В маленькой лаборатории ч. 12 Птенчик и Берлиоз

Совсем недавно Птенчик с блеском решил нетривиальную фотографическую задачу.
Заглянув в залитую утренним солнцем редакцию, он застал литредактора, тихо беседующую с молодой блондинкой, почти до неприличия похожей на американскую кинозвезду и лицом, и фигурой, и даже одеждой. Она была даже лучше кинозвезды! И ближе – здесь рядом, пара шагов и только протяни руку. У Птенчика даже дух захватило - глаз не оторвать. Просто невозможно было не смотреть-подглядывать-разглядывать. Словом, первый пункт по копенгагенской классификации Нильса Бора степени привлекательности девушек: «Невозможно ни на секунду отвести взгляд».
Собственно, говорила блондинка:
- Ты представляешь, Валя, привезла из командировки чудесный фотоаппарат с зеркальным видоискателем…
- Молодец, - перебила Валентина, - наконец-то нужную вещь купила.
- Ты права, шкаф полный, а надеть некуда.
- И чем же он чудесен?
- Очень удобно наводить на резкость, не то, что на нашем «ФЕДе»[1]. Без параллакса. Даже работу диафрагмы видно. Рычаг взвода затвора и смены кадра. Да, еще синхроконтакт  и автокнипс!
Птенчик тихо поздоровался, уселся в дальнем углу и достал папку с бумагами для отчета по лабораторке, дивясь свободному использованию почти профессиональных терминов. А она продолжала:
- Ты ведь знаешь, я люблю и умею фотографировать. На природе наснимала чудесные пейзажи. А вот портреты не получаются.
- Это как же?
- Ты не поверишь, на портретах получаются… закрытые глаза! – и большими глазами она сделала большие глаза. - Я могла бы что-то подозревать при использовании вспышки. Так ничего подобного – то же и при естественном освещении.
- Очень странно…
- Я тебе вот что скажу, - тут Птенчику пришлось прислушиваться, - портреты на улице получаются отлично в смысле глаз, а вот в помещении – глаза закрыты!
- Не может быть… Мистика какая-то.
- Да? А что ты на это скажешь? - блондинка извлекла из портфеля конверт с фотографиями, - это я носила аппарат и снимки к мастеру. Ну, в тот корпус - за  библиотекдой… К самому Крачинскому прорвалась! Он все проверил, сказал, аппарат хороший, все в порядке, а почему получаются, как он выразился, «гробовые портреты» объяснить не смог.
- Действительно, странно… Может ты еще не совсем освоила эту иностранную технику?
- Да ты что! Я что - дикарка какая-то? Все сама делаю и дома, и на кафедре, и в туристском походе… Помнишь в Планерском сама движок наладила. Ну ладно, а что с этим аппаратом делать не знаю…  К кому еще обратиться?
Валентина Лазаревна как-то беспомощно посмотрела на Птенчика. Он встал, приблизился к дамам и почтительно обратился к блондинке:
- Простите, как называется ваша зеркалка?
- Это наш сотрудник… студент… Птенчик… А это… 
- Странная фамилия! - поспешно перебила блондинка, как-то свысока глядя весьма недружелюбно, - Это немецкая «PRAKTICA».
- Простите, он у вас с собой?
- Ну да, я же от мастера…
- Простите, можно посмотреть?
- Не понимаю, зачем вы вмешиваетесь в наш разговор. По меньшей мере это неприлично…
- Просто у меня возникла некая идея.
- Я вижу вы не отстанете… Ну ладно, смотрите, - и она вынула из портфеля чудо-аппарат в новеньком хрустящем кожаном футляре, обмотанный фирменным  наплечным ремешком. – Он не заряжен.
Птенчик отошел к окну. Не снимая колпачка с объектива, не открывая задней крышки, взвел затвор, чуть задумался, нажал спуск. Дамы молча наблюдали. Одна с надеждой, другая весьма скептически.
- Думаю, смогу вам помочь открыть глаза на крупных планах, - Птенчик перешел почти на шепот.
Дамы переглянулись.
- И у спящего глаза будут открыты? - уже с явным раздражением тихо спросила блондинка.
- Только если он так спит, - не реагируя, Птенчик глянул на стенные часы и предложил все так же тихо, -  Но сначала давайте сделаем пару контрольных снимков.
- Это еще зачем?  - обеспокоенно повернулась блондинка к Валентине Лзаревне. – Да и пленки у меня нет… Она машинально тоже говорила почти шепотом.
- Я хочу проверить некие тонкие свойства вашей «ПРАКТИКИ». И пара свободных кадров найдется.
Дамы переглянулись почти растерянно.
А Птенчик уже открывает ящик стола «Группы ф.70», достает катушку с плёнкой и тут же заряжает фотоаппарат… Непринужденная стремительность его движений напоминает работу карточного фокусника.  Они и оглянуться не успели, как Птенчик уже пересаживает почти протестующую блондинку поближе к сияющему солнцем окну. Валентине сует в руки по белой папке со шнурками и выводит из-за стола:
- Это будут рассеиватели света, -  он погружает папки в солнечный поток и, прицелившись, отбрасывает его части на лицо блондинки. А она уже поправляет прическу. Птенчик протестующе резко поднимает руку, - Не надо! -  и с трех шагов совсем недолго внимательно ее разглядывает. – Смотрите, пожалуйста, в объектив! - Чуть повернул руки с папками, чуть уклонился влево, чуть присел, замер… Хлопок. И еще раз, и еще. Птенчик выпрямляется.
Дамы вздохнули и переглянулись.
- Еще один сеанс, – во весь голос! Он вновь посмотрел на часы, - Ну да, уже должен быть Берлиоз!
- Господи, Птенчик, причем здесь Берлиоз? – всполошилась Валентина, - Где он должен быть?
- Там, - указывает на стену Птенчик.
Валентина недоверчиво смотрит на коричневый ящик на стене, блондинка – с опаской и очень пристально на Птенчика.
- Сейчас по трансляции должны передавать его «Фантастическую симфонию».
Блондинка вскочила:
 - С меня достаточно! Я больше не желаю…
- Всего один снимок, - в один голос Птенчик и заинтригованная Валентина. За плечи она вновь усаживает блондинку, Птенчик пулей летит к радиоточке и врубает звук на полную катушку. Гремит con tutti forza [2].
И вновь все замирают в знакомых позах. Недвижная блондинка мечет громы и молнии, впрочем, только молнии, громы – Гектор. А тут еще Птенчик кричит сквозь Берлиоза:
- Пожалуйста, расстегните верхнюю пуговку!
Покоряясь, уже почти истерически смеясь, блондинка безнадежно подчиняется.
И тут же Птенчик чуть приподнимается, жмет спуск, еще, и еще раз. Вырубает берлиозовские фантазии. Валентина валится на стул, блондинка  застегивает пуговицу, не сводя удивленно-неподвижного взгляда с Птенчика. А тот уже извлекает катушку с пленкой. Вытянутой рукой, осторожно кладет фотоаппарат перед блондинкой и отходит подальше:
- Не сердитесь. Отпечатки будут готовы… сегодня  после четвертой пары, - и он стремительно исчезает за дверью…

