соболя, слава Богу, есть. Лишь бы дело сладилось. Супрун намекнул, что если снизить цены, то возможно и продолжит вместе работать. Партию товара взял по старой цене, но сказал, что последний раз, давит, думает, что податься некуда. Может и некуда, если не пробовать. Надо прямо сейчас поехать на лесопилку Жоголева и прикинуть, с какого конца подъехать к нему. Обоз с товарами для своей лавки он отправил с работником, под присмотром сына Алексея, а сам налегке отправился в Суетиху.
  Походив вокруг бараков, заглянул в местную лавку, Мыльников прикинул, что можно предложить. Небогато было в лавке, мясо заветренное, разносолов совсем нет. Рядом река, а рыбы нет. Как же так? Много чего высмотрел Осип, потом пошёл в контору. Контора не сильно выделялась среди бараков.
  Жоголев, полноватый, среднего роста, но достаточно подвижный мужчина, встретил Мыльникова с недоумением. О таком промышленник даже не слышал. Раз пришёл, то чего гнать.
– Осип Антонович Мыльников, – представился лавочник, – имею лавку в Камышлеевке. Вожу товары из Суетихи, Тайшета. Могу предложить рассмотреть выгодное предложение. Чтобы не гонять пустые обозы, могу поставлять в вашу лавку такие товары.
Мыльников стал перечислять то, чем мог обеспечить Жоголева. Чем-то понравился ему этот деревенский лавочник. Конечно, такие товары он мог бы и здесь привлечь и дешевле, но преданные люди ему нужны везде. Мало ли что, пока все развернутся, а там свой человечек. Не просто какой-либо, а тот, что в рот будет заглядывать.
– Где же такая Камышлеевка, не слыхал? – сделал равнодушный вид Жоголев.
«Раз стал разговаривать, значит, можно и договориться», – сразу смекнул Осип.
– На Туманшете. Если напрямую, то вёрст шесть от устья.
– Через Перевоз, что ли?
–  Да, Да!
– А деревня Туманшет далеко ли?
– В пяти верстах. Рядом.
– Слышал, там знатные охотники живут?
– Живут.
– Ты у них пушнину можешь скупать? Только хорошую. Если, что доброе привезёшь, возьму в любом количестве, и цену дам хорошую.
– Можно и пушнину. Договоримся, за какую цену возьмёте, так я прямо и поеду туда. Охотники должны выходить из тайги на днях. Можно и сторговаться сразу, чтобы не перехватили.
– По рукам. Часть денег для покупки пушнины я дам сейчас, а полный расчёт по результату.
– По рукам.
Два торговых человека остались довольны. Жоголев переправлял пушнину в столицу, там за неё давали бешеные деньги. Выгода была верная. Он скупал шкурки в низовьях Бирюсы, и в верховье. Теперь наладит скупку на Туманшете. В хорошее время пришёл этот Мыльников Осип Антонович, во время.
  В то же время Мыльников думал, что он совсем не прогадал,  заехав в Суетиху. Пусть теперь Супрун локти кусает, пушнина теперь от него ускользнёт. А брал он её изрядно. Мыльников ездил за пушниной не только в Туманшет, но и в Цыганки, в Еланку, в Светлое, Тропу, везде люди нуждались в товарах, а рассчитывались пушниной. Осип с такой торговли имел хорошую выгоду. Дома Камышлеев запретил торговать плохими товарами, в дальних деревнях этот товар разбирали, только вези. Мыльников знает цену, только хороший товар и закупается дорого, а подпорченный ничего не стоит, а продать можно довольно прибыльно. Нет, совсем не зря заехал в Суетиху Мыльников. Неизвестно, кто больше потерял - Осип или Супрун. Ой, неизвестно. Мыльников взял в лавке водки и, довольный собой, направился домой.
     Обоз Осип нагнал на Перевозе. Он двигался медленно, кони устали, не стоило загонять их, чтобы прибыть домой на полчаса раньше. Осип забрал сына к себе и поехал вперёд.
– Завтра быстро разберём товар и уже послезавтра поедем по деревням, распродавать.
– Чего спешить? – спросил Лёшка.
Он был нерасторопный. Осип никогда бы не взял себе такого помощника, но куда деваться - сын ведь. Надо приучать к делу. Живет ни рыба, ни мясо, пнёшь - пойдёт, не толкнёшь - так и будет сидеть, смотреть в окно. Такого хорошо в лавке держать: смотрит за товаром, обслуживает покупателей и ладно. Не вспотеет на работе, весь в мать. Вот и подбирает Осип работников расторопных, быстрых в деле. Только работники воруют, а этот и своровать для себя поленится.
– Поедешь со мной, будешь помогать,  и языком не болтай лишнего. Хотя тебе и сболтнуть лень, вот уродился, помощник.
Алёшке хватало ума не спорить с отцом. А, скорее всего, лень спорить. Знает, что отец пошумит, а деваться некуда, не выгонит.
– Ладно. Надо ехать, так поедем.
  Через два дня Осип был уже в Туманшете. Заехал к Игнату Комову, тот был в деревне главный, мимо него дело не сделаешь. Приходится кланяться. Ничего непотребного Осип не собирался делать: только договориться о покупке всей пушнины, которую охотники готовы продать. Раньше так не делали, Покупали какую–то часть и только. Зачем понадобилась вся, объяснять всем не было желанья, а Игнату говорить надо. Тоже не допустит обмана для своих односельчан.  Дружки с Камышлеевым. Да и пусть, обманывать Осип не собирался, а скупить всё надо было. Тем более, что деньги были выделены.
– Здорово, Игнат, – поздоровался Мыльников.
– Здорово и тебе. Привёз чего?
– Тебе нужно чего-нибудь?
– Да, чего мне нужно? Есть всё, – буркнул Комов, – пойдём в дом, поговорим.
– Угадал, разговор есть.
– Чего там гадать, воровская твоя душа.
– Чего уж так сразу?
– Говори, зачем приехал, – Игнат присел на скамейку.
Мыльников сел рядом.
– Охотники вышли из леса?
– Значит, шкурки понадобились, – кивнул Игнат, – я так и думал. Скажи свою нынешнюю цену на меха, а я послушаю.
Мыльников стал называть цену. Немного завысил, против прошлого года.
– Чего вдруг раздобрел? Ай, беда, какая?
– Просто человек хочет скупить хороший мех, цену даёт он, а я посредник и только.
– Когда рассчитываться будешь? Опять после продажи, или свою рухлядь будешь предлагать.
– Расчёт сразу.  Поговори со своими охотниками, чтобы не продавали ни кому. Я заберу, не обижу.
– Поговорю, только я сам присмотрю за тобой. Я с тобой договариваюсь, я и отвечаю. Приезжай через неделю, выйдут последние, зараз и посмотришь всё, и выберешь.
   Только в Туманшете так разговаривал Осип. Там жили ловкие охотники, добывали соболей, белок, рысей. С ними нельзя говорить нахрапом, они знают себе цену. Потому и вёл себя так Мыльников. Завтра с утра поедет в другие деревни, там разговор будет другой, и цены будут другие. Там и на товары будут менять.
  Утром двумя подводами поехали сначала в Цыганки. Деревня, что в четырёх верстах к югу небольшая, полтора десятка домов. Люди живут небогато, промышляют в основном охотой, да держат скот, покосы имеют хорошие, и под пашню есть место.  Зерна хватает себе и для скота, лишнего не производят. Нечем. Кони не у всех, а взял у кого - отдай зерном. Здесь намного хуже устроены люди, чем в Камышлеевке и Туманшете. Нет крепкой руки. Живут больше сами по себе, артелью не работают, не помогают друг другу.
   Мыльников заехал к Ивану Панкратову. У него всегда и останавливался. Завидев обоз, люди сами потянулись к Панкратовой избе. Осип скупал пушнину, меняя на товары, иногда, когда просили, давал и деньгами. Зачем злить народ? Через два часа покупателей больше не было. Упаковав пушнину, Осип направился в Еланку. Еланка - деревня серьёзная. Там жили тоже переселенцы, но не нынешние, а давешние. Сосланные поляки за бунтарство и бузу. Жили они здесь уже лет тридцать, можно сказать местные. Хозяйства крупные, детей помногу. Многие занимались охотой. Здесь тоже надо аккуратно разговаривать, просто мужики серьёзные. В Еланке Мыльников останавливался у Ивана Осмоловского. Семья у Осмоловского была многодетная и сынов много, и дочек. В люльке покрикивал самый младший Сашка. Родился как раз в сенокос, хорошенький парнишка, да крикливый больно.
– Дай ему титьку, что ли, пусть помолчит немного, – сказал Иван.
Присосался Сашка, да затих, потом и уснул.
– Рано приехал, – сказал Иван, когда стало тихо, – мало, кто вышел из тайги. Нынче снег невелик, так ещё промышляют. Ходить хорошо, да ловушки и плашки не задувает.
– А есть, кто вышел?
– Есть.
– С добычей?
– Да, поговаривают, что не пустые. Завтра с утра расторгуешься,  заночуй у меня, чего на ночь глядя торги разводить?
 К обеду Мыльников свернул торговлю и направился в Светлое и Тропу. До вечера, закончив дела, направились домой. Ночь выдалась светлая, полная луна ярко светила в глаза, звёзды мерцают, как снежинки под луной.
Домой приехали к полуночи.
Через день Осип с новым обозом поехал в Суетиху. Только спустя неделю вернулся пьяненький, но весёлый. Ходил по дому, одетый в купеческий сюртук чёрного толстого сукна на три пуговицы, обтянутые синим шёлком, В сапогах с высокими голенищами, в широких в полоску  брюках, заправленных в сапоги. Купец средней руки и только. Напевал себе под нос. Никому ничего не рассказывал, а спросить у него не решались. Раз весёлый, значить всё хорошо. Никто не знал, как подошли они друг другу, Жоголев и Мыльников. Каждый имел свою корысть, и каждый остался с прибылью.
 А потом Осип запустил  диковинку, которую приобрёл для большей солидности -граммофон. Пластинок было немного, но Мыльникову обещали подвести ещё. А пока можно было послушать цыган, да ещё какой-то мужик то ли пел, то ли гудел что-то непонятное. Обещали привезти что-нибудь красивое, жалостное, тогда можно будет поставить эту штуковину в магазин. Пусть люди ходят да слушают.



               

                24



  Мишка Сушкевич долго не мог привыкнуть к Сибири. Зимой - морозы, даже воздух густеет, режь его кусками и глотай. А летом - жара да гнус, от которого только и спасаешься дёгтем. Не только сам, а и скотину, не помажешь - можешь на пастбище не выгонять. Коровы поднимут хвосты, понесутся, обезумев от боли. Пастухи ничего не могут поделать. Только дымокуры и спасает, стадо стоит возле дымокура, не пасётся, а спасается от слепней, до комаров. Потом приспособились. Прежде чем выгонять скот на пастбище, мазали дёгтем. Возле дома стали выкашивать траву, тем и спасались, вместе с травой исчезал и гнус. По вечерам на скамеечке лясы точили, да орехи щёлкали.  Погнала в дорогу Мишку, да его жену Алёнку из родной Белоруссии непросветная нужда. Было два выхода для молодой семьи: идти батрачить на пана или ехать в даль далёкую за призрачным счастьем. Ни у Мишки, ни у Алёнки ничего не было за душой. Свела их любовь. Оба были не последние люди в деревне, красивые, здоровые, весёлые. Всё было просто, пока не родился сын Васька. Нужда нависла драным мешком над головой. Вроде и видны просветы, а потянулся к ним - опять темнота, хоть в петлю головой. Вот тогда и появились служивые люди, обещавшие «манну небесную». Верилось с трудом, но зародилась маленькая надежда. Она, как маленький червячок точит яблоко, стала изводить и так невыносимую жизнь. Поговорил с Алёнкой. Она тоже думала об этом, махнули рукой на всё и поехали. Брать с собой особо было нечего. Взяли по маленькому узелку, да Ваську за руку, и пошли, не оглянулись.
Уже в пути сошлись с земляками Юшкевичами. У Ивана и Марии было две дочки, и судьба похожая. Решили держаться вместе, всё легче. И ребятишки быстро сошлись.  Когда в деревне предложили дома выбирать, то жить по соседству решение было общим. Первая зима была особенно тяжкой. Невиданные холода,  спасибо, деревенские помогли с одеждой. Единственно, что радовало, всегда был кусок хлеба. Корова досталась хорошая, только очень привередливая. Долго привыкала к новой хозяйке. Характерная корова, попробуй ударь прутиком хозяин - так молока получишь половину. А двухведёрница отменная, не у всех в деревне такие коровы. Постепенно стало легче жить. И дочка Марийка родилась, и ещё будут дети. Кормить есть чем, а вырастут, и не заметишь. Алёнка улыбаться стала, а то было совсем сгорбилась. Теперь красавица, такая, которую он и полюбил. Эх, да достаток такой бы на Родине. И где она теперь, Родина? Деревня Выселки, что рядом с Гродно. Стало жить легче - появилась тоска по полям родным, околкам, речушке спрятавшейся в траве. По садам весенним, чистым и благоуханным. Иногда так сдавливало внутри, что вышибало слезу. Прятался, стыдно было. Алёнка тоже скучала, но вида не показывала. Тогда решил Мишка сделать у дома сад, чтобы по весне пусть не яблони и сливы, пусть черёмуха, но пахнёт белым дурманом, радует душу. На вторую весну походил Мишка по округе, посмотрел, что в лесу достойно взгляда, а осенью принёс из лесу черёмуху, рябину, калину, кусты шиповника, сибирских диких роз, и разбил сад перед домом. Оградил палисадником, чтобы скотина не потравила. На  следующую весну уже радовался редким цветочкам, прижившей черёмухи.
– «Блажь» у мужика, – поговаривали сельчане.
Но неожиданно эту «блажь» подхватили ребятишки. Девчонки уговорили мальчишек, и те натаскали саженцев.
А Мыльников вообще учудил. В Тайшете один из купцов привёз диковинных к тому времени саженцев тополей. Осип увидел, как сажают их возле церкви и по Трактовой улице. Когда  сажальщики зазевались, Мыльников стащил пять саженцев и привёз в Камышлеевку. Смеялся. Говорил, что мог и купить, но тогда неизвестно, прижились бы деревца на новом месте. А так следующей весной, напротив мыльниковской усадьбы зеленели маленькие тополя. Их загородили от скота, и каждый изредка подходил, любовался ими и сравнивал с осиной.  Ничего не росло так быстро, как эти тополя, может, потому что ворованные. Расцвела деревня. По весне такой дурман от черёмухи, аж голова кругом.
  Не сразу, но стала уходить тоска. Заботы всё больше отвлекали от больного, радовался Мишка и малышке дочке. Она уже сибирячка. Радость и отрада. Васька тоже обвыкся, дети быстро забывают  плохое. Чего ж теперь? Привыкать надо!  И Алёнка однажды призналась, что не зря там всё бросили. Конечно не зря. Человеком себя почувствовать себя всегда приятно. Не батрак, а хозяин, не побирушка какая-нибудь. И смотреть всем можно в глаза, а не прятать взгляд от стыда.
   Растаял снег. Бурая сухая трава громко шуршала в просыпающемся лесу. И не нужна тишина, всю зиму тихо в лесу было, можно и пошуметь. Мишка Сушкевич, как и многие жители деревни направился в лес. Пришла пора побаловаться берёзовым соком. И не только попить сладкий берёзовый нектар, но и заготовить сока на лето. В погребе сок немного закиснет, и будет квас, куда с добром. Такого сам не сделаешь. Недолго длится страда, неделя, другая, и не станет сока в берёзе. Потом жди следующей весны. Сок собирать - дело нехитрое, вырубаешь небольшое корыто и ставишь под берёзу. Надрубаешь ствол и вбиваешь небольшой клинышек. Сок из прорези по клину бежит в корыто. Теперь  сиди и жди, когда наберётся бадейка, свёрнутая из бересты. Приложишься к бадейке - не оторвать. Холодный, сладковатый напиток бодрит да ещё требует хлебнуть.  Мишка уже наставил с десяток корыт. Завтра приедет на телеге с кадушкой, соберёт из корыт сок и поставит снова. И так неделю будет ездить каждый день. Когда сока не станет, соберёт корыта, да сложит в сухое место, чтоб не погнили. Скоро начнётся посевная пора, пригодится сок.  Мишка присмотрел ещё и цветы. Вот подснежники зацветают, а там огоньки проклюнулись. Ещё прошлым летом он выкапывал колокольчики, ромашки вместе с дерном, так приживаются лучше. Целое лето будут цвести разные цветы, радовать глаз. Посмотришь на них, и спокойнее становится на душе. И пусть его считают чудаком, но ему нравится, Алёнке с детьми нравится, а другим он и указывать не будет. Не только цветами занимался Мишка. Попросил как-то Мыльникова привезти ему картошки из Конторки, поговаривали, будто там хорошая картошка. Мыльников сперва посмеялся, а потом, когда узнал, что Мишка хочет развести другой сорт, привёз ему мешок и денег не взял. Сказал, чтобы на следующий год рассчитался новой картошкой. Новый сорт получился удачным. Старая картошка была хороша, урожай добрый, но к весне чернела, скармливали скоту, новая пролежала зиму хорошо, да и на вкус была получше. Следующей весной Мишка садил два сорта - старый и новый, разделяя их полосой овса. Картошка была уже и на продажу. И в маленьком огороде каждый год старался вырастить что–то новое. Семена ему привозил лавочник. Огурцы, капуста, морковка росли у Мишки лучше всех в деревне. Всё свободное время возился с огородом. Помогали пропалывать Алёнка и дети.  Насмешки в деревне прекратились, когда люди увидели результаты. Бабы завидовали потихоньку:
– Смотри, как повезло Алёнке: мужик и на огороде всё сам делает. А тут и дом на твоих плечах, и скотина, и огород.
  Ну, а сохранить урожай Алёнка умела лучше всех в деревне. Хрустящие огурчики из бочки да золотистая капуста так вкусно не удавались никому. Ходили бабы, выведывали секреты, но ничего нового не узнали. Алёнка и не скрывала, как она делает. Вроде, так же, как и все, только выходило совсем не так, как у всех. Это, как и с хлебом, пшеница с одного поля, мука с одной мельницы, а хлеб одинаковый в деревне не найдёшь. У каждой хозяйки свой вкус. Так, видно, и тут. Бабы сошлись на том, что «лёгкая рука» у Алёнки, потому и всё вкусней.  Невдомёк было бабам, что делала Алёнка не абы как, а с душой, с песней. А чего не петь, когда каждый день в радость? Чего не радоваться когда солнышко всё утро гуляет по светлым вихрам ребятишек. Кот вон сидит на окне да муху лениво гоняет. Муж не слоняется в поисках чего-нибудь, а делом занят. И приятно позвать его к завтраку и подать чугунок с картошкой, да хлеба, да молока кринку.  И постоять, прислонившись сзади или присесть сбоку и смотреть на довольное семейство, подливая молока в кружку. Разве есть счастье больше? Потому у Алёнки любое дело спорится, что хорошо ей самой и любимым деткам, да мужу. А ещё потому, что под сердцем носит она ещё ребёночка, который родится в тепле и достатке.



