Человек, которому нравилось быть грустным 13

Его больше волновала судьба своих новых друзей, чем набившие оскомину объяснения с женой. Выставить её за дверь не хватило духа, поэтому осталось только ретироваться самому. А потом уже либо злости будет больше, чтобы поставить последнюю точку, либо появится настроение для разговора. Но сперва – больница, девочка и её мать.
Были ли рассуждения Валентина циничны? Если спросить его самого об этом, то он скажет «попробуйте сами пожить хотя бы несколько лет с этой женщиной, и всё поймёте». Что-то заставляло мужчину относиться к своей бывшей жене с крайней степенью брезгливости, отказывая ей в элементарной способности осознанного мышления. К тому же, что-то на подсознательном уровне подсказывало книжнику, что всё закончится очередным грандиозным скандалом с обвинениями и упрёками. И раз уж такой финал неизбежен, то уж церемониться и дорожить чувствами собеседника не обязательно.
Но раз он так презирает Олесю, как же тогда он прожил с ней столько времени? Почему не уехал раньше? Малодушие, душевная слабость помешала разъехаться как минимум лет на 5 раньше? На этот вопрос Валентин не смог бы ответить даже самому себе.
Но думать об этом сейчас совершенно не хотелось: мужчина на ходу набрал номер Люси и с раздражением вслушивался в долгие гудки. С первого раза ему не ответили, тогда он тут же перезвонил, и через буквально несколько секунд девочка сняла трубку.
- Дядя Валя, это вы? – вместо алло протараторила она.
- Вы где сейчас? В больнице? – без сантиментов книжник перешёл к делу. – Я могу быть у вас минут через 15.
- Да, я во дворе больницы, мама пока ещё там. Её врачи не отпускают пока. Наверное, перестаралась…
- Будьте там, я еду.
После своей добровольной изоляцией вид улицы с прохожими приводил в смятение Валентина. Всякий новый человек, появлявшийся на горизонте, невольно раздражал книжника, особенно если им проходилось проходить вблизи друг от друга. Больше недели мужчина вообще никуда не выходил из квартиры, и за это время, оказывается, можно в прямом смысле одичать в социальном плане. Он всё понимал разумом, осознавал, что с ним твориться что-то неладное, но не смотря на это осознанно задел плечом неприглядного мужчину в автобусе, не сказал ни слова на вежливое приветствие кондуктора, и всю дорогу угрюмо смотрел в окно, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Да, и как назло, кто-то по соседству сильно надушился дешёвыми духами. А сзади периодически противно поцокивали языком с интервалом в несколько секунд. Но слышал всё это только Валентин, и он же страдал от окружения, потому что все остальные просто не замечали привычную, хоть и неприглядную обстановку.
Когда книжник выходил из автобуса, его настроение изменилось, и весеннее солнце светило ярче, и вдруг проснувшиеся запахи явили себя посреди квартала серых безликих многоэтажек. Во всех цивилизованных местах больницы расположены вблизи остановок общественного транспорта, но та, куда держал путь Валентин, была будто специально запрятана среди поля бетонных конструкций. Он там и не был ни разу, как-то не приходилось, хоть мужчина был уже далеко не мальчик, и молодым его бы назвали только те, кто обманулись моложавостью лица и яркостью его глаз. Но на здоровье жаловаться не приходилось, во всяком случае пока.
Показалась полуржавая ограда больничного городка, с кривыми прутьями, прораставшими через них голыми ветками и дорожками, пробивающимися сквозь жидкий снежный покров. Типичная медицина, подумал про себя мужчина, в какой бы город ты ни приехал, везде будет та же картина. Но где-то там должны были быть его друзья, так некстати пропавшие, и с ними нужно будет многое обсудить и многое прояснить. 
Как только мужчина миновал скрипучие ворота, он стал всматриваться в поисках маленькой девочки, одиноко стоящей на территории. И как ни старался, не видел. В который уже раз он испытывал это неприятное жгучее чувство, когда тобой пренебрегли, оставили одного, обманули. И только было Валентин собрался звонить, выясняя, куда они делись в этот раз, его окликнули.
- Вот вы где – с облегчением и радостью выдохнул книжник.
Мама с дочкой сидели на неприметной, скрытой под голыми кустами лавочке, словно укрытые от мира и всего, что могло быть опасным и неприятным. Люся, как он видел, улыбалась и махала рукой, а мама, словно в испуге, смотрела себе под ноги, не поднимая взгляд. Как он рад был их увидеть вместе! Мужчина улыбнулся, ускорил шаг и вскоре оказался рядом с ними, не зная что сказать.
- Только вы никому не говорите, что мы врачей обманываем – сразу же начала девочка. Мама в этот момент порывалась встать и уйти, но всё-таки не решалась.
- Конечно не скажу, обещаю.
Книжник сел на край лавочки, выжидательно глянул на маму, ожидая, что та скажет что-нибудь. Но женщина молчала. По виду можно было сказать, что ей не особо хотелось встречаться с ним здесь, да и, может быть, вообще. Она будто и не собиралась разговаривать вообще, давая своей дочке возможность наговориться вволю, хотя обычно могла и расспросить о чём-то, и даже коротко рассказать о важном событии. Валентину не хотелось молчать, и он начала расспрашивать сам.
- Вы пропали, я переживал, думал, с вами что-то случилось. Расскажите, где вы были?
- Мы уезжали… - начало было девочка, как мать пихнула её локтем, а потом бросила секундный неодобрительный взгляд на мужчину.
- Куда вы уезжали? Зачем? – больше на автомате спрашивал мужчина, крайне озадаченный этой выходкой.
