Воспоминания о старом Иерусалиме

   
ВОСПОМИНАНИЯ О СТАРОМ ИЕРУСАЛИМЕ

(Из воспоминаний моего супруга)

  Соседями моего мужа по району Шхуна та-Мекашер — одному из первых кварталов, построенных участниками кооператива «Мекашер», — была семья Исраэля Хомского.
Но сначала — о самом кооперативе и одном из его основателей.
Среди тех, кто стоял у истоков «Мекашер», был мой свёкр — Беньямин, коренной киевлянин с Подола. В начале 20-х годов он, ещё совсем мальчишкой, сбежал из Советской Украины в Палестину.
Добирались как могли: поездом, кораблём, а большую часть пути — пешком, на своих двоих, без карты и без гарантий.
В Эрец-Исраэль его, конечно, никто не ждал. Жилья не было, семьи не было — была только работа.
Мальчишкой он делал всё, что предлагали: таскал, копал, разгружал. Осушал болота — вместе с такими же, как он, голодными, босыми и настырными.
Но денег было мало. Очень мало. От слова «почти ничего».
Лишь повзрослев, он поступил на службу в иорданский легион под командованием английских офицеров. Там платили прилично — на эти деньги он купил акцию нового транспортного кооператива, который вскоре получил название «Эгед».
А уже позже, вместе с другими участниками, они построили в Иерусалиме район — ту самую Шхуну та-Мекашер. Камень за камнем, автобус за автобусом — так и создавалась будущая страна.
Беньямин работал водителем автобуса в «Эгеде».
И именно на этом автобусе он встретил свою любовь — Батю, маму Эйтана.
Она была из очень религиозной семьи в Меа-Шеарим, где девочек учили скромности, а мальчики с детства носили чёрные шляпы и белые цицит. Но ей так приглянулся этот высокий, голубоглазый красавец-шофёр, что она стала специально приходить на одну и ту же остановку — якобы просто так, «прогуляться».
Он заметил.
А однажды, не дожидаясь вмешательства свыше, просто пригласил её прокатиться.
Так и покатилась их история — в прямом и переносном смысле.
В итоге — трое детей и крепкая семья.
Сначала её родители были в шоке.
Светский! Не их круга! Без пейсов!
Считали его чуть ли не гоем.
Но после рождения сына — смягчились.
Пригласили. Приняли. И даже не подали виду, что ещё вчера были против.
Кстати, Батя дружила с геверет Хомски.
Да-да, той самой, из бананального окна.
Семья Хомских жила в соседнем доме. У Исраэля и его жены Хаи (он звал её ласково — Хаяле) было двое сыновей — Цви и Йорам.
Сами родители приехали из Украины, а мальчики родились уже в Иерусалиме — настоящие сабры.
Речь у них была колоритная: смесь иврита, идиша и того самого маминого украинского. Такой голос эпохи, который ни с чем не спутаешь.
Семья была весёлая, шумная, открытая.
Но в 1948 году их жизнь оборвалась на полуслове.
Недалеко от больницы «Адасса» на горе Скопус, в разгар войны за независимость, арабы — при попустительстве, а то и при прямом участии англичан — сожгли живьём 70 евреев.
Среди погибших был Цви Хомски — мальчик, который ещё вчера играл во дворе, смеялся, носился с друзьями и ел мамины бананы.
Они долго не могли в это поверить.
Никто не мог.
Как такое могло произойти — в сердце города, посреди бела дня?
Этого не знают до сих пор.
С тех пор геверет Хомски стала намного тише.
Шарфы её остались такими же пёстрыми, но в голосе появилась пауза. Та самая, которую не могли  заполнить никакие слова.
Когда она звала второго сына:
А ведь раньше — её было не остановить.
Высовываясь из окна, она кричала на весь двор, чтобы слышали все соседи:
— Цвияле-драяле, бо эсн бананале!
(Цвиичка, иди кушать банан!)
Соседи обязаны были знать: в доме Хомских есть бананы — символ благополучия.
И что мама у Цви — не просто мама, а мама с мегафоном и интонацией любви.
— Йорамале! Лаасот леха сеневич?
(Йорамчик, сделать тебе сэндвич?)
Все обязаны были знать что геверет Хомски готовит уникальные "сэневичи" для своего любимого сыночка...
Теперь, когда я с балкона кричу мужу:
— Где ты там бродишь? Ужин уже остыл! —
он ухмыляется и говорит:
— Ну вот. Геверет Хомски вернулась.
Вот такая получилась семейная карусель.
Со вкусом бананов, колёс автобуса, шарфа на плечах — и памяти, которая держит всё это вместе.