- Послушай!.. Что это было?– вопрошает блондинка.
- Я… я не знаю...  Зачем ты так грубо себя вела?
- А зачем этот Берлиоз?
- Не понимаю…
- Не понимаешь, а с ним заодно!
- Да, не понимаю, но доверяю! Он чудесный парень.
- Как фамилия этого Птенчика?
- … Не знаю.
- Что?! С ума сойти. Зайду перед пятой парой.

И обалдевшая литредактор остается одна с папкой в руке…
Все то же солнечное утро и тишина… Как же зовут Птенчика? А ведь действительно, очень странно!

После третьей пары Птенчик принес полоску контрольных снимков и два портрета 24х36, быстро прикрепил  их магнитиками на «Доске объявлений» и, как всегда, молча удалился.

* * *

Вначале было очень трудно. Почти нестерпимо! Сразу после старенькой патриархальной районной школы вдруг    очутилась в совершенно чужом и даже чуждом мире студенческого общежития и ковалентных, ионных и других химических страстей – с ее подготовкой и недобором до положенного возраста поступить можно было только на химический - там  тоже был недобор. Она задыхалась в вязком мраке аморфных тел и даже в просторных кристаллических       терялась в их бесконечных, ведущих во все стороны и в никуда трехмерных коридорах, напоминавших решетчатую тюрьму из "трофейного" фильма «Судьба солдата в Америке». Строение жидкостей было    совершенно непонятно, поражала их несжимаемость, сочетаемая с невероятной подвижностью. Только броуновское движение было вполне очевидно. Впрочем, это были далеко не химические, но физические просчеты в ее скудной эвакуационной школе – до химии ли тогда было! Лишь в газах казалось светлее – среди этих хаотично движущихся неунывающих шариков. Быть может с химией ее связывала далекая детская увлеченность – всегда хотелось попробовать на вкус все, что попадалось под руку, особенно лекарства.

Сравнивая себя с однокурсниками, Зина пребывала в перманентной панике – она тупая, ничего не      соображающая, совершенно неспособная запомнить, зазубрить непонятное… Первые же практические занятия, вопросы преподавателей повергали в отчаяние. Она даже не пыталась отвечать и, ужасно краснея, понуро молчала. Химия, как terra incognita, необъятно и неприступно простиралась перед ней от горизонта   до зенита, закрывая весь остальной привычный мир… Ей уже снились жуткие изнуряющие «химические» сны.

Сокурсницы - сокурсников можно было пересчитать по пальцам - спокойно воспринимали начальные  нехитрые линейные формулы и уравнения, механически считали заряды и уравнивали коэффициенты, без особого удивления наблюдали за чудесными превращениями в пробирках и колбах. Эти формулы, уравнения и превращения повергали Зинаиду в священный трепет дикаря перед бесконечным разнообразием и могуществом природы. Совершенно неосознанно она безуспешно пыталась представить себе всё это на атомно-молекулярном уровне. И в этом страстном стремлении скрывался секрет скорого стремительного, совершенно сенсационного становления сталинского стипендиата, советского специалиста.

Как-то уже на втором курсе Зинка – тихая замухрышка и последняя троечница - однажды проснулась со светлой головой. Это было яркое пронзительное ощущение. С ранней юности так бывало всегда, когда снился ей сон «Мой костер в тумане светит» или вдруг без причины всплывала эта строчка-мелодия неизвестного композитора. Наскоро глотая утренний «кубовой» кипяток со следами дефицитного сахара, она поднесла горячий стакан к глазам и вдруг увидела, как в толще бурлящего водного океана терпят кораблекрушения мириады фрагментов - остатков сахарозы, фруктозы и всяких высших сахаров. Это было прозрение. И даже более, - это было второе рождение!

