ЯКОВ и АННА - 7

Журнальный вариант ("Сибирские огни" № 07 - июль и № 08 - август 2015)

(Начало в "ЯКОВ и АННА – 1" - http://www.proza.ru/2015/07/18/248)

24 марта.
Скажи мне, человек Шварцман, в чем смысл жизни? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Так в чем же? Одних увлекает и даже удовлетворяет работа, другие видят все в крепкой, хорошей семье, в детях. Раньше меня не привлекало ни то, ни другое. Я просто хотела жить, любить… и побеждать! Вот и жила и любила. Как мне хорошо, весело жилось! И все же мечтала о чем-то необыкновенно прекрасном, о своих алых парусах…

Взрослела, и мечты стали рушиться: чем душевнее они были, тем тяжелее оказывался проигрыш. Но я не хотела учиться проигрывать. Наверно, поэтому поддалась красавчику… Да, я стала завидовать легкомысленным людям. Пусть они будут такими не какой-то определенный период, в период «гона», как когда-то высказался Ка-Ка, а все время — до старости. Они ко всему относятся легко, просто, без всякой боязни и рассуждений. Не только мелочи, но даже крупные неприятности не портят им настроения, не мешают жить. Они не страдают и не разочаровываются. Им вольготно, хорошо, весело.

Но вот что-то мне не весело…
Умные люди говорят, что в жизни надо найти себя и свое место. Но не до старости же искать его, так и жизнь пройдет. Но и жить, как живут сейчас многие, пусто, серо, никчемно, тоже не хочется. Как тогда быть? Сегодня у меня нет грез, желания мои вполне реальны. Но речь не о замужестве, как мечтают многие девчонки. Я просто хочу доброго, заботливого, понимающего меня человека. Я боюсь душевного одиночества. Я потеряла какую-то опору. И не могу ее вернуть. Не могу вновь найти, обрести… И Галка не может. И надо самим достойно плыть по житейским морям-океанам, делать свою жизнь лучше, чище…

Галка! Я обращаюсь к тебе. Давай для начала откажемся от этих привычек — курить и пить! Проявим волю и бросим! И целоваться не будем просто так, не по любви… И пусть это будет первым нашим шагом к новой жизни. А если мы нарушим свое слово….

Итак, вперед! К новой жизни. Да поможет нам бог!
Вот, пишу клятву…

Клянемся!
Жизнь — это борьба, и нам надо бороться за свое счастье.

Клянемся, что никогда не падем низко, ни перед кем не унизимся, будем гордыми и уважающими самих себя.

Клянемся, что больше никогда не возьмем в рот табачную гадость.

И вино будем пить только по праздникам. И в меру!

Клянемся, что никогда не нарушим нашу дружбу. Радости и беды станем делить поровну и всегда помогать друг другу во всем. Никогда не будем лгать друг другу.

А если разъедемся, никогда не забудем о нашей дружбе.

Клянемся!

Антонова (подпись).
Иванова (подпись).

Стихотворение Яши Шварцмана
   О, как хочется к этой женщине!
   Дайте волю моей любви!
   Что за ритм меня гонит бешено
   К рукам и губам твоим!
   Я ворвусь в твою дверь заветную,
   Тыщу «нет» не услышу я...
   Утром встанешь — не надо сетовать,
   Что опять не застала меня.
 
22 ноября.
Целых пять дней мы были вместе. Мы почти не выходили из квартиры — любили друг друга… Но с тех пор прошла целая вечность.

Шварцман, милый мой Шварцман, самый хороший, самый искренний и честный, ласковый и нежный… столько времени пролетело, а ты для меня остался прежним. Я все так же люблю тебя. Вот скоро снова позову тебя, и ты поймешь.

Яшка, как ты мог позволить, чтобы мы разошлись? Это было необдуманно… «молодо-зелено», как ты сказал. И привело к тому, что после двух лет нашей разлуки я первый раз изменила тебе. По-настоящему изменила.

Нет, я не раскаиваюсь. Что произошло, то произошло. К этому меня что-то привело.

И ты в тот вечер, вечер моей измены, был у моих окон. Я чувствовала это, видела твою мелькнувшую тень. Да, да, это был ты. Ты не мог не прийти.

Какая жестокая ирония судьбы! Как могло случиться, что мы растоптали нашу чистую, искреннюю любовь? Что мы нашли взамен? Ничего, кроме пустоты. Пустота — это страшно…

Ты помнишь, как мы, нагулявшись по городу, покупали жирную маринованную селедку, черный хлеб и шоколадный батончик и чуть ли не бежали ко мне на диванчик? И там с аппетитом и радостью уплетали сначала селедку, а после сладко «расцеловывали» шоколадный батончик. И в глазах было темно от нежности и ласки.