                25



    Сено косили на берегу речки. Солнце палило исправно, с утра было немного полегче, а уже к обеду некуда было спрятаться от зноя. Воздух волнами поднимался от земли, трава словно раскрывала все свои внутренности и выплёскивала все запахи без остатка. Жара и запах скошенной травы, кружили голову, делали тяжёлыми руки и ноги, дышать становилось тяжело. После обеда, в самое пекло, не косили, ни каких сил не хватало, валялись в шалаше или в тенёчке под густой елкой. По самому берегу их много росло. На дрова елку пилить - себе каторгу устраивать. Елка - дрова хорошие для чистки печи, как и осина, но колоть их невозможно. Мелкие сучки пронизывают ствол поперёк, словно пробивают деревянными гвоздями. Попробуй расколоть чурку, сбитую гвоздями. Топить елкой, если нет снега - опасно. Слишком много искр выплёскивается из трубы, гляди и пожар случится. Но искры, пролетая через дымоходы, поджигают сажу, вспыхивая, она прожигает дымоход. То же происходит и с осиновыми дровами. Только осину заготавливать намного  легче, и искрит она меньше.
  Никита Кузнецов лежал под елью на самом берегу речки. Купаться в ней не будешь, воробью по колено и вода холодная в любое время, слишком много родников дают воду реке. И бежит она в тени тех же елей, ивняка до смородинных зарослей. Кислицы тоже хватало. Никита, было уже, задремал, но услышав шорох, обернулся. Иринка  Юшкевич, раскрасневшаяся, от жары скинула платочек, наклонилась к воде и стала брызгать себя водой.  Потом сполоснула руки и лицо. Намочила беленький платочек,  без которого в такую жару опасно находиться на солнце,  собралась уходить.
– Ира, иди сюда, здесь прохладно, – позвал Никита.
– Тьфу, чёрт красивый, напугал, – вздрогнула Иринка.
– Разве, черти бывают красивые? – спросил Никита, поражаясь своей смелости.  Он даже и сам не понимал, как осмелился окликнуть девушку.
– В зеркало посмотри, увидишь, – спокойней сказала Иринка, но подошла и присела на самый краешек берега.
– У тебя руки подгорели, – сказал он, кивком указывая на покрасневшие места, которые не были закрыты рукавами.
– Наверное. Побаливают немного.
– Много ещё косить?
– Хватит. Работников немного, и жара стоит сколько времени пропадает.
– Да, жарко.
– Я, правда, на чёрта похож? – Вдруг спросил Никита.
Иринка громко расхохоталась.
– Это тебя так девчонки зовут!
–  Почему?
– Нравишься ты многим, а ни на кого не сморишь. Говорят, что ты заколдованный, значит, чёрт. Смотри, сглазят тебя, что тогда делать будешь.
– А как чёрта сглазишь?
– А вот, расколдуют разными приворотами и присушат к кому-нибудь. Что тогда делать будешь?
– А ты присуши. Может мне и понравится.
– Я на тебя глаз ещё не положила, – хохотала девушка, – вот присмотрюсь получше, а там видно будет.
– Присмотрись, – Никите было легко и приятно быть с девушкой.
 – За меня пошла бы, если бы позвал? – вдруг спросил он.
– А ты позови, поглядишь, пойду или нет.
– Иди за меня, – Никита встал.
 Иринка тоже поднялась и вызывающе посмотрела ему в глаза, рассмеялась и побежала на свой покос.
– Осенью сватов жди! – крикнул он вслед.
  Она не обернулась, просто бежала и смеялась на ходу.
  Никита чувствовал себя глупцом. Чего ахинею понёс? Нравилась ему Иринка, как глянет на неё, даже дышать забывал. Она же никогда и не смотрела на него, а теперь он сам вдруг всё сразу сказал. Стыдно стало. Разве так можно простыми словами говорить об этом. Цветы, там, какие сорвал бы. С вечёрки ни разу не проводил, какими глазами он теперь посмотрит Иринке в глаза. А если она всем расскажет, вся  деревня будет потешаться надо ним.
Никита сам себя затравил думками, что даже в тени ему стало жарко. Он пошёл в прокос взял косу, поправил оселком и стал докашивать остатки покоса. Отец с удивлением посмотрел на сына. Какая оса его укусила? Но ничего спрашивать не стал, мало ли чего. Вообще, он сам себе на уме, но нечего лезть в душу, захочет - скажет.
 Но Никита никому ничего не сказал.
Закончился покос, молодёжь снова ходила на вечёрки. Играла гармонь, пели песни. Вальсировали пары, крутили кадриль. Никита и раньше не часто ходил к костру, а теперь вообще боялся показаться на глаза. Ему казалось, что каждый будет смеяться ему вслед. В глаза не посмеют, а за глаза будут шептаться. А девки и частушку состряпают и ославят на всю деревню, проходу не будет. У них быстро это получается.
Никита целыми днями и ночами пропадал в кузнице. Днём делал заказы, а по вечерам крутил из железа цветы. Много уже было и все разные.
– Что делаешь? – вдруг раздался голос.
Никита вздрогнул внутри, но вида не показал.
Он сразу понял кто там,  медленно повернувшись, спросил:
– По делу? – осознавая, что говорит глупость.
– Без дела нельзя? – улыбнулась Иринка.
– Можно. К нам много кто заходит.
– Кто?
– Ну, мужики деревенские. Приходят посидеть, поговорить.
– Тогда я тоже поговорить.
– Говори.
– Ты на вечёрки не ходишь? – спросила она, словно не знала.
– Не хожу.
– Почему?
– Никто не зовёт.
– А если я позову? Придёшь?
– Проходи сюда, чего там стоишь.
– Там грязно.
– Иди, чего покажу, – сказал он и вытащил кованые цветы.
Разложил их на верстаке. Иринка подошла, стала разглядывать. Брала каждый цветок, крутила в руках и клала на место. Резко повернулась к нему и, глядя в глаза, спросила:
– Про сватов мне послышалось? – и она хитро улыбнулась.
У Никиты перехватило дыхание. Он смотрел на девушку и молчал, не мог выговорить ничего.
– Значит, послышалось, – заявила Иринка и, положив цветы на верстак, направилась к двери.
– Нет, – выдохнул Никита, – не послышалось. Жди сватов.
– Когда?
– Скоро.
– А цветы красивые.
Она засмеялась и побежала в горку.
 Осень пришла плаксивая и нудная, но потом смилостивилась. Установилась солнечная и тёплая погода. Подсыхало с трудом. Картошку копали уже около недели, складывали в кучи и накрывали ботвой. В последний день, когда копать оставалось совсем немного, кучи раскрыли и стали просушивать, а к вечеру - затаривать в мешки и на телеге возить домой. Часть сложили в яму, вырытую прямо на меже. Глубокая яма закрывалась досками  и ботвой, потом её заносило снегом. И никто ничего не трогал до весны. Весной яму открывали, картошка была, как свежая, её хватало на всё лето.
  Никита таскал мешки один. Работа не тяжёлая, взял мешок, закинул на плечо, пронёс немного и высыпал в подвал. Мать с сестрой Иринкой набирали картошку из куч и затаривали мешки. Потом мать пошла управляться со скотиной, остались Никита с сестрой.
– Никита, ты пойдёшь на вечёрку? – спросила сестра.
– Зачем?
– Кое-кто просил тебя прийти.
– Кто это?– повернулся Никита.
– Тебе лучше знать. Меня просили тебе передать, я передаю, а там, как хочешь. Можешь и не ходить, тогда и останешься один. Уведут невесту.
– Кто? – спросил брат.
– Значит, есть невеста, протянула Иринка. – Давай закончим быстрей, мне тоже хочется вечером погулять.
– Тебе язык хотелось почесать?
– Нет, правда, просили передать.
– Ладно. Давай работать, там видно будет.
Антип приболел. Промок под нудным осенним дождём, потом продуло немного. Сейчас побаливала спина. В огороде он работать не мог, но слонялся по двору, топил баню и делал разные мелочи. Баню он полюбил здесь, в Сибири. Там на родине бань не было - мылись в печке в шайке. Париться не парились и не знали, что это такое. После первого раза всё было противно, жара, дышать нечем. Горят ногти и уши, волосы трещат. Дым выедает глаза, сколько ни проветривай баню. Потом привыкли. Даже жена Дуська привыкла. Сначала баня была общая в деревне, когда жило только пять семей, но потом, когда Антип построил другой дом, сделал свою. Поставил её посреди огорода на меже. Бани часто горели, потому их ставили подальше от строений. Никита с Иринкой, весело болтая, везли на телеге последнюю картошку домой.  Осталось смолотить пшеницу и рожь, потом немного овса, да прибрать, а там и поджидать зиму можно. Так понемногу и другие дела поделаются.
– Мать, иди баню помой, протопилась уже, вон и работники наши идут.
Евдокия пошла, готовить баню. Нужно было помыть от налетевшей сажи лавки, на которых сидели и мылись, и полок. Потом протереть пол и бросить на каменку ковшик другой кипятка, чтобы камни тоже очистились от сажи. Пока мать готовила баню, Никита переносил картошку, а Антип распряг коня. Вскоре отец с сыном  пошли париться. Когда на улице было не холодно, то раздевались в предбаннике - холодной пристройке, где было скамейка, на которой отдыхали после парилки, здесь же висели веники. Веники были разные. Немного было жёлтых веников, которые готовили,  когда лист на берёзе только распускался и был ещё липкий. В листьях таких веников находилось много дёгтя, который очень полезен для кожи. Другие веники, которых готовили много, резали после Ивана Купалы две недели, как раз до покоса. Высыхая, эти веники не желтели, лист у них крепко держался, хватало на несколько походов на полок.
Запарили сразу четыре веника, чтобы всё было под рукой. Антип надел шапку на голову, рукавицы и полез на полок. Никита подал ему таз с холодной водой.  Первый ковш кипятка брызгами разлетелся по камням. Пар горячим жаром заполнил помещение. Прошло немного времени, жар распространился повсюду и немного растаял. Немного привыкнув, Антип кивнул сыну. Тот плеснул на каменку уже полковшика. Белое облачко пара, едва появившись, растворилось, жар приятной волной коснулся тела. В этот момент и веник коснулся спины, на коже появились пупырышки. «Гусиная кожа». После этого можно начинать понемногу добавлять веничком. Когда кожа начинает гореть, веник окунают в таз с холодной водой, и парилка продолжается.  Наконец Антип, обессиленный слез с полка, и вышел в предбанник. Тяжело дыша, он наслаждался прохладой. Немного глотнул холодной воды, много нельзя - прохватит горло. Пока отец отдыхал, с веником управлялся сын, здоровья у него было побольше сердце покрепче, и пару он поддал посильней. Отдохнув, Антип, было, сунулся в баню, но оттуда так дохнуло жаром, что он отпрянул.
– Никита, ты что, сдурел? – заорал Антип, – как ты там терпишь! На полу не усидеть!
Никита, улыбаясь, весь малинового цвета, пышущий жаром, вышел в предбанник и сладко жмурясь, сказал:
– Хорошо.
– Сдурел совсем, – проворчал отец, – открывай дверь, не войти.
– Хорошо, – повторил сын, сидя на скамейке, и закрыл глаза, – отдохну и ещё схожу.
Отец с сыном сидели в предбаннике уже одетые,  не в силах подняться и идти.
– Здоров же ты париться,– сказал отец, да и в работе тоже горазд. Женить тебя надо уже, а тебя из дому не выгонишь. Так и просидишь всю жизнь на родительской шее.
– Жени, – буркнул сын.
– Так на ком женить? Ай, высмотрел кого? – подозрительно посмотрел Антип.
– Иринка, Ивана Юшкевича дочка.
– Это, которая? – спросил Антип, словно не знал, – старшая, что ли? Ничего, справная. А чего, как раз и время. Сосватаем, а  через месяц и свадьбу отгуляем. Или шутишь?
Были у Антипа сомнения. Дома сидит по вечерам, днями в кузне, где это он сговорился?
 – А, как погонят сватов-то, что тогда делать?
– Какие сваты будут, так и погонят, – заулыбался Никита.
– Чего скалишься? Ни слова толком не выбьешь, ничего не скажет, скалится да делает всё по-своему.
Отец шёл из бани впереди и ворчал, сын шёл позади и  улыбался, думая о своём. Уже вечером, сидя за столом, Антип сказал:
– Слышишь, мать, жениться наш младший надумал. Говорит, сватать надо идти.
– Сиди, старый, несёшь ерунду, – сказала мать, взглянув на сына.
– Чего ерунду? Сказал мне, что выбрал себе невесту. Вот и думаю, шутит он, или правду говорит. У него сразу ничего толком не выбьешь.
– И кого ж он выбрал?
– Будут у тебя две Иринки,– сказал отец.
Сестра прыснула в кулак. Ей было известно, о ком идёт речь.
– Цыц, хохотушка,– приструнил отец, – нечего тут смешки разводить.
Непонятно стало, шутит отец или нет.
– Так серьёзно, что ли, – растерянно спросила мать, – ты-то чего молчишь? Кто за тебя пойдёт, если у тебя каждое слово щипцами вырывать надо?
Никита ел молча. Пусть поговорят, понимал, что ещё шутят над ним, но не обижался. Сейчас наговорятся, а потом и он скажет.
– Скажи матери, кого ты выбрал, – кивнул отец, – не мне же называть.
– Иринка, Юшкевича Ивана дочь.
– Ишь, ты? Так она молодая ещё, – всплеснула руками мать. Сколько ей?
– Девятнадцать скоро будет, – сказала сестра.
– Нет,  в самый раз. А, чего? Пора и жениться. Сговорились, что ли?
– Я ему и говорю, а если погонят нас, чего тогда? Сказал, чтобы лучше сватали.
Пока отец с матерью переговаривались, Никита оделся и пошёл на вечёрку. Посреди деревни была небольшая площадь. Вниз к реке шёл широкий прогон для скота.  На этом прогоне с краю стояла и кузница, а выше тоже был прогон, широкое место. Там и проходили вечёрки, собиралась деревенская молодёжь. Играла гармошка, пели песни, танцевали. Иногда и стычки были среди парней, но это случалось редко. В деревне все жили мирно. Вокруг кострища стояли чурки, на которых сидели, поленница дров, специально для этого приготовленная. Собирались тогда, когда начинало темнеть, первыми приходили те, кто помоложе, разжигали костёр. Потом подтягивались и остальные, кто желал. Потом, когда все расходились по домам, влюблённые парочки куда-нибудь укрывались от ненужных глаз.
  Никита присел на чурку и стал ждать Иринку. Её ещё не было. Не было и подружки, Светки Морозовой, они всегда приходят вместе. Пацаны, которые помладше, потихоньку покуривали самосад. В деревне немногие курили, но табак выращивали для домашних нужд. То моль потравить, то в огороде табачным настоем опрыскивали рассаду от всяких гадов. Пацаны воровали  табак, крошили листья, да покуривали. Хотелось казаться повзрослей. Никита задумался и не заметил, как подошла Иринка.
– Пришёл? – спросила она неожиданно.
 Он поднял глаза и улыбнулся.
– Уже хорошо. Подвинься, я присяду, – она сама немного подвинула его и, присев рядом, открыто посмотрела ему в глаза.
– Уже думала тебя из дома на верёвке вытаскивать. Как старик какой, прирос к лавке. То на работе  сидишь, не выдернуть. Проводишь меня сегодня?
– Провожу, – сказал он, улыбаясь.
Ему нравилось, что она так много болтает, что совсем не смущается, как он. Сидит рядом, смеётся, хлопает большими ресницами, что-то показывает руками. Улыбка на его лице, словно  прилипла. Ему больше ничего не хотелось, просто видеть её, слышать.
– Уснул, что ли? – дёрнула она за рукав, – я спрашиваю, завтра будешь работать?
– Где? – очнулся он.
– В кузнице.
– Да, пока ещё стоит погода.
– Приду посмотреть на твои цветы, не рассмотрела в первый раз.
– Приходи. Посмотри.
– Хороший ты собеседник. Говоришь и говоришь, просто слово некуда вставить, – уставилась она на него.
 Он улыбался и молчал.
– Правильно, не люблю тех, кто больше меня болтает.
– Это кого не любишь?
– К примеру, Сашка Морозов. Того не останови, он и во сне говорить будет.
В этот момент подошёл Сашка:
– Ирин, пойдём танцевать? Чего уселась, как старуха? – крикнул он.
– Уйди, – сказал Никита, улыбаясь.
Сашка взглянул на него и понял, что лучше уйти.
– А я хочу танцевать, – заявила Иринка.
– Иди. Никто не держит.
– Нет, я раздумала. Сегодня не буду танцевать. Сегодня выходной, буду слушать тебя. Рассказывай.
– Чего рассказывать?
– Чего, чего? Сейчас придумаю чего.
Иринке очень нравился этот добрый, красивый немногословный увалень. Она даже представила, как он берёт её на руки и несёт по полю, где полно цветов. Она зажмурила глаза, так ей стало сладко.
– Про цветы! Расскажи про цветы, как ты придумал их делать.   
– Увидел на другом берегу Туманшета, мы с ребятами плавали туда. Таких цветов я больше нигде не видел, потом пришло в голову сделать.
– Отец что сказал?
– Я не показываю ему. Ругаться будет, скажет, что баловство, да и только.
– Я со Светкой приду, можно?
– Можно.
– Нет, я одна приду.
– Приходи, как хочешь.
  Они вскоре ушли от костра в сторону берёзовой рощи. За огородами стояла небольшая, чистая берёзовая рощица. Ещё когда стали застраивать деревню, решили рощу не трогать, пусть стоит на радость всем. Даже сок берёзовый там не берут. Возле рощи валялись два сутунка, два коротеньких ошкуренных, давно высохших брёвнышка, приспособленных под скамейку. Возле костра сразу раздались шепотки. Все сразу заметили, что Никита под ручку ушёл с Иринкой. Удивлялись, как это ей удалось подцепить такого парня, о котором многие мечтали. Поговаривали, что без колдовства не обошлось. Но ещё больше разговоров было, когда на следующий день к Юшкевичам пришли сваты.   Дело сладили быстро и полюбовно, свадьбу сыграли через месяц, когда со всем уже управились. К тому времени выпал снег. Ряженые упряжки полдня носились по деревне, потом умчались в Туманшет, в церковь. Гуляли свадьбу шумно, и целую неделю, а через месяц была ещё свадьба Мехонова Макара и младшей дочери Суренкова, Ксении. Деревня веселилась ещё неделю.
  Много уже свадеб прозвенело бубенцами по единственной деревенской улице. А сколько ещё прозвенит?


