Экспонат

  Небольшой двухэтажный дом с фасадом из белой вагонки стал для Нила местом рождения, сказочной жизни и главным хранилищем его тайн. Скромный городок на западе Висконсина, каких без числа рассыпано по штату Великих Озер, окружали дубовые рощи, скалистые выступы и легенды индейцев племени оджибве. Их лица, точно вытесанные из красноватого песчаника, рассказывали о великане с ледяным сердцем, огромной птице и рогатой змее. От этих историй юная фантазия оживала и поселяла за каждым кряжистым деревом и скалистым выступом невиданных доселе существ.

 Мать маленького Нила, одинокая уставшая женщина, работала официанткой в местном баре «Томагавк», на вывеске которого красовался дружелюбный индеец с аккуратным топориком в лысой голове. Когда она бывала грустна, или чем-то, известным только ей, озабоченна, фраза «Мэгги, темного…» производила на нее воскрешающее действие, заставляла расплываться в заботливой улыбке и, почти как девочку, бежать за массивную стойку бара в поисках чистых кружек. Вся молодость Мэгги прошла на заднем сидении Харлея за спиной у разных парней, имена которых она уже начинала путать. Когда же пришла пора расстаться с хаератником, фенечками и цветными платьями, на руках у Мэгги остался маленький мальчик, но ничьей спины перед ней теперь не было. Мэгги купила на последние доллары билет на поезд и отправилась в пустующий дом родителей, чтобы осесть там навсегда, слушая разговоры соседок о ценах на кукурузу и висконсинское молоко, которым всегда славился штат.

 Каждое новое лето, когда маленький Нил возвращался к своим лесным знакомцам, лес встречал его каким-то другим. Сначала ему приходилось напрягать свое воображение, чтобы снова вызвать из чащи крохотных фэйри и грозные индейские тотемы. Потом они перестали появляться, но сами деревья еще казались живыми и умели разговаривать. Наконец, когда пришло его тринадцатое лето, Нил, шурша прошлогодней листвой, увидел только разбросанные кем-то пивные банки и вспомнил, как «вон в тех скалах» его побили местные мальчишки. Сказка всерьез норовила закончиться, и с этим надо было что-то делать.

 Спасение не заставило себя долго ждать: предприимчивая мама-Мэгги решила, что сын ее достаточно взрослый и надо бы показать ему столицу штата, пополнить чем-нибудь его образование, а еще где-то глубоко в ее голове сидела надежда, что Нил когда-нибудь станет жить в большом городе, таком как Мадисон, со стеклянными небоскребами, хромированными автомобилями и негасимой ночной иллюминацией. Потом поговаривали, что Мэгги, вовсе и не думала выводить в свет своего мальчугана, а просто затосковала по былой беззаботной жизни и решила навестить свою прежнюю подругу Джудит, которую не видела ровно столько лет, сколько на днях исполнилось Нилу.

 Дорога до Мадисона занимала что-то около трех часов или в пересчете на мили чуть больше ста добротных американских миль. Когда Нил и Мэгги выскочили на перрон, поезд уже издал протяжный гудок и готов был тронуться. Они резво прыгнули в серо-голубой вагон с логотипом «Амтрак» и первый отпуск в их жизни начался.
- Добрый день, мэм! – поздоровался Нил с девушкой-проводником.
- Какой славный молодой человек -, отозвалась проводница -, добрый день, подожди немного, я принесу тебе колы.
- Спасибо, мэм, но мне не разрешают колу, - улыбнулся Нил.
- Думаю, сегодня можно сделать исключение, - поправила его мама-Мэгги.
- Ой, какая я дуреха, кажется, у нас осталась только содовая, - спохватилась проводница. Беги пока на свое место, и смотри ничего не пропусти,- махнула она на бегущие деревья в окне вагона, - а я только налью стакан.

