Вход на выход Часть III Гл. XI
Я поперхнулась собственным языком:
– …Меня… сюда… в ОПЗ?!
– А куда еще? Теперь, милочка, только сюда!
Железная дверь ОПЗ казалась входом в ад! Руки, ноги похолодели, как у покойника…
Вот оно, свершилось предначертание Васки! Конечно же, куда мне теперь, как только не в ОПЗ, ведь я совершила покушение на самого Вождя СССР!
В предсмертном ужасе я забилась в руках «конвойных»:
– Нет, нет! Только не сюда! Я не пойду!
– Да что еще за капризы? – устало заныл один Халат.
– А ну, заходим! – стал подталкивать к дверям второй.
– Нет!!! – истошно завопила я на весь коридор. – Не пойду! Вы не имеете права! Еще не было следствия, и суда тоже не было, и Главный еще не мог успеть настучать на меня! Это самосуд! Оставьте меня!!!
Халаты недоуменно переглянулись:
– Что она несет?
– Может, бредит?
– С такой температурой – не мудрено.
– Похоже, родильная горячка.
– Или «белая»?
Не успела я опомниться, как меня подтащили вплотную к дверям «политических». Один Халат судорожно набрал код замка, другой с силой пихнул дверь ногой, и оба стали запихивать меня в ОПЗ.
Всеми четырьмя конечностями я уперлась в дверной проем, что было мочи сопротивляясь. Точно Иванушка из сказки, где Баба-Яга пыталась пихнуть его на лопате в печь, я растопырила в стороны руки и ноги, заходясь жутким воплем: «Помогите, убивают!!!». Но в половине второго ночи коридор был пуст. И только гулкое эхо вторило мне…
Последнее, что успел услышать безучастный коридор:
– Отпустите меня, я все поняла и больше никогда не буду бить Вождя!!!
С грохотом лязгающей гильотины двери ОПЗ захлопнулись, я очутилась в полутемном коридоре с решетками на окнах…
В ужасе прикрыв глаза, залилась предсмертными слезами, утерявшими всяческую жизненную силу.
Халаты тащили меня, бесчувственную, точно приговоренную к эшафоту, дальше по коридору. Я уже не сопротивлялась, была окончательно сломлена. Волоком завернули за угол.
Впереди замаячил еще один приближающийся Халат. Как по команде, «конвоиры» остановились, приветствуя встречного, и я услышала голос!
И это был не просто голос, а глас надежды на спасение, коей проникается взошедший на эшафот и внезапно получивший нежданное известие об отмене казни!
Сквозь пелену я едва различила доктора Надежду, принимавшую у меня роды.
Да, это была не просто Надежда, а надежда на спасение от ОПЗ!
Доктор тоже узнала меня:
– Ну, здравствуй, девочка. Какими судьбами ты здесь?
Я залепетала заплетающимся языком:
– Спасите меня! Меня схватили и пихнули сюда… без суда и следствия! Это самосуд!!!
– Что?.. – переспросила Надежда, удивленно посмотрев на «конвойных». – Что происходит?
Крепко держа меня под руки, они наперебой расписали доктору мои возмутительные действия с Вождем.
Я невнятно бормотала оправдание:
– Но мне не приносили ребенка… я просила, они отказывали… да, я разорвала Вождя, но это еще не повод запихивать меня к политзаключенным!
Халаты снова переглянулись. Надежда переспросила:
– Как ты сказала, девочка?.. Запихивать куда?
Я опасливо кивнула на стены коридора:
– …Это ведь ОПЗ?
– Да, – подтвердила она.
– Вот видите!!! – затряслась я. – Мне известно, что ОПЗ – отделение политических заключенных!
Надежда обратилась к «конвойным»:
– О чем идет речь?
– Похоже, она бредит. Температура высокая. Возможно, родильная горячка.
Надежда всмотрелась в меня:
– Как ты сказала, девочка? ОПЗ – отделение политзаключенных?
Я икнула. Халаты хмыкнули.
– Но…? – диву далась доктор. – С чего ты это взяла?
– …Васка сказала, – хрипнула я.
– Васка – это кто? – поинтересовалась доктор.
– …Васка – это Василиса.
Халат прыснул:
– Василиса Прекрасная, что ли?
– Нет, – уточнила я, – ее фамилия Того, только с ударением на первый слог.
