Семнадцать лет счастья

Это не преувеличение и не ради «красного словца». Так было в моей жизни - все почти семнадцать лет. В любой день я могла сказать: «Я счастлива!» Конечно, и раньше возникало иногда ощущение счастья. Но в эти семнадцать лет, когда рядом со мной был Юрочка, это было непреходящее чувство.
После его безвременного ухода меня угнетает брошенность, никому ненужность. Это постоянно давит, редко уходя на периферию сознания. Опять, как когда-то в молодости, я с завистью смотрю на пары, идущие мне навстречу.
У меня долго не было такого человека. Правда, часто, зная ближе какие-то союзы, мне приходилось, скорей, сочувствовать кому-нибудь из пар (смотря, кто мне был симпатичней). И уж точно в этих случаях обходилось без зависти и даже с присказкой: «Чур, меня!»
Я благодарна судьбе за испытанное мною чувство неразрывности с другим человеком, близким тебе, чувство необходимости в нем всегда - ежемгновенно. Оно живет во мне и сейчас, когда Юрочки нет в физическом мире, как фантомные боли души. Там, где был он, болит.

 Судьба наградила меня счастьем отражаться в любящих глазах.
 
В моем случае все началось вроде бы буднично, но не сказать, чтобы уж совсем обычно. Потому что не так часто мне звонили откуда-нибудь из другого города и просили развлечь человека, который должен был приехать в мой город в командировку.
Итак, как-то вечером раздался междугородный звонок, и неожиданный голос Жанны,  которому мешали еще какие-то шумящие голоса, спросил меня, смогу ли я скрасить своим общением командировочные дни незнакомого мне доселе Юры, уверяя, что он «очень хороший». Я не возражала, уверенная в необременительности выполнения такой просьбы. Жанна была знакомой по одной из моих любимых московских квартир, в которой царствовал мой учитель жизни Всеволод Андреевич Дарвойд, и двери которой практически не закрывались, пропуская очень пестрый набор личностей со всех городов и весей Советского Союза. Но я не могу до этого случая припомнить, чтобы она мне хоть когда-нибудь раньше звонила.
Через день уже местный телефонный звонок мужским голосом с большой деликатностью оповестил меня о том, что Юрий, о котором меня предупреждали, прибыл и хотел бы знать, где мы можем встретиться. Так как в то время я работала директором Дома культуры университета и вечерами всегда была на работе, тем более, что у нас в декабре традиционно проходил межфакультетский конкурс художественной самодеятельности и отлучиться с работы не было никакой возможности, я пригласила нового знакомого приходить ко мне в студклуб, сказав, что войдя в корпус, он может спросить любого, как меня найти, и ему покажут, так как «меня там каждая собака знает». Оказалось, что я погорячилась. Я не учла того, что в эти дни студклуб посещают не только завсегдатаи, но и случайная публика. В частности, обычно для дежурства в раздевалке факультеты привлекают девочек далеких от творчества. Поэтому мне пришлось наблюдать следующую картинку.
Я курила на балкончике над входом в корпус, куда выходили двери нашей рабочей комнаты, и видела, как по лестнице поднимается стройный выше среднего роста мужчина не по сезону (на дворе был декабрь) легко одетый в распахнутую осеннюю курточку, джинсы и кроссовки. Его манера поведения чуть свысока, несколько более свободная и независимая, выдавала не здешнего, поэтому я тут же заподозрила в нем своего столичного гостя. Поднявшись в фойе, он направился к окошкам раздевалки и стал спрашивать что-то у симпатичных, но «левых», по отношению к студклубу, девушек. Как я тут же догадалась, обо мне. Они, конечно же, не могли ему помочь.  (Потом Юра напоминал мне «про этих собак», когда хотел подчеркнуть при случае мою излишнюю самонадеенность). Пришлось самой обратить на себя его внимание, окликнув, не я ли ему нужна. Оказалось, что я не ошиблась. Представившись и проведя его в рабочую комнату, предложила раздеться, объяснила, что ему придется, прежде чем я смогу уделить ему время лично, отсмотреть концерт студентов юридического факультета и подождать меня, пока не отзаседает жюри конкурса, в котором и я занята. Но до начала концерта еще оставалось примерно около часа. Я начала что-то ему рассказывать, выполняя возложенную миссию развлекать, и вдруг поймала себя на том, что я откровенничаю с ним, как ни с кем до него, и выкладываю ему всю подноготную о себе и своей семье, начиная «от печки», то есть с самого детства. Это меня поразило, но не заставило замолчать. Я продолжала как завороженная до того момента, когда уже стало необходимо идти в зал. А меня слушали так, словно все эти частные сведения обо мне были очень важны для него.
Мы встретились уже совсем не юными. Мне под пятьдесят, он несколько младше. Я не была замужем, хотя не могла пожаловаться на недостаток мужского внимания. Он был дважды женат плюс большая незарегистрированная любовь, не считая легких увлечений. В этот момент, как вскоре выянилось, он находился в состоянии переживания расставания со своей второй женой по ее инициативе. А я, как обычно, в свободном полете, но без особых привязанностей.
Концерт не оставил по себе сколько-нибудь примечательных воспоминаний в отличие от последующего на завтра. Об этом чуть позже.
После обсуждений в жюри я предложила ему пойти ко мне в гости, тем более, что он продемонстрировал предварительно содержимое дипломата - 2 бутылки коньяка - а их чем-то надо было закусывать. Оказалось также, что он остановился в гостинице недалеко от моего дома. Поэтому прямой путь лежал ко мне.
Дома на кухоньке двухкомнатной хрущевки мы уютно расположились за рюмками и закусками. Мама, с которой я жила вместе, познакомилась и, сославшись на поздний час, благополучно оставила нас наедине. Мы продолжили наше общение, причем о перспективе каких-то более близких отношений не было даже мысли в голове. Как-то все было спокойно. Около двух ночи стали собираться расстаться, но тут опять же очень естественно возникло желание поцеловаться, а потом и более близкого контакта. Произошло все само собой по какому-то взаимному притяжению, но без излишних страстей и надрыва. Мы уже лежали успокоенные, когда мама встала и прошествовала через нашу проходную комнату в туалет. Причем, по нашему предположению, она вполне могла наблюдать голую Юрину задницу, не прикрытую одеялом. Это вызвало наше хихиканье, но и повергло Юрочку в смятение. Правда, ненадолго, потому что желание близости вернулось. Мы провели бессонную ночь, немного забывшись перед самым утром. Я уснула у него на плече, а он несколько часов не менял позы, затекая частями. Уже в ту первую ночь я ощутила никогда ранее не испытанное удивительное чувство. Я как будто, наконец-то, стала целой. Это ощущение пришло, когда устроившись на боку, я вписалась в вогнутость Юриного тела. Пришло осознание завершенности, гармонии и еще чего-то такого, что давало всей мне чувство полного блаженства, как телесного, так и духовного.
На следующий день Юра очень переживал, что моей маме может не понравиться его бесцеремонность в отношении сближения со мной и советовался, что же ему следует сделать, чтобы это выглядело как извинение. Я предложила «подкупить» ее  бананами. Надо сказать, что в советское время все мы были не избалованы фруктами, тем более бананами. В девяностые же, когда еще не было разностороннего изобилия на прилавках, бананы уже были доступны. Более того, такими дешевыми, будто выращивались прямо на Урале. Но они были чрезвычайно почитаемы старшим поколением, вообще не избалованным ничем, а лишь помнящим голодные годы 30-х и войны. А моя мама, не доев, не дополучив в детстве, их просто обожала. Бананы, действительно, ее порадовали, но по-всему, не только они сделали свое дело. Скорей всего, со сна и деликатности она просто старалась не смотреть в нашу сторону и не видела оскорбляющих частей тела. Да и Юра ей просто понравился. Еще оказалось, что они совпадают по гороскопу - оба «рыбки».