Я часто вспоминаю эту селедку и шоколадный батончик… как что-то солено-сладкое, грустное и веселое…

Иногда, после долгих поцелуев и ласк, упершись друг в друга лбами, мы вдруг встречались взглядами, зрачок в зрачок. О чем мы думали в эти мгновения? Я — о своем счастье быть с тобой. А ты… Я до сих пор не знаю. Неужели в твоем сердце уже тогда была пустота? Нет, нет и нет! Я знаю, твое сердце было переполнено.
Сомнениями и вопросами…

А сейчас? Ты ищешь или просто бегаешь? Думаешь, я не заметила: когда мы пять дней были вместе и однажды вырвались из дома в магазин, ты задержал взгляд на одной девице, даже оглянулся. Что, у этой девицы бедра были шире и талия тоньше? Фигушки! Я сразу оценила. Так тебе что, меня было мало? Мы ведь все эти дни почти не вставали с кровати…

А помнишь хохмочку, которую я тогда выдала? Случайно, правда. Мы были вместе… близко. Я открывала глаза и видела над собой твой приоткрытый рот, искорки твоих глаз. В какую-то сладостную паузу, когда ты всем телом прижался ко мне, я вдруг обхватила тебя ногами, как бы затянув аркан на твоей спине, и у меня вырвалось: «Все, не отпущу тебя больше… не отпущу!» И уже почти с осмысленной улыбкой добавила: «Теперь так и останемся на всю жизнь». Ты тоже улыбнулся и хотел приподняться. Но я крепко держала тебя в своих объятьях и только повторяла: «Все, Яшик, все, так и останемся… так и останемся». Ты еще слегка дернулся, пытаясь освободиться. «Так и останемся… так и останемся…» И вдруг я увидела в твоих глазах… если не испуг, то уж точно не юморную растерянность. Хотя вскоре и посмеялись вдоволь.

Эх, Яшик, Яшик… Трусишка. Вырвался на свободу. Но я тебя никогда и не хомутала. А могла бы давным-давно заарканить. Никогда раньше об этом не думала. Хотя могла бы и подумать, и сделать. Как тогда Маша. Вот и я могла бы организовать дитя «на память». А ты ведь не Ка-Ка. Да и твои родители помогали бы мне, а не тебе: я знаю, вы люди совестливые, ответственные. Для вас дитя — святое.

Я слышала, что метисы получаются красивыми и умными. Вот и наша доченька, Любушка, была бы красивой и умной. А что? От меня внешность, от тебя — мозги.

Хотя я и сама не совсем дура. Но душа была бы точно общей — доброй и смелой, понимающей и мирной.

Размечталась… Но ты не боись, я никогда бы не решилась на такое. Я ведь хотела и хочу, чтоб и ты меня любил. Не временами, а всегда. А ты все бегаешь, бегаешь…
 
Конечно, ты не просто бегаешь, ты ищешь. Но мне показалось, что ты в пустом поиске. Как и я. «Да ты и сама теперь не захочешь вернуться ко мне». Нет, это неправда! Я позвала тебя ради этого, а ты не понял меня. Видимо, подумал, что я, как иногда раньше, решила вильнуть хвостом. Неужели ты думаешь, что я могла влюбиться в этого человека? Да никогда в жизни! Это просто увлечение, которое, может быть, и возникло у меня, чтоб заглушить боль разлуки с тобой, забыть тебя и даже, извини, отомстить тебе. И ты не можешь не знать этого.

Да, мне льстит, что этот красивый проходимец, породистый жеребец отдал мне предпочтение. И сделал предложение. И мне даже нравится, что многие опять завидуют мне. Но я понимаю, что он использует меня, как использовал других женщин до нашей встречи, которые кормили и поили его. Думаю, что и сейчас он не со всеми из них расстался. У него вечный гон. Хотя, наверное, сопьется совсем… и от его гона ничего не останется.

Я не выйду за него замуж, иначе буду самой несчастной женщиной. А если такое и случится, то лишь назло тебе. Но это будет недостойным рабством. Разве о нем я мечтала и мечтаю? Хочу, чтобы рядом со мной находился теплый человек, с которым у меня много общего. Мне не нужны страсти и ласки этого альфонса. Мне ничего от него не нужно!

