Травы над могилой

Травы сомкнулись в тихой глуши
Над одинокой могилой моей.
В глубоком покое тревожные сны -
Не отомкнули истлевших очей

Горечь полыни и стебли крапивы
Могилы ветхой скрепили плиту.
Сверчков стрекотание и птичья песнь
Наполняют замшелую мглу.

Навеки уснул я во плоти земли
Погружаюсь все глубже в забвенье.
Беспокойные дремы, тягучие сны
Среди веток, трав и кореньев.

Летний день умирал. Я проснулся в своей комнате, на втором этаже дачного дома. Было тепло. Когда я пытался вспомнить, что предшествовало пробуждению, то натыкался на странную пустоту в памяти. Словно на шар темноты. Первое время меня это не смущало. Яркие краски горящего неба манили меня. Все вокруг было привычным, но меня не покидало ощущение какого-то несоответствия. Словно я во сне. Но близость природы, тепло лета и закат заставили меня отбросить это смутную тревогу. Когда я спустился из своей комнаты, мама, улыбнувшись, спросила меня, не хочу ли я выпить чая. Согласившись, я решил выйти на улицу – полюбоваться закатом воочию. На улице отец с довольным видом спросил - выспался ли я. Почаевничав и потискав любимого рыжего кота, который прибежал к столу, как только мы с мамой за него сели, я решил отправиться на прогулку. Вероятно, в силу романтичности и молодости моей натуры сильнее всего меня влекут крайности. Не пологий берег, но обрыв, не холмы, но скалы, не день, не утро, а пылающий закат.
Небо, отраженное в воде всегда заставляло меня отрешиться от своих мыслей, тревог и переживаний. В такие моменты, когда мысль растворяется и внимание отключается от внешнего мира я испытываю чувство покоя и удовлетворения, некий медитативный покой, что-то схожее, наверное, с нирваной. В такой момент просто наслаждаешься тем, что существуешь. Проведя некоторое время на берегу реки таким образом, я решил вернуться  домой. Благостное состояние не покидало меня на пути домой. Я шел погруженный в свои грезы и воспоминания.
После прогулки был вечерний чай с родителями. Чай это не прием пищи и жидкости, а своеобразное неторопливое занятие, с неторопливой беседой, кроссвордами и чтением газет. После я отправился в свою комнату. Гитара не шла в руки, поэтому я решил ограничиться чтением и путевыми заметками. Я не веду дневник, я периодически делаю записи в ежедневнике. Это могут быть мысли, короткие зарисовки, планы или описание каких-то ситуаций, произошедших со мной или с кем-то еще. Иными словами это не регистрация событий, а какие-то вещи, которые я бы хотел запомнить. Я называю их путевыми заметками.
Так неторопливо прошло несколько дней. Время текло неторопливо, но поскольку практически все было мне в радость – и косить траву, слушая плеер, и купаться, и ездить за водой на машине деда, и вести с ним неторопливую беседу за чаем, я не замечал, как проходил день и я оказывался на кресле в своей комнате. Скрипя пружинами кресла, я перелистывал и перечитывал дачные архивы - старые журналы и газеты. Словом - погружался в воспоминания и мечты. Так же я пробовал писать или рисовать, но рисунки получались корявыми или невыразительными, поэтому скоро я сосредоточился на письме. Путевых заметок вскоре стало недостаточно, я решил попробовать рифмы. Периодически за мной водился такой грешок – писать стихи. Я не могу оценить их объективно, а зачитывать кому-нибудь стесняюсь, отсюда и непостоянство их сочинения. Рифмы удачно складывались. Стихи были о природе, чувствах, воспоминаниях. Они получались подростковые, немного корявые, но по-своему искренние.
Где-то на четвертый день я начал замечать, что в деревне почти никого нет. Ни сверстников, с которыми я периодически гулял или ходил купаться, ни соседей, ни даже машин. Хотя последнее не было особо странным явлением, поскольку в нашей глуши они и так нечасто проезжают. Только один раз мне показалось, что где-то вдалеке я видел человеческий силуэт. Такая ситуация вполне возможна – многие приезжают в наш уголок только по выходным. Я не удивился, но данное наблюдение разбудило где-то во мне потаенную тревогу.
