Освобождение. В гибком зеркале природы

*** «В гибком зеркале природы»


Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/0wEazPYr-dk


1922 год. В четвёртом номере журнала «Красная новь» напечатана статья Владимира Маяковского «Велимир Хлебников»:
 
«Умер Виктор Владимирович Хлебников.
Поэтическая слава Хлебникова неизмеримо меньше его значения.
Всего из сотни читавших – пятьдесят называли его просто графоманом, сорок читали его для удовольствия и удивлялись, почему из этого ничего не получается, и только десять (поэты-футуристы, филологи “ОПОЯЗ” ) знали и любили этого Колумба новых поэтических материков, ныне заселённых и возделываемых нами.
Хлебников – не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников – поэт для производителя.
У Хлебникова нет поэм. Законченность его напечатанных вещей – фикция. Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая весёлое недоумение Хлебникова. К корректуре его нельзя было подпускать, – он перечеркивал всё, целиком, давая совершенно новый текст.
Принося вещь для печати, Хлебников обыкновенно прибавлял: “Если что не так – переделайте”. Читая, он обрывал иногда на полуслове и просто указывал: “Ну и так далее”.
В этом “и т. д.” весь Хлебников: он ставил поэтическую задачу, давал способ её разрешения, а пользование решением для практических целей – это он предоставлял другим».



*   *   *

Мы, воины, во иный край уверовав,
Суровой ратью по лону вод текли.
Шеломы наши не сверкали серые,
Кольчуги тускло отражались в них.
Пищали вспыхнули огнём.
Мы знали, – верой и огнём
Рати серые согнём.
Моряной тихо веяло,
И, краше хитрых крас,
Над нами реял
Наш незлобивый тихий Спас.

1908



История знает всего несколько мастеров, которых в веках заслуженно можно величать «поэтами для поэтов». Для царскосельских поэтов таким был И. Ф. Анненский, для авангардистов – В. В. Хлебников:
«На каком-то незримом дереве слова зацвели, прыгая в небо, как почки, следуя весенней силе, рассеивая себя во все стороны, и в этом творчество и хмель молодых течений». («О современной поэзии». С. 183).
В философии, вынужденной постоянно догонять поэзию, феномену «поэта для поэтов» может быть сопоставлен титул «тайного короля философии», последним из которых в ХХ веке был Мартин Хайдеггер (1889–1976), а первым в V веке до нашей эры – Платон (427–347). Между ними – кёнигсбергский затворник Иммануил Кант (1724–1804), способ проблематизирования которого качественно отличался от того, что задали Сократ и Платон на заре теоретического мышления. «Критика чистого разума» (1781), сочинение революционное, освобождающее дух в постановке вопроса «Как это возможно?», а не «Что это такое?» (по Платону).
В эпоху Просвещения, в годы, непосредственно предшествующие свержению династии Бурбонов и воцарению республиканского консула Наполеона, И. Кант открывает универсальный способ постижения вещей вне метафизических попыток проникновения в суть вещей. Тысячи лет люди дерзают ответить на вопросы «Что есть мир?», «В чём смысл жизни?», «Что такое человек?», из чего возникает ещё больше вопросов о природе человеческого знания и вечных ценностей добра, справедливости и любви. Кант открывает, что достаточно знать, как это возможно, то есть, как это работает и какие имеет основания для своего бытия, чтобы управляться с вещами как с механизмом. И тогда действительно можно стать властелином мира, царём природы, – если не богом, божиком, божком, то, во всяком случае, местоблюстителем его в гибком зеркале природы.


*   *   *

Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звёзды – невод, рыбы – мы,
Боги – призраки у тьмы.