Она еле дождалась второй пары – химии. Зинаида Николаевна никогда не забудет это утро. Лекция и следовавшая за ней практическая работа были посвящены растворам и физикохимии процессов растворения. От потолка до пола была развернута необъятная таблица растворимостей – студенческое проклятье, где  для пар веществ указывалось качество растворимости: от неограниченной до полного взаимного неприятия. Зина вгляделась и обомлела: она знала всю эту таблицу! Вернее, она не хранилась в ее памяти – просто она была уверена, что может сразу указать это самое качество для любой пары веществ. Что она тут же и продемонстрировала, повернувшись спиной к таблице и отвечая на перечисления каверзных комбинаций веществ. Сокурсники были до чрезвычайности заинтригованы: зануда Зинка знала наизусть всю таблицу! Зинка же знала, что таблицу совсем не знает, но на удивление, без труда отвечала безошибочно! Еще более была удивлена престарелая Антонина Автономовна Неданкевич, заставшая учебный поток за таким странным занятием. Понаблюдав пару минут, она вышла к таблице, пронзительно глянула на так необъяснимо удачно     отвечавшую студентку, усадила будущих химиков и начала занятие, призвав всех к внимательному порядку.

С этого дня Зинка Глинкина навсегда увлеклась всем связанным с процессами взаимопроникновения веществ, что даже выходило за рамки классической химии. Вот вам и Полонский: «Искры гаснут на ветру» - пронизывающе и загадочно.

К четвертой сессии Глинкина уже была всеми признанной отличницей. Зинаида расцвела и окружающие убедились, жалкая зануда оказалась первой красавицей и лицом и телом без изъянов – до кончиков ногтей. Ей не были чужды высокие чувства и Татьяна Ларина была для нее не просто учебным персонажем. Отец любил поэзию и она на память знала стихи из лирического сборника запрещенной Гиппиус и верила, что ее имя – не простое совпадение. Но с детства любимыми строками были

                Мой костер в тумане светит,
                Искры гаснут на ветру…

Каждая рисовала ей бесконечно волнующие картины, а вместе погружали в сказочный мир тревожного и желанного необъятного простора. Будь она художником, без конца писала бы неяркие пастельные картины, только искры сочные. Но все остальные двадцать две строки "Песни цыганки" совершенно не нравились, особенно из предпоследнего куплета!

Она  неумело   пыталась наверстать откровения послевоенной юности, но их пугающая примитивность в исполнении редких среди студенток    знакомых парней быстро разочаровала и даже оттолкнула. Она мечтала и плакала в подушку.

Зато у нее   развилось невероятное «химическое» чутье. Выяснилось, что только по виду формулы, особенно структурной, она может определить… цвет, а иногда и запах и даже  вкус вещества! Это было «совершенно невозможно», этому отказывались верить, но специальные тесты показали, вероятность  ее правильных предсказаний очень высока – неизмеримо выше случайного выбора не может быть никак объяснена. Этот поразительный феномен практически неизвестен  не только в химических, но и в медицинских кругах.

Зинаида пошла еще дальше: на первой же лабораторной работе, посвященной изучению методов ускорения химических реакций к неописуемому удивлению сбежавшихся преподавателей - студенты  были не способны оценить ситуацию – обнаружилось, что эта странная студентка, совершенно непонятным образом, для конкретной химической реакции может почти мгновенно выбрать группу катализаторов из знакомых ей веществ. И это еще не все! После нескольких минут задумчивости из этой группы она избирает лучший – наиболее эффективный. Указанное было справедливо как в случае гомогенного, так и гетерогенного катализа. При этом особо подчеркивалось, что студентка Глинкина еще не знакома со смыслом основных понятий рассматриваемого раздела неорганической химии. Уже по частной инициативе крайне заинтересованной вузовской химической интеллигенции были проведены новые тесты, результаты которых показали, что Глинкина так же свободно оперирует и с ингибиторами.

На четвертом курсе, благодаря стараниям и под руководством доцента, кхн [3]   А.А.Неданкевич, студентка З.Н.Глинкина была приобщена к научной работе, посвященной «минимизации токсичности и пожароопасности, а также "максимизации химической инертности растворителей». Вот где полностью раскрылся «химический» дар Зинаиды. Вот где ее интуитивный или черт его знает какой дар сэкономил массу времени и средств! Ведь не будь ее, пришлось бы копаться в необъятной литературе или выполнять десятки поисковых реакций, отсеивать ненужное  методом проб и ошибок. А так, напишут в рабочем журнале формулы входных веществ, - она тут же выходные записывает. И проверять особенно не надо!

Но это совсем не означало, что студентка Глинкина была сторонницей реакционной философской     концепции интуинтивизма. Ничего подобного! Она была убежденной диалектической материалисткой. Ее    настольными рабочими книгами были: потрепанная «Диалектика природы» и новенький  «Краткий справочник химика». Если у Ф.Энгельса она увлеченно постигала мудрость взгляда на материю и ее движение, то благодаря  составителю справочника В.И.Перельману убеждалась во все возрастающей силе своих  знаний и специфических способностей. На пятом курсе она уже во всю публиковалась в госхимиздаточной периодике. После окончания института Глинкину, конечно, оставили на кафедре. На факультете она была самой младшенькой, к тому же, самой хорошенькой и, конечно, ее все время гоняли в командировки. Зинаида сполна испила  горькую чашу непосредственного внедрения факультетских разработок на возрождаемых послевоенных химических производствах.