Ночью этого дня мне приснился очень яркий сон – я лежу в закрытом гробу и ощущаю над собой старую плиту, покрытую травами и мхом. Тело мое недвижимо, я не чувствую его, только разум бдит. Мне не страшно, не хорошо, не плохо, я ощущаю мертвецкий покой. Я чувствую, как шевелится полынь рядом с могилой, как днем щебечут птицы, вечером стрекочут кузнечики, а ночью слышу уханье совы и кваканье лягушек. Я ощущаю дождь, стучащий по плите, снег и вьюгу, воющие в мертвых травах, бегущие по весне соки в кореньях. Времени нет, я вне его бега. Этот сон не напугал меня, но сильно врезался в память. В нем я ощущал себя свободным, мой разум вышел из-под пяты тела. Иной раз во сне видишь полет, я же его чувствовал.
Весь день после этого я ходил задумчивый. Я даже не заметил, как прошел день. Этот сон захватил меня полностью. И вот я уже сижу в ночи с ежедневником и складываю слова в рифмы. Не очень складно у меня вышли мрачные строки про тлен, покой и забытие. Я озаглавил их «Травы над могилой». На протяжении того времени, что я слушал гитарные стенания в плеере и переносил на бумагу образы, меня не покидало ощущение так называемого deja vu, то есть уже виденного, если переводить дословно. Словно я уже писал эти строки и теперь просто с трудом их вспоминаю. Спал я плохо после этого, всю ночь промучался непонятными обрывками образов.
На утро, когда я пошел прогуляться к лесу, меня осенило - кроме нашего участка я не встретил ни одной кошки на деревне, ни одной собаки, не говоря уже о курах и коровах. Даже насекомых нигде не было. Самое главное не было комаров и прочего гнуса. На этом странности не кончались. Я не видел крапивы нигде, даже когда специально решил поискать ее в лесу. Вспомнить о гнусе и о крапиве меня заставила царапина, которую мне поставил кот и которая очень чесалась. Это все из-за аллергии, которая терпима при кошках, но невыносима при собаках. Встревоженный я решил поговорить об этом с родителями. Ни они, ни дед не разделили моей тревоги. Все сводилось к тому, что я наверно плохо выспался, в будни мало кто едет в деревню, крапиву я искал не там где нужно, а гнус буйствует только в жару. Погруженный в свои параноидальные мысли я невольно стал за ними наблюдать. Одни и те же маршруты перемещения. Одни и те же занятия. Возможно, это просто однообразный распорядок дня, но кот вел себя так же, хотя особым постоянством ни в чем кроме еды не отличался. Одни и те же движения, одна и та же мимика, слова. Я решил, что начал сходить с ума. Дойдя до пика, практически впадя в панику, я был не в силах больше об этом думать и убежал к реке. Небо не было безоблачным, поэтому я не смог сполна насладиться его отражением в воде, но, по крайней мере, я успокоился. Именно так. Успокоил сам себя, сам себе внушил, что после странного сна стал чересчур возбудимым, мнительным и подозрительным. Я предпочел не акцентировать внимание на том, что на реке было безлюдно и даже ни единой мошки или букашки я не встретил нигде по пути. Я не воспринимал эти мысли, хотя где то в глубине души они меня и тревожили. Не знаю, как долго я провел у воды, но вернулся я к вечернему чаю. Неторопливая беседа меня успокоила, но, по сути, была ни о чем. Мне, честно говоря, очень хотелось верить в то, что все нормально. Никто не хочет быть сумасшедшим, тем более сам себя признавать им. Все мои переживания в ночи естественно перекочевали в ежедневник. Я снова долго не мог уснуть. Дневные страхи и тревоги возвращались. Только взяв кота в обнимку, я сумел успокоиться и уснуть.