<1916>
 


В. В. Маяковский объясняет:

«Для так называемой новой поэзии (наша новейшая), особенно для символистов, слово  – материал для писания стихов (выражения чувств и мыслей), материал, строение, сопротивление, обработка которого были неизвестны. Материал бессознательно ощупывался от случая к случаю. Аллитерационная случайность похожих слов выдавалась за внутреннюю спайку, за неразъединимое родство. Застоявшаяся форма слова почиталась за вечную, её старались натягивать на вещи, переросшие слово».
(В. В. Маяковский. «В. В. Хлебников»)


Без опоры на чувственность разум противоречив, антиномичен.
Вся его противоречивость налицо в понятиях, выражаемых в речи при помощи слов и словосочетаний, и в суждениях, относящих одно рассудочное понятие к другому.
Как, к примеру, без опоры на чувственный опыт ответить на вопрос, конечен или бесконечен мир? Хотя чувственный опыт вряд ли поможет в разрешении этого вопроса, так же как республиканский кодекс вряд ли мог помешать Наполеону сделаться Бонапартом и в завоевательных войнах дойти до границы с Россией. 


*   *   *

О, Азия! тобой себя я мучу.
Как девы брови я постигаю тучу.
Как шею нежного здоровья –
Твои ночные вечеровья.
Где тот, кто день иной предрек?
О, если б волосами синих рек
Мне Азия покрыла бы колени,
И дева прошептала таинственные пени.
И, тихая, счастливая, рыдала,
Концом косы глаза суша.
Она любила, она страдала –
Вселенной смутная душа.
И вновь прошли бы снова чувства
И зазвенел бы в сердце бой:
И Махавиры, и Заратустры,
И Саваджи, объятого борьбой.
Умерших их я был бы современник,
Творил ответы и вопросы.
А ты бы грудой светлых денег
Мне на ноги рассыпала бы косы.
– Учитель, – мне шепча, –
Не правда ли, сегодня
Мы будем сообща
Искать путей свободней?

1920, 1921



Кант поставил вопрос, как это возможно – как возможно то или иное явление, другими словами, как возможны математические истины и физическая наука, метафизическое обобщение знаний, эстетические воззрения, нравственность и мораль.
Как возможен человек? О том, что это такое, есть много разных концепций – религиозных, философских, биологических, антропологических. Какой придерживаться, а какие отбросить – в этом, собственно, состоит мировоззрение той или иной социальной группы. Очевидно, что ответ католического священника будет отличаться от эволюционной теории дарвиниста, и даже два атеиста могут иметь на этот счёт три мнения. Но при ответе на вопрос, при каких условиях возможно появление и существование человека, все они придут к фактам социальной природы сознания и того способа бытия белковых тел, который принят в науке как определение понятия «жизнь».


Кузнечик

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» – тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!

<1907–1908> 1912



Кант – первый философ, который занялся изучением не «вещей-самих-по-себе», какие якобы человек может познать с помощью науки и философии, но самого «оснащения» человеческого разума – понятий, слов, существующих в форме априорных форм чувственности, категориальных синтезов рассудка и идей разума.
Так и для В. В. Хлебникова слово это «самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей». Это не то слово, которое, бездыханное, намертво привязано к вещам, потребно для какой-нибудь практической деятельности и окончательно «заезжено» в ней, убито будничным употреблением. Живое самовитое (не бытовое) слово ясно и точно должно варьировать любой оттенок мысли:
«Отсюда – углубление в корни, в источник слова, во время, когда название соответствовало вещи. Когда возник, быть может, десяток коренных слов, а новые появлялись как падежи корня (склонение корней по Хлебникову)  – напр., “бык” – это тот, кто бьёт; “бок” – это то, куда бьёт (бык). “Лыс” то, чем стал “лес”; “лось”, “лис” – те, кто живут в лесу». (В. В. Маяковский. «В. В. Хлебников»).



*   *   *

Сон – то сосед снега весной,
То левое непрочное правительство в какой-то Думе.
Коса – то украшает темя, спускаясь на плечи,
То косит траву.
Мера – то полна овса,
То волхвует словом.

