Гармонь

               
                ГАРМОНЬ

 

Автобус семнадцатого маршрута тащился из Тель Авива в Бат Ям едва-едва. Машин на улицах было много, и никто ни куда не торопился. Ещё и в старом Яффо посреди дороги протягивали огромные трубы, мешая нормальному проезду. Кондиционер в автобусе работал слабо, а за окном жара за тридцать, и пересушенный пыльный воздух из Африки высушивал даже пот. Я сидел в самом конце «автобуса-гармошки», обычно кондиционер там дул лучше, чем в другом месте, но не сегодня, и это раздражало. Народу в автобусе было немного, но шуму от местной публики, как на стадионе, когда местный Хапоэль сражается с Маккаби из Хайфы. Кто-то орал по телефону, кто-то просто так орал, воспитанный безнаказанностью, дети прыгали по сиденьям прямо в обуви, но никто и не пытался сделать им замечание, (детям всё разрешено).
Всё больше и больше изнутри поднималась какая-то волна злости. Сегодня у меня всё шло не так с самого начала. На работе начальство стало придираться с самого утра, вместо того, чтобы промолчать и делать своё дело, я вдруг «взорвался» и на смеси русского, иврита и матов попытался объяснить ему, что я о нём думаю. Как ни странно, но он понял. Увольнение я ожидал весь день, делая свою работу, как обычно, но его не последовало. Я приготовился, выслушать приговор и молча уйти, но все мои приготовления прошли даром, а это было непонятно и злило ещё больше. Начальник не должен был простить такого разговора с ним, не та страна, не те порядки. Тот, кому было дано право хамить нижестоящим работникам, не терпел возражений, любил подобострастия, любил, когда его умоляли, а меня не обучали этому.
День закончился, как обычно, я прошёл мимо кабинета в раздевалку, начальник взглянул на меня, но ничего не сказал. И я стал злиться ещё больше. Видно настал предел всему моему терпению за эти годы  работы в Израиле, в этой стране, где «манна небесная повсюду, только собирай». А терпеть приходилось потому, что нужно платить за съёмную квартиру, нужно на что-то жить. Другой работы, как самая низкооплачиваемая, по началу не предвидится, а кроме квартиры приходят счета за свет, газ, воду, да налоги на землю, и ребёнку нужно много. Вот и приходилось терпеть. И сегодня, похоже, «терпелка» лопнула. Злость накатывала всё больше, раздражала каждая мелочь.
Я вышел на своей остановке, зашёл в магазинчик, взял бутылку водки и три банки пива. До дома шёл с остановкой, сел в сквере посреди улицы и стал баловаться пивом. Дело обычное, для того и скверы, чтобы было где спрятаться от солнца, да попить пива. Детские площадки стояли в стороне и дети сюда не забредали. Всё продумано и рассчитано на нас, приехавших из страны Советов (у других народов и культура другая). После первой банки пива меня потянуло на водку. Я так и сидел, попивая водку из пластикого стаканчика, запивая пивом из банки и покуривая сигарету, пока запасы не закончились. Легче не стало. Я встал и поплёлся по постриженной, причёсанной и прилизанной улице Даниэль, что тянулась вдоль Бат Яма, до дома № 77, где я и жил с семьёй. Дома никого не было, и алкоголь не сработал, как надо, просто доза оказалась маловатой. Попив холодной воды из холодильника, я сел у окна, направив на себя вентилятор. Всё равно не отпускало. Тогда я решил сходить ещё за водкой. Через дорогу был магазинчик, где хозяином был Георгий. Родом он был из Грузии, но считался русским для всех, потому, что все были русскими, кто разговаривал на русском. Я с ним был в хороших отношениях, иногда мы с ним подолгу разговаривали, вспоминали прошлую жизнь, иногда выпивали по баночке пива. Бывало, что Георгий выделял мне кредит до зарплаты для покупки продуктов. На этот раз деньги у меня были, но не было собеседника. Я уже было собрался идти, как мой взгляд упал на стоявшую, на полу гармошку. Этот инструмент я привёз из дома. Это была моя гармошка, купленная ещё в Иркутске в середине восьмидесятых, когда я там жил.
С гармошкой я подружился в шесть лет, ремонтировал, вместо пружин вставлял резинки, подбирал какие-то мелодии. Получалось не сразу, таланту мне не было дадено, всё достигалось трудом. У меня многие родственники играли на этом инструменте, отец, дядья. Но я сам познавал гармонь. Через какое-то время вдруг стало получаться, подбирать мелодии стало легко и просто. Лет в двенадцать, я был уже лучшим гармонистом среди сверстников, мог составить конкуренцию и некоторым взрослым гармонистам. А уж после армии меня часто приглашали поиграть на свадьбах и других гулянках. Едва сумел остановиться и не спиться. Однажды надоело всё внимание, «первые рюмки для гармониста», похмельные головные боли, и я сказал: «Нет». Но дома играл для себя и своих родных. У родственников на гулянках тоже играл, но это было уже в удовольствие.
