О зверях

Под окнами чей-то вой, не поймешь: люди или звери. Ты морщишься, тушишь сигарету о подоконник. Она разбрасывает алые искры, затухая. До весны остается день, патроны кончаются слишком быстро.
- Набери, как будешь в городе, - просишь ты, ведь сегодня моя очередь. Киваю. Традиции нельзя нарушать, тем более такие дурацкие.
Традиции нельзя нарушать, и ты выходишь, давая мне возможность еще раз разобрать-собрать пистолет, смазать его и пересчитать патроны. Тридцать две штуки, надо срочно искать оружейный. За окном снова раздается вой, я отдергиваю занавеску, вглядываясь в темноту. В помещении мы редко зажигаем свет, как раз для того, чтобы нормально видеть. Но сейчас это не помогает, перед глазами скачут темные пятна, и не понять, какие из них реальны.
Я жду, пока вой отдалится, надеваю куртку. На плечах царапины-следы, местами сквозные, тянутся к груди. В тот раз смерть была ближе всего, обдавая кислым, с примесью запаха ржавчины дыханием. Когда я вернулся, ты не спал и все повторял что-то о предчувствии, промывая перекисью следы на моей коже. Они заживали долго, но укуса не было, к счастью.
Ты не желаешь удачи, не прощаешься, вообще не произносишь ни слова, пока я зашнуровываю ботинки.  В свете экрана смартфона твои зрачки кажутся синими. Я тоже молчу, потому, что так заведено. Оборот ключа в двери, будто оборот барабана в русской рулетке. На лестничной клетке никого. И главное правило: не оборачиваться. Спускаясь по лестнице, стараясь не наступать на особо скрипящие ступени, выходя из подъезда, прикрывая за собой дверь со стуком. Не смотреть назад, пока не выйдешь из подземного царства. Мне чудятся чьи-то шаги за спиной, но я не обращаю внимания.
Пройти по дороге вымощенной булыжником, местами вывернутым из земли. До конца, где погнутый фонарь обозначает перекресток, а там уже можно будет резко развернуться, вглядывась в тени у дома и обочин. Но до этого я смотрю только вперед и слушаю удары своего сердца.
Ночь спокойна. Бывали и такие, когда звери, копирую чужие голоса, шептали в спину. Умоляли, срывались на визг, жалобно ныли. Их просьбы перекликались друг с другом, становясь едва ли не песней. Им вторил вой, там, в городе. И только он не давал поверить, напоминал, что люди, молящие о помощи, давно мертвы.
Я держу снятый с предохранителя пистолет у плеча, я считаю оставшиеся шаги, оборачиваясь на седьмом. Дорогу пересекает гибкая, похожая на хлыст тень, но я не стреляю, патроны еще пригодятся.
До города тридцать минут быстрым шагом, вслушиваясь в шорохи. Пару раз меня кто-то окликает по имени, тихо, почти неслышно. Скулы сводит, хотя я даже не помню, кому принадлежит этот украденный голос.
Город встречает запахом отходов и гнили. По улице, на которую я сворачиваю, течет вниз какая-то жидкость. Мне не хочется знать ее происхождение.
Телефон, вытащенный из кармана, на ощупь холодный. Я вызываю твой номер, между каждым гудком сердце отбивает едва ли не с десяток ударов.
- В городе?
- Да, - тихо отвечаю я. - Пока спокойно.
- Затишье. Будь осторожней, что ли, - слышно, как ты затягиваешься, микрофон шумит, когда выдыхаешь,  -  У них уже началось весеннее обострение.
- Угу.
На улицах изредка горят фонари, их больше не выключают на ночь. Я представляю, как там, в темной квартире, ты куришь свои чертовы сигареты, держа телефон у уха расслабленной кистью. Как потом кладешь его на тумбочку у кровати, а сам ложишься, не снимая одежды. Ты всегда спишь одетым, с ножом у подушки и пепельницей на расстоянии вытянутой руки. 