<1911>



«Словотворчество, – полагал В. В. Хлебников, – есть взрыв языкового молчания, глухонемых пластов языка.
Заменив в старом слове один звук другим, мы сразу создаём путь из одной долины языка в другую и, как путейцы, пролагаем пути сообщения в стране слов через хребты языкового молчания». («Наша основа». С. 168).
В. В. Маяковский был убеждён, что «Хлебников создал целую “периодическую систему слова”. Беря слово с неразвитыми, неведомыми формами, сопоставляя его со словом развитым, он доказывал необходимость и неизбежность появления новых слов».
В статье «Образчик словоновшеств в языке» поэт берёт глагол «летать» и, сопоставляя его с известными примерами словообразования, взрывается фейерверком новых смысловых форм:


«“Летатель” удобно для общего обозначения, но для суждения о данном полёте лучше брать «полётчик» (переплётчик), а также другие, имеющие свой, каждое отдельный, оттенок, например, “неудачный летун” (бегун), “знаменитый летатаЙ” (ходатай, оратай) и «летчиЙ» (кравчий, гончий). Наконец, ещё возможно “лтец”, “лтица” по образцу чтец (читатель). Для женщин удобно сказать “летавица” (красавица, плясавица).
Читать, чтение – летать, лтение.
Сидящие в воздухолёте люди (пассажиры) заслуживают имени “летоки” (ходок, игрок). “Летоков было 7”.
“Полётная снасть”, “взлётная снасть” – совокупность нужных вещей при взлёте или полёте.
Самое игры летания следует обозначить “лет;” (бега).
Явление лёта, а также общая постановка дела может быть обозначена “летёж”, например: “Успехи русского летежа в 1909 г.”, “Летёж длился недолго”.
Общ<ую> сложность воздухолтения можно обозначить “летава” (держава). “Русская военная и торгово-промышленная летава над севером мира”. Слово “летава” может употребляться в смысле “эскадра”. “Летава Японии”. “Две летавы встретились готовые к бою”.
Народы, искусные в воздухоплавании и способные в нём, можно обозначить “летутные народы”. “Летавское/-ное общество”.
“Опасности летобы” (учёба, злоба) как явления людской жизни. “Летоба” – воздухоплавание как проявление деятельности жизни.
“Летели” – всякий снаряд летательный (свирели, качели). “Блерио перелетел на своих летелях Ламанш”.
“Необходимое для него летло” – в смысле снасти (весло).
“Летины” (именины) – день полёта. “Мы были на летинах”; “первины летин”.
“Летало” – авиатор. “Известный за границей летало Гюйо”.
“Летачество”. “Летская дружина”. “Летья година”.
“Летьба” – место и действие полёта – воздухоплавательный парк.
“Летьбище” – аэродром. “Летьбищенская площадь”.
“Летище”, “летовище” – снасть и воздухоплавательный прибор, вообще место, связанное с полётом.
“Леталище” – лет-алище – костюм летока.
“Лётня” – корзина для летоков.
“Лётка”, “однолётка” – дрожки, двуколка – машина воздухоплава<теля>. “Лётка Блерио”, “пятилётка”.
“Двукрылка”.
“Небесные казаки” – воздушное казачье войско.
“Летёжная выставка”.
“Летистый снаряд”.
“Летизна” – способность лететь.
“Летоука” – учение о полётах.
“Лёторадость”. “Лётонаглость”. «Лётоужас”. “Лётий бог” – Стрибог – бог воздухоплавания.
“Летучий полк” – воздушная дружина.
“Летомая высота” – высота возможного подъёма.
“Лётлый завод”, “лётлый снаряд”.
“Лётлая река” – воздушные течения, пути полёта.
“Лёто”, “летеса” – дела воздухоплавания. “Русские летеса”. “Летесная будущность”.
“Леточ” (светоч) – воздухоплавательный прибор. “Тат<лин> взлетел на своём леточе”».

(В. В. Хлебников. «Образчик словоновшеств в языке». С. 28-30)



*   *   *

Могилой дум ударить мне ли,
Хлестнув по лицам и устам?
Разбойники в утёсах каменели,
Тянулись к ивовым кустам.

