Проект. Часть 2. Глава 20

Часть 1, Пролог: http://www.proza.ru/2014/12/21/2297
...
Часть 1, Глава 19: http://www.proza.ru/2015/08/12/214


Часть вторая. Искажение


Часть вторая. Искажение.

Глава 20.


— Миша!

Отклика не последовало, и я дал очередь из автомата по неясным фигурам, маячившим в конце коридора. Раздались крики.

— Дверь! — крикнул Коростелёв. Я коротко кивнул и вышиб дверь одним мощным ударом, а потом, укрывшись за стеной, сорвал чеку с гранаты и бросил её в черноту проёма. Раздался гулкий взрыв, во все стороны полетели щепки, пыль и штукатурка.
— Никого! Следующая! — бросил майор.

Это был бар. Выбив дверь, я заглянул внутрь и сразу же увидел его.

Хафизуллу Амина — сидящего на полу возле барной стойки, в мокрой от пота майке и белых адидасовских штанах, с согнутыми в локтях руками, втянувшего голову в плечи.

— Огонь! — приказал майор, и я уже было нажал на курок, как вдруг увидел, что рядом с Амином, прижавшись к нему и дрожа всем телом, сидит маленький мальчик лет пяти. Младший сын, мелькнула мысль.

Я повернулся к Коростелёву:

— Товарищ майор, там его младший!

В ответ он вдруг толкнул меня; я по инерции сделал ещё пару шагов по бару, а Коростелёв, выглянув из-за дверного косяка, выстрелил по кому-то в коридоре. Потом обернулся и деловито спросил:

— Так в чём дело? Патронов не хватает?
— Товарищ майор, это… ребёнок… Я не могу…

Мальчишка смотрел на меня, замерев от страха. Амин сидел неподвижно, уставившись в пол: казалось, он полностью смирился с судьбой.

Коростелёв вдруг крепко схватил меня за подбородок, развернул к себе, и теперь я смотрел прямо в его глаза — бледно-голубые, водянистые, по-рыбьи выпученные.

— Послушай, лейтенант: ты приказ слышал? Или мне повторить?

Он хотел сказать что-то ещё — но тут по этажу разнёсся истошный женский крик:

— Амин! Амин!..

Она кричала что-то ещё, но я ничего не понял: афганский из наших знал только Курбатов. Откуда-то вновь послышались выстрелы. Сзади завозились: я обернулся и увидел, что Амин встал и, схватив сынишку за руку, пытается сбежать через вторую дверь.

— Стреляй, твою мать! — остервенело прокричал Коростелёв. Я вскинул автомат и дал длинную очередь по беглецам.

Они упали — большой и маленький, — чуть-чуть не добежав до двери. В этот момент в бар заглянул майор Семёнов, командир группы. Он посмотрел на лежащих, потом на меня (мне показалось, с сочувствием) и передал по рации:

— Главному — конец.

Рация прошипела что-то невнятное; тут же в бар зашло ещё несколько человек. Они разложили ковёр и закатали в него ликвидированного диктатора. Кто-то что-то говорил, кто-то присел над мальчиком…

А я стоял там, не помня ничего, не понимая ничего, — кроме того, что я только что убил ребёнка.

Майор Коростелёв усмехнулся и похлопал меня по плечу:

— Вот и молодец. Смотри, теперь ещё наградят, небось орден Ленина дадут, за главного-то.

Рядом неумолчно шипела и бубнила рация. Где-то вдали раздавались выстрелы. Штурм был окончен. И хотя та война только начиналась, моя война закончилась сегодня.


…


— Он мне ещё лет десять снился, тот мальчик.

Снился, да. А теперь он сидел прямо передо мной, в пропитанной кровью белой рубашонке, прошитой пулями в трёх местах, с запекшейся кровью на животе и коленках. Сидел на свёрнутом в рулон ковре, из-под которого вытекала струйка крови, застывая на наборном паркете. Сидел и улыбался.

— Не волнуйся, это последний раз. Скоро всё закончится.

Вокруг было тихо, как в стоп-кадре. Опустевший дворец. Пол, усыпанный штукатуркой, пылью и стреляными гильзами. Выбитые двери на раскуроченных петлях. Разбитое зеркало за барной стойкой — прямо напротив меня.

И он — а я ведь даже имени его не помню.