Яшик! Милый мой! Плюнь на все, и я развею в прах твои мысли, что ты никогда не будешь счастлив со мной. Прости мне мою измену и все обиды, которые я причинила тебе, вернись, милый! Я сделаю все, чтоб ты был счастлив. Никогда не услышишь от меня грубого слова. Я создам тебе уют, о котором мечтаешь. Я разделю твое увлечение поэзией. Твои стихи (а ты признался, что иногда их пишешь), если даже они никому не понравятся, будут нравиться мне! Я буду до конца своих дней предана тебе и только тебе. Неужели ты не веришь мне?

Ладно, пусть я не убедила тебя, тогда скажи: неужели ты хочешь, чтобы твоя Анютка была самой несчастной женщиной? Имей хотя бы каплю жалости.

Ты сказал, что у меня «шлюховатая натура». Но разве ты сможешь упрекнуть меня хотя бы в одной измене за годы, что мы были вместе? Нет. И после разлуки я была верна тебе. И вот случилось… Ты должен простить, ведь я люблю тебя.

«Что у тебя осталось ко мне?» — спрашиваешь ты, и я отвечаю: любовь. А это ведь не только близкая связь и сила привычки.

Муж… Нет, только не он! Все мое существо сопротивляется от одной только мысли об этом. Этого не должно случиться. Но если вдруг произойдет — мне конец! И виноват будешь ты. Виноват потому, что истощил мои силы, нервы, терпение… Помоги мне…
Не нужны мне его бицепсы-трицепсы, не нужны его страсти. Хочу твоей теплоты и ласки, хочу тебя, только не его. Он просто бродяга, его удел — «катиться дальше, вниз», а нам — любить и быть счастливыми. Вспомни, что ты любишь свою Анютку, ведь лучше нее никого у тебя не было. А в тех, кто был, ты не находил того, что тебе нужно.

Это не истерика, а крик моей любви. Пойми же меня правильно. И не говори снова, что я играю и лгу. Это правда, только услышь ее!
 
Вот, была я трезвой, а стала…
Эх, Яшка, Яшка, мне тяжело, что меня могут обвести вокруг пальца, затуманить мозги, опустошить душу. Но я сумею постоять за себя и не попадусь на удочку.

Нужно быть такой, какой я была раньше, и никакой слабиночки, иначе дело дрянь.

А вообще… мне не нужно ни тебя, ни красавчика. Никого мне не нужно. Одной спокойнее. А так нервы можно расшатать и быстро состариться. А это совсем никому не нужно.

«Люби себя и будь счастлива и горда этим…»

Люблю себя. Но это скучно. Да и как — только себя… Надо часть любви отдавать другому. А этот другой отдаст часть своей любви мне. И получится одна большая любовь — большой живой бриллиант, сверкающий и весомый камень любви. Ведь любовь — это не только красивость, но и тяжесть. И вдруг чувствуешь, что ее нисколько не ценят, относятся к ней с пренебрежением, как к чему-то ненужному, чужеродному. И от черствости, неверия или непонимания драгоценный бриллиант становится простым грубым и мертвым камнем, который можно швырнуть как булыжник.

Я помню твои слова: «Время разрушает даже камни». Ты уже тогда намекал… знал, не верил в нашу любовь. Ты не только мне не верил, ты себе не верил. Вот и швырнул булыжник. А мой драгоценный бриллиант, оказывается, не разрушился… Вот тебе и «слияние душ». Тебе нужно было только слияние тел.
 
2 января.
Да, я пьяна. Немного. Ну и что? Вот и сейчас пойду… Нет, не к нему. Боже, зачем я вчера зашла к нему? Поплакаться? И поплакалась…

Когда я открыла глаза, сразу увидела знакомый цветастый абажур, и екнуло: мне показалось, что я здесь с тобой. Увы…

Да, на сей раз ты уже точно не простишь меня.

Ну и пусть! Считай, Шварцман, что я тебе отомстила. По-настоящему. Я же когда-то хотела тебе отомстить. Хотела и позабыла, а друг твой напомнил.

Да-да, он сказал что-то такое… Помню, что я опять разозлилась на тебя. Это когда я плакала и говорила, что люблю тебя и знаю, что и ты меня любишь. Он сказал — мол, этого надо было ожидать. И что-то еще… Что-то типа «все они такие». Стало ужасно обидно. Мне показалось, что твой друг знает про «них» и про тебя что-то такое, чего не знаю я… и что ты действительно (сознательно!) все время меня обманывал. Что он давно тебя раскусил: ты был для него не Яшусом, как он тебя звал, а Янусом — двуликим и мерзким. Что и я об этом давно думала, но только не могла сама себе признаться и до конца все осознать. И вот призналась и осознала…

Боже, зачем я пришла к нему? «Шлюховатая натура»?