Я не запомнил, что мне снилось, единственное, что я помнил, что во сне моя голова словно прояснилась от мути и мысли были кристальными и практически звенели. Первое что я подумал проснувшись, а точнее вспомнил, что ни деда, ни кота нет в живых уже больше года. Толком не одевшись я побежал к дедовскому дому, в надежде, что эти мысли – результат сна, обман рассудка, ведь только вчера я заходил к нему побеседовать. Кота надо сказать тоже нигде не было во время моих лихорадочных сборов. Дедовский дом был закрыт на замок. На окнах был слой мертвых мух, крыльцо заросло диким виноградом, рубероид на крыше истрепался и прорвался в некоторых местах. Дом выглядел давно покинутым и обветшалым.
В растерянности, а точнее в прострации я присел на ступеньки крыльца и бросил взгляд на тропинку за забором. По тропинке, вьющейся из-за угла забора, кто-то шел. Это вывело меня из ступора, в котором я пребывал от вида дедовского дома. Уже почти неделю я никого не видел из посторонних. Это был бродяга, одетый в замусоленный ватник, с копной нечесаных сальных волос, неопрятной бородой, обутый в разбитые ботинки на босу ногу. Его окружал рой слепней и комаров. Он показался мне смутно знакомым. Заметив меня, он небрежно повернулся в мою сторону и ощерился. У него было мое лицо.
Внезапно ветер бросил мне в глаза клочья пыли с песком и обрывки мертвых листьев, вокруг стемнело и вдруг похолодало. С деревьев полетели с треском ветки. Помимо всех остальных странностей я вспомнил почему этот бродяга казался мне знакомым – именно его силуэт я на днях видел вдалеке.
Я проснулся и рывком вскочил. Настолько внезапно оборвался сон и настолько пугающе-реальным он был. Выйдя понемногу из шока, я решил его записать, чтобы проще его было обдумывать и анализировать. Взяв ежедневник, я почувствовал что-то неладное. Обложка была поцарапана, а внутри недоставало последних исписанных страниц. Из рисовальной тетради так же были вырваны последние листы с рисунками.
Дом был пуст. Засохшая грязь на тарелках, пыль по углам, накипь в чайнике, паутина на потолке говорили о том, что пустует он давно. Бродя в растерянности по дому, неодетый, я, не особенно думая над тем, что делаю, включил телевизор. Тот, как ни странно, заработал, засветившись и характерно щелкнув.  По нему показывали выпуск новостей. Диктор рассказал о странном происшествии в деревне, находящейся в глуши. В нашей глуши. Не сразу, но я узнал нашу деревню, где находился дачный дом, где был я сейчас. Фотографии с детства знакомых домов сопровождались комментариями диктора о том, что деревня давно в запустении и непонятно куда пропали люди. Внезапно телевизор погас и экран так резко треснул, что я даже дернулся.
В испуге я выбежал на улицу. На высоком клене, который мне всегда нравился, белели ярким пятном вырванные из ежедневника и тетради листы. Они держались на гвозде, вбитом в клен. Я хотел выдернуть их. Гвоздь вывалился вместе с листами. На рисунках были комары, заросшие могилы и бродяга, который подошел к дедовскому дому. Только я стал вглядываться в страницы ежедневника, только успел прочесть «Я решил, что начал сходить с ума», неровно нацарапанное моей рукой на болезненно бледной бумаге, как алая капля упала на бумагу. Я поднял глаза – из клена шла кровь.
Я стал читать написанное. На последнем исписанном листе было неровно нацарапано «Бродяга это не я», «Все вокруг ненастоящее. Существую только я. И он», «Он идет с темнотой», «Сколько раз это будет повторяться?!», «Некуда бежать». В записях предшествующих этим, ежедневник рассказывал моим подчерком все то, что со мной произошло ровно до того момента, как я стою и читаю вырванные из ежедневника листы под кровоточащим кленом.