— Десять лет. Потом, в восемьдесят восьмом умерли Катя и Игорёк, и какое-то время мне снились они… Но лет через пять этот сон вернулся, — про ту ночь, с 27 на 28 декабря 1979 года, про штурм Тадж-бека, про этот бар… И каждый раз я отвлекался на женский крик, а потом, обернувшись, видел, как они убегают, и тогда… Приказ был живым не брать. Приказ был стрелять на поражение. И вот, каждый раз… Просто «Борис Годунов» какой-то. «И мальчики кровавые в глазах»… Одно только «но»: никакого майора Коростелёва там не было. Понимаешь? Не могло быть. Майор Геннадий Николаевич Коростелёв был убит на подступах к дворцу очередью из пулемёта и бегать по коридорам вместе со мной никак не мог. Понимаешь, да?

Мальчик звонко рассмеялся:

— Может и так, но я тут не при чём, честное слово! Да и для тебя разницы всё равно нет. Это твой последний кошмар, Второй. Он закончится вместе с твоим Миром. Подожди, осталось недол…

Его слова потонули в грохоте автоматной очереди. Хрупкое тельце отшвырнуло к стойке, и оно осталось лежать там.

— Это мы ещё посмотрим, — я выбросил опустевший рожок и, пристегнув новый, передёрнул затвор.
— Так держать, лейтенант! — Коростелёв зашёл в бар и одобрительно похлопал меня по плечу. — Молодец. А я уж думал, ты и на этот раз не решишься.
— Не волнуйтесь, Геннадий Николаевич, я справлюсь.

Ствол автомата упёрся ему в живот. Он брезгливо поморщился:

— Да иди ты к Изгоям, Второй! Думаешь, стреляя во всё подряд, ты сможешь отсюда выбраться? Вот именно, не сможешь. Я же помочь тебе хочу… брат.

Он задрал подбородок, взглянув на меня сверху вниз, и я вдруг заметил, что его глаза изменились: теперь они были нечеловеческого золотого цвета.

— Первый?

Первое правило иллюзии: ничто из того, что ты видишь вокруг, не является тем, чем кажется.

— Ты слишком многое забыл, да, Гермес? — спросил он, ласково улыбаясь.
— Например?
— Например то, что в ту ночь майор Коростелёв был рядом с тобой.
— Неправда. Его убили, я видел это собственными глазами.

Он усмехнулся:

— А когда это одно мешало другому? Понимаешь, Гермес, я… волновался за тебя. Тебя ведь могли убить. Ты же был человеком, хотя и самосозданным. Я же тебя прикрывал. Помнишь, я толкнул тебя тогда, в дверях бара? Тебя могли подстрелить — а я тебя спас. Да и потом, если бы не я, ты бы никогда не решился выстрелить! И откуда только в тебе это взялось… Ты же без году неделя как человеком стал! Откуда гуманистические замашки-то? Дали тебе приказ — стреляй! А ты? Я хотел, чтобы ты хорошо показал себя в этой войне, ведь ты всегда был отличным Воином! А что в итоге? Ты меня разочаровал. Отказался от награды, подал в отставку… Между прочим, это я подстроил всё так, чтобы тебя не увольняли, а просто перевели в запас, да и то не сразу. Понимаешь? Я хотел поддержать тебя в этом Мире!

Я надавил на гашетку. Полумрак бара разорвали вспышки выстрелов.

Коростелёв неловко схватился за живот, едва удержавшись на ногах. Из раны полилась кровь.

— Так это всё из-за тебя, гад? — прошипел я. — Из-за тебя?! Значит, если бы не ты, ничего бы не было? Если бы не ты, я бы не убил мальчишку? И кошмаров бы не было? Я-то себя проклинал, — а выходит, зря? Выходит, это ты так «волновался», да?!

Майор тяжело опустился на пол. Лицо его покрылось испариной и побледнело, он тяжело дышал.

— Придурок… чёртов. Да если бы не я, где бы ты сейчас был… Кретин… Ты что, забыл, кто твой враг? Ты…

Я выстрелил в упор, и он повалился навзничь, обливаясь кровью…


…


— …Герман, что с тобой? Герман?

Что?

Габриэль смотрит на меня, вид у неё встревоженный. Я оглядываюсь: вокруг пространство Шестого Тренировочного.

— Герман Сергеич, вы в порядке? — спрашивает Валя.
— А где?.. — начинаю было я, но потом умолкаю. Тут явно что-то не так, но давайте пока что придерживаться плана: — Н-нет, не важно, я в норме. На чём я остановился?