                26




   Шагап Ибрагимов нёсся на крепком молодом жеребце по деревне. Конь испугался чего-то и понёс, не слушая узды. Парень изо всех сил тянул повод на себя, но жеребец не реагировал. Кое-как удалось направить коня из деревни вниз к реке. Там уже, отпустив узду, Шагап покрепче сжал коню бока, вцепился пальцами в гриву. Жеребец почувствовал свободу, задрав вверх хвост, летел с горы.
– Кто это так с ума сходит? – спросил Антип.
Он спустился к реке ополоснуться, вдруг видит: с горы кто-то летит на коне. Сначала Антип ругнулся, оценивая такие скачки, но потом понял, что лошадь просто понесла и она не управляется.
«А молодец, что вывел из деревни, здесь конь успокоится и остановится. Только бы не споткнулся».
Конь не споткнулся, просто перед самой рекой резко выставил ноги вперёд, присел, останавливаясь, наездник кубарем слетел в реку. Куча брызг разлетелась в стороны. Когда всё успокоилось, Антип увидел, что наездник лежит в реке и не пытается подняться.
– Убился! – крикнул он и бегом побежал к наезднику.
Конь стоял рядом и храпел. Антип поднял Шагапа, чтобы тот не нахлебался воды, парень раскрыл глаза, приходя в себя.
– Живой? – Антип стал ощупывать руки парня. – Целый, вроде. Повезло тебе, парень, просто немного зашибся и всё. Вставай, чего в воде сидеть, давай пойдём в кузню, там обсушишься.
Антип помог стать парню встать и повёл в  кузницу. Жеребец  поплёлся следом. Деревенские кони были домашние, послушные, потому и ходили за хозяином. В кузнице горн горел вовсю, работал Никита. Работы было много, и Никита взял её на себя. Ему надо денежку зарабатывать, дома жена молодая, родить должна к осени.
– Никита, дай-ка огня побольше, человеку обсушиться надо,– сказал отец, – чуть было не убился малец, повезло, в речку свалился. Понёс, что ли? – спросил Антип.
– Кто-то укусил его. Может, слепень, или шершень ударил, –  ответил Шагап.
Парень он был тихий, не видно, не слышно, но если кто пробовал задирать его, то получал достойный отпор, не смотря на возраст и силу. Шагап мог умереть, но обидчику не спустить, кто бы там ни был. Вся семья Ибрагимовых жила тихо, не на виду, наоборот, старались что бы никому не мешать. Нет, они не были какими-то отшельниками, вместе со всеми бывали на гулянках, но держались тихо. Поначалу говорили они совсем непонятно, сам Шухрат знал по-русски, а его жена Фатима только немного понимала, но говорить стеснялась. Шагап, единственный их ребёнок, рос тихим и неприметным. Поначалу стеснялся, что не понимал сверстников, хотя особо никто и не задирал его, но он всегда был настороже. Постепенно обвыкся, стал говорить хорошо, но характером остался прежним: немногословным с друзьями и уважительным к старшим, старательным и работящим.
 Ибрагимовых привёз Егор Камышлеев. Ездил по каким-то своим делам в Щетиновку. Туда привезли большую партию переселенцев из Казани. Татары жили своей общиной, свой быт, своя вера, традиции обосабливали их от других поселенцев. Среди новосёлов были разные люди, много бедных, поехавших за счастьем. Но были и другие, у которых были и деньги и золото, и промышляли они его разбоем. Чтобы скрыться от закона и от мести, некоторые купили себе разные бумаги, по которым и уехали. Ибрагимовых было много, больше половины партии, связывали их родственные узы. Партия из Казани была большая, многие из той партии осели в Тайшете, в районе Первой и Второй Зелёных улиц, да по Проходному переулку, соединявшему их. В народе это место получило название «Татарский аул». В этом районе и разговаривали только по-татарски. Здесь же соблюдали все свои традиции.
  Клан Ибрагимовых подался  подальше от посторонних глаз. Поначалу им назначили место поселения Щетиновку. Они пробыли там полгода, место не понравилось: болотистое, нередко в половодье затапливалось. Поехали посыльные, получили разрешение выбрать место самим, выше по Бирюсе. Они поднялись по Бирюсе выше деревни Благодатской, перешли реку и подались в тайгу. Там нашли подходящее место и построили деревню Калтоши. Рядом стояла ещё деревня Еланка, где проживали разные люди разных национальностей. Часть татар осталась Еланке, остальные поселились в Калтошах. Потом некоторые семьи уходили ещё выше по Бирюсе и селились отдельно. Молодые парни уходили за золотом в самые верха Бирюсы к Саянам и оставались там.
  Пока ждали разрешения на переселение, у Шухрата произошёл конфликт с сородичами, дело дошло до поножовщины. Кое-как конфликт удалось унять. По случаю Камышлеев был в Щетиновке, когда Шухрат узнал, кто это такой, он подошёл и попросился к нему в деревню. Егор взял. Тем более, что документы на него сразу же и отдали, отдали и часть денег, которыми руководил старший из клана. Пока Шухрат собирался, ему привели пару коней и Егору принесли остальные деньги. Кто-то из местных сказал, что в управлении по поселениям у Камышлеева есть связи. Чтобы не раздувать скандал, всё, что причиталось Шухрату, отдали. Когда приехали в Камышлеевку, Егор сразу сказал, чтобы над новенькими не было никаких шуток, и Ибрагимовых никто не обижал. Сам Шухрат оказался знающим  лошадиные болезни, выручал своих сельчан, да и из окрестных сёл приходили за ним. Первую зиму Ибрагимовы прожили в пристройке при магазине, были сторожами и помогали Мыльникову понемногу. За жильё Осип денег не брал, даже по праздникам сам подносил разные подарки. Веру свою поначалу поддерживали крепко, потом сам Шухрат стал пропускать намазы, а вслед за ним и сын Шагап. Хотя придерживались праздников, но не было строгости, но и совсем без веры нельзя. По весне начали строить новый дом, делали всё на русский манер, как и всем. Когда осенью зашли в свой дом и справили новоселье, все были настолько рады, что Шухрат, раньше никогда не пивший, первый раз в жизни напился. Болел так сильно, что после того больше и не пробовал. Только никогда не ел свинину, душа не принимала. Никто и не настаивал. Если и интересовались чем–то люди, так из любопытства и интереса, при этом уважая чужие нравы.
– Ну, что обсох? Руки, ноги целы? – спросил Антип.
– Целы, – сказал Шагап.
– Остальное до свадьбы заживёт. Ладно, я пойду.
Он вышел за дверь и уже оттуда сказал:
– Шагап, у тебя конь, как собачонка, никуда не отходит. Где хозяин, там и он. Ты его не ругай, всякое случается, скотина всё ж. Человек с разумом, а, что только не творит.
– Я знаю, он не виноват.
– Ишь, голос услышал, ушами стрижёт. Хорош у тебя конь. Такого в плуг жалко ставить, только красоваться на нём.
Шагап покраснел, словно хвалили его самого. Но за коня он был доволен больше.
– Чего случилось? – спросил Никита, молчавший до сих пор.
– Маркиз сбросил, – ответил Шагап, – сперва понёсся, а потом в реку бросил меня. Шибко ударился головой, отец твой достал.
– По- чудному ты назвал его. Где такое слово взял? Что такое- маркиз.
– Дашка Антонова читала книжку, там и слышал это слово. Что это такое, я не знаю. Наверное, что-то хорошее, как у меня конь.
– Ладно, пойдём домой, – сказал Никита, вытирая руки.
Вороной жеребец, успокоившийся, не отходил от кузницы. Когда Шагап вышел, конь поднял морду и фыркнул.
– Иди, ты меня сбросил, – проговорил Шарап, отворачиваясь.
Конь зафыркал сильней, потом медленно побрёл следом.
– Гляди, прощения просит, – удивился Никита.
– Он всё понимает.
– А, ну-ка, прости его, чего делать будет.
Шагап погладил коня по лбу. Тот замотал головой, пристроился рядом и пошёл наравне.
– Это ж надо? Ты специально учил?
– Нет, он с сосунка со мной, привык. Знает, что я хочу.
– Маркиз. Чудно, как то,– сказал Никита и повернул домой.
Шухрат только покачал головой, когда сын пришёл домой, мать пригрозила ухватом, но ругаться никто не стал. Чего ругаться если конь понёс? Сколько телег, разбито, и людей угробилось немало. Раз сегодня обошлось, значит, Аллах милостив к их сыну. Не дал им бог больше детей, сколько молилась Фатима, сколько просила. Наверное, после того и стал Шухрат ослабевать в вере. Не стал столько молиться, как раньше. Ничего в жизни не переменилось, значит достаточно и того, что есть. Но кроме всего, есть у Шухрата мечта женить Шагапа. Парню восемнадцать лет, пора женить, только  Шухрат будет женить сына на единоверке. Обязательно на татарке. Много татар в Тайшете. Поедет Шухрат в Тайшет присмотреть невесту сыну. Маленько ещё соберёт денег на калым и поедет.



                27



   Селезнёвы жили просто, были рады каждому дню. Легкие на подъём, пребывали в нужде, но не унывали. А когда появилась возможность куда-то поехать, да ещё за казённый счёт, да за красивым будущим, то они ни минуты не сомневались, что это им как раз и надо. Два сына, уже достаточно взрослых и смышлёных и младшенькая дочь - вот и всё богатство, что было нажито. Взяв с собой детей, поклонились деревне, в которой ничего не осталось, кроме полуразрушенной избушки, пошли прочь. С соседями жили по-разному, но никто не одобрял  их отношение к жизни. Для многих улыбка на лице, когда детей кормить нечем, что-то непонятное. Когда люди хмурые и унылые, это понятно, но всё иное осуждалось. Витька с Натальей особо внимания не обращали, жили, как умели. И, в конце концов, всё у них было не хуже и не лучше чем у многих других, только они не изводили себя. Сыновья Вовка с Данилкой были обыкновенными деревенскими ребятишками, ничем особо не отличались. Озорничали и дрались наравне со всеми. Только попадало им от родителей поменьше, чем многим другим. А вот Галька была совсем другая. Важная, неулыбчивая, всегда серьёзная, и в кого она такая? Витька иногда в шутку расспрашивал жену, но и для неё это было загадкой. К ней относились как к самой младшенькой, но она не принимала особых условий, ни от родителей, ни от братьев. В этой семье относились к дочери и сестре, как к странному ребёнку, которого жалеют больше других и балуют больше других. Самостоятельности дочери поражалась сама мать, будучи ещё маленькой, если она начинала убираться дома, то, как говорится, «вылизывала» всё. И попробуй её оторви от этого, она устраивала такую истерику, что тревожились соседи. Любое дело доводила до конца. Грядки на огороде, которые она пропалывала, были идеальными. Когда братья пытались что-то подстроить ей, она укоризненно смотрела, но переделывала всё по-своему. На весёлые проделки братьев лишь чуть улыбнётся краем глаза, да отвернётся. В семье её любили, на улице никто и не пытался обидеть её. Два старших брата за сестру стояли горой.
Парни выросли и на вечёрках уже гуляли с девчонками. Гальке было только четырнадцать, она никуда не ходила не потому, что была мала, просто ей было неинтересно. Её сверстницы постоянно были у костра вечером, у них своя компания. Там были и мальчишки одного возраста, были и свои гармонисты и песенники. Правда, песни переходили от одного поколения к другому. Побывав несколько раз у костра, послушав песни, Галька больше не пошла. Скучно.
  Камышлеевка понравилась Селезнёвым. Деревня стояла на чистом сухом месте. Кругом лес, есть речка под горой. Главное люди были в одинаковом положении. Все приезжие. В отличие от других, Селезнёвы не вспоминали прошлое, ничего хорошего там не было, а радовались настоящему. Сосед Андрей Козлов спрашивал:
– Ты чему, Витька, радуешься?
– Хорошей жизни радуюсь. Живу, как наш бывший помещик. Пара коней есть, пара коров, овцы, куры, ну, куда с добром лучше жить? Как посмотрю, так смеюсь, что я, пожалуй, побогаче помещика.
– Это как? – недоумевал Андрей.
– Помещик своего богатства не знал. Был у него управляющий, вот тот знал, где помещика добро, а где уже не его. А я сам знаю, где моё, а где не моё. Тот управляющий был богатством не менее помещика, умел прибрать к своим рукам, что плохо лежало. Так,  что помещик не мог радоваться своему, а я могу. Вот ты, Андрей, тоже не можешь радоваться, ты не из помещиков, случаем?   
– Какой я помещик, если с тобой вместе приехал?
– Скрытый. Наверное, по вечерам вытаскиваешь свои денежки да пересчитываешь, – на полном серьёзе говорил Витька.
– Чего бы я тогда поехал к чёрту на кулички, если бы денег было много? Сам рассуди?
– Так я и рассуждаю. Ты же поехал не за свои деньги, а за казённые, а свои припрятал. Вот, можно, сказать, и удвоил свои капиталы.
– Ты чего метёшь? – возмутился Андрей
–Метёт метла, да всё с угла, а ты к себе пригребаешь.
– Да ты! Да ты, что думаешь? Просто так на человека поклёп! Что думаешь, на тебя, управы не найдётся? – ругался сосед.
– Да.
– Что, да?
– Ты угадал, не найдётся, – спокойно сказал Селезнёв.
Андрей почувствовал подвох.
– Это почему? – уже спокойней спросил он. – А кто её искать будет управу эту? Ты не пойдёшь, а мне твоя, правда, не нужна.
– Ты, Витька, склизкий, как налим. Вроде вот он, а возьми его, и зла на тебя не остаётся.
– А я-то старался, думал, сейчас поругаемся с соседом, потом мировую выпьем. Вся пьянка пропала.
– Ну, тебя к чёрту, – Андрей плюнул под ноги и пошёл домой.
– Вот так всегда, – крикнул вдогонку Витька, – пообещают выпить и не дадут, только и остаётся - смеяться.
 –Эй, помощники! – крикнул Витька сыновьям, давай работать.
Они втроём достраивали новый хлев. Старый был ещё хорош, но маловат, для всей скотины не хватало. Теперь будет в самый раз.
– Что рты разинули? – спросил он сыновей, – на речку удрать хотели?
– Была надежда, что вы с соседом сообразите на двоих, – сказал Вовка. – Тогда бы и можно было.
– У куркуля не выпросишь сухаря, давайте-ка накроем быстренько крышу, да вместе сходим, сполоснёмся. 
– Слово? – спросил младший Данилка.
– Слово! Только когда я его держал, не помню.
– Так сегодня и начинай.
– Если от матери сумеем удрать, то так и быть, держать буду.
– Мы у неё спросим, она отпустит, – сказал Данилка.
– Вот ты большой уже, а не знаешь, что если пойти с разрешения, то или вода будет холодная, или поскользнёшься. Вообщем удачи не жди.
– Зато и ремня по мокрой жопе не жди, – заметил сын.
– Вот это верно. Согласен, Данилка, я с тобой, только я не помню, когда это мать нас ремнём лупила.
– Не лупила, но в голове надо держать.
– Смотри, Вовка, и учись. На полверсты впереди видит. Надо матери подсказать, а мы с тобой посмотрим.
Переговариваясь, подтрунивая друг над другом, Селезнёвы быстро закончили крыть крышу. Убрали из-под ног остатки досок, да весь мусор. Отец с сыновьями пошли на речку. Когда вернулись, на скамейке у дома сидела мать с вожжами на коленях. Отец с сыновьями остановились перед матерью.
– Я говорил про ремень, а здесь ещё и  хуже, – сказал Данила.
– Накаркал, – фыркнул Вовка.
– Вот тебе и полверсты, а то он на пять вёрст видит, – сказал отец.
– Ну, с кого начнём? – строго спросила мать.
Сыновья, не сговариваясь, пальцами показали на отца.
– Предали! Доча, спасай!
– А во дворе нельзя порку устроить, чего людей смешить? – сказала Галька и скрылась за калиткой.
Все дружно засмеялись, потом обнялись и пошли ужинать.
Просто мать случайно подслушала разговор сыновей с отцом, подыграла немного. Зато у всех хорошее настроение. Хлев закончен,  и все дела на сегодня закончены, чего бы и не посмеяться.