На что она только не насмотрелась «на просторах родины чудесной»! Разруха, и нищета, и голод, и тысячи пленных немцев, венгров, румын, австрийцев на послевоенном восстановлении, и воровство, и суды с суровыми приговорами. Но самое страшное – пьянство. Пили все, пили всё - кругом химия. Травились, слепли, гибли.
В первую командировку пришлось ехать одной – требовалось срочно довезти последнюю главу     годового отчета и получить подпись заказчика. Еле доехала, еле нашла в чужом городе двухэтажное бюро пропусков без вывески. Поразила внутренняя планировка здания и суровые порядки – так она представляла тюрьму. Люди в форме без погон - все подозрительные - не разговаривали – допрашивали. Дотошно разглядывали паспорт, удостоверение, допуск, направление. Пропуск выписывали пол дня, правда, дали талон на поселение в специальном «доме для приезжих» со столовкой. Вся необъятная территория в колючей проволоке, контрольно-следовая полоса, наблюдательные вышки, охранники – молодые упитанные девки в тулупах и тонких сапожках, сторожевые собаки… До нужного корпуса ехала три перегона на внутризаводском автобусе.

Вторую половину дня просидела-проходила в коридоре перед дверью «нач. отд. 14б». От безделья   перечитала необъятную – во всю стену - «Доску объявлений». Ужаснул раздел приказов. Почти во всех – перечисления увечий – оторвало, палец, руку… и смертельных случаев  по причине нарушения правил ТБ. Типичный пример: «… несмотря на неоднократные строгие предупреждения о категорической недопустимости использования при ремонтных и любых других работах  ненормативных материалов и изделий, слесарь второго участка первого цеха Слесарюк С.С. при ремонте патрубка спецстенда СС-Д использовал отрезок трубки, которую подобрал в сортовике отходов цветных металлов. На внутренней поверхности трубки сохранились остатки изделия В18, что привело к взрыву при запуске спецстенда СС-Д, в результате чего слесарю Слесарюку С.С. оторвало левую руку… », далее следовало стандартное: отстранить на время следствия, уволить, объявить выговоры разных степеней, лишить, предупредить, усилить и обязать. В соседнем приказе сообщалось, что аппаратчик второго участка первого цеха Аппаратчиков А.А. погиб при взрыве баллона ВД-3 спецстенда СС-Д по причине своего нетрезвого состояния.

На далеком восточном заводе с непрерывным – трехсменным производством стратегически важного продукта использовалось море С2Н5ОН [4] – эту формулу
знал каждый, даже поселковый ребенок. В основном цеху свирепствовали драконовые методы борьбы под лозунгом «Пьяный - враг!». За «единичное нетрезвое состояние» следовало немедленное увольнение с волчьим билетом (другой работы не было в радиусе десятков км) и выселением из поселка, за «коллективное» - выездная сессия народного суда     прямо в цеху со всем известными сроками: зачинщику(кам) – до 10 лет лагерей, остальным – до пяти.  В рабочее время не пили. Но под гудок окончания смены толпы бросались взасос к шлангам и кранам. Это было страшное зрелище: уставшие, голодные – какие харчи тогда были в жалких котомках? – холодные, неопрятные, за несколько секунд накачивались ректификатом «под завязку». Зинаида с содроганием взирала на это массовое стремительное погружение в ужасное беспамятство. Теперь нужно было успеть добежать до проходной – метров пятьсот – и, не падая пройти через выходной контроль, выполняли который солдаты спецвойск. Вид судорожно спешащих, на глазах пьянеющих людей преследовал, как кошмар. Но еще ужаснее была картина десятков тел трупами валявшихся  за проходной. Спотыкаясь, через них текла толпа еще не упавших, а рядом уже причитали, ломая руки,  жены, окруженные воющими сопливыми детишками. Рабочий     поселок начинался тут же – через железную дорогу и по грязным дорожкам между бараками женщины растаскивали бесчувственных отцов, мужей, сыновей. Наиболее эффектно все это выглядело на второй пересменке, когда во тьме с гудком враз включалось слепящее освещение проходной и через нее начинала извергаться эта страшная еще почти человеческая толпа.

На другом химкомбинате  без всякой документации через весь действующий цех самовольно прорыли узенькую – в одну лопату - траншею и проложили в ней  полудюймовую трубу от небольшой цистерны со спиртом до краника в нише за электрическим счетчиком в кабинете начальника цеха. В шкафчике всегда стоял полный графин.

Перед обеденным перерывом в ведущую лабораторию отраслевого института прибыл электрик – закончить подключение новых тиглей, что он быстро и выполнил – остался-то последний. Получил разрешение   пообедать в чистой и спокойной обстановке. Зинаида видела, как этот парень вымыл руки, уселся в углу за какой-то стол, развернул газетный обед, вынул кусок хлеба величиной с подошву солдатского сапога, головку лука и полушутя спросил, может есть, чем запить? На что ему полушутя показали на тонкий стакан и висящий шкафчик, украшенный красным крестом. Полушутя электрик открыл дверку, достал колбу и щедро наполнил стакан. «Не много ли?», - спросила Зинаида и получила уверенный ответ, - «В самый раз за твое здоровье, красавица».