Ребята молча переглядываются. Потом Сонни говорит:

— Вы начали рассказывать о том, в чём заключается истинная сила Духа.
— Вот как? И в чём же она заключается?
— Вы сказали только, что ключевое слово здесь — Баланс, — отвечает Валя. Похоже, им всё ещё кажется, что со мной что-то не так.

А со мной всё в порядке? Что там было, только что — Тадж-бек, Амин, Коростелёв… или Первый? И мальчик, который, очевидно, вовсе не мальчик… Или нет?

А ведь из меня и лектор так себе, забредает в голову заблудшая мысль.

— Всё верно, Валентин. Баланс. А знаете ли вы, что это такое — Баланс? Вообще, я хочу вас, ребята, заранее предупредить: я не Первый и не Эбби. Моей специальностью всегда была война. Однако лет… двадцать назад мне довелось преподавать в МГУ, и мои студенты говорили, что у меня неплохо получается. Представляете? Ну хорошо. Баланс, бойцы, есть не что иное, как соотношение первовеществ в организме Духа, — или любом другом организме. Или в Мире. И не просто соотношение, а гармоническое соотношение. Все вы помните: количество всех трёх первовеществ уникально для каждого существа, притом не только на уровне вида, но и в масштабах каждого отдельно взятого представителя этого вида. Понятно, да? Так вот: сила Духа — это, прежде всего, способность произвольно изменять собственный Баланс первовеществ. Именно поэтому, Сонни, тогда, возле «Космоса», я смог влить в Валентина и Шанталь столько Энергии, — несмотря на то, что мой энергозапас меньше, чем у рядовой Кошки. Я же один из старейших Духов, а значит, во мне огромное количество радужного вещества и весьма скромный процент пустотного. Всё понятно?

Они заулыбались. Похоже, мне удалось выровнять ситуацию.

— Ну и хорошо. Теперь второй момент: кроме корректировки Баланса (назовём это так), Дух обладает ещё одной важнейшей характеристикой. Имя ей — энергоёмкость, и она выражается в количестве Энергии, которую Дух способен пропустить через себя, не распавшись на Изначальные Структуры. Здесь у нас наблюдается прямая зависимость от возраста Духа: чем он старше, тем больше Энергии может «переварить» без вреда для себя. Эта зависимость объясняется Балансом: чем старше Дух, тем больше в нём радужного вещества. Чем выше процент радужного вещества, тем в более широких пределах я могу варьировать его Баланс с пустотным веществом, а значит, тем больше Энергии могу пропустить, не рассыпавшись в прах. Однако каждый из вас должен помнить: если Дух доведёт уровень одного из первовеществ до минимума, то такое критическое смещение Баланса приведёт его к гибели…

Я продолжаю говорить — но звуки в моей голове снова оглохли. Остался только тонкий противный писк: так бывает, когда тебя задевает взрывом: и-и-и-и-и-и-и-и-и…


…


…И вокруг меня снова бар. Снова прямо передо мной, в пропитанной кровью белой рубашонке, прошитой пулями в трёх местах, с запекшейся кровью на животе и коленках, на свёрнутом в рулон ковре, из-под которого вытекала струйка крови, застывая на наборном паркете, сидел он, снова сидел он.

Коростелёв вышел откуда-то сзади и, обойдя меня, уселся у соседней стены. Выглядел он неважно.

— Как там дела? И между прочим, Второй, я бы порекомендовал тебе держать себя в руках, а особенно воздерживаться от негативных эмоций: именно они его и питают. Видишь ли, эта тварь не в состоянии усваивать Энергию как она есть, потому что она разбавлена радужным веществом. Но злость, ненависть, гнев — сколько угодно, ведь они идентичны игрек-веществу, из которого он состоит.

Мальчик весело рассмеялся. Коростелёв помассировал виски:

— Кроме того, Второй, восстанавливаться после смерти, пусть даже и иллюзорной — довольно хлопотно в моём нынешнем положении, а потому прошу тебя, побереги меня немножко. Да, чуть не забыл! Слышь, ты, выродок, — окликнул он Искажённого, — имей в виду: ты просчитался. Поле созданной тобой иллюзии получилось настолько масштабным, что в него попали даже те, кто не должен был в него попасть. Например, я. И благодаря этому, Дзиттарен, ты ничего не сможешь мне сделать, — во всяком случае, пока я здесь.