Нет-нет, Ка-Ка не должен был… Зачем он все это говорил мне? Да, я знаю, что всегда нравилась ему. Но при чем здесь Ка-Ка? К нему просто пришла очередная чувиха. И он ее «успокоил», как когда-то Галку.

Ничего не буду больше писать.
 
3 января.
Не могу успокоиться. Видимо, уже навсегда...

Помнишь, однажды твой друг Ка-Ка написал в письме, которое ты прислал с военных сборов, слово «русофоб»? Я не знала его точного значения, но догадывалась, что оно как-то связано с национальностями. И понимала: Ка-Ка что-то там пошутил. Но у меня не было никакого желания расшифровывать этот неинтересный для меня юмор. Но когда наши отношения ухудшились, я почему-то вспомнила про него. Пошла в библиотеку к Надежде Степановне. Но она и без словаря популярно объяснила, что это слово — антирусское, такие люди настроены против русских и всего русского.

Меня это насторожило. Мне вдруг показалось, что твой друг еще тогда на что-то намекал. Ведь его писанина была для меня, а мне многие и намекали, и говорили…

Надежда Степановна знала, что у нас с тобой расстраиваются отношения, и я впервые, хотя и намного мягче, чем говорила моя мать, повторила вслух ее слова о том, что, мол, евреям, видимо, верить нельзя, что все равно ты на мне не женишься.

Надежда Степановна стала меня успокаивать, и тут я неожиданно для себя узнала, что ее погибший на войне муж был евреем. Я онемела. Ведь по мужу она — Сапожникова. Никогда не думала, что у евреев могут быть фамилии на «-ов».

Надежда Степановна как-то рассказывала, что в школе ее прозвали Кралей, поскольку фамилия у нее была Кралева. Ей нравилось. Это куда лучше, нежели какие-нибудь смешные прозвища у других: Квас, Лапша, Мося и прочие производные от фамилий. И хотя нередко встречались и сами фамилии дурацкие, что уж говорить о прозвищах, — никто не обижался. Но иногда кого-то называли-обзывали и без фамилии, особенно если она была нерусской.

Это я тоже знала. Вот у нас в классе был Гриша Лисберг. Мы его Лисой звали. А вот некоторые мальчишки иногда называли его на букву «ж»… Нет, не задница. На три буквы. И не матерщина. Хуже. Даже писать не хочу. Но это так, за глаза или во время ссоры. Тут, конечно, до слез и драк доходило. Редко, но бывало.

Меня, правда, как и многих, впрочем, это не волновало и не задевало: кто-то брякнул, да и забыли. Это уж потом понимание приходить стало. И вот я повторила слова матери, что евреям нельзя верить… Мне стало страшно неловко и стыдно перед Надеждой Степановной, я почувствовала себя мерзавкой и предательницей. Ведь она всегда так хвалила мужа и вспоминала его с такой теплотой. И хотя уже несколько раз ей делали предложение, она не выходила замуж, посвятив себя сыну и его семье.
И памяти о муже.

Надежда Степановна стала рассказывать мне про еврейские погромы и фашистов, которые хотели вообще евреев истребить, говорила, что евреи за свою многовековую историю многое пережили и до сих пор переживают.

Я и сама все это давно знала, в том числе и что такое «антисемит». Просто как-то не задумывалась над такими вещами. Считала, что антисемиты не против всех евреев, а против плохих евреев. Да и везде есть люди добрые и злые, честные и нечестные…

У русских разве не так? И вообще, при чем тут национальности? Они меня никогда особо не интересовали. Я же не с китайцами или неграми общалась, с которыми есть хотя бы внешние отличия… А может, стеснялась и гнала от себя прочь эти вопросы и мысли. Ты был рядом, я не хотела потерять тебя, мечтала быть с тобой всю жизнь, и никого и ничего в мире, кроме тебя и твоей ласки, не существовало.

Но тут я все же полезла в словари и из них узнала, что «фобия» обозначает «ненавидеть», «бояться»… и еще что-то в этом духе. Я, конечно, не могла поверить, что ты мог ненавидеть, и прекрасно понимала шутку Ка-Ка про русофоба. И я поняла, что ты боялся и в другом смысле — не только любви и семейной жизни, ты боялся меня.