                28




   Туча выплывала между Туманшетом и Цыганками. Выползала чёрным клином, чёрной стрелой, затягивая всё небо, наполняя тревогой и страхом. Немного не доходя до деревни, словно зацепившись за макушки старых елей, устроившихся вдоль реки, туча немного, совсем чуть-чуть повернулась и  зависла над полями, недавно отвоёванными у тайги. Круговерть началась сразу, без раздумья, молнии сверкали во всех направлениях влево, вправо, вдоль горизонта, грохот не умолкал ни на минуту. Молнии не только сверкали, с яростным шипением они ударяли в макушки огромных лиственниц, которые остались нетронутыми на полях, раскалывая их  вдоль, по всей высоте, валили на землю и поджигали. У некоторых деревьев отрывало только макушки, даже ливень, сплошной стеной, ливший на поля, не сразу смог потушить ярко горевшее смольё. А по деревне ветром пронесло немного крупных капель, не намочивших даже пыль на дороге. Гроза продолжалась, то усиливаясь, то утихая, около часа, потом повернула и быстро ушла на юг, в сторону Еланки. Вдруг стало тихо. Только на незасеянных ещё полях, горели пни, дымились крупные сучья и стволы, чёрные дымы от костров тянулись вдогонку за тучей и исчезали за лесом.
 – Настя, Фёдор, поторапливайтесь, пока туча не вернулась и не прихватила нас в пути.
Егор Камышлеев собирался в Тайшет. Ехал он с женой, сын оставался дома за хозяина. Фёдор крепкий в отца юноша, любимец местных девушек, длинные русые вихры завивались крупными кольцами, в карих глазах добрая улыбка. Ему уже шёл семнадцатый год, парень  рос толковый, любознательный. Егор думал пристроить его учиться дальше. В Тайшете ничего подходящего не было, а отправлять куда-то далеко родители побаивались, сын был единственный. Хоть и старались не показывать вида, но «тряслись» над ним. Фёдор был самостоятельным, как и все выросшие в деревне дети. Ненужной, постоянной опекой он тяготился, поэтому не считал нужным говорить родителям, что собирался делать, куда пойти. От этого у матери иногда случалась истерика. Однажды, год назад, Фёдор с ружьём пошёл пострелять уток на озеро, но через час пришёл и попросил отца помочь ему. Запрягли лошадь и поехали к озеру, а там у самого края болота лежал убитый медведь.
– Это ты его? – спросил отец.
– Случайно вышло, – стал оправдываться сын, – столкнулись почти нос к носу, что делать было?
– Повезло тебе, что он молодой, пестун, а так бы не разошлись, – пробурчал Егор.
В душе он был доволен, что сын не стушевался, а принял решение. Когда добычу привезли домой,  то мать устроила скандал. Досталось  не только сыну, но и отцу, Егор впервые видел Настю в таком состоянии. Сыну пришлось дать обещание матери с медведями не связываться. После этого отец посмеивался над сыном:
– Встретишь медведя, сразу говори ему, что у тебя слово матери дадено не связываться.
Сын  только улыбался, но жил по-своему: мог уйти на рыбалку и остаться на ночь, никого не предупреждая.  Мать каждый раз отчитывала его, он никогда ни словом не перечил ей, стоял, опустив голову, слушал нотации, потом обнимал мать, и спустя некоторое время…опять слушал нотации. Отец не вмешивался, понимал, что парень должен вырасти настоящим мужиком, а не домашней рохлей. Егор несколько раз пытался говорить с женой, она соглашалась, но каждый раз всё повторялось.
– Фёдор, мы приедем через несколько дней. Истерик для матери не устраивай, ты уже взрослый.
– Не буду, – кивнул сын. 
И было непонятно, шутит он или говорит серьёзно.
–Сына, покушать не забывай, – как маленькому наказывала Настя.
Фёдор кивал головой, соглашаясь. Мать он любил очень, как и отца, старался не огорчать её, но всегда получалось наоборот. Он стыдился своих поступков, старался не делать их, но в самый последний момент весь внутренний надзор куда-то исчезал, никто и ничто не останавливало. А когда дело было сделано, это внутренне табу возвращалось и посмеивалось над Фёдором, и он опять выслушивал наставления матери. По характеру Фёдор был немного странным, он часто бывал заводилой в деревенской компании, а другой раз приходил в кузню и мог часами молча смотреть на то, как огонь и молоток справляются с крепким железом.
– Ты все гляделки просмотришь, – иной раз по-доброму ворчал Антип,
– Подсоби-ка лучше, покачай меха.
Кузнецу нравился этот любознательный парнишка. Плохо, что стеснялся спрашивать, но если Антип начинал рассказывать, слушал, боясь упустить каждое слово, а покачать меха - это было просто счастье.
Но не только в кузнице обитал Фёдор, мог зайти к Захаровым и целый день смотреть, как Кузьма собирает кадушки, или мастерит табуретки. Тоже внимательно слушал, когда рассказывали, но сам не спрашивал. Стеснялся. По деревне начинали ходить слухи, мол, какой любознательный, а этот «умник» уже в компании ребятишек, таких, как и он ловил бурундуков и приручал их, купая в бочке с водой, потом отпускал на волю. Ничего особенного в Фёдоре не было, разве, что он был сыном Егора Камышлеева, по фамилии которого названа эта деревня. И ещё у Фёдора была страсть к чтению. Читал он много, но в основном зимой, летом не находил на это времени, особенно любил про путешествия и историю. Достаточно много знал для своего возраста, но никому ничего не рассказывал. Только иногда у костра, когда попросят сверстники, он мог что-то рассказать про разные страны разные истории. Деревенские мальчишки, неизбалованные этим, слушали, не перебивали, только в конце рассказа иногда вздыхали, иногда, что-то уточняли.
  Егор с женой ехал в Тайшет провожать друга, Илью Ильича переводили в Иркутск. Дома у них всё было готово: вещи собраны и уложены в коробки и узлы, кроме того самого малого, как попрощаться с друзьями. Был накрыт стол, специально для Егора с Настей. Это были самые лучшие друзья, с которыми можно было говорить обо всём, к которым можно было приехать запросто без приглашения и прожить недельку другую. Они были  как родные.
– Егор,  может, и вы за нами в Иркутск? Там перспектив больше? – спросил Ручкин.
За последнее время он стал сдавать. Больше обозначились морщины, стало много седины, а вот Екатерину Павловну время щадило. Она не менялась, была всё такой же приветливой, весёлой, всё так же иногда на неё нападала хандра, всё также грусть переходила в хорошее настроение.
– Чем я там буду заниматься? К тем перспективам нужны хорошие деньги или, на крайний случай большая удача, а у меня здесь помаленьку дела идут, но просьба к вам есть. Хотелось бы Федора пристроить учиться куда-нибудь, там доступней. Просьба присмотреть там что-нибудь подходящее да весточку дать. На первое время Настя поехала бы, а потом видно станет. Возможно, и дом придётся купить.
  – Про это разговор лишний. Мы с Катей уже  об этом говорили, мне дают дом, там будет место и Фёдору, и Насте. Город большой, не Тайшет, так что там надо держаться вместе. К этой осени и посмотрим, куда вашего сына определить, возможно, придётся привезти пораньше, подготовиться надо. Про жильё и не думай, я тебе письма буду писать на почту, а ты спрашивай каждый раз.
Настя с Екатериной Павловной уже вытирали слёзы, прощание без слёз - это не прощание, а уж тут, как и положено.  Сидели долго, вспоминали, как познакомились, как случайным ветром занесло Ручкина в те места, как понравились люди. Только сейчас Илья Ильич рассказал, что не просто из любопытства поехал он тогда смотреть места. Должны были ехать люди на разведку, заключать соглашение с местными старожилами на землю, на место, а Ручкин решил посмотреть места незаселённые. В старых деревнях случались конфликты из-за земли и довольно часто, а здесь спорить было не с кем. И получилось неплохо, деревни выросли, обстановка хорошая, проблем с  землёй не было. И в этом эксперименте участвовал Камышлеев, сам того не зная и всё получилось хорошо. Теперь поток переселенцев уменьшился, появилось много совсем новых деревень по всей округе. Растёт Тайшет, открываются разные промыслы и заведения, по мере уменьшения потока поселенцев, Чуркин стал сильно мешать многим не чистым на руку чиновникам, имевшим свои деньги с поселенцев. Чтобы честный Ручкин не мешал, ему устроили повышение. Это было хорошее повышение, с хорошим денежным довольствием, но подальше от Тайшета.
 «Пусть там честность свою показывает, если она там кому-то нужна».
Ручкин подчинился, выбора всё равно нет.
  Утром Ручкины уехали. Егор отправил Настю посмотреть товары в лавках, а сам заехал к Зюзенцеву. Дела у них складывались хорошо, договоры исполнялись. Зюзенцев был помешан на купеческом слове, а Егор от дедов своих был человеком слова. Купец был всегда рад Егору, как всегда человек радуется чему-то доброму и светлому.
– Егор, ты мой свет, Петрович, каким ветром тебя занесло, вроде бы не к сроку ты подоспел?
Егор рассказал  об отъезде Ручкина.
– Хороший человек - твой Ручкин, но совести в нём с избытком. Хотя у меня всегда с ним было всё правильно. Я и сам люблю по-честному, но иногда надо, и ускорить процесс, жалко, съедят его в Иркутске.
– Почему съедят? – спросил Егор.
– Большой город- это тебе не твоя деревня. В городе, как в своре собак, поймал кость, это ещё не значит, что она твоя, а уж если не поймал, да не подрался за неё, сгинешь.
– Он и здесь жил на жалованье, неплохо жил.
– Это, как посмотреть. Неплохо относительно тебя, а вот супротив некоторых других, так очень даже мелковато. Даже некоторых чиновников возьми, бумажная душа, а гонору сколько, и берёт, не подавится.
– Не давай, – улыбнулся Егор.
– Наивный ты человек, Петрович, добрая душа. Вы с Ручкиным «одного поля ягода», хотя ты торговый человек. Всё не пойму, как ты ещё не разорился.
– Хорошие компаньоны.
– Ох, льстишь ты мне, Егор, ох, льстишь, но приятно слушать.
Оба весело рассмеялись. Переговорив по делу, Егор поехал искать жену. Настя уже успела купить всё, что было нужно и ждала Егора недалеко от церкви. После обеда, они отправились домой. Ночевать им предстояло  в Конторке, там жил земляк из Федино, которого, как и Егора занесло в эти края. Вечер проговорили, вспомнили всех своих родных и деревню, а наутро отправлялись домой.
  Тимофей Ожёгов скучал на берегу. Сегодня работы было мало, но ещё только полдень, может, и будет чего. Паром работал исправно, возил повозки да верховых, народу в этих краях прибавилось.
– Чего скучаешь? – спросил Егор, подъезжая.
– От безделья. И работы нет, и не уйдёшь.
– Чего не уйдёшь? Крикнут, кому надо, услышишь, дом то рядом.
– Недовольных много стало, выговаривают. А ты знаешь мой ответ, вниз головой с парома и все дела. Жалобы есть, от урядника предупреждение было. Скинул так одного, а он оказался какой-то большой чин, шуму было много. Дело чуть до кутузки не дошло, слава Богу, обошлось.
– У тебя тоже деревня растёт.
– Всё, некуда больше. Поля сеем и то на другой стороне, и покосы здесь же, а теперь надо всё дальше уходить. А с той стороны бедокурить стали, то хлеб потравят, то сено скосят, бывало, что и готовое увозили. Поехали по следам, не нашли, следы ушли до Конторки, а там и затерялись деревня большая, ни у кого не спросишь. Никто и не скажет, за воровство спрос особый, за донос тоже.
– Как меж собой, не ругаетесь?
– Делить нечего, так и не ругаемся. Разве что по пьяному делу когда, дак то баловство одно. Чего там говорят в Тайшете, суетятся все, бегают друг за дружкой?
– Нет, нормально живут, не бегают.
– Тут один говорил мне, что на базаре ходят друг за дружкой, толкаются.
– На базаре может быть. Там народу много ходит, особенно по праздникам.
– У нас хорошо, не пихаются. Простор.
– Хорошо, – согласился Егор.
   Приятно подъезжать к дому, здесь тишина, покой, отдых. Спустившись с горы, конь зафыркал возле реки, Егор приостановил коня, пусть попьёт. Но конь пить не стал, фыркая, он не хотел идти домой. Егор понял, что-то произошло, он быстро вытащил из телеги карабин, который всегда  возил с собой. Были причины.
– Настя, держи вожжи, я сейчас.
С карабином в руках он быстро направился к дому. На крыльце сидели Фёдор и работник Никола, у сына в руках ружьё. Посреди двора лежал огромный медведь, рядом растерзанная собачонка. Егор молча присел рядом и спросил сына:
– Ты? 
Тот кивнул.
– Опять нос к носу встретились?
– Сам припёрся, похоже, подранок. Собачку поймал, больше ничего не успел. Я дома услышал собачий лай, понял, что зверь пришёл,  стрелял прямо с крыльца.
– Не говорил ему, что матери слово дадено, с медведями не встречаться.
– Не успел.
– А ты где был? – спросил Егор Николу.
– У себя, во времянке. Прилёг немного, что-то недомогаю, слышу выстрелы, выскочил, он и не дёрнулся даже.
– Давно?
– С полчаса.
– Что матери скажешь?
– Помолчу, – ответил сын.
– Никола, приведи лошадь, у реки стоит. Насте ничего не говори, сама увидит.
Когда Никола ушёл, Егор спросил:
– Страшно было.
– Не понял.
– А сейчас?
– Сейчас-то чего?
– А лохматый где? – Егор увидел, что нет кобеля, лохматого молодого волкодава. Он сидел на цепи и сторожил хозяйство.
– Ещё вчера сорвался и удрал в деревню. Там собачья свадьба, нескоро появится.
– Повезло ему, а этот просто герой.
– Когда я выскочил, он уже готов был.
Конь фырчал, но шёл домой. Настя увидела медведя, посмотрела на сына, спросила:
– Ты цел?
– Да, – ответил сын.
– Я, так понимаю, что и этот сам пришёл?
– Сам.
– Не к добру это, –  сказала Настя и пошла в дом.
Отец с сыном переглянулись, буря, которую они ожидали, пронеслась.
– В прошлом году и нынче в одно и то же время к тебе пришли. Что-то не так. Слишком близко к деревне шляются, развелось много, никто не бьёт. Теперь и днём с ружьём в лавку надо ходить.
– Подранок, Никола смотрел. Кто-то бросил подранка, возможно, тоже столкнулся, выстрелил от страха, да убежал, а он пришёл в деревню. Хорошо хоть сюда, а там наверху ребятишки на улице гуляют. Делов бы натворил.
– Надо предупредить, может, еще, какой придёт, – сказал Егор.
– Петрович, вещи домой носить? – спросил Никола.
– Да, носи. Потом с медведем, что-то надо делать. В деревне спроси, может мясо кому нужно, раздай.
– А шкуру?
– Это Фёдора добыча, шкуру оставь.
– Пойду к маме схожу, что-то с ней не так.
– Сходи, – сказал Егор, а сам пошёл посмотреть медведя.
Осмотрев его, определил, что по медведю стреляли три раза. Два свежих выстрела, и один на передней лапе с почерневшими подтёками крови.
Фёдор вошёл в дом. Мать сидела у окна. Смотрела куда-то вдаль, о чём-то думала.
– Мама, ты чего?
– Ты просто герой. Сказала она и улыбнулась, – защитник.
– Просто так получилось, – смутился он.
– У хороших мужчин всегда любое хорошее дело - случайность. Не к добру это. Ох, не к добру. Медведь сам во двор пришёл.
– Подранок это.
– Подранки в лесу караулят, а в дом не пойдут. Плохая примета. Сынок, готовиться будем, учиться надо ехать. Ручкины обещали помочь устроиться.
– Хорошо. Я буду готовиться.
– Вот и ладно, – сказала мать, обняла и поцеловала его в лоб.
– Какой большой стал, не достать.