И он засмеялся. А я вспомнил: Коростелёв вообще редко смеялся. Смех у него был неприятный, лающий, с подвизгиваниями.

Всё произошло в одно мгновение: мальчишка надулся и лопнул, словно воздушный шарик. В ту же секунду Искажённый — точь-в-точь такой, каким я видел его во сне Межмирья, или тогда, в первой битве Второй Войны — рванул к Коростелёву. Его руки стали двумя чёрными клинками, и в следующую секунду он проткнул бы майора насквозь — но мой «АКС-74» внезапно превратился в «Каратель», и я что есть сил рубанул по ним сверху, отводя удар от Первого.

Он снова рассмеялся, теперь уже своим привычным смехом, — скрипучим, ухающим смехом Великого Магистра.

— Не забывай, Дзиттарен: Гермес — мой меч, мой Паладин. Он может повергнуть меня сам — но никому другому не позволит. Мне жаль, но твоя месть не состоится.

Искажённый вытащил клинки из пола, на ходу превращая их в руки, и присел на корточки недалеко от нас:

— Может и так, Первый. Может и так. Но знаешь, что? Даже если я не смогу отомстить тебе лично, это не беда. Скоро Неназываемый дойдёт до Истока, и всем вам конец. Тебе, Второму, и всем остальным.

Он менял форму, перетекая сам в себя, уменьшаясь в размерах, и скоро перед нами снова стоял двойник убитого мной мальчика.

— Тебе же так больше нравится, да, Гермес?

Мне ничего не хотелось ему отвечать. Чудовище из кошмарного сна или жертва кошмарной яви, — что выбрали бы вы?

Мне хотелось… нет, мне ничего не хотелось. Ни воевать, ни жить. Первый сказал, Искажённого кормят негативные эмоции? Что ж, отлично: у меня не осталось эмоций, а значит, ему нечем больше кормиться.

Это чувство было сродни полусну после анестезии. Я помню, здесь, ещё до этих дверей, этого бара, этого убийства, я и правда отлично проявлял себя в этой войне. Выученный воевать, я убивал без колебаний, без эмоций, без сожалений. Они не были моими братьями, не были Духами. Они были похожи на мишени в тире — фанерные, ненастоящие. Взаимозаменяемые. Иногда мне казалось, что их страх, их боль, их страдания — не более чем подделка, имитация. Я видел стольких Падших, я столько раз видел Падение, я знал, насколько это ужасно, невыносимо, отвратительно, когда только что друг и брат, ты в одно мгновение становился ничтожеством — отверженным, неприкасаемым, презренным… Я всё это знал, и мне казалось, что чувства этих людей, которые гибли под моими пулями, под осколками моих гранат, — что все они ничего не значат. И вообще: подумаешь, умер! Великое дело. Переродишься, начнёшь жизнь сначала — и ещё раз, ещё раз, ещё раз, сколько угодно раз! Как аккумулятор: сел — на зарядку, снова сел — снова на зарядку… Зато когда падал Дух, он падал навсегда. Да, конечно, Падшие могли продолжать жить у новых хозяев или в каком-нибудь Мире. Но обычно такая жизнь — наполненная ненавистью, завистью, жаждой мести — в итоге приводила к тому же, чем закончилась жизнь Нирунгина: к уничтожению. К гибели. Хотя для Падшего подобная участь была, наверное, избавлением…

Но то — день вчерашний. Что же до дня сегодняшнего, то в нём нам, похоже, уже ничего не светит. Майор Коростелёв неподвижно сидит у стены, мальчик сидит на скатанном в рулон ковре. Из-под ковра вытекает, застывая на ходу, лужица бурой крови.

— Мы, конечно, можем сидеть здесь до конца, Второй, но на твоём месте я бы попробовал что-нибудь сделать. Ведь иллюзия направлена на тебя, создана специально для тебя, — во всяком случае, этот её сегмент. Так что если ты решил сдаться, то так и скажи, что ли. Я хотя бы буду знать, на что мне рассчитывать.

Первый… Ты всегда был сама невозмутимость, не правда ли? А теперь мы, похоже, поменялись ролями. И тебе твоя новая роль не по душе — но ты ничего не можешь сделать. Даже ты, Старейший Дух Мироздания, ничего не можешь сделать.