– Вот, и видно, что она того! – покрутил Халат пальцем у своего виска. – Напридумывала черт знает что, а некоторые… – она снова покрутила у виска, теперь в мой адрес, – верят! ОПЗ – это Отделение Послеродовых Заболеваний.
– …Что?! – не верила я своим ушам.
– Да-да, – подтвердила доктор Надежда, – это сущая правда. Похоже, тебя ввели в заблуждение. Ты приболела, поэтому тебя перевели на это отделение.
Точно медуза, выброшенная на раскаленный солнцем берег, я окончательно обмякла на руках Халатов:
– ...Но если так, зачем здесь решетки на окнах?
– Для безопасности, и только, – пояснила Надежда. – Здесь хранятся медикаменты. Некоторые из них дорогостоящие.
– Тогда почему они… – кивнула я на Халаты, – схватили меня, как заключенную, и держат силком?
Надежда велела моим сопровождающим:
– Отпустите ее! Что вцепились-то в человека, в самом деле?!
Как по команде, Халаты опустили руки. Меня тут же качнуло, и если б доктор не успела подхватить меня, я оказалась бы у ног Надежды.
– Ты уверена, что сможешь дойти до палаты сама? – спросила она.
– Угу, – буркнула я, вцепившись в нее, словно в спасительную соломинку, – мы ведь с вами уже шли так… вместе, в «родилку».
– Ну, хорошо, – поддержала Надежда, – значит, и теперь дойдем. Возвращайтесь к своей работе, – строго велела она Халатам, увлекая меня за собой, – я справлюсь с больной. Идем, девочка!
Халаты долго смотрели нам вслед, но, наконец, развернулись и направились к выходу из ОПЗ.
Мы добрели до медицинского поста. Надежда усадила меня на кожаный диванчик возле стола. Вполголоса она о чем-то поговорила с постовой, а потом с сожалением обернулась ко мне:
– Увы, но тебе придется переночевать здесь, у поста, на диване: в палате место освободится лишь утром. Сейчас тебе принесут смену белья, а я дам жаропонижающее – и это все, чем пока могу тебе помочь. Утром тобой займутся врачи, сделают анализы, а сейчас постарайся заснуть – это будет самым лучшим. Теперь извини, но мне необходимо идти. Увидимся еще. Хорошо?
Я слабо улыбнулась ей на прощание.
Больше мы с ней никогда не свидимся...
Как только диванчик был застелен, я рухнула на него, свернулась калачиком и ненадолго забылась мертвым сном. Но вскоре проснулась от жутких звуков, раздающихся по соседству: страдальческие крики младенцев рвали пространство коридора безнадежным зовом матерей. И среди этой нестерпимой какофонии я отчетливо различала один единственный, особо мучительный для меня крик…
Утром меня перевели в палату ОПЗ, и я угодила в номер "пятизвездочного отеля": пятиместную, светлую и чистую комнату, без водоточащих под раковиной тряпок. Звукоизоляция здесь была приличная, так что крики из палаты новорожденных доносились едва. Радио на стене отсутствовало, а над раковиной висело зеркало.
После утреннего обхода мною занялись врачи, и всего за пару дней им удалось вернуть меня к жизни. Мало-помалу я стала выздоравливать.
Вступать в какой-либо контакт с соседками по палате я теперь остерегалась. Замкнулась и полностью посвящала себя оздоравливающему сну и общению со своей дочуркой. Здесь, в ОПЗ разрешалось находиться с детьми чуть дольше положенного, а медперсонал был куда любезней.
Я приноровилась кормить дочурку лежа и блаженствовала рядом с ней, заключив ее в трепетные объятия.
Ничто не нарушало наш покой, и я, наконец, могла вполне наслаждаться материнством.
Конечно, я вспоминала «послеродовое». Васку. Думать об этом было тяжело. Я недоумевала, отчего Васка сыграла со мной злую шутку, одурачив с ОПЗ, и так безжалостно поглумилась надо мной, подставив под удар Главного. Я чувствовала себя не только преданной ею, но и полной, безоговорочной дурой.
Один вопрос особо беспокоил меня: отчего Васка, украдкой указывая на меня в душевой, не допускала возможности того, что я ее заложу на «консультации» у Главного? Выходит, она знала, что я ничего никому не скажу! Но как она могла это знать, когда я сама не ведала, как именно поведу себя на очной ставке в кабинете главврача?