Реки свободен жидкий меч, –
Есть рукоятка, нет руки...
И голубую тянут сеть
В прозор столетий рыбаки.

<1915>



Немецкая классическая философия считала ошибкой И. Канта аисторизм априорных форм чувственности и категориальных синтезов. Ф. Шеллинг и Г. Гегель проявили всю мощь рассудочного мышления, доказывая, что восприятие мира в категориях единого и множественного, возможного, действительного, необходимого есть результат исторического развития человеческого рода. Каждый из нас видит мир протяжённым в пространстве и изменяющимся во времени; каждый из нас судит о вещах в категориях, выработанных предками и остающихся безосновной основой наших суждений о мире, обществе и о себе.
Кант полагал, что без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы помыслить: знание есть синтез ощущений и их априорных форм (пространства и времени) с априорными категориями рассудка, число которых, по Канту, не превышало 12. Это категории (1) количества: единство, множество, цельность; (2) качества: реальность, отрицание, ограничение; (3) отношения: субстанция и принадлежность, причина и следствие, взаимодействие; (4) модальности: возможность и невозможность, существование и несуществование, необходимость и случайность. Неокантианцы Г. Коген и П. Наторп свели их количество к 9.


Воспоминания

Достойны славы пехотинцы,
Закончив бранную тревогу.
Но есть на свете красотинцы,
И часто с ними идут в ногу.
Вы помните, мы брали Перемышль
Пушкинианской красоты, –
Не может быть, чтоб вы не слышали
Осады вашей высоты.
Как судорга – пальба Кусманека,
Иль Перемышль старый старится?
От поцелуев нежных странника
Вся современность ниагарится.
Ведь только, только Ниагаре
Воскликну некогда: товарищ!
(Самоотрицание в анчаре,
На землю ласково чинарясь.)
А вы, старейшие из старых,
Старее, нежели додо,
Идите прочь! Не на анчарах
Вам вить воробушка гнездо.
Для рукоплескания подмышек
Раскрывши свой увядший рот,
Вас много, трепетных зайчишек,
Скакало в мой же огород.
В моём пере на Миссисипи
Обвенчан старый умный Нил.
Его волну в певучем скрипе
Я эхнатэнственно женил.

1915



Для русского авангардизма В. В. Хлебников стал Кантом, Шеллингом и Наторпом в одном лице. Язык в своём историческом развитии не использовал образчики предложенных поэтом словоновшеств, но сама идея сознательного направления речи в наиболее ёмкое русло словоупотребления, несомненно, продуктивна и поныне представляет собой задачу будущих дней.
В статье «О современной поэзии» поэт объяснял:


«Слово живёт двойной жизнью.
То оно просто растёт, как растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и тогда начало звука живёт самовитой жизнью, а доля разума, названная словом, стоит в тени, или же слово идёт на службу разуму, звук перестаёт быть “всевеликим” и самодержавным: звук становится “именем” и покорно исполняет приказы разума; тогда этот второй – вечной игрой цветёт друзой себе подобных камней.
То разум говорит “слушаюсь” звуку, то чистый звук – чистому разуму.
Эта борьба миров, борьба двух властей, всегда происходящая в слове, даёт двойную жизнь языка: два круга летающих звёзд».

(В. В. Хлебников. «О современной поэзии». С. 182)



*   *   *

Люди склонились над бездной,
Забыт ими пращур надзвездный.
Стонет молчание в возгласах вёсел.
Стали рабами ремёсел.
О, этот тел буй
Забыли вы, русские,
И уначальности целбу,
Те, кого взоры тусклые.