Я выхожу на главную, здесь фонарей больше, и даже горит свет в некоторых окнах. Будто маяк, будто сигнал сос, крик о помощи из уст безумного. Звери не бояться света, но те, кто живет в этих освещенных неярким светом квартирах, сами страшатся темноты. Задергивают шторы, чтобы ненароком не увидеть мечущуюся по улице тень или бугристые, не до конца сформированные контуры зараженных. Включают музыку, чтобы не услышать, как когти скребут с обратной стороны двери или как открываются разом все замки, и распахнувшаяся дверь  ударяет об стену. Они закрывают уши ладонями, зажмуриваются, пока за их спиной цокают по коридору, приближаясь, когти, приближаясь. А потом начинают оглушительно орать, когда зубы врезаются в их плоть, продевая тонкую кожу, протыкая жировую прослойку и разрывая мышцы. Я сам видел такое, и пристрелить пришлось обоих – метнувшегося в мою сторону зверя и визжащего человека, с рваной раной на плече, процесс трансформации в чьем теле уже запущен.
Правый ботинок натирает, но не перешнуруешь. Звери могут появиться в любой момент, скользнуть тенью из-за полуоткрытой двери разгромленного магазина, выскочить из-под ГАЗа со спущенными шинами. Прислушаться мешает мелодия, издаваемая скрипкой. Тонкая, паутиной прикасающаяся к телу мелодия. Царапается внутри, проникая сквозь барабанные перепонки.
Человеку, исполняющему ее, не прожить долго. Звери не любят шума.
Следующие два квартала тихие, в красноватом свете какого-то борделя я  стреляю в вяло дернувшую головой тень. Зверь и так был при смерти, это можно считать удачей. Я снимаю его на смартфон, для отчетности, и иду дальше.
Иногда мне кажется, что я люблю эти ночи. Город похож на прежний, что с каждым днем блекнет в памяти. Тот, в котором максимальную опасность по ночам представляла пьяная гопота и грабители. Тот, в котором швейцарский нож в кармане был единственным оружием. Если бы не эти ночи, я бы забыл его.
Человека я встречаю около собора, он сидит на ступенях, сложив руки на коленях. Мужчина, волосы падают на лицо, меня передергивает, но я все же подхожу к нему. Человек поднимает голову на мои слова о том, что лучше бы ему идти домой, рассматривает меня, не спеша с ответом.
- Вали-ка ты сам отсюда, - наконец цедит он. И я валю. Вряд ли ему пережить эту ночь, но это уже не мое дело.
Проходя мимо домов со знакомыми адресами, я задумываюсь, сколькие из тех, кого я знал, трансформировались? Сколькие умерли, был ли кто-то из них убит из этого пистолета? Я провожу ладонью по щербатому кирпичу пятиэтажки, где раньше жил. В подъезде стены изукрашены надписями, а третья снизу ступенька всегда скрипит – чтобы вспомнить это, заходить не нужно.
Если идти достаточно быстро, не замерзнешь. Но все равно кожа будет покрываться мурашками, когда рядом раздастся вой. Особенно, если его будет пытаться исторгнуть из себя не до конца перевоплотившийся уже не человек, но еще не зверь. Я иду на звук, заворачивая в один из переулков, больше похожий на щель между домами. Вой обрывается на высокой ноте, но я уже понимаю где находится его источник. Черновой вход в заброшенную школу, дверь, которую я как можно бесшумней открываю, надавливая плечом. Внутри запах сырости, на подоконниках разместились трупы засохших цветов.
Существо обнаруживается в помещении, раньше бывшим комнатой охранника. Здесь еще сохранился диван и заваленный хламом стол. Полу-зверь припадает к полу, увидев меня, скалит зубы, все еще человеческие. Его тело тоже напоминает человека, только хребет неестественно изогнут, а конечности уже начали превращаться в звериные лапы. Когти царапают пол.