Ты был не уверен во мне, не верил! Но мне тогда показалось, что лучше уж бояться, чем ненавидеть. А когда ты ушел, иногда мне стало казаться, что ты не только боялся…
Я была очень зла на тебя. Но это длилось недолго, я любила тебя…

Но теперь ты уже никогда меня не простишь.
Может, это и к лучшему. Ка-Ка вовремя поставил точку. Я устала ждать и надеяться.
 
18 июня.
Время идет, меняются взгляды, приходят в голову новые мысли. И вот я уже не могу сказать, что люблю тебя… да и любила ли когда. Я любила только себя… и все здесь написанное — не для тебя, а для себя.

Чего я сейчас хочу? Вернее — кого… Ребенка — дочку Любочку, беленькую. Она обязательно будет красивой, стройной, веселой, как ее папа (но не гуленой!), и будет сильно любить свою маму. Она будет настоящей русачкой, русской до мозга костей, и не станет ничего бояться, как и ее папа. Она будет играть на фоно и учиться в меде. И станет врачом. Только жаль, блондинкам не идут белые халаты.

Дочь будет моя, только моя, а ее отец никогда не был моим… и не будет. Его слишком любят женщины, а он — их. Я не люблю его, но хочу, чтоб моя дочь была очень красивой, такой красивой...

Я не люблю детей, но я буду очень любить свою дочь. И нам не нужен такой папа, потому что тогда у нас не будет фоно. Он сильно пьет. А на фоно нужны деньги.
Вот так!

А теперь, Шварцман, прощай! Ты больше не услышишь о моих чувствах. И я никогда больше не буду писать о своей любви к тебе и надеяться. И ты теперь уже точно не подаришь мне большой и яркий надувной мячик. Помнишь, когда-то я мечтала сесть на него вместе с тобой и поплыть по морям-океанам? И надеялась, что мы не упадем, что будем крепко держаться друг за друга. А мячик превратился не в корабль, а в мыльный пузырь…

Нет-нет, Яшик, я не плачу, наоборот… Не подарил — и не надо! Сами с дочкой его купим. Мы сами с усами! И алые паруса наполнятся свежим ветром. Обязательно наполнятся! Да-да! А все эти записи я положу в архив. Конечно, не выброшу, не сожгу ни в коем случае! Я давно знаю: никто больше не будет относиться ко мне так, как ты. Никогда такое не повторится… Я ведь вижу, что происходит с моими подругами.
Да и с твоими друзьями. Конечно, есть и счастливые судьбы. Но их так мало.

Поэтому я и хочу дочь. Мы будем с ней самыми верными-преверными друг другу. С сыном может так не получиться — вдруг он будет походить характером и душой на папу? Поэтому хочу дочь. Мы будем с ней вместе строить нашу жизнь. И никто нам больше не будет нужен. Я сделаю все, чтоб она была счастлива.

А чтоб все же не было соблазна что-нибудь сделать с этими записями (с горя или спьяна)… и вообще, чтоб они не тревожили мою душу, я отнесу их в надежное место.

Наверное, отдам Галке, пусть спрячет куда-нибудь, чтоб даже я не знала этого схрона. Или, может, отдать тебе? А что… Когда-нибудь, много лет спустя, будет приятно вспомнить прошедшее, и тогда мы с дочуркой будем приходить к тебе и читать о мамином прошлом. Там ничего плохого не было, было чисто. И те наши встречи с тобой будут просто товарищескими, и больше мне не потребуются твои ласки…

Впрочем, нет, тебе я ничего не отдам. Может, тебе не нужно. Да и будущая твоя супружница может обнаружить. Вдруг она будет сильно ревнивой… Зачем портить тебе и ей настроение? А то и жизнь. Да и вообще… Ты не все должен знать. Но твой друг расскажет, я знаю. И ты меня не простишь. Хотя сейчас мне все равно. Но просить Ка-Ка я не буду. Что будет, то и будет. Значит… заслужили.

Признаться, как-то просматривая эту тетрадку, я пожалела, что завела ее. Вернее, что давала тебе читать. Я играла не в ту игру. Да, с мужчинами надо играть.

Теперь-то я понимаю, что для них главное — свобода, этому надо подыгрывать. Не давить ревностью и независимостью с намеком на измену-замену, а, наоборот, возвеличивать их самцовое нутро, ублажать мужское самолюбие. И не откровенничать, не изливать перед ними душу в своих сомнениях, желаниях и мечтах. Словом, если уж наивничать, дразнить и хитрить, то с нужным тебе смыслом. Только не переигрывать.