Завлаб консультировал Зину в своем кабинете. Вбежали лаборантки, возбужденно размахивали руками, все разом трагически что-то шептали, потащили шефа в лабораторию. Там на полу лежал вусмерть пьяный электрик. Завлаб подбежал, нагнулся и застонал так, что Зина ужаснулась: «Умер!». Оказалось, лишь на прошлой неделе приказом по институту был уволен соседний завотделом за почти аналогичный случай. Зав ходил из угла в угол и стонал: «Что делать? Меня выгонят без выходного пособия! Куда его девать?». Срочно заперли входную дверь, суетились, шептались… Наконец порешили: вызвать из гаража бортовую машину, подогнать к внутреннему грузовому лифту, загрузить деревянной стружкой - транспортным наполнителем    тары тиглей, спрятать туда электрика и вывезти на внешнюю свалку, что тут же за забором. Дрожащей рукой завлаб выписал заявку, срывающимся голосом по телефону вызвал грузовик…

Сразу после обеда полуторку встретили две лаборантки, вытащили водителя из кабины, отвели в      каптерку на первом этаже «отдохнуть». Электрика обыскали, забрали пропуск, спустили лифтом, уложили в угол под скамейку за передним бортом, набросали сверху разбитую тару от тиглей и засыпали кузов стружкой почти до бортов. Три лаборанта с лопатами пошли к проходной – выгружать стружку на свалке. С третьего этажа сквозь оконный тюль было видно, как грузовик медленно подъехал к проходной и водитель вошел в служебную дверь. Долго ничего не происходило. В лаборатории было мертво. Наконец появился водитель, вышли два охранника в высоких резиновых сапогах. Подошли к пожарному щиту, сняли два длинных багра, полезли в кузов. Завлаб схватился за сердце. Высоко поднимая багры, охранники двумя руками со всей силы протыкали слой стружки, отдыхали, лениво переступали, что-то говорили лаборантам, стоявшим у заднего борта. Завлаба усадили в кресло, отпаивали. Наконец, охранники спрыгнули с бортов, повесили багры, ушли в служебную дверь. Ворота открылись и траурный кортеж медленно двинулся наружу и за угол. Лаборанты побили все рекорды – вмиг насыпали подстилку, в облаке древесной пыли     сволокли на нее пьяного и щедро засыпали. После смены пропуск электрика в толкотне на проходной вложили в его ячейку.

Зинаиду поселили в служебной гостинице – с другой стороны свалки - и упросили помочь в ночном спасении электрика. Хорошо, что было лето, хорошо, что свалка не   охранялась - его сразу нашли-нащупали. Отнесли в завлабовскую «Победу». Он крепко, как дитя, спал… 
Завлаб так и не оклемался и через пару месяцев ушел на пенсию по состоянию здоровья.

Словом, насмотрелась сполна.

Но ее не только гоняли по стране. В свободное от командировок время Зина была незаменима в качестве лаборанта, - сначала интуитивного, затем вполне знающего исследователя-предсказателя.

В конце концов кончилось это тем, что еще через два года упорного и временами увлекательного труда Антонина Автономовна – глава научного коллектива и мнс[5] Зинаида Николаевна, уже член партии –  формальный хвост его арьергарда получили… Сталинскую премию! Правда, третьей степени. В дипломе стояло еще пять фамилий, четыре из которых ничего в химии, как и в других точных науках, не смыслили. Через год мнс с блеском и вполне заслуженно защитила кандидатскую диссертацию, превратилась вначале в снс[6] и почти тотчас в доцента. Результаты ее работы успешно внедрялись на пяти химкомбинатах – три в странах народной демократии, на транспорте, особенно в авиастроении, особенно военном. Она и оглянуться не успела, как была направлена зав. кафедрой химии в провинциальный ВУЗ с предоставлением двухкомнатной квартиры с ванной и телефоном недалеко от ЦПКО[7].

Порой она боялась самой себя. С детства любимое занятие «поиски клада» - по всем подвалам, чердакам, крышам, сараям. И ничего не останавливало, даже высокие заборы
. Заводилой была, короче, «сорвиголова». Иногда решения принимались кем-то другим, где-то там – в подкорке и она вытворяла невероятные вещи! Вот этой зимой шла через пустынный ЦПКО и ноги сами сошли с расчищенной тропинки в сугробы по колено и вынесли на вершину широкой Ниагары - раскатанного, будто политого тут же замерзшей водой и отполированного до блеска крутого спуска к далекой там внизу детской площадке. Она остановилась, с веселым испугом посмотрела вниз – а левая нога уже ступала на зеркальную поверхность. Пронеслись спокойно прочитанные мысли: «Перепад высот метров пять. Куда меня несет? Ведь не смогу вернуться. Плевать!» - а правая нога уже оттолкнулась и встала позади левой.  Уже через секунду захватило дух, скорость нарастала невообразимо, а ее движение только начиналось. Раскинув руки, изгибаясь всем телом, в ужасном кураже она   молча неслась по бесконечному спуску. И было бы это при ярком солнце в окружении хохочущей бесшабашной толпы – кто-то поддержит, упадешь так с кем-то, на кого-то. Так нет, - ранний вечер и почти полет в    полном одиночестве. Упала она только в конце, в снег – просто не нашлась, как затормозить.