                29



   Конец июля выдался дождливым. Половина сена была скошена, другая стояла нетронутая. По утрам вставало солнце, предвещая хороший день, но с обеда, когда  подходило время переворачивать скошенные валки, вдруг натягивало тучку. Кратковременный, на четверть часа, небольшой дождик, портил всё дело, день проходил насмарку, одно слово - сеногной. Но старались ловить момент, ставить копны. Завершать сенокос пришлось долго, только к середине августа кое-как управились.
  С тяжелым сердцем ехал Егор домой, вчера он отправил жену с сыном в Иркутск. Ручкин, как и обещал, написал письмо, в котором сообщал, что всё готово, пусть Настя с Фёдором выезжают. Училища есть всякие, можно выбирать, от военных до разных гражданских. Собирались недолго. В Тайшете узнали страшную новость: началась война. Обсуждали  произошедшее событие по-разному. Некоторые говорили, что это ненадолго, другие наоборот толковали, что немец - враг сильный, быстро не успокоится. Каждому было дело до войны, каждый понимал в политике больше соседа, а потому имел право делать выводы. Встреча людей в любом месте начинались так:
– А, вы, знаете?
– А слышали?
– Нет, точно известно, что…
  Каждый считал себя большим специалистом в политике, особенно те, которых война напрямую не затрагивала. У кого нет родных, призывного возраста, годных для войны.
– Видишь, и случилось беда, – сказала Настя, – давно надвигалась. Что делать будем, поедем, или вернёмся?
Егор обнял жену, потом посмотрел ей в глаза и сказал:
– Настенька, надо ехать. Потом будет возможность или нет, кто знает, а война? Разве их никогда не было, десять лет назад с японцами была, пережили, и сейчас, как-нибудь осилим.
– Понимаю я всё, а страшно мне чего-то.
– Мне тоже не хочется войны, а что делать? Не мы решаем. У царя голова не нашей чета, раз затеяли дело, значит, нельзя было иначе. Даст Бог, закончится всё быстро, потерпи, голубушка, – Егор уговаривал жену, а у самого настроение было не лучше. 
Понятно, что война где-то там далеко, и сыну только семнадцать. А как затянется всё это, и сыну достанется на его долю и кровь, и боль. Разве только если выучится на кого, да не пошлют воевать, конечно, раз империя в опасности, то надо кому-то встать на защиту, но когда касается своей кровинушки, тяжело благословлять на смерть, ох, как непосильно.  Нет, надо учиться, надо ехать.
 Поезд отправлялся ближе к вечеру. Егор стал собираться домой, вдруг к нему подошёл молодой мужчина. Знакомы лично они не были,  но Камышлеев помнил его в лицо, это был один из служащих, работавших с переселенцами.
– Вы меня не помните?
– Вы работали с Ручкиным, – сказал Егор.
– Правильно, – обрадовался мужчина.
– Я не знаю, как вас зовут, извините.
– Это не важно. Я хочу вас предупредить, что к вам в деревню придут воинские люди, мобилизация объявлена. Фамилии я не помню, но по вашей деревне уточняли списки. Камышлеевка, правильно?
– Да.
– Предупредите, пусть люди успеют собраться.
 –Когда приедут?
– Дня через два, три. Не позже.
– Спасибо.
– Ладно, я побежал, – сказал мужчина и стал быстро удаляться.
Он шёл не оглядываясь,  шёл быстро, втянув голову в плечи, будто его морозило, или он скрывался от кого-нибудь. Егор долго смотрел вслед, и подумал:
«Вот и пришло горе в деревню, вот и услышит деревня страшный бабий вой. Слишком всё было гладко, пора и честь знать. Вот и начинается чёрная полоса. Эх, горе–горюшко, как же без него-то?»
   Егор давно уже трясся на телеге, а мысли всё больше одолевали его.
«Как же теперь быть? Сколько времени понадобится на войну? Как коснется она его, Егора Камышлеева? Столько потрачено сил, а придётся бросать всё. Сын уже не вернётся домой, чего ему тут делать? Где-то приспосабливаться надо в другом месте, людном, где грамотному человеку почёт и уважение. А здесь, что? Прав Ручкин, надо перебираться отсюда. Хоть хорошее место, но для таких, как Егор, кто не стремится к знаниям и живёт в своём мире.
Так Егор и не собрался строить дом в деревне, не захотел вместе со всеми. Здесь во двор никто не заглядывает, собак не злит. Как же жить в городе? А, может, не в городе, а присмотреть место в недалёкой деревне, да и поселиться? Чем заниматься тогда? Землю пахать, хлеб растить? Но землицу просто так никто не отдаст, а дадут кусок леса, вот и отвоёвывай себе пашню. И государство три десятины пашни не предоставит. Так, что выходило и так плохо, и эдак».
До Конторки добрался уже по-темну, остановился в ночлежке. Там и узнал, что здесь уже  знают про мобилизацию. Народ шумит. Кто плачет, кто самогон хлещет, да песни поёт. Кому война, а кому причина погулять на проводинах, а их будут делать в каждой семье, которую коснётся проклятая война. Поговаривают, что будут брать не только молодых. Вот и подумай, кого отправлять надо, сына или мужа? А кого жальче? Как поделить? Отправить полдела, а как дожидаться? Вот и прольются ещё слёз не ручьи, а реки и придёт ещё бессонных ночей череда. Да вскакивание на каждый стук в калитку и топот лошадей».
  Тимофей Ожёгов рыбачил прямо с парома. Тягал крупных ельцов, бросал их в холщовую сумку.
– Торопишься? – спросил он Егора.
– Куда торопиться? Мои уехали, дома никого нет? А ты, никак, ушицы захотел?
–Приспичило. Ты знаешь, как будто никогда не ел, так захотелось,  сил нет. Жена уже и картошку поставила, а я сейчас десятка два поймаю, да поплывём. Здесь лучше берёт.
– Новость слышал?
– Про войну, что ли? Если про войну, то слышал.
– Мобилизация будет, завтра, послезавтра приедут забирать на войну.
– Иди ты! Не увернулись мы, как в японскую.
–  Значит, посерьёзней  дело будет.
– То-то и оно, что посерьёзней. Хлебнут горюшка наши люди. Многие не вернутся. Будет и вдов, и сирот в округе. У меня уже голова опухла от разных дум.
– Тут думай, не думай, а вынь да положь, – сказал Тимофей, сматывая удочки.
– Ты лови ещё, чего свернулся.
– Хватит, полсумки есть. Обрадовал ты меня новостью.
– Поеду тогда, своих порадую. Уже сегодня бабы завоют, хорошо, что живу в отдалении, а так совсем тошно.
Лошадь медленно плелась по лесной дороге, среди ельников было сыро и сумрачно, оттого и тихо. Будто всякая живность обходила это место. В самой низине у речушки, Егор остановился, зачерпнул фуражкой воды, напившись, он сел на валёжину и опять задумался:
 «Как там устроятся мои? Настя не городская, заскучает сразу. Всё ж город, это не просто. Егор сам не бывал в больших городах, не знал, какая она там жизнь. А представлять - дело не прибыльное, только расстраиваться. Сын-то быстро пообвыкнет, им молодым в радость всё новое. Рядом с ним, может, и Насте будет полегче.
Прожили они с женой уже четверть века, а как один день. Нисколько не наскучили друг другу всё это время не спорили, не ругались. Сына вырастили. Правда Бог дал только одного ребёнка, да и то поздненько, но спасибо и за это, есть ради кого жить. Воспитанием в основном занималась жена, но вырастила самостоятельного, крепкого парня. Он, двух медведей завалил, случайно. Случайно можно только злого духа в штаны пустить, мешок муки поднимая.
 Егор улыбнулся, вспоминая спокойное лицо сына.
– Подранок, сам пришёл.
Только Егор знал, что такое подранок, как с ним сладить. Нет, хороший сын вырос».
Только к вечеру Егор приехал в деревню. Увидев, что дымится труба в кузнице, решил заехать поговорить с Антипом. Рассказать ему новость, пусть сами по деревне разнесут. Возле кузницы никого не было, Егор привязал лошадь и вошёл. У горна Никита, младший сын Антипа. Никита стучал молотком, по какой-то странной детали.
– Здоров, кузнец.
– Доброго здоровья Егор Петрович, –  случилось чего?
– Случилось. Отец где?
– Отец дома. Если, что сделать, так я сделаю.
– Чего ты там мастеришь? – спросил Егор.
– Вертушку на крышу.
Никита показал флюгер.
– Ловко,– отмерил Егор, разглядывая фигурку лошади, вставшую на дыбы,
– Мастер прямо.
– Отец говорит, что это баловство.
– Зря говорит, красиво.
– Так чего сделать, коня подковать, или отремонтировать что.
– Я хотел с твоим отцом поговорить. Ладно, домой заеду.
Егор вышел из кузницы и увидел Антипа, идущего к нему.
– Увидел, что поехал сюда, пошёл узнать, беда какая, что ль?
– Здорово Антип! Давай присядем здесь на воздухе, разговор есть. Слышал, что войну государство затеяло?
– Все уже знают. Бабы молятся.
– Мобилизацию объявили. Завтра, послезавтра к нам заявятся. Мне один человек сказал. Говорил, что уточняли списки. Если списки, то не одного, или двух заберут, понимаешь, чем всё кончится? Заберут наших парней на бойню.
– Да, новость так новость. Пожили спокойно, подавай нам войну,– Антип смотрел на реку и качал головой.
 – И сколько человек будут брать, неизвестно?
– Ничего не знаю. Я случайно одного человечка встретил, я и звать его, как, не знаю. Он меня помнит по поселенческим делам, так и сказал, что по деревне Камышлеевка проверяли списки. Не только одна наша деревня, другие тоже, но наша вместе с ними. Вот такое дело Антип. Надо людям сказать, чтобы ни куда не разбегались, за дезертирство каторгой пахнет.
– Расскажем. Недолгое дело.
– Хорошо, Антип, поеду я домой, устал чего-то как никогда.
– Отправил своих-то?
– Отправил, тоже думаю, как они там?
– Ничего, справятся. Самостоятельные.
– Поезжай, Петрович, сообщим всем. Спасибо хоть заранее узнали, а то приедут, заберут в один день, попрощаться не успеешь.
   Ворота открыл Никола. Взял коня под уздцы и повёл на край двора, где стояли ещё две телеги.
– Никола, распрягай, да заходи. У меня немного выпить есть.
– Ладно, – сказал работник.
Никола  уже много лет работал у Егора, был почти за члена семьи. Он был одинок, и никто и нигде его не ждал, хорошее отношение всей семьи радовало его. Никола редко выпивал, как и хозяин, но иногда не отказывался. Жил  во времянке во дворе. У него было чисто, побелено, стояла кое-какая мебель, кровать, стол с табуретками, шкафчик с посудой. Настя попросила его следить за своим жилищем, помогала два раза в год белить. Фёдор его звал и вовсе дядей Колей. Никто не возмущался. Фёдор помогал ухаживать за лошадьми, ходил вслед за Николой да расспрашивал про всё. Никола рассказывал ему сказки, которые помнил из детства, сам придумывал на ходу, скучал без младшего Камышлеева, когда его не было.
– Садись ближе, чего, как не родной.
– Ничего, я и тут достану.
– Садись ближе.
Они сидели молча. Выпивали, закусывали, каждый думал о своём и ничего не говорил. Выпили бутылку в полной тишине. Никола поднялся и сказал:
– Я пойду. Дела ещё есть.
– Иди. Спасибо что поговорил со мной.
Никола удивлённо посмотрел на Егора.
– Другой раз помолчать намного лучше, чем болтать, о чём попало.



                30



  За новобранцами приехали на следующий день к вечеру. Приехали верхами два офицера и два прапорщика. Они прямо проехали к Камышлееву, заранее зная дорогу. Егор сидел на крыльце пытаясь разобраться со своими мыслями и сомнениями. Он заметил всадников спускающихся с горы, таких здесь никто не видел. Это были первые воинские люди, появившиеся в этих местах. Егор понял, кто эти люди,  было мысль, что они проедут мимо. Не проехали. Медленной рысью заехали в ворота и остановились у крыльца, прямо перед ним. Хозяин поднял взгляд, но сам продолжал сидеть, очень не хотелось никого видеть.
– Ты, что ли будешь, Камышлеев? – спросил старший из них, человек невзрачного вида и неопределённого возраста.
Разговаривал, будто слова перекидывал через губу. «Белая кость» да и только.
Егор молча продолжал смотреть на него, не нравились ему эти люди. Заехали - ни здравствуй, ни до свидания, крутятся тут перед ним.
– Чего молчишь?– спросил другой полноватый, с большими усами.
– У нас принято здороваться, если зашёл в гости, – буркнул Егор.
– Ладно, не сердись, – сразу пошёл на попятную старший. 
– Устали мы, целый день в седле. 
Он тяжело слез с коня, присел несколько раз, разминая ноги.
– Если разрешишь, мы остановимся у тебя. Несколько местных жителей мобилизуются в армию, мы приехали за ними.
– Когда забирать будете?
– Завтра соберём сход, и на сходе огласим список.
Егор встал, протянул руку:
– Список покажи.
– Не положено.
– Почему?
– Могут разбежаться. Такое уже было, потом ловить придётся.
– Ты сюда за солдатами приехал или за дезертирами? Давай, я сообщу людям, пусть ночку проведут, попрощаются.
Старший офицер не понимал, почему он подчиняется этому бородатому мужику, но список отдал.
– Никола! – позвал Егор работника, – стопи баню господам офицерам и сообрази на стол чего, я попозже приду. Да коней на ночь определи.
А сам взглянул в список и пешком пошёл в деревню.
  Баня была истоплена. Когда хозяин начинал хандрить, Никола сам затапливал баню, только она могла снять хандру. И в этот раз  баня была уже готова. Старший офицер не захотел париться, а другие, выходцы из деревень не упустили такую возможность. Парились со знанием дела, покрикивая, поддавая на каменку квасом. Потом, разомлевшие, сидели на  крыльце и пили берёзовый сок из погреба. Пока господа парились, Никола собрал на стол разносолов. Поставил четверть самогона, про себя решив, что разные вина для господ - будет слишком хорошо. Раз хозяин отнёсся к ним с прохладцей, то нечего перед ними юлить.
Егор пришёл к Антипу, сказал:
– Пусть народ созовут, объявлю, кого забирать будут, пусть прощаются. И надо подумать, как их доставить до места, не пойдут же пешком. Я даже не спросил, куда их будут определять, но это завтра. Сейчас народ соберётся, поговорим.
– Ты уже смотрел список? – спросил Антип. 
Егор просто кивнул головой.
– Ну? – Антип надеялся, что это не коснётся его семьи.
– Никита, – выдохнул Егор.
Антип сразу как то сник. Он отвернулся от Егора и замолчал, пытался не показывать свою минутную слабость. Потом он повернулся и сказал:
– А чем мой Никита лучше других? Только женатый уже, да дитё есть. Бог милостив, может, и обойдётся.
Кузнец взял себя в руки.
На улице собрались люди. Егор вышел со списком.
– Вы всё знаете, приехали служивые забирать на службу наших односельчан. У меня есть список, я заранее прочитаю, чтобы было время подготовиться.
В толпе стали подвывать некоторые бабы. Это словно сигналом послужило для всех.  Тут вышел Антип и прикрикнул:
– Цыц! Дайте слово сказать. Выть будете дома, нечего здесь сырость разводить!
Толпа притихла.
– Я прочитаю список, потом пойдёте по домам. Завтра надо будет обеспечить подводы и отвезти наших солдат до станции. Потом прикинем, сколько надо и решим, кто поедет, и ещё. Я понимаю, что наши люди не трусы и не будут прятаться от призыва, но у господ офицеров есть такое мнение, я поручился за всех. Не подведите. Прошу, давайте пока без криков и без слёз, всем и так тошно.
Камышлеев открыл список и стал читать:
– Бутьянов Василий, Лятин Иван, Томаев Илья, Кузьмин Илья. Захаров Пётр, Кузнецов Никита,  Погодин Павел,  Мехонов Макар,  Морозов Александр.
Егор продолжал читать, всего было семнадцать фамилий. Прочитав список, Егор добавил:
– С собой взять самое необходимое на первое время. Завтра по команде сбор здесь, всем быть готовыми.
  Это было самое неприятное, что он сделал в деревне. Прошло столько лет, и никогда не приходилось делать плохо людям. Хотя лично сам Егор ни в чём не виноват, но всё равно на душе противно.
Офицеры были уже в изрядном подпитии. Егор присел рядом, протянул старшему список, налил себе самогона и, не приглашая ни кого, выпил. Легче не стало.
– Чего–то я не пойму тебя хозяин. Твоих детей не забираем, чего ты-то сердитый? – сказал подвыпивший старший.
– Ты попривык, видно, к людскому горю, тебе всё просто.
– Ты как разговариваешь с офицером? – вдруг полезло из военного.
 Егор поднялся и пошёл на  двор.
– Я с тобой разговариваю, я тебя не отпускал!
– Ты мне не указ, – с угрозой сказал Егор, – и ты у меня в доме. Будь добр вести себя достойно офицерского чина. Не то будешь ночевать в хлеву со свиньями.
Офицер ошалел от такого отпора. Он молча выпил полстакана самогона и завалился спать прямо на скамейке. Другие офицеры посчитали за лучшее не вмешиваться в разговор. Тем более, что тоже были не очень довольны заносчивым командиром.
– Там в бане осталось парку? – спросил Николу.
– Да, там ещё хватит.
– Я, пожалуй, схожу.
– Что-то понадобится?
– Ты присмотри за ними, чтобы пожар не устроили.
– Присмотрю.
После бани Егор опять сидел на крыльце. Из деревни неслись звуки гармошки и пение. Посторонний никогда не понял бы, по какому поводу гулянка. В России всегда: встречают-плачут, провожают-веселятся. Только завтра будут выть да причитать. И потом каждый день смотреть на дорогу, надеяться и ждать да плакать по ночам в подушку и молиться.
На другой день к обеду вся деревня была в сборе. Старший офицер, немного опохмелившийся с утра, иначе не поднялся бы, снова зачитал список. Каждый, кого называли, выходил в сторону. Рядом стояли подводы для новобранцев. Офицеры были даже довольны предусмотрительностью.
– На прощание даётся час. Через час отправляемся! – объявил старший и поехал со своими спутниками к Егору отобедать.
Там был специально накрыт стол, чтобы хоть на немного продлить прощание. Егор сам подливал служивым, подкладывал холодного варёного мяса. Сам выпивал немного. Старший офицер ни разу не вспомнил вчерашнего разговора, а, может, и не помнил с перепою. Никола, по приказу Егора, положил офицерам с собой ещё самогона.
С площади никто никуда не пошёл. Расположились на месте, кто, где приспособился, тут же играла гармошка, тут же потихонечку в платочек плакали матери. У кого были жёны, держали своих суженых за руки. Никита сидел с маленькой дочкой на руках, Иринка прижалась к нему и изредка вытирала слёзы. Не только у Никиты был ребёнок, но и у Мехонова Макара, им было тяжелее всего. Если неженатикам поход на войну был приключением, для отцов семейств, не всё было так просто. Антип тихо говорил Никите:
– Ты не беспокойся, все, будут под присмотром и в помощи отказа не будет. Ты уж поаккуратней,  не подставляйся зря.
Никита кивал и молчал, как всегда. Только грустные глаза выдавали его состояние, приходилось оставлять Иринку да крошку Марийку, которой ещё дела нет, кто, куда и зачем уезжает. Она спокойно посапывала на руках.
– Ничего, скоро закончится всё, ты уж перетерпи. Я быстренько вернусь.
Никита не допускал и мысли, что он может не вернуться и никогда не увидеть жены и дочки.       
– Стройся! – крикнул прапорщик, который был самый трезвый.
Вот тут и раздался вой, которого так боялся Егор. Бабы заголосили и запричитали, ревели и матери, и жёны, и сёстры, и просто соседки, заодно уж. Горе, оно общее. Не в одном доме, а в целой деревне. Под стоны и причитания сели на подводы и отправились. Как только обоз скрылся в перелеске, причитания прекратились, но люди не ещё долго не расходились. Смотрели вслед с тайной надежде, что всё это не всерьёз, что сейчас все вернутся. Сельчане стали расходиться к вечеру, когда пришло время кормить скотину. Ей не объяснишь про войну.
  Через день приехали провожающие. Рассказали, что в Суетихе призывников посадили в поезд и повезли в Канск, там было формирование частей. Рассказали, что доехали до Суетихи без помех, немного подождали, пока прибудут люди из других деревень. Потом всех загрузили в вагоны, которые уже ждали  новобранцев. Над деревней какое-то время висела странная тишина. Даже ребятишки не гомонили на улице, как обычно. Но подошла осень, наступила страда и поглотила на время всё. Не до слёз стало, работы столько, что не переделаешь за день, а за работой так умаешься - не до слёз, сон валил моментально. Так продолжалось до самого снега, а потом  появились другие заботы. Да ещё надо помочь тем, у кого помощников забрали на войну. Помогали спонтанно. Приходили молча делали дело, и уходили, не дожидаясь благодарности. И дрова помогли вывезти, и сено доставили, не оставили один на один с бедой. Вся осень прошла в ожидании. Ни каких вестей не было. Только узнали из газет, что сибирские части, сформированные здесь, успешно воевали в Польше, особо отличились в боях под Варшавой. Уже после Нового года пришло извещение, что сложил свою голову в Польше весельчак Пашка Погодин. Ещё больше затихла деревня, каждый уже боялся вестей с войны. В неведении хоть была надежда, а так сразу, как обухом по голове. Фрола схватил удар, у него отказала левая рука и речь. Он ничего не мог сказать, только мычал и плакал. Через месяц речь вернулась, но рука шевелилась едва, едва. Замолчала совсем в деревне погодинская гармошка. Всё чаще по воскресеньям женщины в чёрных одеяниях ходили в Туманшет в церковь. Всё серее становились будни, даже на Пасху не было обычного веселья. Горюшко, оно не красно солнышко, не слепит глаза, а выедает.