Дурость и дурашливость — две большие разницы, как говорят в Одессе (это выражение я слышала на концерте).

Да, я стала ученой. И не от Райкина, а от жизни. И очень жалею, что тогда, в августе, предъявила тебе фактически ультиматум: будем вместе или расходимся.

Хорошо помню, предъявила жестко, без права на раздумья. Мол, сколько можно тянуть резину? И что на меня накатило… Может, мы всю жизнь так бы ходили-дружили, любили друг друга. И нам было бы хорошо без всякой там игры.

Что теперь жалеть… Чему быть, того не миновать.

Сейчас я точно знаю, что мой аполлон мне изменяет. Но красивым мужчинам нужно все прощать. Не нужно быть эгоисткой и собственницей. Это — для мужчин. А женщинам надо быть щедрей, забывчивей.

Буду ли я ему изменять? Наверное, нет. Хотя это можно организовать очень тонко, комар носа не подточит. Но что, кроме неуважения к себе, это даст? Искать приключений — зачем? За мои двадцать пять лет у меня было много всякого, о чем можно вспомнить. И если я не стану изменять, это совсем не значит, что не буду нравиться мужчинам.

Я не могу сказать, что меня никто не любил. Меня любили… и многие — чисто и искренне. Только я не всегда относилась к этому серьезно, с пониманием. Любила повилять хвостом. Но отвилялась… А ты, конечно, будешь гулять-догуливать. Видать, все еще мучаешься избытком молодецкой энергии. Слышала, что даже какими-то комсомольскими делами увлекся. Надеешься наконец-то найти политически грамотную и надежную соотечественницу? Тогда уж лучше сразу в партии поискать. Хотя старовата может оказаться. Опять беда…

Эх, Яшик, Яшик, если бы нам знать, где подстелить соломку… Я тоже уже давно хочу душевного покоя. Но, как вижу по своему беспартийному, покой мне только снится.
 
19 июня.
Вчера я не успела закончить свою запись, не попрощалась с тобой. Мой аполлон был легок на помине: явился не запылился. Увы, опять под градусом. Он и трезвый-то не интересуется моим настроением и моими делами, а тут и подавно. Но тетрадку я все же убрала. Кстати, потому еще хочу отдать ее Галке, что не хотела бы, чтоб благоверный наткнулся на нее, когда… ха, например, в поисках смысла жизни захочет найти мой кошелек. Нет, это не страх перед его ревностью (по-моему, ему все равно), а потому, Яшечка, что эти записи только для меня и тебя. И никто не должен бросить даже тень на память о нашей любви. Хотя, конечно, главное — память сердца. А она ни для кого не досягаема. Пусть у нас с тобой совместной жизни не получилось, но, по-моему, она получилась в душе. И не по тогдашней наивной договоренности о слиянии душ, а само собой. По божьей милости. Я уверена, что ты тоже помнишь обо мне.

Но плакать не будем, будем улыбаться… Вот я, например, тоже комсомолка! Только, признаться, забыла, где мой комсомольский билет. Но в людей надо верить. Правда, Яшик? Вот и надеюсь на свою политическую сознательность: буду пытаться перевоспитывать своего рыцаря. Хотя мне сейчас не до него. Все мысли обращены к дочери. К дочери, которой пока нет, которая только еще растет под моим сердцем.

Но пройдет время, она появится на свет, и никто, никто не сумеет помешать осуществиться этому.

Шварцман, ты не представляешь, как это здорово!

Даже и не знаю, что еще написать на прощанье… Словом, всего тебе хорошего, Яшик.

А. Антонова.

P. S. Опять обнаружила англо-русский словарик, когда-то мной составленный, и опять в нем пророческие или почти мистические слова на букву «f»: flat — квартира, fear — страх, fight — бороться, future — будущее.

И в конце дописано немного другим цветом, в другое время, видимо, чем все остальное, слово frender, которое дано без перевода. Я решила перевести это слово, но оно, наверное, было написано с ошибкой, потому что я не нашла его в словаре. А может, это неизвестное слово? Но такого быть не может. Просто я что-то перепутала-запутала.

Ошибка в слове — и, наверное, ошибка в судьбе. Будущее неизвестно.

Кажется, я уже по-настоящему начинаю верить во что-то таинственное и высокое. В Бога?..

Боже, прости меня и помоги мне. Помоги всем.

(Продолжение следует.) - http://www.proza.ru/2015/08/14/1347