Всевидящее око

ПОВЯЩАЕТСЯ МАЙОРОВОЙ МАРИИ (моей двоюродной бабушке)
И АЛЕКСАНДРУ (ее второму супругу)

Будучи от рождения солнечным ребенком, мой организм, проживая в пасмурно-дождливом Ленинграде, постоянно испытывал сильный недостаток солнечных лучей, о чем усердно сообщал  родителям слякотными бляшками на детском хрупком тельце.
Каких только методов спасения моей кожи не перепробовали заботливые родители…
Папа по выходным водил меня в поликлинику на уколы. Моей детской попке, конечно же, это совсем не нравилось, но зато компенсацией за страдания всегда после посещения процедурного кабинета был поход в кинотеатр на детский утренник.
Мама же подставляла меня под большие и слепящие глаза лампы, заменяющие солнечные лучи. Приходилось лежать на холодной кушетке в некрасивом кабинете совсем голенькой и чувствовать себя при этом очень неуютно, тем более, что на глаза накладывались какие-то странные черные очки, через которые никого не было видно в то время, как сама была абсолютно беззащитна перед взглядами других.
Но что бы ни делали родители для чистоты моей кожи – все было напрасно. Еще бы, ведь мне совсем не нравилось такое лечение. Попка истыкана иголками, а то, что заменяло солнце, совсем не согревало. Но однажды родителями был все-таки найден чудодейственный эликсир. Этим эликсиром стал очень солнечный город на берегу Черного моря. В этом городе жила мамина родная тетя по имени Маруся со своим вторым мужем, которого все называли дядей Сашей. Именно к ним в чудесный белокаменный Севастополь меня и стали отправлять на все лето. Родителей все лето рядом не было, но компенсацией их отсутствия было неограниченное количество самого настоящего теплого южного солнца.
Тетя Маруся учила меня, пятилетнюю, премудростям садоводства, выделив мне личную грядку, на которой я все делала самостоятельно. Искривленная рассада томатов, забракованная тетей Марусей и отданная мне на лечение, быстро выравнивалась в моем огородном лазарете и вскоре отправлялась на большие грядки моей первой учительницы по предмету садово-огородничьих наук. Дядю Сашу я, откровенно говоря, побаивалась. И все потому, что в саду он появлялся передо мной в черном плаще и каком-то сетчатом головном уборе, скрывающим лицо. Он разводил пчел, всегда был сосредоточенным и молчаливым. Я, к сожалению, даже и не помню, общался он со мной или нет. Целыми днями я была предоставлена самой себе на ограниченной забором садовой территории. Уже тогда, исследовав все закоулки данной территории, я пыталась ее расширить, находя лазейки в заборе и навещая соседских мальчишек. Правда, во время каникул внучки тети Маруси, было труднее нарушать границы. Т.к. она – она же моя двоюродная сестра - была большой ябидой.
Мне было так уютно в этом саду и рядом с этими людьми, что все проблемы с кожей прошли сами собой. То ли солнце и в самом деле помогло, то ли обстановка в этом доме была по-настоящему солнечная и ничто не напоминало о Ленинградской сырости. Я чувствовала свободу и, в то же время, всем было до меня дело. Постоялица Галина, отдыхающая со своей дочкой, часто приглашала меня в свой дом, которым на время отдыха им служила палатка, установленная прямо в саду. Именно эта женщина преподнесла мне первые уроки английского языка. Мне так нравился ее метод преподавания, что видимо только у нее я и хотела учиться дальше. Я лежала на животике, уткнувшись в книжку с красивыми картинками, окруженная необыкновенно доброжелательной аурой персикового цвета, создаваемого тканью палатки. Но ее отпуск, к сожалению, был не вечен. А мои познания английского языка так и законсервировались на этих первых уроках.
Пес Тобик, охранял, по видимому, садовый туалет, так как был привязан недалеко от него. Он протяжно подвывал мне во время моих душераздирающих песен, которые я сочиняла и исполняла, посещая этот мини домик особого назначения. На его, а может и на мой вой, который я принимала за песни, прибегала тетя Маруся. Она доставала какое-то сыпучее вещество из банки и посыпала ей шерсть Тобика , объясняя мне, что он так воет от того, что его кусают блохи и, что дуст их уничтожит. Мое предположение о том, что Тобик просто пел со мной, немного пошатнулось. С тех пор я стала сторониться банки с дустом, опасаясь того, что попав на меня, этот вонючий порошок уничтожит и моих блох, и я не смогу больше петь, что для меня было совершенно недопустимо. Я познавала жизнь и многому здесь училась. И тому, как надо выращивать томаты, и как под обычной стеклянной банкой из увядшей розы можно вырастить новый куст. Я узнала, что дуст уничтожает блох и желание петь. Я выучила первые английские слова . Я увидела как разделяют пчелиный рой и добывают мед. Прочувствовала предательский поцелуй пчелы и поняла, что от поцелуев  губы сильно распухают. Я впервые вкусила необыкновенно красивые и ужасно несладкие ягоды из большой жестяной банки, которую принес с работы дядя Саша. Это были огромные оливки. На пляже я поняла, что плавать с касанием руками дна не так страшно. А, гуляя вдоль берега Черного моря недалеко от морского порта, я впервые столкнулась с массовой гибелью молодых дельфинов и узнала, что под корабликами есть опасные вертушки, и они как в мясорубке перерезают все, что попадает под их лопасти.