                31




     – Антипыч, да, как же ты пойдёшь?
– Потихоньку доковыляю, дядя Тимофей,
– Не годится так. Раненому герою и транспорта не найдётся?– засуетился Тимофей Ожёгов, – Андрейка, запрягай коня, отвезёшь в Камышлеевку Никиту Антипыча.
– Да, какой я герой, да ещё Антипыч? Молод ещё Антипычем быть.
– Георгиевский крест за просто так не дают. Ты мне не рассказывай, раны сами не появляются.
– Случай вышел, да и только,– смутился Никита. –  Как наши, не слыхал?
– Худого не слыхал, значит всё нормально. Андрейка, уснул что ли?
– Готово,– подогнал лошадь Андрей, самый младший сын Ожёгова.
– Доставишь до места. Садись, Антипыч,  доедешь как следует.
– Спасибо, – улыбался Никита.
Странно было ощущать такое внимание к своей персоне.
– Как наши земляки воюют? – спросил Тимофей, надеясь услышать о своих земляках из Перевоза.
– С ними был в разных полках, нас разделили в Канске. Сказали, мол, шибко шустрые, пока доберётесь до фронта, полстраны пропьёте. Вот и разделили, что бы не все вместе. Но не слышал, чтобы осрамились.
– От моего старшего сына весточки уже давно не было, – загрустил Тимофей,
– Поезжай, твои знают, что едешь?
– Нет.
– Радости будет! Слава Богу, что хоть хромаешь, а на своих ногах, да с руками. А, что хромаешь, это ничего, это тебе в догонялки  бегать, а шагом и ничего. Шагом можно и похромать.
– Спасибо, дядя Тимофей. За сына не переживай, он парень бойкий, не пропадёт.
– То-то, что шибко бойкий.  Привет там отцу передавай.
– Передам.
  Никита Кузнецов отличился первым. Под польским городом Варшавой бросили их прямо на пушки. Бежали все, бежал и Никита, Пашка Погодин прямо под снаряд угодил, Никите повезло, снаряд рванул немного в стороне. На левой руке отсекло два пальца. Добежали до развалин, там и хоронились, пока кончился обстрел. Потом стали оглядываться, кто цел, тут и увидел Никита немецкого унтер офицера неподалёку. Немец поначалу растерялся, а потом, пока он выталкивал пистолет из кобуры, Никита подбежал и схватил здоровой рукой немца за руку. Да сдавил так, что немец заорал и бросил пистолет, так и привёл немца в свои окопы  за руку. Когда подходили к своим окопам, шальной пулей Никите зацепило  правую ногу, повредило колено, нога стала плохо гнуться. В окопах долго хохотали, как Никита за руку привёл немца. Потом в госпитале ему вручили Георгиевский крест, а ещё через пару месяцев списали со службы по ранению. Теперь вёз письма от Сашки Морозова и Петьки Захарова. Другие не успели передать.
– Ты, Андрейка высади меня здесь, я посижу немного, – сказал Никита перед деревней.
Хотелось самому дойти до дома, тихо, неожиданно. Андрейка спорить не стал, развернулся и тихо покатил назад. Никита посидел немного в березняке, потом по прогону пошёл к своему двору, зашёл с огорода, сел возле крыльца. Жулька,  небольшой пёс, старожил двора, узнал хозяина и ластился, крутил хвостом. Во дворе никого не было. Через четверть часа скрипнула дверь, и вышел отец. Он не сразу заметил сына.
– Здорово, батя, – сказал Никита, как обычно, тихо.
– Здорово, ты чего тут? – Антип долго соображал.
Потом до него дошло, что это его сын, которого они вспоминают каждый вечер.
– Никита! Ты, как тут?
Никита встал, обнял отца. Из дома выскочила Иринка, за ней мать. Иринка повисла на нём, мать прилепилась сбоку, обе заголосили.
– Цыц, вы! – прикрикнул Антип, – живой же!
На крыльце стояла сестра и держала на руках дочку. Она тоже едва не плакала за компанию.
– Пошли в дом, чего мы на улице, – сказал отец.
Когда поднимались по лестнице, все заметили, что Никита хромает. Мать сразу стала собирать на стол, жена не отходила от мужа, дочка сидела на руках у отца и внимательно смотрела на него. Она его  уже успела позабыть. Прибежал брат Иван. Брат пожал руку и сморщился:
– Ну и лапища у тебя, медведь прямо.
– А ты и с медведем здоровался? – спросил отец.
– Чего с рукой?
– Ерунда. Работать можно.
– А с ногой чего? – спросил отец.
– Хромать буду, – ответил сын, смутившись, – ничего, работать можно. Дома засиживаться не буду.
– Да, это и без тебя справимся. Ничего. Ты не торопись, – махнул рукой отец.
– Списали по ранению. Сказали, что хромота не пройдёт.
– Хромого то будешь любить? – спросил Антип невестку.
–Да, ну, вас с вашими шутками, – смутилась Иринка.
– Вот видишь, всё наладится.
   Стали подходить односельчане. Те, у которых родные были на войне, и другие, которым ещё предстояло отправить своих сыновей на службу. Антип рассаживал всех. Жена уже собрала на стол, выпили по маленькой, потом Антип сказал:
– Расскажи людям про тех, о ком знаешь, все надеются  о своих узнать.
Люди притихли, надеясь услышать новости о свих родных. Никита рассказал, как ехали, как попали в бой.  Рассказал, как погиб Пашка. Другим повезло, только  он, Никита был ранен, а остальные воевали удачней. Всё у всех хорошо, теперь уже подучились, стали хитрее. Теперь уже не просто достать их и в открытом бою, и в осаде. 
– Я привёз письма от Сашки Морозова и Петьки Захарова. Вань, подай ка сидор.
Он подал два кусочка бумаги односельчанам. Письма тут же стали читать вслух. Сашка написал, что учудил Никита и за что дали ему Георгия. Сельчане смеялись и радовались, что тоже причастны к этому. А, как же, Никита же наш, камышлеевский.
Ещё долго сидели, выпивали, смеялись и плакали, вспоминали прошлое. Люди уходили немного повеселевшие, будто встретились со своими близкими. Наутро Никита сходил к Погодиным. Рассказал всё, как погиб Пашка, где похоронили его. Фрол слушал и вытирал здоровой рукой слёзы, которые текли, не переставая.
– Ты, заходи ещё, – попросил Фрол.
– Зайду.
Этот день прошёл в расспросах. Приходили ещё люди: все хотели сами всё услышать. Никита много раз повторял уже говоренное. На третий день Никита пошёл в кузницу, соскучился по запаху жжёного металла, по звону молотков, по шипению горна. Односельчане шли сюда с разными мелочами. Вроде заделье, а главное - в который раз услышать про то новое и далёкое, которое, ждёт других камышлеевцев.  Так прошла половина лета, Никита приспособился к новому положению. Работа спорилась, и он не чувствовал себя ущербным. Помогала Иринка, поначалу некоторую работу  по дому она взяла на себя, но понемногу отдавала всё мужу. Раны затянулись, но боли ещё остались и уходили медленно. И молотком Никита управлялся исправно, и с косой справился. Только ставить зароды ему было не под силу, пришлось звать в помощь отца с братом. Но на следующий год Никита решил всё делать сам.
   В начале сентября забрали ещё партию деревенских парней. Проводы были тяжёлыми. Уже знали, чем могло всё закончиться, но никто не пытался уклоняться. Честь, прежде всего. И совесть, и уважение сельчан никто не хотел терять. Десять молодых парней увезли в неизвестность.
   Егор Камышлеев занимался своим хозяйством. Выезжал из дома только по необходимости, на лето домой приехала семья.  Фёдор поступил в Горное училище и закончил первый класс из четырёх. Вдруг у него открылось большое желание к разным камням и рудам. Настя была рада тому, что  сына удалось отговорить от военного кадетского корпуса, куда сын поначалу хотел поступать. Но потом его удалось сводить в музей минералов, и Фёдор заболел ими. Учился с большим желанием. Постоянно что-то читал, писал, занимался с большим усердием. По приезде домой, он тут же уговорил отца отправиться в верховье Туманшета. Егор сам не смог, но нашёл надёжного человека в деревне Туманшет. Пожилого мужика, в прошлом хорошего охотника, а потому и следопыта. На месяц они ушли в верха. Теперь Настя, хоть и переживала, но понимала, что тайга, это своё, родное, да и сын уже взрослый. Тем более, дело, за которое он взялся нужное для учёбы.  Просто взяла с него слово, что через месяц он вернётся. Настя дома отдыхала, на своих грядках, рядом со скотиной, просто в своём дворе, где так хорошо и спокойно. Город высасывает все силы, там всё чужое, постоянно движущееся. Нет времени остановится и передохнуть.  Поначалу хотелось взять сына в охапку и уехать домой, но стерпела. А сын, как только пошёл на занятия, сразу забыл про всё на свете,  для него всё постороннее словно не существовало. Потом Настя помаленьку пообвыклась. Хорошо, что жили вместе с Ручкиными, Екатерина Павловна старалась, как могла помогать осваиваться. Сам Илья Ильич днями находился на работе. После первого класса Фёдор был отмечен за успехи и получил небольшое задание по изучению родных мест. Не столько по изучению, сколько по сборам материалов.
 И вот Фёдор заявился домой, привёз его Комов Игнат. Два рюкзака, набитых камнями, Фёдор тащить уже не мог, а бросить тем более. Сын весь светился от счастья.
– Много чего нового узнал? – расспрашивал Егор  сына.
После бани они всей своей маленькой семьёй сидели за столом.
– Много. Столько нового, много и непонятного мне. Будет в чём разбираться в училище.
– Скоро уже ехать, как время быстро идёт, – Настя уже горевала.
– Тять, может,  я один поеду? Чего маме там обитаться? Целыми днями сидит у окна и слёзы льёт.
– Я тоже так решил. Поедет, устроит тебя, да пусть домой едет. Дома делов хватает. И ты у нас взрослый, сам разберёшься.
– Я ей говорил давно, но она не хотела слушать.
– Меня послушает,– уверенно сказал Егор, – неслухов у нас нет.
В конце лета Егор увёз семью  в Тайшет на поезд, а через месяц Настя вернулась домой. Теперь от Фёдора стали приходить письма. Читали вместе с женой, сидели, обсуждали, строили планы. Да ещё занимались хозяйством, которое было большое.
               
                32



   Шестнадцатый год подходил к концу. Страна воевала с переменным успехом. Там, где не было слышно выстрелов и разрывов снарядов, люди попривыкли, идёт война и ладно. Убивают людей? Но какая война без этого. На местах жизнь идёт своим чередом. Продолжают сеять хлеб, рожать и растить детей, справляют свадьбы, отмечают праздники. Пусть всё стало трудней, не хватает рабочих рук, но их никогда в достатке не было, стали управляться тем, что есть. А лёгкой жизни никогда и не было. Что такое лёгкая жизнь, про это в России не узнаешь, не умеют здесь жить легко. Вот и тянутся разные трудности за людьми от рождения до кончины.
  В Камышлеевку вернулись по ранению Ванька Лятин, да Илья Томаев. Ванька был прострелен пулей насквозь. Рану залечили, но остался постоянный сухой кашель, пулей повредило лёгкое. Врачи сказали Ваньке, что бы он перестал курить,  но Ванька, как специально не выпускал самокрутку изо рта. Илья весь побит осколками. Когда шли в атаку, впереди взорвался снаряд, очнулся Илья через двое суток. Осколков вытащили много, но не все. Боли мучили Илью периодически, врачи сказали, что осколки двигаются по организму. Так будет, пока они не остановятся где-нибудь, или сами не выйдут. Фронтовики, молодые ещё мужики, быстро повзрослевшие на фронте, частенько собирались в кузнице у Никиты. Антип поначалу с интересом слушал их рассказы, но потом, когда это стало повторяться, уходил. Кроме того, Томаев с Лятиным  вели какие–то непонятные разговоры про царя, про то, что армию предали. Про то, что это не война, просто бойня, все разговоры оканчивались этим. Мужики кому-то грозились, пока совсем не напивались. Потом их разводили по домам родственники, которые знали, где их искать. Так продолжалось до снега. Никита не пил с ними, из-за чего друзья -однополчане упрекали его. Просто само пьянство было противно его организму. Он сильно болел с похмелья, а похмеляться не мог, потому и не пил. Ради чего? В разговоры Никита тоже не вступал потому как не любил зря болтать языком, и говорить про то чего не знаешь и не понимаешь - было просто глупо. Мужики рассказывали, что в частях появились люди, которые призывали прекратить войну и побрататься с немцами, гнать взашей своих командиров. И солдаты прислушивались к этим призывам, офицеры стали вести себя потише. Были уже случаи откровенного бунта и хамства по отношению к ним. Лиха беда-начало. Всё происходило от непонятной войны, то бились, то месяцами сидели, друг против друга, изредка постреливая. Были и случаи дезертирства, а ещё призывали идти на Питер и спросить у царя ответ.
– Про что они говорят? – спросил, как-то Антип сына.
– Не знаю, просто болтают по пьянке. При мне такого не было.
– То-то, что не по пьянке. Ведь на самом деле что-то происходит в стране. Уж не отголоски пятого года вертаются? Лихо тогда будет. Враг на рубеже, да смута в доме, это просто не пройдёт.
– Не думай. Не случится ничего, – буркнул Никита, продолжая работать.
У него были свои заботы. Иринка родила ему вторую дочку. И Никиту кроме своей семьи больше ничего не интересовало, а уж тем более пьяные разговоры. Девочка получилась здоровенькая, сильная, ни какие пелёнки не могли удержать её. Через некоторое время, как её завернут, она, немного покряхтев, высвобождала руки. Потом махала ими перед собой, иногда и пугалась их, но не плакала. Никита целыми вечерами сидел и наблюдал за дочкой, стараясь что-то понять,  впитать в себя эти мгновения, этот тихий восторг детской улыбки. В воскресенье повезут дочку крестить в Туманшет.
  Крестины праздновала половина деревни. Окрестили дочку Елизаветой. Первая Ксения, уже большенькая девочка, крутилась между взрослым, понимая, что теперь всё не только для неё, пыталась привлечь и к себе внимание. Но подвыпившие взрослые уже, кроме себя никого не замечали. Девочке стало очень обидно, и она громко разревелась. Никита взял её на руки и спросил:
– Кто тебя обидел?
От обиды девочка не смогла говорить, она только показала ручкой на люльку, где, не обращая внимания на шум, спала Лиза. Отец, поняв причину, прижал к себе дочь, стал объяснять:
– Это же твоя сестричка. Ты же с ней будешь потом играть. У других девочек нету сестёр, а у тебя есть.
– Как с ней играть, она разговаривать не умеет, и сидеть, – противилась дочь сквозь слёзы.
– Так она подрастёт. Когда лето наступит, вместе будете на травке возле дома играть.   
– Правда?
– Да.
Тогда я игрушки приберегу.
– Прибереги. Ты и маме помогай, с Лизой надо и нянчиться, тогда она быстрей вырастет.
Дочка успокоилась и уснула на руках у отца. Иринка унесла дочь в другую комнату, где потише.
  Никита строить свой дом не стал. Поначалу, как вернулся с фронта, задумал строительство, но потом сестра Иринка неожиданно вышла, замуж в Туманшет и уехала, и отец с матерью оставались одни в большом доме. Тогда отец и предложил жить вместе. Вместе немного полегче. Где мать за ребятишками приглядит, где и невестка поможет матери, и места в доме хватает. На том и порешили.
– Главное, что б две хозяйки на кухне поместились. Им всегда тесно вместе.
 Но невестка со свекровью ладили. Умели вовремя уступить, не заметить, не услышать.
Старикам было невдомёк, как же они будут жить вдвоём, да ещё без внучат. Ксюшка -  уже третья хозяйка на кухне, попробуй не дай ей помыть посуду, или тряпку мыть полы. Она такую истерику выдаст, что и мать, и бабушка терпеливо ждут, пока Ксюша доделает своё дело. Работал Никита теперь практически один, отец приходил в кузницу, суетился по своим делам, но за заказы не брался. Если  сын сам справляется со всем, чего в ногах путаться? Так и передал Антип своё ремесло сыну, и был доволен тем, что сын лучше будет как мастер. Всё делает ловчее и точнее. Вот старший Иван тоже всё может, но не так, как Никита. По большому счёту Антип был всем доволен, всё больше раздумывая о своей жизни, приходил к выводу, что всё складывается хорошо. Лучше и не придумаешь. Разве мечталось о таком, когда сорвались с места и поехали покорять Сибирь. И покорили. Дети устроены не хуже, чем у людей, и внуки есть и ещё будут. Самим здоровья немного бы добавить, да и так ладно. Теперь только живи и радуйся.
  Неожиданно помер Фрол Погодин. Горевал старик, горевал, да так и не оправился. Умер тихо. Жена Анна привела его из бани. Он прилёг, потом попросил чаю, да снова прилёг. А когда схватились, Фрол уже не дышал. В похоронах приняли участие все сельчане. Весёлый человек был Фрол. Ни одной гулянки не пропустила его гармошка. Простой, лёгкий в жизни был мужик, врагов не имел. И память по себе оставил хорошую ещё тем, что в каждом деревенском доме стояла печь, сложенная Фролом. И никто не пожаловался на его работу.
    Каждый помогал, чем смог. Молодые ребята вырыли могилу, Кузьма Захаров собрал просторный гроб. Фрол был из первых пяти поселенцев, приехавших сюда, и для всех других он был уже местным. На похороны приехало  много людей из Туманшета. Там тоже имелись печки, сложенные Погодиным, там тоже люди заслушивались его гармошкой. Были в Камышлеевке ещё гармонисты, но равных Фролу и тем более его сыну, Пашке, не найдётся. Жил человек не выделялся, а как ушёл, так сразу стало не хватать. Гришка, младший сын Фрола, парень тихий, застенчивый, остался старшим в доме.
  Призадумались мужики о жизни, притихли разговоры. Теперь и собираться по вечерам у кого–либо не стали. Требовалось время. У каждого своё наболевшее, своё несбывшееся, а время летит. И не заметили, как пролетело два десятка лет только здесь, на этой новой, ставшей больше матерью, чем мачехой, земле. Здесь, в затерянном среди тайги месте, люди забыли, что такое голод. А молодёжь и, вовсе, не знала, что это такое, не знала и нужды, когда и одеть нечего. Здесь люди разжились своим хозяйством, не стали богатыми, но стали хозяевами своего. И когда кто–нибудь кричал:
– Эй, хозяин, – это не было насмешкой, это было обращение к равному.
Только здесь и почувствовали себя людьми. Разве может такая земля быть мачехой. И всё ладно, да только вот война не ко времени, а когда война к сроку? Теперь, пошли разговоры, чтобы расшатать страну, словно и нет больше забот. Призадумаешься тут. А разговоров всё больше, поезжай в Тайшет или Суетиху, да посиди в харчевне часок, такое услышишь, что перекрестишься не раз. К чему все эти разговоры? Ох, не к добру. И ведь позволяется такое говорить, никто не боится. И полиция молчит, словно и дела нет. Не понятно это Камышлеевским мужикам и спросить не у кого. Разве о таком можно спрашивать? А меж собой чего толковать, только, что словоблудить, ничего путного не услышишь. Так и жили. Только стали примечать, что цены на базаре стали расти, да товару стало поменьше на прилавках. Есть ещё, да только не повыбираешь, гляди, что не достанется. Стали мужики не транжирить лишнюю копейку, у кого она завелась. Если и покупали какую вещь, то нужную и не на один день.
    – Выдыхается держава, – сказал Зюзенцев.
Они были вдвоём в кабинете с Камышлеевым.
– Непосильная оказалась война.
– Не только война, – заметил Егор.
– Вот это «не только» –  страшнее немцев. Если царь не прижмёт шатание в стране, плохо всё закончится, не избежать бунтов. Пострашнее, чем в пятом будет.
– Разве наверху ничего не знают, что творится в государстве?
– Боятся руки запачкать, а эти не побоятся. Вот попомнишь моё слово, – Зюзенцев налил коньяка и выпил.
 – Будущий год покажет всё, вывернет наизнанку. Ты, Егор Петрович, пути к отходу готовь. Не хочется каркать, но чудится мне, что дело повернётся круто.
– Уж, так и круто.
– Вот расскажу я тебе. Пару лет назад одна гадалка предложила погадать. Попросила хорошие деньги, обещала рассказать такое, что я всю жизнь помнить буду. Я, было, посмеялся, но потом согласился.  И она нагадала мне, что перевернётся мир вверх тормашками, брат на брата пойдёт, сын на отца. Таких страстей мне наговорила, не приведи Господь. Сначала я принял всё за «бред сивой кобылы», но потом стал присматриваться, что происходит. И сразу поверил, что так и будет. И уже всё началось тлеть, а когда полыхнёт, все умоемся. Так, что ты Егор, приготовь себе схрон, чтобы мог переждать. Лишним не будет. И дела свои не раздувай, может и бросить придётся. Будь настороже. Помалкивай и приглядывайся.
– Спасибо, – сказал Камышлеев.
– Думаешь, почему это я тебе сказал всё?
– Есть такое.
– Люб ты мне. Самостоятельный,  не преклоняешься ни перед кем, честный. По таким, как ты, первым и ударит. Я вывернусь, а ты  не сможешь противиться. Вот и предупреждаю. Пока будем работать, но на самом малом уровне. А если я окажусь неправ, то продолжим работать на прежнем уровне, мне с тобой нравится работать.
– Другие торговые люди тоже отходы имеют? – спросил Егор.
– За них не думай. Они не пропадут, разве по случаю. Эти не пропадут, склизкие шибко. О себе решай, про семью подумай.
  Они допили бутылку и разошлись. Крепко засела мысль в голове у Егора, стал сопоставлять события и разговоры и понял, что всё сходится. На душе заныло, неужели там наверху не видят, что всё катится в пропасть. Теперь Егор стал думать, как ему быть в этой ситуации, как не попасть под жернова. Хотя и уговаривал себя, что у него нажито не воровством и разбоем, но понял, что зависть ничто не остановит. Егор поделился всем, что услышал с женой, Настя ничего не ответила. Для неё это было слишком много, Тогда Егор предложил ей выход. Она согласилась.
  Сразу после Нового года Егор поехал в Иркутск. Первое, что он хотел, это поговорить с Ручкиным, а потом сразу продолжить задуманное. Прямо с поезда он направился к Ручкину на работу, хотелось поговорить без промедления.
– Постарел ты, Егор Петрович, гляди, как седина обсыпала. Истинно купец сибирский.
– Почему,  сразу, сибирский?
– С бородой да с благородной сединой.
– Дак и ты не помолодел, Илья Ильич. Я сразу расскажу о деле, об этом дома не стоит говорить.
Егор рассказал весь разговор с Зюзенцевым. Ручкин выслушал молча. Долго размышлял над сказанным, потом заметил:
– Есть в этом что-то. Если размышлять, то, может, и прав купец. Что ты хочешь делать?
– Хочу купить здесь небольшой домик и перебраться в Иркутск. Присмотрюсь, где-нибудь пристроюсь, не пропаду. Дом хочу хороший, но небольшой, чтобы в глаза не бросался. Сын всё равно ещё учиться будет, а потом работать в деревню не поедет, так, что и мы при нём будем. Там у нас всё равно всё к упадку идёт. Если я сейчас не куплю дом, потом неизвестно, как дело сложится.
Ручкин согласился и взялся помочь. Через неделю Егор купил небольшой, домик на улице Подгорной, недалеко от Знаменской церкви. Место понравилось. Рядом  река Ушаковка, Ангара. Егор обставил дом мебелью и  собрался ехать назад. В доме будет жить сын, с учёбой у него ладилось хорошо, учиться осталось ещё полтора года, а там работа в полевых условиях. Но возвращаться будет куда.
– На учёбу станет подальше бегать, зато в своём  доме жить спокойнее.
– Это хорошо, гимнастикой можно не заниматься, – отговаривался сын.
– Теперь никто тебе не мешает, сам себе хозяин.
– Верно.
– Будет плохо, мать приедет к тебе. Ты пиши, если что.
– Справлюсь сам, – отец немного пожил с сыном. 
Но время поджимало, и Егор уехал.