Мальчик звонко хохотнул:

— Правда здорово? Может, я и просчитался с масштабом поля иллюзии, но мне всё-таки удалось поставить вас в тупик! Вас — Первого и Второго! Вы бессильны — и это, в принципе, может сойти за отмщение, хоть я и жаждал большего.
— Уничтожить Исток?
— Что? — он сперва удивился, будто я сказал что-то нелепое, но потом понимающе улыбнулся и покачал головой: — Нет, Гермес. Такого желания у меня не было. Я просто хочу отомстить Первому.
— Но как же…

Я поднял глаза на этого… на это Существо, не веря своим ушам.

— Я хочу отомстить Первому, — повторил Искажённый. — Уничтожение Истока — не моё желание: этого хочет Неназываемый. Понимаешь, Гермес, его воля оказалась слишком сильна. Я не могу ей противиться. Я же не знал, что он захочет уничтожить Исток. Я думал, он решит напасть на Орден, или даже на Пантеон, — для меня, в общем-то, нет никакой разницы. Но оказалось, ему на вас наплевать. Его предшественник решил, что сможет добиться цели, просто уничтожив Духов, и как знать, возможно, у него и получилось бы. Но ему не повезло. Так что на этот раз Неназываемый решил ударить по Истоку, ведь это беспроигрышный вариант. А такие, как я, мы для них всего лишь… транспорт. Транспорт и проводники. Так что не держи на меня зла, Гермес. Я тебе не враг. Я вовсе не хотел уничтожать Миры, я всего лишь хотел уничтожить Первого. Уверен, ты меня понимаешь: ты ведь тоже его ненавидишь.
— Я не… кхм! Не важно. А для тебя было бы лучше примкнуть к Изгоям вместо того, чтобы становиться невесть чем…
— Неужели? — мальчишка засмеялся. — Тогда почему ты не примкнул к ним? Почему подался в Мироходцы? Боялся потерять свой статус, да? Свой номер? Я тоже. Правда, когда я пал, всё это перестало меня волновать… Ну а когда я пошёл на слияние, я уже ничего не боялся. Я просто не мог простить Первому всего того, что он сделал, — так же, как и ты. Ты тоже мог бы слиться с Неназываемым, Гермес.
— А ты мог бы стать человеком, Дзиттарен. Но отчего-то не стал. Отчего?
— Люди слабы. Они ничего не могут сделать. Я никогда не смог бы противостоять такому, как Первый, а теперь могу! Могу! Слышишь, Гермес? Ты не можешь даже выйти отсюда, а я тем временем уже на пути к Истоку. Скоро я дойду до него, и всё будет кончено.
— Ты всего лишь Искажённый, Дзиттарен. Незадачливый мутант.

Его личико сморщилось в глумливой гримаске:

— Это я-то искажённый? Я — мутант? А впрочем, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но послушай, Гермес: ведь ты такой же. Ты точно такой же, как я. Двоедушник. Ты — и Дух, и человек. Правда же?
— Может быть. Но я не такой, как ты: ведь там, где у меня человек, у тебя… кто?

Мальчик задумался. Коростелёв, сидящий возле стены, скучливо зевнул. Искажённый улыбнулся и пожал плечами:

— Он никогда не говорит мне своего имени. Это было бы слишком большой честью. Поэтому для нас, Жрецов Истинной Тени, такие, как он, стали Неназываемыми. Но это не самое главное. Я хочу сказать: велика ли разница? Ты, я? Каждый из нас принял в себя чужого, стал частью чужого. Притом сделал это добровольно. Ведь так? Так. Тогда почему я — искажённый, а ты нет? Ты ничем не лучше меня, Гермес.
— Неправда. Я прожил интересную жизнь — как Дух, как Мироходец, как человек. Мне есть, что вспомнить. Я испытал множество эмоций и чувств, о большинстве из которых Духи даже не догадываются. Это ни с чем не сравнимый опыт. А твой опыт печален, Дзиттарен. Ты прожил скудную жизнь среднего Духа, потом пал в Войне, потом стал безумным фанатиком дикого Культа, а закончил как транспорт для того, чьего имени ты не вправе назвать. Незавидная доля, что и говорить. Мне жаль тебя, Дзиттарен.