Лихорадочно переваривая прочитанное, я понял, что мне предстоит встреча с бродягой. Несмотря на предупреждение, я решил убежать подальше. Сказать, что машина была неработоспособна – ничего не сказать. Все, что от нее осталось – ржавый кузов, без колес. Все пространство за забором поросло крапивой выше моего роста. Бежать было некуда. Продираться через крапиву я даже не решился пробовать.
Все что мне оставалось дожидаться так или иначе таинственного бродягу. Я решил подготовиться к этому хоть как-то. При мне в итоге были рюкзак, нож, топор и пневматический пистолет. В рюкзак я собрал ежедневник, рисовальную тетрадь, вырванные из них листы и фонарь. Я запер дверь на засов. День догорал. Закат терял краски. Деревья вокруг дома пожелтели. Весь участок зарос крапивой.
Я весь превратился в ожидание. Нет нужды рассказывать, как выматывает ожидание, особенно ожидание чего-то плохого. Я не мог обмануть себя своим собственным почерком. Во всяком случае, я не стал над этим думать. Вера в то, что хотя бы мои записи реальны была островком логики и разума в окружающем море безумия и хаоса. Вдруг погас свет. Дрогнули окна, ветер прошелся по крыше. Вдруг наступила тишина, в которой отчетливо зазвенели крылышками комары. Их было очень много. Это было неожиданно, это было не то, к чему я готовился. Укусы заставили меня шевелиться. В тумбочке лежала аэрозоль против насекомых. Схватив ее, я погрузил комнату в клубы ядовитого тумана. Комары отступили. Передышка оказалась недолгой. Засов лопнул и со звоном отлетел в стену, оставив вмятину в дереве. В дверном проеме стоял тот же самый человек, которого я видел у дома деда, с моим лицом. Хотя выглядел он совершено иначе. Пожалуй, он не был даже ничем похож на того субъекта внешне, только тошнотворное ощущение его неестественности и моего инстинктивного страха перед ним заставляли понять, что это тот же бродяга. В этот раз он был причесан, гладко выбрит и одет в пиджак, рубашку и галстук. В его руке был портфель.
Пневматический пистолет не принес ему никакого видимого вреда, да и не оказал на него никакого видимого действия вообще. Не зная что делать, я кинул в него ножом. Это так же не оказало никакого действия. Нож словно пролетел сквозь тень. Таким образом, он вошел, когда мне нечего было ему противопоставить, кроме топора вынутого из-за пояса и фонарика в рюкзаке.
- Кто ты? Чего тебе от меня нужно?! – крикнул я. Это было последнее, что могло остановить мерзость с моим лицом и в пиджаке.
- Какая разница? Представитель забвения, посланник забытия, агент комы. Называй как хочешь. – и тут же он перешел в наступление – Разве плохо тебе было в первые дни? Гуляй, читай, вокруг все твое любимое, все то, что тебе нравится, даже твои любимые кеды на тебе. Чем дольше ты пробудешь в блаженстве, чем глубже в него погрузишься, тем лучше и тем больше ты себе сможешь позволить. Симуляция станет явью. Все что угодно – друзья, женщины, приключения, гулянки, - все, что при жизни тебя привлекало. Но нет,  ты начал творить, твой мозг начал работать и просыпаться. Сколько раз я должен тебя возвращать в лоно комы? Мне, в общем-то, все равно как это сделать, по-хорошему или силой. – Он достал из портфеля и протянул мне бумагу с заглавием «Контракт»
- Подпиши, можешь кровью.
- То есть ты предлагаешь мне рай, при условии, что я не буду ни писать, ни рисовать, ни заниматься каким-либо другим творчеством?
- Ну да, первое время, пока твоя кома не перейдет в смерть, а там ты можешь делать все что хочешь, - он усмехнулся – если тебе это еще будет нужно. Из его ноздри вылетел комар и сел на бровь. Он буровил меня своим, точнее моим прожигающим взглядом.
- Просто проснись утром и наслаждайся вечно.
