Гнедая пара

Серые сумерки вспыхивают приветливыми искрами уличных фонарей. Их рассеянные лучи растворяются в воздухе, падают бликами на сверкающую каменную поверхность Дворцовой площади. Иду из библиотеки.
Еще не осели в сознании второпях прочитанные строки информационной теории эмоций. Кружится где-то в голове набор потребностей общий для животного и человека и перебивающая его горизонталь определяемой ситуацией доминанты, так часто делающая неуместной то, что действительно имеет ценность для нас.
Падают последние закатные тени. Любимый архитектурный ансамбль Петербурга сегодня не оказывает на меня привычного окрыляющего действия: под зданием Зимнего дворца стоят лошади. Снежно серая кобыла, запряжена в открытый экипаж. Чуть поодаль от нее расположилась пара гнедых. Я видела их в передаче Орел/Решка. Лошади работали за 400 евро в час.
Гордо смотрится на груди каждой лошади надпись: «Не кормить», «Не трогать». Надписи «не общаться»  - нет. Я стою строго между двумя экипажами. Серой кобыле скучно. Она, определенно, хочет подойти поближе к паре.
- Ты лошадь? – думаю я.
Кобыла настороженно тянет воздух. Жует дутое железо. Переменяется с ноги на ногу:
- Ну лошадь? А что? – продолжает внимательно внюхиваться.
- Да, от меня конями пахнет. Иди сюда. Иди ко мне!
Гулко отзывается мощеная площадь:
- Раз-два-три-четыре-раз-два…
Настораживаются уши молодого гнедого коня, с готовностью откликается он на происходящее.
Неловко отскакивают от неожиданно подошедшей ко мне кобылы прохожие, так же как и я остановившиеся посмотреть на лошадей, которых нельзя «трогать» и «кормить».
Из кареты, в которую запряжены гнедые, с твердым окриком:
- Победа!
Выскакивает девушка. Подходит к лошади, но Победа, заложив стрелки злобных ушей, низко наклоняет голову на вытянутой, враждебно изогнутой шее.
Пытаясь выправить ситуацию, девушка расторопно осаживает лошадь на несколько шагов. Дает ей морковь.
- Ну вот, - думаю я, - и к своим поближе подошла и морковь съела.
Кобыла раздосадовано жует без особого удовольствия. Она по-прежнему не в духе. Наверно непривычно еще получать лакомство за плохое поведение. Да и не голодна она, что радует.
- Ладно, чего ты такая! – думаю я.
- Ну да… собственно… - Кобыла расслабляет голову, опускает шею, но уши все равно внимательно развернуты в сторону гнедых. Кони выглядят как двое из ларца… с промежутком в жизнь. Практически одного роста. Одной масти. Только один – молодой, другой выглядит очень старым.
Молодой гнедой слегка переминается с ноги на ногу. Стучат в камень остатками подков крепкие копыта. Заинтересованно смотрят на серую кобылу уши и глаза. Но привлекает меня не он, а конь, стоящий рядом: просевшая, спина, покрыта пятнами белой шерсти, грудь в таких же красноречивых отметинах, отвисшие губы и худое лицо с сединой оттенком усталого безразличия.
- Эй! Ты лошадь?
- Ну, да… лошадь – вяло отжевывают железо совсем не бархатные губы.
Но взгляд гнедого коня оживает любопытством. Невольно, словно под тяжестью неизбежного, опускаются мои глаза на ноги, запряженного в экипаж коня. Заметно распухшие суставы. Обломанные растоптанные копыта со следами гвоздей и остатками подков.
Я пытаюсь рассмотреть ноги коня внимательно, но мой явно злобный вид, уже привлекает внимание хозяев выезда:
- Кататься будете?
Отрицательно качаю головой, силясь не задать прямого вопроса: «Он что себе на подковы не зарабатывает?»
От потока отрицательных эмоций, которые я так привыкла испытывать рядом с лошадьми, что совершенно перестала контролировать их проявление, гнедой конь настораживается. Вопросительно напрягаются ноздри, опасливо сторонится меня его тело, расслабившаяся было шея приподнимает голову.
- Я не на тебя злюсь, - спохватилась я:
- Я и не злюсь, собственно, совсем: это мне так грустно, - огорченно смотрю я в распахнутые интересом глаза лошади и невольно возвращаю взгляд на ноги:
- Как же они не болят у тебя?
Словно по невидимому сигналу, запущенному состраданием, гнедой конь вытягивает в мою сторону шею и поочередно судорожно отрывает от земли ноги.
- Раз-два-три-четыре, - отзывается камень Дворцовой площади на движение лошади.
Отчаянно вторит ему мое сердце: стучит где-то в горле. Прячу взгляд в серый камень. Прячу мысли в звук своих шагов. Отчаянно убегаю от лошади ищущей сочувствия. Я не могу ни помочь ему, ни просто пожалеть. Жалость человека и не может помочь животному. Это нам она позволяет чувствовать себя людьми.
Закатились в арку Генерального штаба ранние февральские сумерки. Холодной бирюзой в бликах золота отражается в памяти фасад Зимнего дворца. Больно стучат куда-то в душу разбитые работой копыта.