Он вдруг спрыгнул с ковра, подскочил ко мне и со всего размаху влепил мне пощёчину:

— Тебе жаль?! Меня?! Тебе?! Да ты что! Я — не искажённый, Гермес! Я — Совершенный! Я сильнее всех вас, я непобедим! Я не могу даже пасть! И после этого тебе меня жаль? Ты смешон, Гермес! Ты обречён на гибель, — а всё, что у тебя осталось, это воспоминания о твоих ах-каких-замечательных жизнях! Ты жалок, ты и твои… студенты! Честное слово, даже Кошки сражались отважнее! Даже Изгои умирали с улыбкой на губах! А эти… послушно потерялись в самих себе, как я и предполагал! Немногому же ты успел их обучить! Кстати! Хочешь посмотреть на них?

«Посмотреть на них?»

— Ты… Они мертвы?

Мальчишка удивился:

— Зачем? Они живы, как и ты. Ты же сам их видел на тренировке, разве нет?
— Их иллюзия — тренировка? — это звучало… странно.
— Не-ет, — проскрипел Коростелёв, — тут всё заковыристей получилось. Когда он прошёл Трещину, поле иллюзии накрыло целый Мир. Но нас это не остановило, и тогда, уже на подходе к Истоку он запустил иллюзию второго уровня. В итоге получился такой себе «слоёный пирог». Эта многослойность дала интересный эффект: первая иллюзия зафиксировала ребят всей компанией в Точке тренировки, а вторая иллюзия, у Истока, накрыла каждого по отдельности. Сечёшь? Они и там, и тут. Ты тоже — но, очевидно, твой ум осознаёт иллюзию послойно, благодаря чему ты периодически прыгаешь с первого уровня на второй, и обратно.
— Ну да, примерно так, — кивнул Искажённый. — Но осталось немного: скоро Неназываемый сольётся с Истоком, и всему придёт конец. В том числе тебе и твоим студентам.
— Да-да, это я уже слышал. Значит, ты можешь мне их показать?
— Запросто. Дверь видишь? — он указал мне на вторую дверь, ту самую, через которую хотели сбежать Амин и…
— Вижу. И что?
— На кого хочешь посмотреть сначала? — поинтересовался Искажённый и тут же рассмеялся: — Надо же. А я думал, ты захочешь взглянуть на Полуспектрала. Ну хорошо, если хочешь увидеть того белобрысого, то он за дверью. Сразу хочу тебя предупредить: попасть к ним ты не сможешь, только посмотреть; также и они не смогут ни увидеть тебя, ни услышать. Это будет неплохой иллюстрацией вашего бессилия, Духи. Вашей бесполезности. Вам не помог даже ваш хвалёный Проект! Давай, иди уже, смотри. А то ведь я и передумать могу.

Я подошёл к двери и вдруг увидел это: несколько тускло блестящих кружков, вдавленных в дерево. Застыв в оцепенении, я смотрел на них, смотрел, казалось, целую Вечность, однако в следующую секунду в голове прояснилось, и я вспомнил, что это. К горлу подкатила тошнота. Сзади тоненько засмеялся Искажённый, и хрипло, глухо — Коростелёв.

Это были пули. Те самые пули, что прошили мальчишку насквозь.

Сжав зубы, я открыл дверь — и увидел одиночную камеру Зябликовского КПЗ.


…


Валька неподвижно сидел на койке, свесив голову на грудь, но лицо его было спокойным, я бы даже сказал, умиротворённым.

Вот, значит, как оно было, подумал я. Конвой отвёл его в эту камеру; здесь с него сняли наручники и закрыли дверь.

Ему предстояло внушить себе иллюзию смерти.

Я никогда не был специалистом в области иллюзий. Если подумать, я даже не был уверен, что всё пройдёт как надо. Что он, внушив себе иллюзию собственной смерти, действительно умрёт. Сложно сказать, что двигало мной тогда. Так много событий произошло в тот день: моё пробуждение, возвращение в Штаб, встреча с Первым… Нахлынувшие воспоминания. Должно быть поэтому, вернувшись в Миролюдье, я отправил этого парня на смерть, не задумываясь о том, правильно ли я поступаю. Точнее, не так: сам по себе факт того, что я отправляю его на смерть, был мне… неприятен. Но, возможно, внезапная «деконсервация» несколько поубавила мой гуманистический пыл? Или же… Может, не так уж и много его было, этого пыла? Помнится, в те времена я любил иронично характеризовать себя, как «шестидесятипроцентного филантропа»…

Валька попал в оставшиеся сорок процентов? Или же мне просто было всё равно? Ведь если парень умрёт, я сделаю его Духом, — верно? Установки Проекта, потусторонняя безэмоциональность…

Так странно думать об этом теперь, когда всё почти закончилось. Он сидит на койке; он, наверное, частично потерял память, — а точнее, не осознал, что находится в иллюзии. Для него всё это — взаправду. Он заново переживает ту ночь, вот что он делает.