А самое незабываемое мое открытие было в том, что именно здесь и именно в свои пять лет я впервые сделала самостоятельные выводы о том, что такое Всевидящее Око. В этом городе были проблемы с питьевой водой. Ее можно было набрать только в строго отведенные для этого часы. Для этого за домом стояла огромнейшая миска, размером с детский бассейн, в которую и набирали чистую воду. У меня к тому времени уже были собственные обязанности. Например, после утреннего сна, я должна была вылить содержимое своего ночного горшка. Затем взять чистую баночку, зачерпнуть воды из этой большой миски и уже водой из банки ополоснуть горшок. Но однажды я нарушила строго установленные тетей Марусей правила мытья своей ночной вазы. Вылив содержимое горшка и подойдя к емкости с чистой водой, я на минутку задумалась. До чистой баночки надо было сделать два-три шага, но их сделать было так лениво. Вдруг во мне все съежилось, словно шустрый ежик резко свернулся в клубок,изнутри пронзив меня своими иголками. Я ощутила на себе сердитый взгляд, смотрящий на меня одновременно изнутри и снаружи. Оглядевшись по всем сторонам, и никого не увидев, я быстро зачерпнула чистой воды из большой миски прямо своим горшком. Ноги почему-то задрожали, медленно и непослушно ведя меня по садовой дорожке к дому. Мне стало как-то нехорошо и грустно, но я всячески старалась скрыть эти чувства от идущей на встречу тети Маруси. Она остановилась передо мной и попросила рассказать порядок моих действий по мытью собственного горшка. Это было ужасно! Горшок был готов вывалиться из руки, но своей ручкой зацепился за палец и, раскачиваясь на нем, ехидно наблюдал за происходящим. Выдавливая слово за словом, как зубную пасту из тюбика, я и сама себя ощутила тюбиком, из которого силой пытаются извлечь остатки содержимого.
Я лгала...
Из всего, услышанного в ответ на свою ложь, я запомнила только фразу «Будешь наказана». Опыт наказаний к своему пятилетнему возрасту у меня уже был. Я приготовилась к худшему. Но наказание настолько не совпало с моими ожиданиями, что я даже как-то растерялась. Весь день я должна была провести на раскладушке в тенечке, вместо того, чтобы бегать по саду под ярким солнышком.
«Полежи и подумай», - сказала тетя Маруся, проходя мимо.
«Как же она могла увидеть меня, когда я была за домом?», - поглаживая прохладные пружинки на раскладушке, недоумевала я.
Я уже тогда осознавала, что поступила плохо потому, что нарушила хорошо известные мне правила. Но понять, как другие это могли увидеть, мне еще было сложно. Тетя Маруся с раннего утра была на клубничных грядках, которые расположены очень далеко от дома, а когда и где находится дядя Саша, мне никогда не было известно. Видела я его редко и, как уже говорила, всегда в черном. День подошел к концу. Выпуская меня из заключения, тетя Маруся наконец-то раскрыла тайну, так долго мучавшую меня.
«Дядя Саша все видел из окна дома», - сказала она и добавила: «Не обманывай – это не хорошо».
Вечернее время тянулось. Казалось, что из всех углов сада все светлячки с осуждением смотрели именно на меня.
«Какой все-таки загадочный этот дядя Саша. Какое-то Всевидящее Око, да и только. Я его практически никогда не вижу, а он видит все и всегда за мной наблюдает», - думала я и с еще большим страхом и уважением начинала относиться к этому большому человеку с серьезным лицом и густыми черными бровями.
Кто знает…
Может быть, именно из-за этой истории приличную часть своей жизни я провела «на раскладушке в тенечке» вместо того, чтобы наслаждаться жизнью под солнцем. Но, в то же время я поняла, как важно иногда уйти в тень, чтобы остановиться и просто подумать, поняв, что чтобы ты ни делала, какое бы Всевидящее Око за тобой не наблюдало, есть нечто такое, что может съеживаться внутри тебя от собственных же неверных поступков.
Повзрослев, я узнала и имя этого ежика. Его зовут Совесть.


P.S.
Дописав последнее предложение этого рассказа, я поставила точку. Время было позднее и, с чувством доделанных уроков я легла спать. Но каким же сильным было мое удивление, когда перед тем, как проснуться, очень четко прозвучал поющий детский голосок. Я не помню точно, что снилось мне этой ночью, но маленькую девочку, протяжно и раскатисто поющую из глубины моих глубин, забыть уже будет невозможно.
Ее заутренняя песня звучала так:
«И вот подошла я к самому краю…
Будет ли Суд – никогда не узнаю…»
После такого пробуждения, я вновь вернулась к рассказу. И добавив сюжет этого утра, поставить точку в конце рассказа, на этот раз, не получалось. Подведя к своему логическому завершению историю своей пятилетней девочки, ладони над клавиатурой зависли и заняли выжидательную позицию.
Единственным, что согласились напечатать мои пальцы,словно отвечая поющей заутреннюю девочке, было "продолжение следует..."