                33



  В конце февраля Егор с очередной партией товара поехал в Тайшет. Народ там бурлил, все обсуждали новость. В Петербурге революция, царь отрёкся от престола. Так много всего и сразу, как всё оценить, что предпринять?
  Зюзенцева не оказалось в Тайшете, Егор сдал товар, получил деньги и срочно отправился домой. Вот оно и случилось, то о чём говорил Зюзенцев, теперь надо потихоньку готовиться к отъезду.  На этот раз дорога оказалась длинной, теперь Егор понимал, что эти места могут остаться в прошлом. Жаль будет со всем этим расставаться, столько лет проездил он по этой дороге, знал каждый кусочек, каждый метр, каждую колдобину непролазного «русского счастья». А теперь что? Бросить всё нажитое и ехать неведомо куда, незнамо зачем? А если взять ружьё и встать стеной за свой дом. Хорошее дело. Но пока никто ничего не отбирает, может и не случится ничего, просто сказки это гадалкины. «Горячку пороть» не стоит, но присмотреться надо, с людьми поговорить. Решив не торопиться с выводами, Егор, успокоившись, поехал дальше. На перевозе рассказал новости Ожёгову. Тот сразу ничего и не понял, так и остался на берегу, переваривая новость. В деревне пока было тихо, новость ещё не просочилась сюда. Вечером Егор не пошёл никуда, решил пойти утром. Всё - равно зима, и все мужики сидят по домам.
– Придётся, Настенька, нам с тобой всё-таки готовиться к отъезду. Царь отрёкся от престола. Теперь страной правит неведомо кто. Какие-то временщики, а от них добра ждать не надо. Если царь не смог управиться, а уж этим выскочкам и подавно нечего делать. Нашли время играть с властью. Идёт война, а им игрушки.
– Как  скажешь, Егоша. Поедем поближе к Феде, в такое неспокойное время надо быть вместе.
– Ну, не завтра ехать, надо всё хозяйство сбыть. Там приедем, тоже устроиться к делу.
– К лету или к осени управимся, потом и поедем. Ты, Настенька, никому не говори, нечего пересуды разводить. Знаю, зря это сказал, но вырвалось само собой. Ты уж не обижайся.
– Не обижаюсь я. Просто непонятно мне, жили, жили, а теперь бежать надо.
– Доигрался царь в пятом году. Надо было придушить заразу тогда, а теперь пожинает плоды и сам в первую очередь.
– Уж чего теперь. Пока будем жить, как жили.
Утром Егор пошёл к Антипу. С ним Камышлеев сошёлся больше всего. И доверие к нему было самое высокое. Надо поговорить с мужиками, узнать, что они думают.
– Здравствуйте всем, – сказал Егор, входя в дом. Клубы холодного пара, как охранник ввалились следом.
– Доброго здоровья, Петрович, проходи. Раздевайся, сейчас почаёвничаем. Разленились зимой, поздно подымаемся. У нас только бабка - ранняя птаха, остальные дрыхнут до обеда.
Егор разделся, прошёл к окну. Сел так, чтобы быть не на виду.
– Садись к столу, чаю попьём.
– Разговор есть.
– Я, уж, понял.
– Такое дело, что надо поговорить со всеми мужиками. Можно у тебя собраться?
– Чего нельзя. Можно.
Надо собрать мужиков. Я новость привёз нехорошую, расскажу всем.
– Загадками говоришь.
– Узнаешь, скажешь, что это.
Мужики собирались с полчаса. За это время Егор с Антипом успели попить чаю.
– Мужики, царь отрёкся от престола, в стране правит какое-то временное правительство. Я думаю, что это касается всех, тем более, что война идёт. Вот и думайте. В Тайшете народ колобродит, там тоже свою власть собирают. Ссыльные голову подняли, тоже чего–то хотят. Вот хотел узнать, нам что делать в нашей глуши.
– Ну и новость. И чего теперь будет. Это как удар под микитки.
– Это точно, что царя сняли?
– Выходит, что точно. Кто таким шутить будет.
– Будем жить, как жили.
Просидели, проговорили пару часов. Но ничего путного не придумали, так и разошлись. Что делать, что решать? Это не семейное дело. Как поступить в такой державе, если раньше такого не было. Никто не решился советовать самого малого. Надеясь, что другие решат это лучше и умнее. Все разошлись и затаились, будто ничего не произошло. При встрече никто не вспоминал разговора, но уже приходили новости другие, от которых становилось ещё хуже.
  Через неделю  в деревню заявился человек, назвался представителем временного правительства Тайшета, попросил собрать  жителей. В начале марта дни после обеда уже стояли тёплые. Народ собрался прямо на улице возле магазина.
– Я Михеев Евсей Ильич, представляю временное правительство в Тайшете. По поручению нового правительства призываю вас бойкотировать все распоряжения бывших руководителей в Тайшете и близлежащих сёлах. Их время прошло. Пришло новое время. Царское правительство низложено, скоро к власти придут большевики. Всё в свои руки возьмут рабочие и крестьяне. Капиталисты и помещики уйдут, как ненужный элемент. Крестьяне будут работать на земле только на себя. Новая власть сменила полицию на милицию, разоружили пристава и урядников. Распустили всех из арестантского дома.
Потом Михеева понесло. Начал про мировую революцию и ещё про что-то. Мужики слушали и ничего не понимали. Говорил, вроде, по-русски, а, вроде, как и нет. Махал руками, брызгал слюной. Не понимая предмета разговора, сельчане стали потихоньку расходится.
  Егор тоже стоял и слушал. Слова Зюзенцева подтверждались. И если мужики не нашли своего понимания, то вот, пожалуйста, нашлись доброхоты, пожелавшие всё разъяснить. И будут вдалбливать в голову, пока не добьются результата, если нет своего ума, от чужого взвоешь. И  первая ласточка уже прилетела, а сколько их будет? И нет силы, которая остановит всё это. Пристава и урядников сняли, а это серьёзно. Сейчас и хулиганам не будет укорота. Что ж это делается? Вот тебе и гадалка, вот тебе и Зюзенцев. Как будто всё сам придумал. И ведь поверил гадалке, умный человек, спасибо, что предупредил. Как начнут здесь богатеев притеснять, никто не будет  разбираться. Припишут к богачам, а там потом, что хочешь, делай. Давно ли спокойно жили? Не приведи Господь, такого счастья.
  Егор пошёл домой, уже полностью уверенный в своём будущем. Распродать всё хозяйство и уехать к сыну. Даже если и прокатится волна, кто будет их там знать. Будут поживать спокойно, да нянчить внуков, если бог даст.
  Зачастили в деревню агитаторы. И всё внимательней слушали их жители, и после агитаторов стали вести разговоры на политические темы. Полезла зараза в людские души, уже хулили всех, даже не понимая почему. Мужики, кто жил покрепче, отмалчивались, а кто  был послабее,  стали коситься на соседей, совсем забыв, что начало у всех было одинаковым. Эх, люди, люди, короткая у вас память. Давно ли артелью строили деревню, помогали друг другу. И вот теперь всё позабылось.  Летом все разговоры вышли на второй план, надо было работать, разговорами сыт не будешь. После посевной - небольшой перерыв, потом сенокос, затем уборочная. И дальше по порядку. Даже агитаторов в это время не было. В деревне только старухи да малые дети, все на работе, некому слушать агитаторов.
   В сентябре, когда уже заканчивалась страда, случилось странное событие. Среди ночи загорелась усадьба Камышлеева. Горела ярко, высоко летели языки пламени, распускаясь на тучи искр. Из деревни бежали люди с вёдрами, с топорами, пытались таскать воду из речки. Из домочадцев никого рядом не было. И усадьба горела странно, сразу со всех сторон. Не было не только людей, но никакой скотины. Сельчане  поняли, что усадьбу просто сожгли, и всем стало ясно - кто сжёг. Люди долго стояли, смотрели на пламя, вспоминая Камышлеева, его Настю, сына Федьку. И на глазах наворачивались слёзы, стало понятно, что ушёл ещё один близкий человек, который всегда был рядом, но не на виду. Помогал, поддерживал, был опорой и вот раз и нет его. Даже не попрощался, ушёл и всё.
– Предали мы его. Он к нам приходил, спрашивал, как мы поступим, а мы предали его, развесили уши перед чёртовыми агитаторами, – сказал Антип.
– Эх, вы!
– А зачем он всё спалил? –  вдруг спросил Фирсанов.
– Чтобы мы не передрались, да не перегрызли друг другу глотки при делёжке. Не доверил нам даже это.
– А я думаю, что пожалел, – настаивал Никодим.
– Не стоим мы его доброты, вот и спалил. А ты Никодим, чего на поле делал-то?
– Как чего, хлеб убирал. Как и все.
– А ты пришёл бы ко мне да поделил всё, и горбатиться не надо. Слушай побольше агитаторов, они наговорят.
   Так и исчез Егор Петрович Камышлеев. Никто и никогда не видел его больше. Говорили, что видели будто Николу в Тайшете да, видно, обманулись или просто соврали. Только осталась названная его именем деревня и  её осиротевшие жители будто взрослые дети, живущие своими семьями и  потерявшие отца.
Вскоре уехал из деревни Мыльников. Собрал вещи, забил досками окна и двери и, поклонившись людям, уехал. Его тоже больше никто не встречал.