Вспомнилось,  на новогоднем вечере она – и совсем не подшофе! – вдруг встала из-за стола,    вышла из праздничного зала и пошла по пустынным, еще незнакомым коридорам, дошла до какой-то темной лестницы, поднялась до верху, прошла узкий коридорчик, еще выше по металлической лесенке в вековой    пыли поручнями и очутилась под освещенным снизу сводом. Пол - полупрозрачный      витраж. Снизу доносился нестройный шум, музыка и она скорей догадалась, чем увидела – там далеко внизу зал,    который она покинула. И опять одиночество и нога сама встала на узкое ребро металлической несущей конструкции витража. Она представила вертикальный разрез: внизу толпа веселится-празднует-танцует, высоко-высоко над ней освещенная снизу одинокая фигурка. Легкая потеря равновесия,   неосторожное движение, носок туфли выдавливает лопнувшее стекло. С тихим звоном осколки летят вниз, на головы… Там смотрят вверх: туфель, торчащий сквозь стекло. Окровавленный чулок. В несколько   осторожных шагов она пересекла витраж по диаметру. Пора бы вернуться к коллегам. Так нет же! Видит неприметную дверку, с трудом со скрипом открывает и выходит… в ночь на вершину крыши - узкий проход с висящими поручнями-тросами, по сторонам вниз крутые черепичные скаты. Ветер, как на вершине Эльбруса. Только дойдя до конца она, краснощекая, с горящими глазами, испачканными ладонями повернула обратно.
А что она вытворяла в туристских походах! Стыдно вспоминать.


Когда Валентина Лазаревна вернулась после обеда, вся редакция обсуждала портреты новой заведующей страшной кафедрой химии  - красавицы Зинаиды Николаевны Глинкиной. Светлые, сочные, тонированные в теплую сепию снимки смотрелись безукоризненно. На левом, Глинкина, как героиня известной новеллы Цвейга, закрыв глаза и чуть подняв подбородок, купала прекрасное лицо в солнечном водопаде. Бликовали волны чудесных волос, светилась кожа. Но правый портрет был куда лучше: на чуть – почти как у Джоконды – тронутом улыбкой лице блистали прекрасные глаза, метавшие молнии и еще что-то неуловимое. Длинная шея подчеркивала чистоту линий. На половине кадров контрольной полоски глаза Глинкиной были закрыты. Другая половина – «Мона Лиза»  демонстрировала все фазы развития улыбки. Да, Птенчик выбрал лучшую пару для портретов.
- Она тут еще красивее, чем в жизни, - подвели итог редакционные девчонки. И мальчишки, и даже фотографы тоже - настоящая «Смерть мужчинам!».
– А почему они тут висят? – все посмотрели на литредактора.
И Валентина Лазаревна раскололась – рассказала об утреннем происшествии.
Что тут началось! Это была сенсация: студент «уделал» первую гранд даму института, первую красавИцу, грозу первокурсников и, особенно, студенток, непреклонную, несгибаемую, непоколебимую, неподкупную,  неприступную, недоступную et cetera.  И Даже, как доносит студенческий телеграф,  незамужнюю!

Редакционные девицы тут же вспомнили, как совсем недавно Глинкина явилась в польском костюме. Брючном! Светлый пиджак с укороченным рукавом, узкие брюки, белые туфли. Правда, без соломенной шляпки! Ей-то легко: из командировок все импортное привозит! «Это было в моем вкусе. Это было великолепно!» подтвердил Радин.  Весь институт глядел-разглядывал. Кончилось тем, что штатный реликт – профессор архитектуры (как-то он, понизив голос, доверительно сообщил на еженедельной кафедральной политинформации: «Водородная бомба – это когда землю заливают жидким водородом и все замораживается»)  - разъяснил: «Дорогая коллега. Вы очаровательны. Вы великолепны. Но брюки! - в нашем институте не принято так одеваться. Небезосновательно утверждают, что это мешает учебному процессу». Назавтра Зинаида Николаевна явилась все в той же коллекции, но в светлой узкой юбке чуть выше колен! Радин утверждал, таких ног не видели даже в Голливуде. Куда там Монро! Тут уж точно, при приближении Глинкиной останавливался любой процесс и учебный, и научный, и даже просто личная коридорная беседа или прогулка. Никто и не пикнул! Всем показала, всех наказала и вернулась к институтской обыденности в одежде. Которая, однако, не могла скрыть ее, как заметил студенческий Казанова Грохольский, невероятной сексапильности.

Все тут же решили оставаться до конца четвертой пары, всем хотелось посмотреть, что же это будет. К тому же многих интересовала и тайна фотоаппарата «ПРАКТИКА».
- Э нет,- возразил Радин, - если здесь будет много народа, эффект окажется минимальным. Вы же прекрасно понимаете! Думаю, должно быть, как всегда в это время, не более трех - пяти человек. И не зевак, а делом занятых! Валентина Лазаревна и Птенчик – обязательно, я, к сожалению, занят. Предлагаю  тянуть жребий. Возражения есть? Ах, предложения! Пожалуйста.
- Вечером здесь обязательно должен быть Боря Косарев. Лучше него никто не опишет событие.
- Мне кажется, что для усиления эффекта Птенчика надо убрать.
- А он и не будет, - заявила Милка Лескова  - на пятой паре лабораторка как раз по химии!
- А что если увековечить визит нашим Megobild’ом?
- Недопустимо! Это неприлично. С остальным согласен, – редактор огляделся, - И вот еще что: давайте оставим только портреты, а контрольную полоску снимем… Думаю, это была не последняя встреча Птенчика с Зинаидой Николаевной. Итак, жребий для пятерых счастливчиков… И призываю к сдержанности. Последнее слово оставим Птенчику.
Тут Валентина Лазаревна вспомнила:
- Послушайте, как зовут нашего Птенчика? Как его фамилия?
Случился полный конфуз! Никто не знал, даже Лескова! Птенчик – и всё.