Свою гармошку я приобрёл поздно, когда мне было далеко за двадцать. Получив получку, я направился в магазин, решив непременно купить себе тульскую гармонь, в молодости приходилось играть в деревне на такой. Как же она была хороша! И звучание доброе, и меха лёгкие, словно не я а она управляла мной. В магазине гармошки стояли вряд, поблёскивая коричневым лаком, да чёрными кнопками. И все тульские. Я взял одну, предвкушая, услышать любимые с детства тембры, но вместо этого раздалось какое-то непонятное рычание. Поначалу, я даже отшатнулся, посмотрел по сторонам, не понимая, что ж это такое. Взял другую, третью, четвёртую, но все они звучали одинаково несуразно. Я едва не взвыл от обиды. Вдруг в самом конце этого ряда, я увидел зелёную переливающуюся блёсками шуйскую гармонь. Уже не надеясь на покупку, я взял её, тронул кнопки, и гармонь зазвучала чисто, нежно, мощно, красиво. Именно так, как хотел я. Вот так я и купил себе гармонь и ни разу не пожалел об этом. Она была настоль хороша, что мне казалось, что исправляла мою не совсем добрую игру. Семнадцать лет она служила верой и правдой мне, пока я не уехал на «землю обетованную». Через пару лет я приехал и забрал её с собой. Можно было бы, и купить в Израиле гармошку, но там гармони не продаются, нет их в продаже, почему, я не знаю.
Решение было спонтанное, я взял гармонь и пошёл на улицу. Георгий, увидев меня с инструментом, обрадовался.
– Поиграй, а? – попросил он. – Давно не слышал такого.
– Дай мне выпить чего-нибудь, душа горит, – попросил я.
– Есть водка в стаканчиках по сто граммов.
– Давай штуки три, да три банки пива. Сразу посчитай, сколько с меня.
– Потом посчитаю, успеется.
– Давай сразу, я рассчитаюсь, а там будет видно. И дай мне на что сесть, а то стоя неудобно играть, – сказал я и вышел из магазинчика.
Георгий принёс два пластиковых ящика и поставил рядом с дверьми. Я сел на один, а на другой поставил пиво и водку. Один стаканчик я выпил, запивая пивом, закурил и стал играть. Закрыл глаза, и понесла меня мелодия в наши выстуженные морозом места, любимые до слёз. Лошадь, запряжённая в сани, покрытая инеем, трусившая вдоль деревенской улицы, собаки, свернувшиеся на кусках соломы у ворот, да дымы из труб занесённых снегом домов, нитками поднимаясь вверх и сплетаясь в вышине в толстую верёвку, резко сворачивала в сторону и исчезала за макушками высоченных сосен…табун коней полетал по деревне, распугивая кур, гусей и собак, поднимая столб пыли… ребятишки удочками ловят пескарей на реке, а потом купаются там же… молочные густые туманы над утренней рекой.
Я остановился, открыл глаза. Около меня уже стояло около десятка человек, слушая гармонь. Я выпил ещё стаканчик и продолжил, вспоминая разные мелодии и песни, которые знал. Они приходили сами, выплёскиваясь из меня, вынося всё нехорошее и недоброе скопившееся во мне. Это продолжалось долго, людей всё прибавлялось и прибавлялось. Люди были разного возраста, но всё больше пожилых. Я играл мелодии и их молодости. У кого-то глаза были уже на мокром месте, другие, наоборот, с восторгом слушали давно забытое, но такое дорогое. И тогда я, допив остатки водки, стал играть плясовые. Что тут началось, в пляс пошла добрая половина зрителей. Тут, из хулиганства, я спел матерщинную частушку, и началась вакханалия. Пели кто, что знал. Соскучилась, изболелась душа у многих в иноземщине, захотелось выплеснуть эту боль. Плясали не только выходцы из СССР, но и местные жители. Они не понимали, что происходит, но было весело, и это веселье соблазняло пойти в круг. Георгий успевал выносить стаканчики с водкой желающим, да банки с пивом. Хмельное делало своё дело. Уже целая толпа плясала, частушки пелись в разных сторонах разные, люди не слушая друг друга, боясь упустить свой шанс выплеснуть свою боль. Мне ещё поднесли водки и, выпив, я, вспоминая молодость вместе с гармонью, пошёл в пляс, приводя в восторг любопытных. Кто-то уже выплясывал коленца посреди круга, некоторые старушки кружились с платочками в руке. Немного в стороне веселились ребятишки, удивляясь поведению своих бабушек. А гармонь пела и пела, выискивая всё новые мелодии. Уже были уставшие, стоявшие в сторонке, смотревшие на этот балаган. Подъехали две полицейские машины, из которых вышло четверо полицейских и направились к нам. Они остановились у края круга, стали смотреть и слушать, как народ веселился.
«К примеру, возьмём землепашца
Он выехал поле пахать,
Он искоса глянул на сломанный трактор,
Чугунка ты, что б твою мать»
Пропел я и продолжил дальше. Полицейские захохотали, вернулись к своим машинам, вскоре и уехали. Видно русский язык знали. Оборвав частушки, я запел песню «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок», и некоторые зрители стали подпевать.
Сколько длилось всё это «действо», не знаю, но вдруг как-то сразу я ослаб. Стало хорошо и легко. Я поставил гармонь, взял банку пива, поставленную неизвестно кем, выпил и посмотрел на людей. На меня смотрели счастливые и добрые глаза незнакомых зрителей, и раздались аплодисменты. Мне стало неудобно, и я покраснел.
– Спасибо вам, простите, если, что не так, – пробормотал я и пошёл мимо притихшей толпы. Георгий догнал меня и дал мне три банки пива:
– Это от меня, – выдохнул он. – Приходи ещё.
На другой день, на работе мне по секрету рассказывали, что в Бат Яме какой-то придурок играл на аккордеоне, что полгорода собралось и плясали так, что полиция не могла остановить. Я ответил, что не знаю, не видел, не слышал, что, скорее всего, это просто слухи.
Через месяц меня уволили, а ещё через месяц гармонь перестала играть. Выдавала какие-то непонятные звуки, какой-то скрип. Я пытался ремонтировать её, ничего не получалось. Никаких повреждений не находилось, всё было в норме, но голос у инструмента исчез. Наверное, заскучала душа у гармони, вернулась домой, оставив свой приют, а без души не запоёшь.