Если сейчас он внушит себе иллюзию — внутри другой иллюзии, — что с ним случится?

— Ничего особенного, — неожиданно (или ожидаемо?) ответил Коростелёв. — Иллюзия Искажённого замкнута сама на себя. Очнувшись, Валя вновь окажется на старте. И всё повторится, — до тех пор, пока Мир не закончится.

Выходит, мы уже проиграли? И так бесславно?

— А ты только теперь это понял? — мальчик весело улыбался. — Какой ты глупый, Гермес. А ещё Второй.

Да, так и есть. Я глупый. Глупый… Что мне делать? Как заставить его понять, что это иллюзия? Может, передать мыслеречью?

— Нет, — поморщился майор, — не получится. Вы в разных кусках пирога, помнишь? Хотя ты можешь попробовать, отчего нет. Если он вспомнит о тебе, твоя передача может и дойти.
— А вот и не может! — злобно крикнул Искажённый. — Не может! Я же сказал: вы бессильны. Вы можете только наблюдать за собственной гибелью.

И тут Валя, вздохнув, встал с койки. Развёл руки в стороны, закрыл глаза… Искажённый довольно урчал что-то себе под нос, Коростелёв молчал…

И тогда, в этот самый момент, случилось то, чего я никак не ожидал.

Лампочка над Валиной головой вдруг мигнула, едва не погаснув вовсе. Дверь открылась, и в камеру вошла…

Смерть.

— А ну-ка стой, где стоишь, пацан, — её голос, этот её вечно насмешливо-усталый тон.

Искажённый подбежал к двери и припал к прозрачной стенке, которая отделяла мой сегмент иллюзии от Валиного. Некоторое время он молча вглядывался в Смерть, словно не понимая, что происходит, а потом обернулся и спросил:

— Это что такое?

Он был здорово озадачен, наш Совершенный друг-враг. Он действительно не мог понять, что происходит! Ха-ха, вот это поворот! Впрочем, в тот момент мы, наверное, смотрелись как два идиота, узревшие нечто недоступное их пониманию; по-крайней мере, сидящий у стены майор хрипло заухал-захохотал.

И всё-таки, откуда здесь взялась Смерть?

— Кто вы? — Валя был, кажется, не столько напуган, сколько удивлён.
— Смерть, — просто ответила девушка.

Какое-то время он молчал — очевидно, просто не знал, что на это можно ответить. Но потом его лицо прояснилось:

— Ну конечно же! Я всё понял! Вы пришли за мной, да? Я должен умереть… Сейчас, подождите секундочку, я уже…
— Я же сказала: стой, где стоишь. Ты что, глухой? — поинтересовалась Смерть, доставая из сумочки пачку сигарет: — Не верь, Валентин Звезда. Это всё ненастоящее. Это иллюзия Искажённого.

Кончиками матово-чёрных ногтей она поддела и выудила из пачки «слимку» — тонкую сигаретку, в народе именуемую «зубочисткой». Никогда не понимал, для чего такие нужны. Но, наверное, для женщин самое то, особенно для таких… колоритных особ, как Смерть.

— Иллюзия Искажённого? — повторил Валя, хмуря свой чистый лоб, и вдруг ахнул: — Господи! Так мы что, уже в бою?!
— Ну, если это можно назвать «боем», то да, — кивнула Смерть, с удовольствием затягиваясь пахитоской. Проклятье, мелькнула мысль, такое ощущение, что она делает это нарочно.
— А… а почему вы тут?
— Потому что это — моя юрисдикция. В Мирах Истока только у меня есть право на смерть и любые её образы. Можно сказать, копирайт. Искажённый этого не знал, за что и поплатился.

Мальчишка обиженно фыркнул:

— Да вот ещё, буду я всяких там неясных учитывать.

Валентин улыбнулся:

— Круто. А разве Смерть курит?
— А то.
— А что курит Смерть?
— Смерть курит «Вог». Запомни или запиши, пригодится.