                34      
   



  В октябре произошла ещё революция, всё окончательно запуталось. Тайшет и близлежащие сёла бурлили, выбирались депутаты в разные Советы. Непрерывно проходили съезды  этих  самых Советов, митинги, разные мероприятия. Работать было некогда. Народ ликовал. Теперь жизнь наладится, теперь не надо будет гнуть спины на кровососов - промышленников.
Только от этой красивой лёгкой жизни исчезали с прилавков продукты. А что ещё оставалось, возрастало в цене во много раз. Когда стали учинять расправы с торговцами, вовсе исчезло всё. На деньги никто не продавал, всё менялось на товары, и то небольшим количеством. И побрели городские жители в деревни, стараясь обменять разные вещи на продовольствие. 
 В Камышлеевку тоже стали приезжать на лошадях разные люди. Меняли всякие товары на хлеб, крупу, брали сало, мёд, шкуры овечьи и коровьи. Предлагали ткани, керосин, нитки, иголки, разную мелочь. Это были спекулянты. Селянам не приходилось выбирать, лавки закрылись, купить ничего нельзя, а тут привозили прямо в деревню. Стало больше разных специалистов появляться в деревне. Приходили люди, жили в деревне, мяли кожи, выделывали овчины. Другие шли следом, шили шубы, полушубки, душегрейки. Потом следовали сапожники и тачали обувь. И так весь последний год.
– Вот тебе и народная власть, – говорил Антип.
– Раньше не было такого, не ходили, не просили хлеба. Теперь всё поделили, работать некому, а  жрать хотят все.
Трифон  Суренков, Кузьма Захаров и Лаврен Кузьмин часто собирались в кузнице в свободную минуту. Старики были в растерянности от случившегося. Камышлеев исчез, спросить бы у него, как быть, да только не понадеялся Егор Петрович на сельчан, уехал. Все чувствовали себя виноватыми. За это и наказание, видно. Хорошая жизнь жиром затягивает глаза, уши, душу и совесть. Быстро позабывали добро. Теперь все тянутся к ним, к старикам, а что они могут, какой дать совет? Вот и собираются вместе, будто от людей прячутся, сказать нечего, так и на глаза не стоит попадаться. Теперь и в глаза другим не смотрят, опускают взгляд, как будто это их вина. Вот дожились на старости лет, хорошо хоть не плюют вслед. А за что? Работали всю жизнь, помогали другим, чужого не брали, своё берегли. Где им, старикам, разобраться в переменах. Понимали, что не всё ещё закончилось, что самое плохое ещё впереди. Если народ работать не будет, чем кормиться станет. И решили старики сказать своим сельчанам, чтобы без нужды хлеб не продавали, настанут ещё времена лихие. А с хлебом в любые времена проживёшь. Поначалу люди посмеивались, а потом одумались да ещё спасибо говорили. И стали припасать не только хлебушек, но всё, что можно и нужно. 
  Зимой 1918 года в Тайшете установилась власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Что это была за власть, в Камышлеевке точно никто не знал. Из деревни ездить люди опасались, а новости приносили случайные путники. Деревня стояла в стороне от железной дороги и больших сёл. Иногда из Туманшета приходили новости, а туда - из  Тинской, но эта была не своя сторона.
В конце марта стали возвращаться фронтовики. Приехали шумной толпой Захаров Петр, Морозов Сашка, Кузьмин Илья, Мехонов Макар. У каждого на груди награды, видно неплохо воевали земляки. Похудевшие, повзрослевшие, окрепшие ребята первым делом взялись за гульбу. Неделю деревня праздновала приход своих героев. Потом понемногу всё улеглось, стали заниматься своими делами, по которым тоже наскучались. К Захаровым пришла Бутьянова Татьяна спросить про сына Василия.
– Жив, здоров Василий. Не навоевался только. Пошёл за революцию воевать,
– ответил Пётр, – звали мы его домой - не поехал. Собрался с мировой революцией приехать. Там ему мозги запудрили разные говоруны. Мы все про себя решили, что поедем домой, а он решил по-другому. Тётка Таня, приедет Васька. Не такой он человек, чтобы сгинуть. Так что жди.
 В начале лета пришли ещё фронтовики, которых забирали позже. Прибыли не все, некоторые остались  устанавливать Советскую власть в стране.
А осенью в деревне сразу отгуляли шесть свадеб. Пока парни «околачивались» на фронте, девчонки подросли и заневестились. Некоторым женихам, как Петьке Захарову, было уже под тридцать. Жениться надо было давно, но так распорядилась судьба. Слава Богу, что пришёл здоровый, не раненый, не травленный газами. Повезло. Из всех деревенских призванных на фронт, один Пашка Погодин погиб, да трое раненых. В других деревнях много хуже.
Свадьбы оживили деревню. На лицах у людей появились улыбки, на улицах появляться стали, ходить по вечерам к соседям. Появилась надежда на завтрашний день.
  Девятнадцатый год перепутал всё с самого начала. В конце февраля деревенские мужики у деревни Шиткино постреляли солдат армии адмирала Колчака, которые направились по деревням пограбить да пошкодить. Не любит сибирский мужик, когда к нему в хлев забредают какие-то бродяги пусть и в солдатской форме и забирают его скотину. Берут без спроса нагло и безнаказанно. Вот и доразбойничались  солдатики, устроили им засаду мужики и постреляли, а скотину, которую гнали грабители, забрали по домам. Понимая, что за это придётся отвечать перед частями регулярной армии, мужики ушли в лес. Их неожиданно поддержали жители соседних деревень Еловки, Конторки, Нижней Заимки и других деревень. И завертелась карусель. В большинстве своём охотники, таёжники мужики, успешно воевали с регулярными войсками, в лесу они были, как дома. Белые ездили за продуктами большими группами, но и это мало помогало. Потери у солдат были большие, такое положение приводило в бешенство командование. Снарядили карательный отряд, чтобы поставить население на место. Каратели выдвинулись на Шиткино, но ушли недалеко. Неожиданно были атакованы партизанами. Потеряв несколько человек убитыми и ранеными, ретировались. Бежали назад усердно, страх перед стреляющим лесом переходил в панику. Партизан стали бояться серьёзно.
В Тайшете один только слух, пущенный неизвестно кем, что партизаны захватывают село, вызвал такую панику, что стрельба угомонилась только через час. Не одни солдаты, но и офицерский корпус растерялся. Партизаны стали выходить из леса, вредить на железной дороге, останавливая движение поездов. Шла настоящая война. Только воевали русский с русским. Разве что белочехи, которые зверствовали повсюду, были врагами нерусскими, да небольшое количество румын. Белочехи расстреливали заложников, взятых из тюрем.
Второй карательный отряд был сформирован из белочехов. под прикрытием броневика они выдвинулись к деревням Конторка и Бирюса. Бой длился целый день. Горели обе деревни, полыхали церкви. Из броневиков стреляли снарядами с удушливым газом, но мужики упёрлись. И не смогли ничего сделать войска, против охотников и крестьян. Лишь немногие крестьян прошли школу войны, которая недавно была прекращена. Этого хватило. Нахрапом сибиряка не возьмёшь, и стрельбой не напугаешь тех, кто с рогатиной на медведя хаживал.
 За весну и лето девятнадцатого года Тайшет и сёла Бирюса, Еловка, Конторка, Баероновка, Шиткино и другие были освобождены от белых войск. Странным образом, но все эти бои не коснулись деревень, стоявших в верховьях Бирюсы и Туманшета. Туда не добирались и продовольственные разъезды белогвардейцев. Слишком далеко и страшно, глухомань  и только. Там знали о боях по рассказам и слухам, что было правдой, что выдумкой - никто не разбирался. Послушают, покачают головой, да идут по домам, делов хватает и без стрельбы. Всё рассказанное было, как интересная сказка. И когда приехал Васька Бутьянов и заявил всем, что он будет устанавливать Советскую власть в деревне, никто не возмутился. Хочешь устанавливать, так кто ж тебе мешает - устанавливай. Лучше бы крышу поправил на хлеву, провалилась совсем от снега. Если власть важнее, чем крыша в хлеву, Бог тебе в помощь. Когда же Васька попытался заставить считаться с собой криком на сельчан, но все просто разошлись. А вечером к нему в дом пришли бывшие фронтовики, которые воевали вместе с ним.
– Ты, если не навоевался и не накомандовался, воюй где–нибудь подальше от деревни, – сказал Макар Мехонов.
– Я по поручению властей, –  и Васька потянулся за какой-то бумагой.
– Подотрись ей, – буркнул Петька Захаров. Если ещё хоть раз посмотришь косо на сельчан, неважно на кого, мы ещё не забыли, как учили офицеров на войне. Не доводи до греха.
– Мне надо открывать сельсовет! – взвизгнул Васька.         
– Открывай.
– Я открою его в Мыльниковском доме, он большой!
– Если Мыльников вернётся, ты ему дом освободишь.
– Он - мироед и контра! Как и Камышлеев. Успел гад скрыться.
– Он наш односельчанин и многим помогал, что не скажешь про тебя, – сказал Илья Кузьмин, – и не позорь мать, ей и так не сладко.
– Про Камышлеева заткнись тоже,– сказал молчавший до сих пор Никита Кузнецов.
– А ты слышал, что он своих рабочих убивал после расчёта, а денежки присваивал?
– Все эти годы убивал? Как он скрывал злодейства, что в деревне никто ничего не знает?
– Да! Убивал! Тем и нажился!
– Так у него всегда работали мужики из соседних деревень, все они дома. И можно спросить у них, как он их рассчитывал. Ну и курва ты стал, Васька.
– А я чего, я ничего, – струхнул Васька, – что слышал, то и говорю.
– От кого слышал?
– Не помню. Давно слышал.
– Запомни крепко: у нас в деревне мироедов не водится, и не водилось. Запомни навсегда. Предупреждать больше никто не будет. Запомни, гнида, мы кровушки повидали, если что - рука не дрогнет и концов не найдут.
Все молча, вышли, но представитель власти понял, что со своими мужиками так разговаривать нельзя, вредно для здоровья.
 На другой день Васька отодрал доски с окон и дверей мыльниковского дома и устроил там сельсовет. С этого дня новая власть установилась и в  Камышлеевке, ума хватило не малевать вывеску на дом. Но власть эта как-то не касалась сельчан. В сельсовет приезжали какие-то представители, бывало, и ночевали там, писали бумаги, читали разные распоряжения и прочее. Лишь однажды приехали вооружённые люди долго разговаривали с Васькой. Потом он бегал по домам и просил дать немного хлеба голодающим в Тайшете. Сердобольные сельчане собрали голодающим две подводы зерна, крупы и других продуктов. Потом Васька бегал с гордым видом по деревне, словно сделал что-то особенное. И невдомёк ему было,  что хлеба дали не потому, что он попросил, а хлеба дали голодающим. Ещё многие в деревне помнили, что такое голод.
  И невдомёк было людям, что хлеб был не для голодающих, а для партизан, успешно воевавших против белой армии. Видно, не было веры у народной власти в народ, раз не сказали правду. Так потом и хитрили друг с другом власть и крестьяне.
 Весь девятнадцатый год вокруг Тайшета и в самом селе то вспыхивали, то гасли схватки партизан с белочехами, с румынами, колчаковцами, с теми, кто пытался свалить народную власть. Бои шли с переменным успехом. Но Шиткинский и Тайшетские фронты вели самую активную борьбу в Иркутской губернии.
 Только один, единственный день дыхнул в лицо холодом гражданской войны камышлеевцам.



                35



  15 января 1920 года был обычным зимним днём, если бы не этот случай. К концу дня в деревню прибежал подросток из Туманшета,  парнишка искал дом Антипа Кузнецова. Не сельсовет, а дом обычного крестьянина, который пользовался большим авторитетом, чем новая власть. Никита, коловший дрова во дворе, завёл мальчишку в дом.
– Мне нужен Антип Кузнецов, – заявил подросток.
– Ну, я Антип Кузнецов, – вышел из-за стола хозяин, – а ты, чей будешь?
– Меня дядя Игнат послал, велел записку лично тебе передать.  Не брешешь, что ты Кузнецов.
– Кобель брешет и то не всегда, давай писульку.
Парнишка вытащил из шапки записку.
– Это Комов Игнат? – уточнил Антип.
– Да, он.
– Мать, накорми-ка почтальона.
  Игнат писал, что с Тинской идёт Белая армия Каппеля, будет проходить по нашим местам. Ведут себя по-звериному: режут скот, забирают хороших коней, насилуют молодых девок. Если не хотите большой беды, примите меры.
– У вас в деревне всё спокойно? – спросил Антип мальчишку.
– Ничего. К дядьке Игнату прискакал кто–то, чуть собак не затоптал, а так тихо.
– Останешься ночевать у меня. Игнат просит в ночь тебя не отправлять. Я и сам понимаю.
– Я добегу, – попытался спорить мальчишка, но Антип поднял руку и сказал:
– Утром побежишь, как развидняет. Волки в округе балуют, ночью могут скараулить. Никита, позови «власть» и мужиков надо созвать.
Бутьянов прибежал быстро, он был немного растерян. Чего ему наговорил Никита, Антип не стал допытываться:
– Васька  я понимаю так, что белые тебя не пожалуют вот и запрягай  коня, который получше,  да уезжай на неделю подальше от деревни. Белая армия идёт, что делать будут, не ведомо. Если, не дай Бог, разузнают про тебя, могут и расстрелять.
– Откуда вести? – Васька взял себя в руки и стал рассуждать здраво.
– Сообщили. Ты не жди утра, уезжай прямо сейчас. Пока на Перевоз, а там уже твоя власть, в обиду не даст. Если точно не узнаешь, что никого нет, не возвращайся. Авось, мать–старуху не тронут. Это я тебе на всякий случай говорю, верю, что в нашей деревне «иуда» не живёт.
 Васька уехал вместе с младшим братом. Мужикам Антип предложил собрать хороших коней и угнать их на дальние покосы. Там есть сено невывезенное, можно прожить  несколько дней. В копнах и переночевать удобно, не замёрзнешь.
– Коней погонят фронтовики, мужики сильные, опытные. Вы, ответственные за артельное добро, на вас вся надёжа, давайте собирайтесь и собирайте коней. Оружие припасите волки бродят кругом.
Когда фронтовики ушли, Антип сказал:
– Специально их отправил, Не утерпят чего - устроят бучу, тогда постреляют их всех. Лучше пусть там поживут, целей будут, жизнь не завтра кончается. Вот ещё что, мужики, девок молодых спрячьте, внучек ваших и дочек от греха подальше. Просьба всем, вести себя достойно, с разумом. Из-за мелочей в склоку не вступать.
– Вот и наступила хорошая жизнь, – проговорил Кузьма Захаров, –  борониться от своей армии приходится. Давно ль в ней наши сыны были, что же такое творится. Боже мой, как же так?
Селяне, нахлебавшиеся горькой жизни до отвала, не хотели понимать и принимать, происходившее вокруг безобразие. Красные, белые, большевики, меньшевики. Что за масти такие? Кричат про народную власть, чтоб народу лучше жилось, а как хлеб без труда вырастишь? Легко ничего не даётся. Значит, врут те, кто обещает лёгкую жизнь. А многие поверили.
Просидели старики допоздна, проговорили, да так до конца и не поняли ничего.
Хороших коней угнали ещё ночью. С утра прятали всё, что могли, да поглядывали на окраину деревни, откуда должна появиться армия. Ждали, ждали и дождались. Ближе к вечеру появились верховые  с винтовками за спиной, за ними на санях везли имущество и раненых солдат. 
Третья армия Колчака под командованием генерал-лейтенанта Каппеля после предательства генерала Зиневича с тяжёлыми боями прорвала окружение под Красноярском и двинулась на восток, в сторону Иркутска. Пробираться  приходилось по руслам замёрзших рек. Двигаясь по реке Кан, генерал провалился в воду, но никому ничего не сказал. Когда его через несколько дней осмотрел врач, оказалось, что уже поздно, на ногах развивалась гангрена. Смертельно больной генерал не покинул свои войска, продолжал ехать на коне привязанным к седлу.  В Тинской войска разделились. Часть во главе с Каппелем пошла по Московскому тракту, остальные  с генералом Сахаровым во главе пошли в обход Тайшета - через Саранчет, Туманшет и Камышлеевку. Прошли в районе деревень Тальской и Благодатской, дальше через Тымбыр вышли на Замзор. Там соединились с основными частями армии, удачно, без боёв проследовавшими Суетиху и Тайшет. Шли не через сам Тайшет, а южнее, через Луку, Авдюшино, Луговское, Андреевку. Армия, в большинстве состоявшая из пленных красноармейцев, которые при случае переходили к противнику или дезертировали. Условия похода были очень тяжёлые, морозы доходили до пятидесяти градусов. Все деревни вдоль тракта были пусты, поэтому пришлось разделиться.  Практически небоеспособная, голодная, с большим количеством обмороженных и простуженных солдат, армия ползла на восток, по пути занималась мародёрством и грабежами.  Заходили в нетронутые гражданской войной деревни, забирали хороших лошадей, оставляя в лучшем случае полуживых, резали скотину, забирали тёплые вещи. О таких её подвигах весть летела впереди армии. Кто успевал, старались попрятать всё, кто не смог спрятать, теряли нажитое.
  Вот такие войска входили в Камышлеевку шестнадцатого января 1920 года. Вся колонна расползалась по деревне, заходя в дома и располагаясь на ночлег. Кто-то из солдат сразу шёл в хлев, били кур и овец, то, что можно было быстро сварить. Хозяева молча наблюдали за грабежом. Солдаты всё делали без разговоров, ничего не спрашивая, ничего не говоря, пристрелили несколько собак, рьяно охранявших хозяйское добро. Правда, пожалели коров, но посмотрели коней. Кое-каких забрали, оставив взамен худых и измождённых.  В котлах варили мясо, тут же съедали и варили ещё. Что оставалось, забирали с собой, никто не знал, что будет завтра. Сельчане не препятствовали мародёрам, поэтому обошлось без насилия, никого не тронули. В каждом доме, хозяева сидели где-нибудь в уголке и безмолвно наблюдали. Так было до полуночи, потом всё понемногу угомонилось. Ни офицеров, никакого руководства не наблюдалось. Обезумевшие от холода и усталости солдаты, словно никого не видели,  а утром с рассветом, солдаты стали загружаться в повозки и уже к обеду в деревне не осталось никого. Многие не досчитались своей скотины, но никто не лил слёзы, могло быть и хуже. Ещё трое суток мимо тянулись редкие повозки с ранеными, но в деревне  больше никто не остановился. Через три ночи пригнали лошадей, которых удалось сохранить. Всё обошлось. Деревенская власть – Васька Бутьянов приехал только в начале февраля, опять запёрся в своём сельсовете и никому не докучал. Его матери, которая лишилась всех кур, собрали с десяток хохлаток с тех дворов, где все сохранились. Татьяну Бутьянову в деревне жалели. Мало, что вдова, так и сыны, один недотёпа, другой бумажки перекладывает в сельсовете, а про домашнее хозяйство и забыл.



                36

 

   Вот так и прошла гражданская война мимо деревни. Не разозлила, не сделала врагами камышлеевцев. Наступала весна двадцатого года, наступала новая жизнь. И деревне не было ещё и двадцати пяти лет, или было уже больше двадцати. Тогда, в двадцатом, когда ещё продолжалась гражданская война, сельчане верили, что в будущем станет только лучше. Никто ещё не знал и не догадывался, что уже через семь лет деревня одной из первой в Тайшетской волости, после Конторки, станет колхозом.  Даже и мыслей не было, что через десять лет кучка активистов, понукаемая властями, начнёт раскулачивание своих соседей. Часть из активистов будет принимать решения и выполнять план по раскулачиванию, другие после собрания будут предупреждать своих соседей о беде. Раскулачивали из-за хорошего дома, который после освобождения занимали активисты, из-за хорошей коровы, не беря во внимание, что в семье много детей. И стала деревня разъезжаться. Раскулаченные уезжали в Тайшет, Суетиху, Юрты, бросая всё, что нельзя было забрать. Большой план был спущен активистам, много домов осталось брошенными. Многих рабочих рук лишились колхозники. Хорошо, хватило ума, или не хватило смелости пролить кровь односельчан.
  А план по производству сельхозпродуктов никто не уменьшал. И уже в конце тридцатых выбранные люди опять поехали вербовать на жительство в Сибирь крестьян из центральной России, где сполна познали голод. И снова в тридцать девятом году приехало много поселенцев в Камышлеевку. Заселили брошенные дома, вступили в колхоз. И снова радовались, что хоть здесь наелись хлеба досыта, вкус которого они уже и забыли в родных краях. Хотя и не было помощи, как первым переселенцам, но многие удержались, остались,  потом прижились и не желали места лучшего. Несмотря на все невзгоды, на все беды, в деревне остались доброжелательные отношения среди жителей до самого конца. До тех пор, пока разными экспериментами над деревней не выжили всех жителей с обихоженной земли.
    В семидесяти километрах от Тайшета в южном направлении есть на дороге место, обозначенное знаками «д. Камышлеевка» начало и «д. Камышлеевка» конец. Все дома:  и те что были построенные самыми первыми поселенцами и возведённые в последующие годы, развезли по округе. Ничего  не напоминает о прошлом, кроме некоторых развалин, и черёмух посаженных возле домов. Только в самом начале деревни, откуда пошла деревня, стоят три дома, как укор, напоминающий, что не так давно, здесь было около восьмидесяти дворов и жило более четырёхсот человек. Не радуют взгляд изъеденные мелкими оврагами и заросшие молодыми соснами, да осинами поля за речкой, которые пришлось раскорчёвывать не один год. Осталась жива берёзовая роща, только постарела, сникла. И подрубают уже деревья, чтобы набрать соку по весне. Высохли и упали все тополя, украшавшие улицу напротив мыльниковской усадьбы.
  Иногда встретятся бывшие односельчане в городе на рынке, вспомнят прошлое да разойдутся. Немного их уже и осталось.

                Январь-март 2012г.







                .
 
 
 
 


 

       
   
   

      

.