В этот же день, то есть вечер, Юра дополнительно ко всему был впечатлен спектаклем экономистов. Не только, конечно, Юра. Такие явления встречаются на самодеятельной студенческой сцене, но очень редко. Это был спектакль, которому мог бы позавидовать любой профессиональный театр - по захваченности аудитории, интересности, новизне, актуальности и одновременно вечности темы. Особенность заключалась только в том, что самодеятельность никогда не сможет такое повторить. Спектакль был придуман, написан и сделан студентом-экономистом и одновременно моим сотрудником (у меня в штате часто работали студенты, тяготеющие к занятиям искусством). После этого стало ясно, что Ясику (автору) следует сменить будущую сферу деятельности и учиться режиссуре.
Уровень увиденного заставил Юру, как я понимаю, уважать и мои занятия. Недаром впоследствии он очень подружился с моими студклубовскими ребятами. Все, видимо, как то складывалось в одну копилку, потому что, когда он сел в поезд на следующий день и поехал в Москву, то понял, как он потом рассказывал, что едет не в ту сторону. Надо бы вообще не уезжать, а, если уехал, то обязательно вернуться. Что он и сделал.
Вскоре у меня был день рождения. Как же мне было приятно и радостно, когда я открыла дверь и увидела в дверях Юрочку с цветами, одетым в совершенно другом стиле, что называется «от Кардена», светящимся весь как подарок. Собственно, для меня он им и был.
Ежегодно с тех пор мы отмечали эти первые три дня нашего сближения и встречались, даже если были разделены полутора тысячами километров (у нас долго был гостевой брак - Юра мог зарабатывать только в Москве, а я не могла надолго оставлять пожилую маму одну, да и работа меня удерживала). Веселились, вспоминая разные детали знакомства, подтрунивали друг над другом, удивлялись необычности ощущений вплоть до того, что Юра не почувствовал в день отъезда в своем легоньком одеянии, что на улице двадцати двухградусный мороз! Так, по-видимому, его грело эмоциональное состояние. Всегда вспоминали выручившие нас бананы и пользовались еще не раз этим смягчающим мамин нрав средством. Я с удивлением обнаружила, что Юра стал единственным мужчиной в моей жизни, который меня ничем не раздражал. Ведь раньше, даже в случаях сильной влюбленности обязательно находились в арсенале качеств моих возлюбленных такие, которые вызывали пусть легкое, но раздражение.
• А мы как-то созвучно воспринимали мир. Были ссоры, обиды, но никогда не возникало даже мысли расстаться. Мы и на расстоянии были неразлучны. Юра всегда был мне интересен. Нам пришлось переживать разные по благополучию времена, но чувство обретенного счастья меня не покидало. Он сумел подарить мне все, из чего оно складывается. Сумел сделать мою жизнь полной, вплоть до того, что я обрела внучку, не имея рожденных мной детей. И когда отмечали наши личные праздники, всегда поднимали тосты за то счастье, что он есть у меня, и за то, что я есть у него. А сейчас у меня жизнь отняла это счастье.

Несколько утешает сохранившаяся весомая часть нашей переписки по электронной почте (я в свое время ее распечатала, ведь те компьютеры, которые ее получали, уже давно выброшены). По ней можно еще и еще раз переживать мгновения нашего единения, хотя это, в основном, бытовые послания.

Мы прожили вместе почти семнадцать лет. Сейчас я живу в ощущении оголенности, то есть неприкрытости, не защищенности. Мне физиологически недостает возможности поделиться эмоцией, впечатлением, обретенной информацией в той степени понимания и их разделения, то есть такого Сочувствия (любимое Юрино слово), которое я получала рядом с любимым. Я ущербна. Полностью разрушено состояние гармонии, в котором уже привыкла пребывать. Я думаю, так ощущается сиротство.


Дни тусклые я проживаю, как обязанность.
Они лишились без тебя тепла и света,
Тех ярких красок, что сердечная привязанность
Дает. И нет их, если нет ответа.
Мне уготованы одни воспоминания,
В грядущем нет желаний, нет до дна.
И только по ночам стенания
Души, которая одна.