Я не сразу замечаю девчонку, сидящую в углу комнаты. Только когда она хрипит: «не трогай» приглушенным голосом. Полу-человек кидается на меня в этот самый момент, пытаясь вцепиться в правое предплечье. Пуля уходит  в потолок, девчонка визжит. У обращенного человеческие глаза, хотя лицо уже преобразилось в подобие морды. Его зубы смыкаются на рукаве и я бью по этим глазам цепью, вытащенной из кармана. Скулеж похож на стон боли. Но пасть-рот растягивается в улыбке и я понимаю, что девчонки больше нет в углу.
Еще мгновение и ей бы удалось задуманное. Если бы не слабость начавшейся трансформации.
- Не трогай его, - слова с трудом вырываются из ее гортани. В руках у девчонки  столовый нож -нелепое оружие. – Иди отсюда и не пострадаешь. Мы сами выбрали.
Долбанные романтики, успеваю подумать я, прежде чем спустить курок. Девчонка кидается навстречу с вполне уже звериным рыком, но ее нож не достает до меня, я вовремя отскакиваю. Одна пуля в живот – она качается, сделав шаг. Глаза мутные, непонимающе смотрят на меня. Вторая пуля разрывает ей горло, выпуская кровь. Девочка падает рядом со своим другом. Мне противно от самого себя, когда я фотографирую их тела. Руки дрожат, фото получаются смазанными.
Весна и правда время сумасшествий.
Я убиваю еще троих, но это уже полностью сформированные звери, их смерть не вызывает никаких эмоций. Двоих я застаю как раз за трапезой - из края рта у одного свисает кусок плоти с чем-то похожим на жгуты вен, другой придавливает лапой останки на асфальте. Когда все закончено, я фотографирую их туши в месиве, бывшим человеком. Угловатые, чем-то завораживающие даже после смерти на фотографиях, количество которых на моем телефоне давно перевалило за сотню.
А после, уже ближе к утру, я направляюсь к городской администрации, где встречающий меня на входе охранник тщательно осматривает тело на предмет укусов, заставляя раздеться. Охранник просит сдать ему оружие и только потом разрешает подняться на второй этаж, где в освещенном лампой дневного света кабинете меня ждет высокий человек. Я не знаю кто он, какую занимает должность. У человека иссушенное морщинистое лицо и сухая кожа на ладони, которую я пожимаю. Иногда мне кажется, что человек и вовсе никогда не спит, подпитываемый своими лампами дневного света и кофе из машины. Он скидывает новые фото, добавляя их в свой архив, а потом отдает мне заранее подготовленные деньги. Взгляд человека – взгляд параноика. Он цепляется за меня, будто рыболовный крючок, держит, пока я не выйду за дверь. Охранник выпускает меня наружу только дождавшись от него подтверждения. 

В комнате накурено, тонкая струйка дыма вьется у бычка в пепельнице, тянется в твою сторону. Я впечатываю его пальцем, туша. А потом, сев на корточки у кровати, бездумно вглядываюсь в твое лицо. Рассвет окрашивает твою щеку акварельным росчерком. В неровном свете мне даже кажется, что ты улыбаешься. Но это просто игра света и тени, насмешка восходящего солнца.
Это утро спокойного дня, когда можно никуда не бежать, не собираться и не пересчитывать оставшиеся патроны. И я не ложусь спать, хотя голова затуманена от усталости. Перед глазами скачут искрящиеся точки, если перевести взгляд на свет. Я завариваю себе крепкий кофе, насыпая столько сахара, чтобы сводило скулы. Скоро ты проснешься,  зевая выберешься из спальни, неловко цепляя плечами стены.
- Завтра весна,- скажешь ты, садясь напротив, - Еще один год прошел.
И можно будет молча сидеть напротив, погружаясь в свои мысли. У нас есть еще сутки, даже больше, перед тем, как уже ты выйдешь в ночь. Я кивну тебе на пороге, дождусь, пока тихо хлопнет подъездная дверь, а затем устроюсь в кресле с книгой под светом торшера. И, может быть, даже вытащу и скурю одну сигарету из твоего бесконечного запаса. Они отлично убивают минуты ожидания.