1908



В философии И. Канта априорные формы чувственности (пространство и время) и категории рассудка (числом 12) даны до всякого опыта, до какого-либо сознательного отношения, даны априори. Они и  составляют структуру человеческого сознания. И прежде чем познавать мир, мыслитель из Кёнигсберга исследует возможности, пределы познания путём обращения к устройству самого познающего инструмента – разума. Этот новый подход к решению проблем познания Кант назвал своим «коперниканским переворотом в философии». Сто двадцать лет спустя неокантианцы показали, что структура сознания определена культурой – многовековым опытом предков, благодаря которому мир видится нам именно так, а не иначе.
В поэзии, как самой авангардной части культуры, В. В. Хлебников взялся поменять точку отсчёта, искусственно конструируя язык, в понятийной системе которого воспринимается мир. Это был его коперниканский переворот в самих основах миропонимания и культуры.


«В одном творчестве разум вращается кругом звука, описывая круговые пути, в другом – звук кругом разума.
Иногда солнце – звук, а земля – понятие; иногда солнце – понятие, а земля – звук.
Или страна лучистого разума, или страна лучистого звука».

(В. В. Хлебников. «О современной поэзии». С. 182)



*   *   *

Предтечи! Я сжатое поле!..
Жнецы в нём ходили с серпами
И вестью на воле
Меня осудили цепами.

1913



В работе 1924 года «О Хлебникове» драматург и литературовед Юрий Тынянов писал:
«Когда умер Хлебников, один крайне осторожный критик, именно, может быть, по осторожности, назвал всё его дело “несуразными попытками обновить речь и стих” и от имени “не только литературных консерваторов” объявил ненужною его “непоэтическую поэзию”. Всё зависит, конечно, от того, что разумел критик под словом литература. Если под литературой разуметь периферию литературного и журнального производства, лёгкость осторожных мыслей, он прав. Но есть литература на глубине, есть жестокая борьба за новое зрение, с бесплодными удачами, с нужными, сознательными “ошибками”, с восстаниями решительными, с переговорами, сражениями и смертями. И смерти при этом деле бывают подлинные, не метафорические. Смерти людей и поколений».


*   *   *

Где зверь напишет кровью:
«Эй! Я юноши тело ем!» –
Там скажет мать: «Дала сынов я!..»
Мы, старцы, рассудим, что делаем.
Правда, что юноши стали дешевле,
Дешевле и снега, бочки воды и телеги углей?
О гнилоокая, косящая стебли,
Сильных рук взмахом играя, наглей!
Старый игрок! Не прогнал тебя никто –
Давно пора – с земного шара!
Хрипло дыша и навек-то
Шагнёт за тобой твоя пара.
Хриплая смерть! Твои – Цеппелины!
Ты дышишь гаваной, но вовсе не курится!
В колбочку смерти! И полоний
Откроемте в ней, как Кюри.
Есть овощ золотой на жезле.
Его бери, Башкирцева, и правь!
Ужели надо, чтобы юноши исчезли,
И нами стала мертва явь?
Падают Брянские•, растут у Манташева,
Юноши падают, нет уже нашего
Черноглазого короля беседы за ужином.
Он дорог, поймите, он нужен нам.
Кто книжечку издал «Последние песни оленя»,
Продетый кольцом за колени,
Рядом с серебряной шкуркою зайца,
Висит там, где сметана, мясо и яйца.
Мёртвые юноши! Мёртвые юноши!
По площади плещется стон городов!
Как будто разносчик со связкой дроздов.
Дешёвые юноши! Дешёвые юноши!

1915



«Обычно представление, что учитель подготовляет приятие учеников, – продолжает Ю. Тынянов. – На самом же деле совершается обратное: Тютчева подготовили для восприятия и приятия Фет и символисты. То, что казалось у Тютчева смелым, но не нужным в эпоху Пушкина, казалось безграмотностью Тургеневу, – Тургенев исправлял Тютчева, поэтическая периферия выравнивала центр. Только символисты восстановили истинное значение метрических “безграмотностей” Тютчева. Так – говорят музыканты – “исправлялись” “безграмотности” и “несуразности” Мусоргского, полуизданного до сих пор. Все эти безграмотности безграмотны, как фонетическая транскрипция по сравнению с правописанием Грота. Проходит много лет подземной, спрятанной работы ферментирующего начала, пока на поверхность может оно выйти уже не как “начало”, а как “явление”». (Ю. Тынянов. «О Хлебникове»)



*   *   *

Дорога к людей уравнению
Легла сквозь леса уравнений.
Там поёт число,
Верещит, шумит
На ветвях величин.