Что ж, бывает, сторонние люди понимают нас лучше, чем мы сами себя.
Впрочем, заложи я Васку, она бы непременно выкрутилась. Она такая! Стала бы все отрицать, ровно, как и «стюардесса», получившая взятку. И доказательств у меня – никаких! И в итоге я все одно оказалась бы виноватой, да еще и стукачкой. А стукачу – первый хлыст! Неужели Васка, на случай провала похода в душевую, просчитала все заранее?..
Теперь, когда открылась правда об ОПЗ, я не переставала упрекать ее за недобрые розыгрыши, подвигшие меня на весьма неадекватные действия.
Если б не высокая температура, мое поведение у медицинского поста «послеродового», расправа с портретом Вождя могли быть расценены как серьезное психическое отклонение.
За болтовню в кабинете Главного, учиненное надругательство над портретом Вождя и домыслы об ОПЗ, меня вряд ли отправили бы в настоящее КПЗ, но, пожалуй, от психушки я была в двух шагах…
Так или иначе, я стала думать, что Ольга была права, когда предостерегала меня не доверяться Васке вполне. Кого из них двоих, действительно, следовало остерегаться – уже был не вопрос.
Еще недавно я завидовала Васкиной хватке, ее практической сноровке и умению приноравливаться к любым обстоятельствам, но теперь уже мне не хотелось быть похожей на нее. Я склонялась к тому, что, скорее, стоит походить на Ольгу, но тут же снисходительно усмехнулась собственным терзаниям по выбору предмета для подражания – будто передо мной стояла подобная задача…
Как ни негодовала я на Васку, однако по-прежнему желала повидаться с ней. Встреча непременно состоится: Васка обязательно воспользуется возможностью по блату почистить вещи в химчистке. Вполне использовать выгодные связи – это ее конек. Когда она придет, я непременно призову ее к ответу, потребовав недвусмысленных разъяснений…
Единственное, что несколько реабилитировало ее в моих глазах – то, что благодаря ей, и ряду сопутствующих абсурдных ситуаций, во мне самой что-то в корне изменилось. Вместе с рождением дочери, во мне родилось что-то новое, пусть еще не оформленное, не до конца осознанное, но немаловажное и, безусловно, значимое…
Прошло еще два дня, и все тягостные впечатления двенадцати дней пребывания в роддоме улеглись.
Васка, ее бредни об ОПЗ, поход к Главному теперь представлялись чем-то далеким и нереальным, как будто из другой жизни.
А, может, и вовсе не было ни Васки, ни Главного, и они мне только почудились?.. Конечно, так. На том я и успокоилась.
Но в последний день пребывания в ОПЗ, во время очередного кормления я услышала за дверьми палаты голоса, которые говорили о какой-то больной, покусившейся на Леонида Ильича…
И среди этих голосов к моему несказанному ужасу я различила тот самый бас – голос вездесущего Главного! Он интересовался у постовой, в какой палате находится возмутительница порядка, достойная осуждения, и не только общественного!
На пороге возникла зловещая фигура Главного, я судорожно прижала к себе дочь и всем телом, до последней клеточки, напряглась, словно облекаясь в невидимую броню...
Главный без труда распознал меня среди других кормящих матерей и, скривившись в подобии улыбки, бросил с порога:
– Лежишь?!
– …Угу, – приглушенно буркнула я, глядя на него исподлобья.
– Лежи, лежи, – процедил он. – Придет время, сядешь!
Он с силой хлопнул дверью, введя в замешательство моих теперешних соседок, и затеял разнос в коридоре, шпыняя направо и налево медперсонал ОПЗ.
Вскоре голоса за дверью стихли, а я вернулась в реальность, осознавая, что, увы, ничего мне не почудилось, и на самом деле будущее мое весьма шатко и неопределенно.
Несомненно, Главный не оставит меня в покое и после роддома. Для него я – удачная возможность выслужиться в верхах, и в награду получить вымпел за политическую сознательность и бдительность при столкновении с антисоветскими элементами, который он водрузит на стену своего кабинета по соседству со склеенным портретом Вождя...
Продолжение:http://www.proza.ru/2015/08/16/606
Свидетельство о публикации №215081500715
Сергей Шангин 29.05.2017 12:28 Заявить о нарушении