Обухом топора я выбил окно и сломал раму. Неловко, поранив руки, я выпрыгнул на улицу. Крапива и комары жалили меня. Топор вылетел из рук и затерялся где-то в жгучих стеблях. Вокруг совсем стемнело. Ветер трепал голые деревья вокруг. Было по-осеннему промозгло и холодно. Фонарик, с подтеками крови на стекле, вынутый второпях из рюкзака, кое-как осветил мне путь к бане. Единственный путь противостоять коме - творить. Писать. Ничего другого с моими трясущимися, перепачканными кровью руками мне бы и не удалось. Я заперся в бане и стал писать. Описывать, что со мной произошло. Комары облепили все окна. Я слышу хохот. Писать!

Летний день умирал. Я очнулся ото сна в своей комнате в дачном доме. Было тепло. Из тьмы сна я запомнил только мамин голос, читающий мне какое-то смутнознакомое стихотворение. Я решил записать эти ощущения в ежедневник, в надежде, что что-нибудь еще вспомню. Ежедневника нигде не было. Обычно я оставляю его на столе. Он нашелся в рюкзаке весь перепачканный не то грязью, не то кровью. Внутри была большая запись, озаглавленная «Травы на могиле». Это видимо было название стиха, который предшествовал пятнадцати страницам текста или около того. Я стал читать. Внезапно краски заката за окном стали выцветать. Зажужжал над ухом комар.

Мать сидела в изголовье больничной койки, где лежал ее сын. Она только, что закончила читать ему вслух. Слезы еще не высохли на её щеках. Швы после аварии давно уже сняли. Шрамик на лбу выглядел аккуратно и почти незаметно. Но, тем не менее, он был в коме. Сначала она приходила с отцом каждый день. Отец не выдержал первым. После и она стала навещать сына все реже. Несмотря на то, каких усилий стоило положить его в хорошую больницу, его не лечили, лишь содержали, хоть и в достойных условиях. Но однажды, во время ее уже не столь частых визитов, он дернулся и пробурчал нечто вроде «травы над могилой». Это не на шутку ее взволновало. Все это выглядело галлюцинацией, попыткой выдать желаемое за действительное. Приборы не зафиксировали никакой активности мозга. Врачи так же говорили о том, что состояние её сына, называемого колючим словом «пациент», остается без изменений.
Все время, что он лежал в коме, она даже не прикасалась к бардаку в его комнате. Это создавало эффект присутствия, словно он просто вышел погулять и снова вернется в ночи, чтобы спать до обеда. И вот мать все-таки решилась нарушить этот хаотичный порядок и влезла в ящик его стола. Помимо ежедневника она так же нашла пакетик марихуаны. Это немного огорчило ее, но объясняло вместе с записями ежедневника странности его поведения, как, например, в тот раз, когда на даче он пролежал бледнее мела весь день на кровати. Никто бы и не заметил не приедь они с отцом чуть раньше обычного. А ему казалось, что он попал в кошмарный сон, что благодать вокруг скоро сменится чем-то ужасным. И первый признак этого – что вокруг нет никого, кроме тех с кем он чаще всего общается, а следовательно, может создавать их фантомы из своей памяти. Словом параноидальные мысли, вызванные дурманом. А в основном, ежедневник был наполнен смешными, злобными, подростково-депрессивными записями и стихами, порой неожиданными и остроумными. Некоторые были датированы, некоторые нет. Некоторые были написаны четким почерком, некоторые были трудночитаемы. Последняя запись была стихотворением озаглавленным «Травы над могилой». Она была датирована днем аварии. Видимо сын писал его ночью, поэтому и проставил дату того самого черного дня.
Она стала снова ходить к нему каждый день и каждый день до хрипоты читать ему его стихи. Последним она всегда читала именно этот. После его прочтения сын выглядел порой так, словно вот-вот проснется.
И вот в один из дней дежурная медсестра сказала, что приборы зафиксировали у ее сына положительную динамику мозга. Это не значило, что он немедленно очнется. Это, в принципе, не значило и что он вообще очнется. Но это вселило надежду в любящую мать, что среди крапивы он, все-таки, найдет путь назад.