Я поймал себя на том, что не могу сдержать восхищённую улыбку. Вот ведь женщина, а? Мирам конец, а она сидит тут, такая спокойная, и «Вог» курит. Обалдеть можно.

— Тогда… что мне теперь делать? — спросил Валя. Смерть смешно склонила голову набок и поглядела на него, как на идиота:
— Что значит «что делать»? Ты у нас Мастер Иллюзий, или где? Это — иллюзия, а тебе всего лишь нужно из неё выйти. Чтобы тебе было проще, дам подсказку: к тебе я пройти смогла, потому что это моя территория. Но к остальным не смогу. А вот ты можешь попытаться. Знаешь, как в сны ходить?

Валя нахмурился, а я только раздосадовано вздохнул. Ясен пень, откуда ему это знать, когда мы с ними этого не проходили. Разве только сам успел научиться…

Смерть покачала головой:

— Н-да. Пересилю себя и воздержусь от нелестных комментариев в адрес известных особ. В общем, слушай. Ходить в сны — это просто. Почти как мыслеречь — с той лишь поправкой, что акцептор видит не то же, что и ты, а что-то ещё. Если пробьёшься в его мысли — сможешь взглянуть на мир, который он видит, его глазами. А если увидишь мир — сможешь туда шагнуть, так же, как с Той Стороны на Эту. Понял? Только определись, к кому попасть хочешь, и сосредоточься на нём. Дальше будет проще. Твоим друзьям нужна твоя помощь, и, раз уж ваш командир не считает это приоритетной задачей, придётся вам самим ситуацию разруливать. А, ну да. Отсюда выходи к Истоку; попасть из своего сегмента иллюзии в чужой не получится. Зато выйти из иллюзии в Потусторонье тоже несложно, достаточно найти дверь.
— Даже из иллюзии Искажённого? — недоверчиво спросил Валя. Смерть презрительно усмехнулась:
— А чем, по-твоему, его иллюзии отличаются от твоих, например? Ты же не думаешь, что он особенный? Скажем так: та его составляющая, которая умеет наводить иллюзии, всего лишь ещё один Дух. А та, что не Дух, иллюзии наводить не умеет. Просто, да?
— С ума сойти…

Я повернулся к мальчику — тот весело улыбался:

— Что, Второй? Ловко я тебя, а?
— Значит, отсюда можно выйти?

Искажённый кивнул:

— Можно-то можно. Но ты не выйдешь.
— Это почему? — удивился я.
— А не захочешь. Ну сам подумай: чем твоя жизнь отличается от этой иллюзии? Куда ты выйдешь? В другую иллюзию? Нет, если хочешь — пробуй, останавливать я тебя не стану. Но за последствия не ручаюсь. И если попадёшь куда-нибудь… куда не очень хотелось бы попасть, — чур, я не виноват.

Ну да, подумал я, например в тот сон.

— А знаешь, там ты был куда… неприятнее, чем здесь.
— Там был не я, Гермес. Там был твой страх. Страх — и память о первом Неназываемом, о Второй Войне. Я ведь тоже там был, я помню. Знаешь, временами я вообще думаю о том, что всё это — большая глупость. Я имею в виду, я ведь тебе не враг. И студентам твоим тоже. Первому — да, Первого я ненавижу, Первому я мечтаю отомстить, но, если подумать, мщение моё получилось довольно абсурдным. Я ведь мечтал отомстить ему за Войны, которые привели к моему Падению — но в результате инструментом моей мести стала та же Война, притом такая, где я не могу даже сдаться. Нелепо, правда? Правда. Но иного просто не дано. Это неизбежность, и я с ней смирился. Чего и тебе советую. Даже не будь иллюзий, вам не победить Неназываемого. Он дойдёт до Истока, сольётся с ним, и всё будет кончено. И для вас, и для меня.

Он замолчал. Я в растерянности поглядел на Коростелёва, но тот сидел, отрешённо уставившись в пол, и никак не реагировал на признания Искажённого Духа.

Ну что же, подумал я. В сухом остатке у нас немного, но возможность понаблюдать за бойцами безусловно ценна. Кроме того, не стоит забывать про тренировки. Возможно, ещё не всё потеряно.

Возможно, это ещё не конец.

…

Часть 2, глава 21 - http://www.proza.ru/2015/08/13/164