 Любители длинных дорог и нескончаемых путешествий хорошо знают, что нет лучшей колыбельной, чем та, которую напевают рельсы и колеса дальних поездов, а если вслушаться в их разговор, то можно многое узнать о самых небывалых уголках, куда их только заносило. Когда под брюхом состава стальные бродяги затянули свою повесть, а проводник изучил билеты в купе, Нил прочно прилип к большому светлому окну и в таком положении провел всю дорогу. Склеивающей силы мальчишеского любопытства, с лихвой хватило до самого конца пути. Со своего места Нил хорошо видел все, что другой внимательный путник, сразу бы не разглядел. Перед ним, как живые, взмывали в воздух каменные копья палеоиндейцев, трубил и падал замертво пронзенный ими мамонт. Уже другие люди с разрисованными лицами строили на этих равнинах огромные фигурные курганы, жили и умирали в них. В пороховом дыму новой эпохи слышны были барабаны и флейты Семилетней войны. Все это видел Нил, или хотел видеть, кто станет это утверждать, ведь он был единственным хозяином своего воображения.

 Город застиг Нила врасплох: среди зеленых разливов центральной равнины незаметно выросли прозрачные массивы многоэтажных зданий. Сперва они казались Нилу частью его небывалого сна, но на поверку вышли вполне настоящими, когда упрямо отказались исчезать. Поезд  решительным штрихом чиркнул по разлинованному листу Мадисона и остановился на его центральном вокзале. Последнее, что Нил увидел за стеклом, было цветное платье женщины очень похожей на маму. На перроне мама-Мэгги и женщина в платье крепко обнялись и окропили встречу потоками ритуальных слез, которые заранее приберегли на этот случай.

 Тетя-Джудит жила на восточной окраине Мадисона в просторном одноэтажном доме. Внутри ее жилища пахло чем-то очень сладким и повсюду дымились палочки, похожие на свечки в костеле. По всем комнатам, на кухне и во дворе свободно бродило бесчисленное множество пестрых котов и кошек. Одному богу известно как Джудит успевала ухаживать за ними всеми, но каждый был вымыт, причесан и имел свое отдельное имя, на которое охотно отзывался. Несколько дней Мэгги и Джудит сидели в гостиной за фотоальбомами и произносили странные имена и названия мест. Их речи казались Нилу чем-то непонятным, а сам Нил в это время с удовольствием играл с мяукающей братией во дворе. В субботу Нил узнал, что вечером они идут в одно особенное место, куда пригласила их тетя-Джудит, в связи с чем надо сходить в душ и вообще вести себя немного потише.

 После пяти пополудни они втроем сели в красный пикап, что стоял под навесом на заднем дворе, и отправились через городские пробки в Чайзенский Художественный Музей, на севере Парк-стрит. Тетя-Джудит время от времени выполняла там какую-то работу и могла передвигаться по выставочным залам с небольшой компанией. Около шести часов красный пикап остановился напротив массивного приземистого здания из стекла и ребристого бетона. Они вошли внутрь со служебного входа, Джудит перекинулась парой слов с охранником, и они проследовали дальше, в первый, залитый кислородом зал. Наружные стены в нем были полностью из стекла, а сам зал напоминал среднее поле для регби. Внутри повсюду стояли квадратные тумбы с прозрачными бутылками на них. Бутылки были совершенно разных форм и размеров, а в них содержалось что-то цветное, но что именно отсюда было не разглядеть. Нил по-кошачьи тихо прошуршал по зеленым коврам, наклонился над одной из тумб и онемел. Внутри бутылки на маленьком постаменте была настоящая Статуя Свободы, в одной руке она держала зажженный факел, а в другой скрижаль, на голове у нее был надет венок из семи небесных лучей. Все было точно таким, как можно было видеть на картинках, только слегка искажалось овалом бутылки. Содержимое других бутылок было столь же небывалым: в них притаились корабли здания и памятники из разных времен. Рядом с Тадж-Махалом и Эйфелевой башней запросто соседствовали бамбуковая хижина и узорный индейский виг-вам, навстречу грозному немецкому дредноуту бесстрашно выплывал нормандский деревянный драккар. Нил бегал от тумбы к тумбе и жадно ловил глазами каждую деталь. Он не мог поверить в то, что все это происходит на самом деле: на вид простые фигурки несложной ручной работы, без специальных эффектов создавали ощущение настоящего чуда. В каждой бутылке разместился свой отдельный, живой мирок с удивительным центром в виде здания, корабля или фигурки человека, а Нилу какой-то счастливой волей было позволено заглянуть в их зазеркалье.