<1922>



Как и к великому немецкому мыслителю, к В. В. Хлебникову применимо суждение: «Он не “искал”, он “находил”». В. В. Хлебников объяснил  способ словотворчества, порождающего идеи вещей и процессов, – способ конструкторской деятельности, при котором сначала возникает представление об устройстве того или иного предмета или явления, не данного изначально в опыте, а затем предмет или явление синтезируется или обновляется в действительности. В информационную эпоху в таком способе организации деятельности удивительного мало: офисные работники вынуждены несколько раз в год привыкать к новому интерфейсу, апгрейду или ещё какому-либо «инжинирингу» компьютерных программ, с которыми ежедневно имеют дело, и приспосабливаться под непрерывные изменения. Новый интерфейс и опции, новейшие разработки и приложения, гаджеты и дивайсы со временем до неузнаваемости преображают будни и досуг. К сожалению, словоновшество в этом деле, как и само дело, на протяжении полувековой истории принадлежит отнюдь не российским разработчикам и не русскому языку. Ни тогда, ни сейчас социальную реальность невозможно было выправить «правильной литературной перспективой». Последняя, к тому же, попала под каток социалистического реализма партии и правительства, у кого словотворчество было в корне иного рода: НКВД, ГУЛАГ, колхоз, ОСОАВИАХИМ, ДОСААФ – словотворчество новояза. Социальная реальность с её кондовым бытом и тяжёлой плотью советской и постсоветской государственности, в которой «я, как все», адова далека – «к ляду» – от продвинутых конкурентов из Силиконовой долины.


*   *   *

Ах, нынче я, как все.
Сколько муки!
– Горький сев.
Мил кому кий?
Себя тоньше
Стань!
Ладонь щеп
Сомненья
И презренья
Кину я
В твой стан.
Сгину я.
Сяду.
Всё... к ляду!

1908



В 1922 году «Всё… к ляду!» не было актуально для В. В. Маяковского, и он настаивает:

«Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом чёрным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка, Кручёных, Каменского, Пастернака, что считали его и считаем одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе.
После смерти Хлебникова появились в разных журналах и газетах статьи о Хлебникове, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплёванный критикой, живым ходил по России? Я знаю живых, может быть, не равных Хлебникову, но ждущих равный конец».

(В. В. Маяковский. «В. В. Хлебников»)


<Голод>

Почему лоси и зайцы по лесу скачут,
Прочь удаляясь?
Люди съели кору осины,
Елей побеги зелёные.
Жёны и дети бродят в лесах
И собирают берёзы листы
Для щей, для окрошки, борща.
Елей верхушки и серебряный мох,
Пища лесная!
Дети, разведчики леса,
Бродят по рощам,
Жарят в костре белых червей,
Заячью капусту и гусениц жирных
Или больших пауков, они слаще ореха.
Ловят кротов и ящериц серых,
Гадов шипящих стреляют из лука,
Хлебцы пекут из лебеды.
За мотыльками от голода,
Глянь-ка, бегают.
Полный набрали мешок.
Будет сегодня из бабочек борщ
– Мамка сварит.
На зайца, что нежно
Прыжками скачет по лесу,
Дети точно во сне,
Точно на светлого мира видение
Все засмотрелись
Большими глазами, святыми от голода,
Правде не веря.
Но он убегает проворным видением,
Кончиком уха чернея сквозь сосны.
И вдогонку ему стрела понеслась,
Но поздно.
Сытный обед ускакал!
А дети стоят очарованные.
«Бабочка, глянь-ка, там пролетела…
Лови и беги! а там голубая!»
Хмуро в лесу. Волк прибежал
Издалёка
На место, где в прошлом году
Он скушал овцу.
Долго крутился юлой, крутобокий,
Всё место обнюхал,
Но ничего не осталось – дела муравьёв, –
Кроме сухого копытца.
Огорчённый, комковатые рёбра поджал
И утёк за леса.
Тетеревов алобровых и глухарей
Серогрудых,
Заснувших под снегом,
Будет давить лапой тяжёлой,
Облаком снега осыпан…
Лисичка, огнёвка пушистая,
Комочком на пень взобралась
И размышляла, горюя…
Разве собакою стать? Людям
На службу пойти?
Сеток растянуто много, ложись в любую.
Опасно, съедят, как съели собак!
И стала лисица лапками мыться,
Покрытая парусом красным хвоста.
Белка ворчала:
«Где же мои орехи и жёлуди?
Я не святая, кушать я тоже хочу».
Тихо,
Прозрачно.
Сосна целовалась с осиной.
Может, назавтра их срубят на завтрак.