Еще до окончания четвертой пары в редакцию стремительно вошла Глинкина, что вызвало небольшую почтительную паузу в негромком редакционном разговоре. Зинаида Николаевна уже привыкла к подобной реакции и не только со стороны студентов. Чуть заметно кивнув всем и никому она подошла к столу литредактора:
- Ну что?
- Садись, ах да, садитесь, пожалуйста, - почти заикалась, почти испуганная Валентина.
- Что ты! Что Вы! Да я бегу к себе в наш корпус! Это, наверно, еще целый километр – цейтнот!  - Глинкина действительно напоминала ждущую стартового выстрела бегунью. – Я забежала только…
Валентина Лазаревна молча показала за спину Зинаиды Николаевны – там, слева у двери, была «Доска объявлений». Это был старт – Глинкина мгновенно («как в андалусской качуче», вспоминала потом Валентина) развернулась, как на винте, и… увидела! Два быстрых шага, еще один, чуть медленнее. (Что ни говори, двигалась она грациозно, не хуже Птенчика.) Это был финиш. «Приехали», - прошептал Боря. А дальше гроза студентов и мужчин повела себя совершенно неожиданно, ибо зазвучали неслышные другим строки «мой костер…». Глинкина ахнула и трепетно замерла. Она быстро оглянулась («как-то воровато», утверждал потом Косарев), мгновенно узрела («пгосканиговала», убеждал потом Вадюня) всех вроде занятых своими делами, подошла поближе и… окончательно замерла. Кто-то полностью распахнул штору и в червоном уже позднем солнце портреты как бы отделились от стены и повисли в левитации. Валентина робко жестикулировала: «Не смотрите, не молчите! Работайте!». Безрезультатно! Все молчали и смотрели. А она не шевелилась, - всё глядела на левый – «цвейговский» - портрет... Грянул далекий гудок окончания пары. Наконец, она медленно («сомнамбулически», уверял потом Боря) повернулась к Валентине Николаевне и та торопливо подошла («подбежала!»).
- Неужели это я? - не ожидая ответа, Глинкина вновь повернулась к портретам.
Тут открылась дверь и показалось ржавое ведро уборщицы, которая никогда не появлялась в это время. Кто-то прыснул – это была Милка Лескова – корреспондент комсомольского отдела.
- Брысь! Брысь, - замахала руками Валентина. – Мы заняты… Вы же видите: у нас важное заседание!
Но Зинаида Николаевна этой возни напрочь не замечает: теперь она рассматривает «Джоконду». И это до того увлекает, что поднимает она руку к горлу и прямо на глазах в изумительную романтическую     девушку превращается.
Тут открывается дверь и в редакцию быстро входит… слесарь водопроводчик.  Это юморист Шалин с ржавым молотком.
- Что вы! Здесь нет никакого водопровода. Вы ошиблись! Вам надо рядом - в буфет! - Боря перехватывает его и выталкивает в коридор. Но сам уже не возвращается. Более того, все, кроме Валентины Лазаревны, гуськом покидают редакцию: сенсация сенсацией, но деликатность – прежде всего. Уж слишком    личная сцена там разворачивается: перед «Доской объявлений» сидит на стуле Глинкина и молча держится за руку Валентины.

Через долгих минут пять они спешат из редакции. Видимо в химический корпус. А вернувшиеся замечают, «Доска объявлений» пуста!

Возвратившаяся Валентина Лазаревна только устало махнула рукой: шутка оказалось  непозволительной, «ну просто внезапно-шоковой».

Глинская влетев в свои апартаменты тотчас секретарше:
- Я занята! – и разворачивает в кабинете портреты на столе. Долго любуется. – Господи, сколько меня снимали во всяких фотоателье, а такого не видела! Неужели это я? Меня здесь как будто бог поцеловал.
Чуть позже новая мысль: «Хватит! Это пахнет автофилией [8]! И пара уже началась». Бережно прячет портреты, надевает белый халат, шапочку, выходит. Секретарше:
- Я в учебные лаборатории!

И весь день до вечера какая-то смесь праздника и непонятного, необъяснимого дискомфорта. День сегодня какой-то странный, неожиданный. Устала… Устала в новом городе, новом коллективе… Устала скрывать неуверенность. Устала «держать кафедральную марку», вынужденно активничать на факультете, в деканате, в ужасном партбюро… Устала обязательно    присутствовать на всяких официозах…  Устала от назойливого мужского внимания, попыток  ухаживания… Думать об этом было, по меньшей мере скучно, по большой – досадно. Счастье, что встретила старую подругу Валентину… Больше не с кем и душевного слова сказать. И, уже засыпая, поняла: этот Птенчик - единственное светлое пятно, а дискомфорт потому, что вела себя так недружелюбно, надменно, почти по-хамски. Я ведь совсем не такая! Неужели заболела ненавистным высокомерием «зав. кафедрой – студент», неужели старею? И решила – надо, просто необходимо, увидеть, извиниться.

Назавтра в буфете, что рядом с редакцией, невыспавшаяся, но еще более красивая Зинаида Николаевна  пыталась разузнать хоть что-то о Птенчике, фамилию, где, на каком факультете учится? Задавала эти вопросы безответной смущенной Валентине. Впрочем, она предложила:
- Там сейчас Радин, пойдем посоветуемся. – И после паузы, - Так в чем же секрет твоего нового   фотоаппарата?
- О чем это ты?
- Да ведь на половине портретов глаза у тебя открыты!
- Господи, совсем забыла!
- Зинаида! – внимательно смотрит Валентина Лазаревна, - что это с тобой? Плохо спала? Зачем тебе подробности о Птенчике? Вчера ты его совсем не жаловала, даже почти грубила.
- Простить себе не могу, поблагодарить за портреты хочу… извиниться.
- Ты – извиняться? – удивляется подруга, - Это что-то новое!

