Царевна Василиса. Начало

  Хотела я тебе коротко сказку про Василису сказывать, а открыла-то свой Архив сказок и увидела, что интересно тебе, Машенька, будет и полную историю про жизнь царевны услышать. А потому сказка это иль не сказка, а только это история Василисы Микуличны, царевны, а потом уже и самой царицы чудесного города Бактрия, расположившегося на юге гор, которые сегодня называют Уральскими, как я уже упоминала. Рядом с городом тем протекала речка. Совсем небольшая она была, хотя временами всё же разливалась и становилась сильнее и больше. А название её было такое же, как и у города — Бактрия. И жил в городе том народ, прозывавшийся саваофами или гипербореями. Ох, как давненько это всё происходило! Василиса же, царевна, проснулась сейчас из своей древности, глаза открыла и всё... вместе со мной, Маша, станет вспоминать, да тебе рассказывать.

 И расcкажу-ка я тебе, Маша, и про время то древнее да незапамятное, да дивное, когда это царство тут процветало. Было же это ещё тогда, когда сегодняшние наши учёные считают, что человече ещё тогда полуобезьяной ходил, да пути-дороги себе из Африки в Америку прокладывал. Да было это ещё тогда, когда корка Ледника вокруг всю Землю сковала, да многие народы, по-нашему разговаривавшие, из земель своих насиженных снялись, да и в путь на Юго-Восток держать стали. И там вскоре и прижились. А мы остались. Привыкли мы как-то к насиженному месту, да и опасности особой в перемене климата не видели. Просто одели тёплые одежды и стали приноравливаться к новому нраву природы и нашли в этом своё очарование. Коньки узнали, да лыжи, да санки! Красота! зимой по снегу, да льду кататься! Ледник же тот грозный до нас не доходил. Хотя раньше, как история указывала, никакой зимы впомяни не бывало! Всегда погода одна и та же, всегда почти равное тепло — и зимой и летом.

 А что? Дикари-то эти, полулюди такие, в лесах живавшие, — вдруг сама Василиса слово взяла, — так мы их тогда ещё знавали. Народ ещё их немцами называл, за то, что разговаривать не умели, как бы немыми были, а только мычали по-своему. Они иногда среди наших лесов показывались. Но мы их больше сторонились, а то кто их знает, что у них на уме? Люди всякое про них сказывали.

 А наше царство в ту пору процветало и много поколений моих предков тут царствовали. Народу в нашем городе было сто восемьдесят тысяч. Дома стояли каменные, а улицы в городе ровные. В центре, на площади, несколько дворцов нашего царского семейства. Вот напротиву нашего дворца, что мой отец ещё строил, стоит тот самый древний наш дворец, который сам основатель города строил — царь Саваоф. Он четырёхэтажный и выглядит маленьким по сравнению с другими дворцами. А когда наш город зачинался, то это здание и дворцом царя и Храмом было одновременно. Вот входишь в него с парадного «входе тке» и сразу в Храм попадаешь, а уж из него шла боковая дверь в царские покои на второй этаж. А с внешней же стороны, с задней, был сооружён лифт-подъёмник — это чтобы можно было, не заходя в Храм, подниматься на последний этаж.

 Говорили мы по-арамейски, но понимали и многие другие языки, ведь к нам часто на базар съезжались купцы иноплемённого роду-племени. Иногда даже святогорцы на лётном устройстве прилетали, товар невиданный привозили. И они говорили на понятном нам языке. Вот я скажу так, — «на понятном нам языку тке», а святогорец скажет, — они говорят «на понятном намо языке». Спросишь, а где же жили эти святогорцы со своим царём Святогором, которые говорили почти на чистом русском языке? А они жили в Южной Азии и протекала там речка тогда по названию Ангарка, Ангарушка. Это потом кто-то их далёких потомков стал уже шумерами называть. А тогда они были ещё святогорцами. Это было ещё до основания Египта.
 
 И вот родилась тогда в Бактрии, — продолжила разговор Великая, — в царской семье, девочка Василиса, умом и красотой она была сполна одарена. Всё детство её протекало благополучным и безбоязным. И грамоте её обучали 5-7 учителей всем наукам, да и письму и чтению и «арихметике». Росла она вольно и свободно, общалась с ровней, а вот только в семь лет, что на памяти осталось, мальчишка её укусил за палец. Так ей больно было, что надолго запомнила. Да и знала — почему? Влюблен в неё был, да потому и укусил!

 Чем только Василиса не занималась, да что только не бралась делать! И грибы, да ягоды любила собирать, чёрмну смородину особенно. Щи постныя варить научилась. Ежели играть, то из кирпича детского, такой деревянной брусчатки, дома складывала. А то скворечник как-то сама построила, когда двенадцать лет ей было, да сразу там воробьи-то и угнездились, а Василиса сидела, да слушала их щебетание и радовалась. А вот она, вольному воля, гоняет на деревянных салазках по траве зелёной. Тоже было... Ну а песни как любила петь-спевать... «Широка ты моя сторона... и сосёнками привольна...». Если плясать задумала, то и гопака могла и чечётку отбивала, да ещё и пляску такую... скоморошью... умела.

  И вот четырнадцать лет девочке-царевне, прекрасной Василисе исполнилось. Во дворце празднество справляют, её именины, и на ней прекрасное бальное платье одето. Это было в первый раз, когда столько гостей были званы на её праздник. Стали тогда гости просить Василису, — не может ли она что-то изобразить-представить? И она стала петь-спевати красивую песню про мать-Родину, про леса и поля вокруг. Всем гостям эта песня была известна, но в исполнении Василисы она им понравилась особенно и ей хлопали и просили спеть ещё. А потом все сидели за столом и угощались. Поели, попили и танцевать пошли.

 — Как, Василиса, вы танцевали? — подумалось Маше.

 — А так: за руку друг друга прихватывали и крутили, то в одну, а то в другую сторону. И вприсядку тоже.
Поплясали и сели опять угощаться, а потом все вместе пели песни.

 А однажды, вот же как запомнилось, рьяно почувствовала, как наказание может прийти, если свой норов, да нетерпение показывать. Так Василисе что-то приспичило и она стала просить у отца родного, чуть не ногой стуча, — вот дай мне что-то и всё! А он — нет, нельзя! А она не унялась и в лес в расстройстве убежала. Так бежала, сломя голову, что не заметила, как в болото угодила и тонуть начала. Еле выбралась. Ох, страху-то натерпелась... Перепугалась до смерти и поняла сразу, что это как укор ей: нельзя так упорствовать и злиться, да и в лес одной боле не ходить! Пятнадцать лет от роду ей тогда было. Так вдругорядь с подругами в лес пошла — одна зовёт в одну сторону, а другая — в другую и куда идти — не знамо. Шла-шла и заблудилась. Хорошо, тогда человек встретился случайно, спросила его, не побоялась, и он показал дорогу, куда «идтить-то» мне...
Детство заканчивалось.