 Под каждым экспонатом темнела табличка с именем автора и названием его родного города. Уильям Сандерс (Бруклин), Луи Дане (Марсель), Тамаш Василиу (Бухарест) шепотом произносил Нил имена чародеев, что вывели своих гоммункулов для выставки в Мадисоне.
Не найдя на сосудах ни малейшего признака спайки, Нил обратился к своему единственному  проводнику, тете-Джудит.
- А ты видела как они туда попали, - осторожно поинтересовался Нил.
- Оу, малыш, это такой рок-н-ролл, внезапно оживилась Джудит, - ей-ей, я бы лучше всю жизнь носила кофе слизнякам яппи с Уолл-стрит, чем ковыряться пинцетом в пустых склянках от виски…
- Джудит, милая, - мягко оборвала ее Мэгги, - прошу тебя, полегче, он же все-таки ребенок, - покосилась Мэгги на прячущего улыбку Нила.
- Да, эти парни слегка чокнутые, - продолжала Джудит, - но они знают свое дело, и это никого не заставляет идти на войну, Нил. Знавала я одного такого капрала, ему прострелили руку во Вьетнаме, но второй он неплохо управлялся со своей авиацией. Знаешь, такие маленькие безобидные вертолетики, как мотыльки у тебя на ладони.
- Признайся, ты ведь ловил мотыльков в саду? – подмигнула Нилу его новая подруга, незадолго до расставания.

 Этот день изменил жизнь Нила навсегда. Вскоре по возвращени домой его комната стала походить на настоящий Чайзенский музей. На столе, полках, подоконнике и везде, где можно было отыскать свободное место, расположились миниатюры его собственной работы. Он получал наборы для их изготовления по почте и делал  сам из того, что оказывалось под рукой, проводил все свободное время с пинцетом и лупой, мастерил таблички а, когда работа была закончена, вписывал в них свое имя. Из этих занятий должен был получиться замечательный художник или, по меньшей мере, талантливый инженер. Нил выбрал второе. Его усидчивость и умение сосредотачиваться помогли получить гранд и с отличием окончить Инженерное подразделение в Стенфорде. Со временем его детское увлечение осталось далеко в прошлом, но, даже занятый серьезной работой, Нил всегда использовал возможность вернуться в таинственный мир миниатюр. Он побывал во многих музеях и на выставках бутылок, но то, что он увидел перед собой в этот раз, заставило его надолго остановиться и вновь испытать когда-то пережитое в Мадисоне.

  Это была небольшая, продолговатая сфера размером с обыкновенный теннисный мяч. Точно такой мяч, давно, еще в его песочном Висконсине, одним ослепительным летом, Нил отбивал ракеткой в свою кузину Мари. Мари все время норовила послать в его сторону замысловатый пасс, а ее короткая юбка при каждом прыжке и бесстыжем порыве ветра приподнималась, обнажая узкие, крепкие бедра. От этого Мари поминутно краснела, но настойчиво продолжала игру. Ровно через год Мари как-то по-девчачьи нелепо погибла под обвалом в старой угольной шахте, куда местные тинэйджеры любили ходить по ночам. Нилу еще долго после того снилось обжигающее солнце, разбитые ракетки и ее совсем детские штрихи под юбкой, бессовестно просвечивающие на вездесущем солнце его детства.

 Белый, голубой, зеленый и коричневый: всего четыре простых цвета оживляли поверхность необычного мячика. Но скудность цветов с лихвой возмещала какая-то особенная теплота оттенков, в них хотелось закутаться как в бабушкин плюшевый плед, какой-то особенной безопасностью и уютом веяло от сочетания этих привычных красок.  Нилу даже показалось, что он на время ощутил за спиной жар камина, который разжигали в их доме на рождество. Если приглядеться, то на левом боку мячика можно было отчетливо различить его родной Висконсин и огромную синюю кляксу озера Мичиган, но особенно славно автору удалась Джомолунгма, Нил вспомнил, что так, Хозяйкой ветров, в Тибете называют Эверест. Его правильная белоснежная вершина напоминала рожок с мороженным и как-то очень вкусно смотрелась в окружении других вершин непальского хребта. Они все были воспроизведены с потрясающей ювелирной точностью, будто художник снял слепок с живой Земли и уменьшил его до размеров бутылки.