- Почти смешная ситуация, - Игорь трет подбородок, - никто, никто! – ничего не знает,  who is who Птенчик вне редакции. Скандал! Я даже не представляю не где, а как его искать. Конечно, в учебной части на него заведена папка. Туда можно позвонить, даже зайти… Но что я скажу? Ни фамилии, даже имени не знаем. Даже фотографии нет… А ведь мы уже его пару раз печатали. Под псевдонимом. Ничего себе редактор и руководимый им коллектив? Не сидеть же у них в архиве и просматривать все фотографии в папках. Валентина, давайте подождем: появится - тактично выспросим.
Подавленная Зинаида Николаевна кивает.
Вдруг Валентина обращается ко всем:
- Так почему на половине портретов глаза открыты?
И тут начинается смех.
- А вы еще не догадались? – хохочет Вадюня.
- Подумайте! – кричит Косарев, -  это же элементарно!
- И вовсе нет, - возражает Эрик, - ведь до Птенчика никто не догадался!
- Знаете, что я вам скажу, - перебивает Милка Лескова, - Вы все жалкие ничтожества, а Птенчик – гений!
Короче, начинается обыкновенный редакционный бедлам.
- Валя, - тянет за рукав Зина, - что это за портреты?
- Твои. Ах да, ты не видела! Боря, - дайте, пожалуйста, контрольку. – и Зинаиде, - Вот смотри, три фото с закрытыми глазами, а эти три – с открытыми.
Удивленная Глинкина рассматривает полоску портретов. Это какое-то наваждение.
- Тише, - просит редактор, - понимаете, - обращается он к сидящим за его столом Валентине, но почему-то больше к Зинаиде Николаевне. – Дело в том, что при съемке портретов расстояние до фотоаппарата очень небольшое. При нажатии на кнопку спуска в вашей ПРАКТИКЕ сначала быстро поднимается большое зеркало видоискателя, потом срабатывает затвор. В аппарате мощная подъемная пружина и непосредственно перед моментом съемки раздается громкий хлопок. И в  тишине глаза непроизвольно моргают, как при  неожиданном хлопке в ладоши. Вот и получаются портреты с      закрытыми глазами. Если фотографировать на фоне шума, музыки, ухо адаптировано к громким звукам и глаза на хлопок не реагируют.
Валентина истерически смеется:
- Вот для чего Птенчику понадобился Берлиоз!
- Ну да, под его фортиссимо любые глаза открыты.
- Говорю вам, Птенчик - гений!
- Ты лучше посоветуй ему написать немцам рацпредложение  - пусть ослабят пружину.
- Лучше подложить звукопоглощающий амортизатор под…
- Не под, а наклеить на зеркало по контуру!
- Нельзя! Увеличится подвижная масса - уменьшится быстродействие.
- Зинаида Николаевна, не слушайте их! Лучше попросите пана Крачинского, он вам сделает зеркало бесшумным.
- Одно другому не мешает. Надо рацуху писать.
- Ну да! За нее валюту можно получить.
- Да, Птенчик уже получил за свою стробофотографию - держи карман шире.
- Это все Ленин: «Заботу о изобретателях берет на себя наше государство». Вот взяло и ничего не дает.
Зинаида Николаевна принужденно улыбается во все стороны – ну и компания! Робко спрашивает, - можно взять эти отпечатки?
- Конечно!
- Берите, Птенчик все негативы сохраняет.
Глинкина встает, прощается, Валентина провожает до двери. Последнее, что слышит Зинаида Николаевна:
- Та где же Птенчик?
- Сегодня еще не был.
- Зинаида Николаевна! Он сегодня сдавал лабораторку на вашей кафедре. Он, вроде, радист. Случайно не знаете, сдал?
- Да уймитесь вы, наконец, - закрывает дверь Валентина Лазаревна.
- Так где же этот Птенчик? - повторяет Зинаида Николаевна.
И слышит в ответ:
- Он здесь каждый день. Объявится – позвоню. 888

Ни завтра, ни послезавтра не объявился – пропал Птенчик! А   тут праздники наступают. И непонятно зачем нужен этот Птенчик Зинаиде Николаевне, к чему такая срочность. Пройдут праздники, тогда и поискать и извиниться, если захочется, можно. Но как-то тревожно нужен ей Птенчик. Не знает, не думает – зачем, что скажет, что сделает, если увидит. Нужен – и все тут. Ужасно нужен - «искры гаснут на ветру!». А тут еще рукописные строки из самиздата какого-то семнадцатилетнего Иосифа Бродского

                Да будет во мгле
                для тебя гореть
                звездная мишура,
                да будет надежда
                ладони греть
                у твоего костра.


1 - пленочный дальномерный фотоаппарат, названный в честь Ф.Э. Дзержинского, председателя ВЧК, инициатора массового террора.
2 – как можно громче, с полной силой.
3 - кандидат химических наук.
4 - этиловый спирт.
5 - младший научный сотрудник.
6 - старший научный сотрудник.
7 - центральный парк культуры и отдыха.
8 – нарциссизм, самолюбование.