Дочка вдруг взяла свою маму за руку, посмотрела ей в глаза и молча, не говоря ни слова, погладила её по щеке. Та смущённо отвернулась, не готовая принять ласку, но высвобождать ладонь не стала.
- Я говорю тебе, ему можно всё сказать – полушёпотом сказала девочка.
Книжник смотрел на сцену как заворожённый, боясь своим неловким словом разрушить эту божественную связь матери и ребёнка. Этот разговор без слов, на прикосновениях, улыбках, негромких фразах девочки походил на натуральное волшебство, когда одними жестами и намёками говорится значительно больше, чем обычным языком. Дефект матери сблизил их, и подарил им такое взаимопонимание и способность читать друг друга, каких, может, и не бывает у простых и привычных нам родителей с детьми. Женщина своим взглядом, Валентин готов был поклясться, говорила предложениями, её можно было понять, почувствовать её состояние. Они общались на божественном, древнем, утраченном языке глубоких чувств.
- Он не такой, его не надо бояться. Давай всё расскажем? – повторила Люся.
И только тогда, наверное, впервые за долгое время, мать посмотрела на книжника пусть и слегка настороженно, но без испуга, так, как было раньше, во время встреч на собраниях, или в кафе за десертом. Взгляд смягчился.
- Расскажи всё ты – малоразборчиво промычала женщина. Валентин, давно не слышавший такую речь, не сразу догадался, что она сказала.
- Хорошо – начала девочка. – Когда вы позвали нас к себе домой, мама испугалась, потому что однажды её затащил к себе в квартиру мужчина, и… он обидел её. Потом родилась я, но больше никогда моя мама не ходит в квартиры к чужим людям. Только к тем, кого знает. Вас, дядя Валя, мы знали, но она всё равно боялась идти к вам.
- Это абсолютно беспочвенные тревоги, я никогда никого и пальцем не тронул – стал было говорить книжник, но его перебили.
- Вы спрашивали, где мы живём. Скитались по ночлежкам с грубыми людьми. Там мужчины тоже пытались обидеть маму, потому нас пришлось уйти оттуда, и жить где придётся. Одна добрая пенсионерка пустила нас к себе жить, но недавно у неё случился инсульт, её увезли в больницу, и остаться у неё мы не смогли. 
- Так у вас вообще нет своей квартиры?
- Была, когда мама выписалась из интерната. Но потом её обманули, как раз когда я родилась. Обещали деньги, помощь в уходе за ребёнком, а в итоге отобрали квартиру и ничего не дали.
- Это незаконно, нужно было идти в милицию…
- Это было давно, мы их уже давно простили. – девочка это сказала настолько искренне, от своего маленького и доброго сердца, настолько не похоже на злобное смирение обычных людей… - Нам и так было хорошо. В бесплатных столовых нам давали завтрак и обед, государство маме платит пенсию.
- Ты говоришь как взрослая, а тебе ведь совсем мало лет. Наверное, тебе тяжело было… - мужчина не договорил, его снова перебили.
- Нет, ничего тяжёлого в жизни нет. Батюшка в храме говорит, что каждый должен сам нести свой крест. Мама одна не может, но если я встану рядом и буду помогать, унесёт.
- Вы ходите в храм?
- Да, нам очень помогал батюшка Анатолий, но он умер… А другие батюшки, которые пришли после него, нам уже не помогали. Только пускали молиться, читали проповеди. И с того времени мы уже не могли ночевать в церковной ночлежке, потому что там стали селить паломников. А в других ночлежках, государственных, очень неприятные люди. Но в храм мы всё равно ходим…
Люся говорила сбивчиво, иногда перескакивала с одного события на другое, не успев рассказать его до конца. Подумать только, мать и дочку выселили из дома, а они спокойно смирились со своей судьбой. Они их простили… Это воплощение христианской морали, страдальческой, несправедливой к человеческим лишениям, предлагающей за них царство небесное после полной лишений жизни. Как так? Почему именно они? В её годы Люсе нужно ходить гулять с подругами, заплетать косички, наряжаться в платья, сарафаны, читать добрые детские книжки в уютной комнате. Но вместо этого она попала на улицу, где каким-то чудом смогла сохранить свою непосредственность и не оскотиниться посреди этой разрушительной, ломающей судьбы атмосферы.
- И в бога ты веришь?
- Конечно! Если бы он нам не помогал, было бы очень плохо.
«Куда уж хуже», - подумал про себя книжник. – Так где вы жили в последние дни?
- В гостинице. Но у нас очень быстро кончились деньги. Нам даже пришлось – тут мать опять попыталась оборвать дочку, но вяло, нерешительно. Та сделала вид, что ничего не заметила, и продолжила. – Я пою хорошо, мне всегда говорили, что голос хороший, звонкий. Вот мы с мамой и решили подзаработать, встали в переходе, а я стала петь. Какие-то деньги нам подавали, но постоянно жить в гостинице не хватало. Вот и пришлось маме в больнице ночевать, а мне к вам ехать.
- Вы могли совершенно спокойно приехать ко мне – мрачно и недовольно проворчал Валентин. – Хоть бы позвонили, а то пропали…
- Извините – вступила в разговор мать. – Это я виновата.
- Никто ни в чём не виноват. Вы есть хотите? – обе смущённо кивнули. – В какое кафе поедем? Где раньше были, или в новое? – теперь они совсем растерялись, стали переглядываться, не решаясь ответить. – Ладно, пошли в то, что ближе.
Мать с дочкой неуверенно пошли вместе с мужчиной прочь от ржавого забора мрачной больницы.