 Сам теннисный мячик планеты словно крепился за воздух, может быть это были какие-то особенно тонкие лески, или работники выставки специально расположили экспонат под нужным углом к свету, но казалось, что Земля без посторонней помощи сама висит в пустом пространстве стекла. Еще удивительней были облачка над планеткой: они закручивались в кружевные спирали, как сливки в чашке с кофе, и даже отбрасывали на поверхность земли едва уловимые тени. 

 Нилу  захотелось ущипнуть себя, настолько невероятным казалось то, что он видел. Он вытянул вперед руку и осторожно закрыл ладошкой шедевр, потом так же медленно отодвинул живую ширму в сторону. Земля оставалась на месте. Нил крепко-крепко, как водящий в прятках, зажмурил глаза и через секунду открыл их снова: от этого рельеф на шарике стал только четче, словно его повторно обвели по разноцветному змеистому контуру. Во всех чертах маленькой копии планеты странным образом сохранялась природная достоверность.

 Нилу пришло в голову, что если попросить кого-нибудь просто разложить камни на случайной лесной лужайке, то этот беспорядок, все равно будет оставаться художественным, за ним обязательно станет просматриваться живой автор. Всякий художник, когда приступает к работе, обязательно переносит в произведение самого себя, даже картограф рисует карту так, что в ней, кроме широт, долгот и меридианов, будет присутствовать какой-то дополнительный дневниковый смысл. И только в природе этот обрамляющий человеческий смысл отсутствует совсем. Такой была ювелирная планетка за слегка запыленным стеклом, она была непривычно настоящей. Каждое маленькое облачко и синяя речная венка жили на ней своей совершенно отдельной, самостоятельной жизнью. Единственным недочетом в экспонате было то, что под ним странным образом отсутствовала табличка с именем автора. Это добавляло таинственности безымянному шедевру и вызывало легкое возмущение небрежностью музейных работников.

 Нил осторожно перевел взгляд южнее Гималаев, туда, где волнами Сиамского залива омывалась его детская мечта, Музей бутылок в Паттае. В нем хранились миниатюрные копии самых красивых зданий со всего мира, побывав там один раз, посетитель с хорошим воображением мог всего за 200 бат побывать в сотне мест на Земле. Но у мамы-Мэгги никогда не было таких денег, чтобы отправить Нила в Тайланд, а когда Нил сам стал зарабатывать столько, сколько нужно, у него не осталось времени на такие дальние путешествия. Нил все вглядывался и вглядывался в далекое азиатское побережье, пока ему не стало казаться, что он стоит босыми ногами на теплом песке, а перед ним открывает двери лоскутная голова музея бутылок, точно такая, как он когда-то видел на картинках. Мысли перестали возиться в его голове, Нил слышал только далекий звон буддийских чаш и тайских ритуальных колокольчиков, совершенно онемев, он просто смотрел и смотрел на маленькую удивительную Землю.
 
Внезапно чья-то тяжелая ладонь легла на его плечо.
- Нил, ты висишь здесь уже битые пол-часа, с тобой все в порядке? – прозвучал тактичный голос капитана мак Гилана.
- Да, сэр, я подумал, что неплохо бы еще раз проверить герметичность дублирующих стекол. – умело рапортовал запасной штурман.
 Нил плавно надавил на прозрачный бронепластик и смешная Земля стала медленно убегать от него, превращаясь в небольшое цветное пятно на пыльном блюдце иллюминатора. В застывшей руке Нил держал маленький голубой календарик с зачеркнутой цифрой 14, суббота июль две тысячи двадцать пятого. До конца орбитальной экспедиции оставалось долгих три месяца в бесконечном и бесприютном пространстве как будто освоенного людьми космоса.