1921



В лесах уравнений затерялась идея справедливого социального распределения: её, ничтоже сумняшеся, номенклатурные работники заказали себе на обед и запили выдержанным кахетинским. Число умерших от голодомора в Поволжье в 1932–33 годах, возникшего по причине принудительных сталинских хлебозаготовок, исчисляется миллионами жертв и свидетельствует о политике самого настоящего геноцида. Чтобы никому не удалось бежать, войска НКВД брали местность в кольцо, и крестьяне вымирали семьями и целыми деревнями. Кремлёвский горец проводил мудрую интернациональную политику ВКП(б). Спустя девяносто лет эти земли заселены многочисленными переселенцами с южных гор.
Бессребреничество Велимира Хлебникова, по словам В. В. Маяковского, «принимало характер настоящего подвижничества, мученичества за поэтическую идею». Можно сказать, что вместо того, чтобы считаться с сущим в расчёте на него, как это делают все «нормальные люди», поэт для поэтов растрачивал себя в бытии на истину бытия.
Его любили все знающие его, но любили здоровым и остроумным, а не мнительным и больным. После голодной зимы и недолеченной малярии, в мае 1922 года, страдающий приступами лихорадки поэт отправился к художнику Петру Митуричу в Крестецкий уезд Новгородской губернии. Там его разбил паралич. Через две недели окончательно отнялись ноги, началась гангрена; из больницы в Крестцах В. В. Хлебникова выписали как безнадёжно больного.
Полностью парализованный он скончался 28 июня 1922 года в деревенской бане Петра Митурича. Предбанник был завален цветами – их, как можно больше, просил поэт. Медикаменты, продукты, деньги придут от петроградских друзей уже после кончины.
«Первый Председатель Земного Шара Велимир Хлебников», – выведет голубой краской на крышке его гроба художник П. Митурич.
Произошло это в селе Санталово – ныне уже не существующем, ненаселённом пункте.
– Отделяясь от бытового языка, – учил поэт поэтов, – самовитое слово так же отличается от живого, как вращение земли кругом солнца отличается от бытового вращения солнца кругом земли. Самовитое слово отрешается от призраков данной бытовой обстановки и на смену самоочевидной лжи строит звёздные сумерки. (В. В. Хлебников. «Наша основа». С. 168).



О свободе

Вихрем разумным, вихрем единым
Все за богиней – туда!
Люди крылом лебединым
Знамя проносят труда.

Жгучи свободы глаза,
Пламя в сравнении – холод!
Пусть на земле образа!
Новых построит их голод…

Двинемся, дружные, к песням!
Все за свободой – вперёд!
Станем землёю – воскреснем,
Каждый потом оживёт!

Двинемся в путь очарованный,
Гулким внимая шагам.
Если же боги закованы,
Волю дадим и богам!

1918. 1922



Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/0wEazPYr-dk

http://www.ponimanie555.tora.ru/paladins/chapt_4_1.htm